***
Ощущение постороннего присутствия в нем — чужеродной светлой ци — словно теплым весенним ветром гуляющее по его духовным венам, как ни странно, почему-то безумно убаюкивало вместо того, чтобы помочь вернуться. А он был уверен, что ему нужно сейчас же возвратиться оттуда, где больше всего не хотелось оставаться. Чужая энергия, в отличие от его вечных никогда не останавливающихся бурлящих потоков, двигаясь прямиком в направлении золотого ядра, дарила необычное спокойствие, которого он всегда был лишен, одновременно забирая с собой последние проблески боли в теле. Она, плавно обтекая яростные потоки и забирая темные сгустки тьмы, уходя, одаривала его чувством все того же покоя. «Это слишком необычно, — пробегали в голове вялые мысли, не способные сформулироваться в более четкие из-за словно сонного состояния, — И почему-то так неправильно». В ответ на пробежавшую искру осознания, которая куда-то тянула его, что-то заставляла сейчас же сделать, посторонняя энергия внутри него на секунду замерла, будто столкнувшись с препятствием, и даже дернулась назад, как бы чего-то испугавшись, но все же все равно вскоре продолжила свое движение. Столько самоуверенно. Столь нагло. И, что еще более сбивало мысли, не давая сконцентрироваться на возвращении в сознание, было тем, насколько уверенно, уже не страшась урагана ци внутри него, кто-то продолжал делиться своей энергией, кажется, все ближе и ближе надвигаясь к ядру. Кто-то с упорной бессовестностью, точно нарочно тянув время, в один момент вызвал в нем чувство того, что эта энергия была странно близка. Это было чем-то новым, абсолютно неизведанным, но вместе с тем отчего-то казалось знакомым. И тот, кто вызывал эти чувства на самой грани практически был готов вот-вот прикоснуться к самому бесценному — его золотому ядру. В голове Цзян Чэна будто что-то щелкнуло и он все понял. Неизвестный человек, держа пальцы на его запястье черт знает сколько времени, — прикасаясь, еще не зная к какому именно запястью — абсолютно самонадеянно вторгся своей светлой ци в его тело, выдавая себя за другую часть себя. Цзян Ваньинь буквально с силой выдернул себя из небытия, распахивая глаза. И уже даже по причине того, что заклинатель открыл их крайне резко, лишь успев увидеть над собой расплывчатый белый силуэт, а также ощутить чужое прикосновение, Цзян Чэн резко выдернул свое запястье из хватки чужой руки и отшатнулся как можно дальше. Яростный страх на бесконечно долгие мгновения захватил его, но вскоре все же был им подавлен, стоило бросить быстрый взгляд на руку, которой не так давно касались, и с облегчением понять, что она была не той — не левой, с замотанными за слоями тканей линиями тусклого синего цвета той самой брошенной горечавки, чей стебель уже давно был обломан с той самой безжалостной невинностью ребенка. — Прочь, — не своим голосом низко проскрежетал он стальным голосом, практически приказывая. Его глаза загорелись самой настоящей угрозой при виде сидящего рядом с ним на лодке Лань Сичэня, выглядящего крайне растерянным и даже пораженным после того, как его оттолкнули, ведь этот невинный человек, конечно же, не привык сталкиваться с проявлением такой агрессии в обмен на добрый поступок. Но, тем не менее, к непониманию Цзян Чэна, Первый Нефрит довольно быстро взял себя в руки, вместо этого выглядя до тошноты искренне облегченным. — Ваньинь, — осмелившись тепло улыбнуться, ни капельки не оскорбившись, начал старший заклинатель, оглядывая замершего в одном положении точно диким зверем заклинателя в фиолетовом и уже почти высохшем ханьфу, — Не стоит так гневаться, я всего лишь проверял твое состояние и изгонял последние остатки темной ци. Не волнуйся, в тебе ее было крайне мало, поскольку я вовремя успел тебя вытащить из воды, так что никакого сильного вреда тебе не было причинено. Запихнув в самую глубину вопрос о том, кто же успел его столь быстро спасти еще до того момента, когда темная энергия начала бы отравлять его сознание голосами мертвецов, Цзян Чэн, до этого равнодушно и бесцеремонно выжимая прямо в лодку под ноги даже не вздрогнувшему Лань Сичэню воду из длинных рукавов ханьфу, усмехнулся. — А я и не знал, что Цзэу-цзюнь обладает еще и талантом к целительству, помимо всех своих и так нескончаемых способностей. Воистину Первый Нефрит заслуживает своей известности и уважения, — подчеркнуто невинным тоном, наигранно восторгаясь, произнес он, с темным удовольствием наблюдая за тем, как поднятые уголки чужих губ, вздрогнув, опустились вниз. Что, Лань Сичэнь, ждешь благодарности? За то, что доказал перед всеми в который раз свое звание добрейшего заклинателя? Не дождешься. Фыркнув и видя, что Лань Сичэнь собирается что-то произнести, Цзян Чэн не успел ничего услышать, поскольку на него, спокойно продолжающего избавлять одежду от воды, внезапно накинулось черно-красное пятно, из-за чего он повалился на спину — лодка, не выдержав такого быстрого изменения веса, покачнулась, и даже когда он, спохватившись, машинально схватился за нее, это не помогло ему избавиться от потемнения в глазах. Этот идиот!.. — Цзян Чэн! Я так испугался! — голос Вэй Усяня, что кричал ему прямо в ухо, повиснув на нем, однако при этом умудряясь не тревожить кем-то великодушно перевязанное плечо, заставил от непривычки зашипеть от силы объятий слишком любвеобильного шисюна. — Никогда больше так не пугай меня, слышишь? Ты хоть представляешь, что я испытал, видя, как ты падаешь? — Слезь с меня! — пытаясь скинуть с себя потерявшего стыд брата, знать не знавшего никогда о умении держать приличное расстояние, Цзян Ваньинь случайно больно ударился локтем об треклятую лодку, ходящую ходуном, в тот самый момент, когда Вэй Усянь решил усилить свои объятия. — Я сказал: слезь, Вэй Усянь! — Не прогоняй меня, Цзян Чэн! — умоляюще попросил его брат с вполне понятным не предвещающим ничего серьезного тоном. — Я пытаюсь восполнить все то время, что мы не были вместе! — Ты, идиот!.. — начал было с глубоким вздохом заклинатель, забыв о всех и вся, — Абсолютно, невозможно бесстыжий идиот!.. Цзян Чэн даже не нужно было видеть, чтобы знать, как по-лисьему ухмыльнулся его шисюн, наконец великодушно перестав пытаться убить его в прямом смысле слова своими объятиями. — Ай-яй, Цзян Чэн, посмею поспорить: идиота во мне нет от слова «совсем»! — вовремя увернувшись от направленного в его голову кулака, он как ни в чем ни бывало закончил: — А вот про то, что я бесстыжий, я даже и не собирался спорить! Уверен, в списке потерявших стыд я гордо нахожусь на первом месте! — Заставить бы тебя сказать эти слова перед Стеной Послушания, — понимая, что повелся на провокацию брата, явно не просто так изводящего его своим поведением, Цзян Чэн устало прижал руку к лицу и выдохнул обреченно: — Ты невозможен. — Отнюдь нет! Я очень даже возможен! — точно павлин, Вэй Усянь расправил плечи и, упав на задницу, облокотился об лодку, будто понимая, что только что сказал. — Просто заткнись. Когда до слуха Цзян Чэна внезапно донесся едва слышимый смешок, его пронзило резкое осознание того, что все это время, конечно же, они не были рядом одни. Что все время за их представлением наблюдали внимательные глаза человека, который не упустил возможности впервые увидеть не скрывающегося за маской гнева Цзян Ваньиня, который больше всего на свете не желал показывать истинного себя перед ним. Перед тем, кто абсолютно точно зацепится за столь удачно выпавший шанс сблизиться со своей родственной душой за «прости» и «мы можем быть друзьями?» теперь, когда он знает новый рычаг давления. Ведь Лань Сичэню ничего не стоит попытаться наладить контакт с ним в моменты, когда рядом находится близкий человек, потому что если перед кем Цзян Чэн чаще всего открыт и кому готов поддаться, уступить, так это те, кто дорог его сердцу. «Который раз ты совершаешь ошибку, Цзян Чэн? Который раз ты проигрываешь тому, кто даже не осознает возможность своей победы?». Не отнимая руку от лица, заклинатель медленно поднял голову и вонзился смертоносной стрелой потемневшим взглядом в улыбающегося Лань Сичэня. Тот, будто вырабатывая привычку выглядеть как ни в чем ни бывало под прицелом грозового шторма чужих омутов, в этот раз даже не дрогнул в улыбке — лишь весенний закат его солнца в глазах на мгновение отшатнулся, опасаясь быть скрытым за темными тучами-предвестниками грозы. — Сичэнь, а я ведь даже не представлял, что ты обладаешь талантом к целительству, — вдруг обратился к до этого все время молчавшему Первому Нефриту Вэй Усянь, выглядя искренне заинтересованным. Его взгляд серых глаз прошелся по окружению, замечая недалеко плывущие лодки адептов Лань, которые плыли в приличном от них расстоянии, чтобы не слышать чужой разговор. Хотя, в любом случае, ланьцы и не посмеют столь нагло, нарушая многие правила, вслушиваться в постороннее для них. — Трудно назвать талантом то, к чему, так или иначе, предрасположен каждый, — мягко отвечая, наконец отвел взгляд Лань Сичэнь, на что Цзян Чэн усмехнулся, и, поднявшись, начал поправлять на себе высыхающее ханьфу. Благодарный кивок был направлен уже к Вэй Усяню, который, улыбаясь, протянул к нему Санду и подмигнул со словами «Больше не теряй его, шиди». Более не желая слышать чужой разговор, Цзян Ваньинь, не до конца вытащив меч из ножен, уставился на собственное отражение в клинке, на котором остались разводы от крови водных гулей. Из груди вырвался вдох, стоило натолкнуться на собственные глаза, в которых за последние недели слишком часто даже для него мелькал темный гнев, обволакивающий все тело и затуманивающий мысли. И от ярости этой нельзя было скрыться, если только не лишиться всех чувств, поскольку для него гнев уже давно был его частью. У этой эмоции, конечно же, была своя хорошая и плохая сторона. Гнев подпитывал тело силой, когда, будучи изможденным постоянными тренировками, хотелось доказать всем свою важность, свою возможность на исходе всех сил. Гнев помогал не молчать в ответ на попытки задеть, на попытки найти его самое болезненное место и вонзить туда острие меча, вместо этого ведя его к пути ответных нападок. Эта ярость была его щитом в отсутствие оружия, который не давал чужим приблизиться к слабым местам, а родным проникнуть туда, куда даже он не мог позволить им попасть. И вместе с тем, причиняя людям боль, гнев делал его живым. — Вэй Ин, не стоит беспокоить раненых, — когда рядом появился Лань Ванцзи с целой корзиной локвы в руках, — откуда он вообще пришел? Перепрыгнул с лодки на лодку? — чье выражение лица смягчилось при взгляде на названного, Цзян Чэн, резко убрав меч в ножны, перевел взгляд на моментально поднявшегося брата. Едва успев захлопнуть рот, чтобы не произнести с предупреждением на грани угрозы «это кто тут еще раненый?» и чтобы не дать Лань Ванцзи еще больше возможности для того, чтобы испытывать к брату его родственной души не самые теплые чувства, Цзян Чэн поджал губы. А Лань Сичэнь, конечно же, уже поднявшись, стоял, убрав руки за спину, не смотря в его сторону, из-за чего при виде этого внутри будто что-то отлегло и вместе с тем странно напряглось. Какого черта он до сих пор здесь делает? Почему не бежит к своему ненаглядному Мэн Яо, которого он, точно опасаясь за жизнь, не позвал на ночную охоту? Ах, да. В Ордене Лань же запрещено бегать. — Лань Чжань, ты просто лучший! — широко улыбаясь, воскликнул Вэй Усянь, а затем, к ужасу Цзян Чэна, с игривостью хитрого лиса ухмыльнувшись, забирая из рук Второго Нефрита корзину, поцеловал того в щеку. Лань Ванцзи замер, кажется, даже не дыша — только слегка распахнувшиеся глаза, словно ставшие ярче сразу на несколько оттенков, и говорили о том, как именно тот переживал по-своему поступок своего соулмейта. Цзян Чэна же в прямом смысле слова передернуло: лицо скривилось, а изо рта практически вырвалось проклятие. Поставив корзину, Вэй Усянь, подкинув свежайшую локву вверх, вдруг захохотал, умилительно глядя на явно не знавшего как реагировать Лань Ванцзи. — Ну разве Лань Чжань не очарователен, Сичэнь? — получив ответный понимающий взгляд с искрами смеха на дне, его брат, надкусив фрукт, обняв Лань Ванцзи за плечи, пролепетал, завороженно смотря в мгновенно потемневшие чужие омуты: — Мой очаровательный Лань-гэгэ. — Не провоцируй, — вдруг произнес странно низким голосом названный, на что Вэй Усянь, показательно доедая локву, преспокойно оперся локтем всем весом об чужое широкое плечо и невинно наклонил голову. — А то что, гэгэ? Цзян Чэна передернуло еще сильнее от этого бесстыдного поведения, которое уже переходило все возможные грани. Они же на людях, черт возьми! — Вэй Усянь! — его лицо, кажется, даже побледнело, но вскоре голос стал уже серьезным: — Сейчас не время для твоих шуток. — А кто сказал, что я шучу? — не давая и рта открыть, чтобы ответить, Вэй Усянь все-таки отошел от так же пришедшего в себя Лань Ванцзи, вздохнул и перевел взгляд на воду. Его глаза прищурились, а руки сжались в кулаки. — Мы все понимаем, что Водная Бездна не могла так просто появиться в озере Билин. Кто-то вынудил ее оказаться здесь. Разве недавно в землях одного Ордена она уже не была замечена? Да еще и совсем недалеко от Цайи. Напомните-ка мне, что это за Орден? — явно уже зная ответ на свой последний вопрос, обратился ко всем стоявшим тот. Сложив руки у груди, Цзян Чэн поджал губы, отстраненно наблюдая за тем, как лучи уходящего солнца купаются в чужих длинных волосах человека, стоявшего к нему спиной — его высокая фигура излучала странное напряжение, нехарактерную силу, которую предпочитали никогда не показывать, являя миру лишь дружелюбную оболочку невинности. И сила эта была не внешняя, как молвили многие, заключенная в руках ланьцев, а исходила откуда-то глубоко изнутри. Словно закатный огненный шар на мгновение показал всем свои холодные лучи. «А ты ведь умеешь видеть в людях и окружающем не только свет, Лань Сичэнь, — мысленно обратился к тому Цзян Чэн. — Ты просто по-трусливому не желаешь принять мир таким, каким он является». Губы исказила усмешка, которая не была никем увидена, поскольку он отвернул голову. Лань Сичэнь же, еще до Вэй Усяня долгое время смотрящий в воду, явно пребывая в своих мыслях, наконец произнес неожиданно лишенным тепла голосом: — Цишань Вэнь.***
Основатель Ордена Лань был заклинателем, который еще в раннем возрасте стал известным монахом. Цзян Чэн, вспоминая чужие слова, чувствовал как то и дело поднимаются в усмешке уголки его губ, словно он был готов вот-вот засмеяться. И даже несмотря на то, что его руки были заняты плетением фонарика, а взгляд сосредоточен лишь на своем деле, из головы никак не выходила знакомая картина ходящего вокруг адептов Лань Цижэня, который и являлся рассказчиком. Будучи таким же юным человеком, Лань Ань взял себе фамилию «Лань» и стал музыкантом. На секунду оторвавшись от фонарика, Цзян Ваньинь поднял взгляд и увидел перед собой все время молчавшего молодого адепта Лань, которому, так сказать, выпала участь плести фонарик с ним. Точно заметив на себе чужой пронзительный взгляд, заклинатель, словно стушевавшись — или же испугавшись, кто знает — еще ниже опустил голову, так и не сказав ни слова своему «напарнику». Хмыкнув, Цзян Чэн решил оставить в покое этого, по виду, совсем еще ребенка, который, нарушая правила, явно слишком впечатлился слухами о том самом наследнике Ордена Цзян, и посмотрел в другую сторону. Его глаза, которые до этого заволокла туманная дымка с искрами молний, мгновенно потеплели, наткнувшись на недалеко от него находящегося Вэй Усяня, что, о чем-то болтая, был увлеченно занят рисованием на фонарике — Лань Ванцзи, сидящий рядом, не отрывал от него глаз, и, кажется, даже по-своему улыбался уголками губ. Во время своего путешествия основатель Ордена Лань нашел ту, кто была предназначена ему самими Небесами — и многие из нынешнего поколения и поколения прошлого свято верили, что, несмотря на отсутствие доказательств, супруги являлись драгоценными родственными душами и, можно сказать, и являлись тем самым первородным ростком, который поспособствовал дальнейшему появлению соулмейтов в родословной Лань. И насколько же была удача, что впервые за столетие сразу два прямых наследника бывшего главы Ордена обладают бесценной связью! Да еще и один из них уже нашел другую часть себя, и многие ланьцы, особенно молодые, с предвкушением ожидали, когда же и их почитаемый Первый Нефрит обретет свое счастье. Ах, если бы они только знали… — Лань Чжань, тебе же нравится? — с воодушевленным ожиданием ответа спросил Вэй Усянь, протягивая фонарик Лань Ванцзи, который моментально застыл, увидев нарисованный рисунок. А поскольку Цзян Чэн прекрасно знал, что его брат действительно обладает талантом к живописи, там должно быть нарисовано нечто прекрасное. Совсем вскоре его предположения оправдались, когда Лань Ванцзи ответил: — Нравится, — точно на выдохе, а затем мягкое, полное привязанности: — И Вэй Ин тоже. — Лань Чжань! Кто же говорит об этом так внезапно! — резко воскликнул, к безграничному удивлению слушавшего все это Цзян Чэна, с искренним смущением Вэй Усянь. Еще щеки даже слегка покрылись румянцем, а широкая улыбка озарила лицо. Совсем вскоре взгляд темных глаз пал уже на знакомую спину, облаченную в одеяние Ордена Не, и прищурились. В голове как наяву повторялись слова Лань Цижэня, который с нехарактерной для себя гордостью рассказывал о том, что Лань Ань всю свою жизнь прожил с одной женщиной — своей единственной любовью — и после кончины супруги и сам вскоре отправился вслед за своей судьбой. Уже спустя многих лет, во времена других поколений, среди простого люда и других Орденов появились слухи о том, что человек крови Лань влюбляется лишь единожды и преданно любит всю свою жизнь. А если же ему выпала печальная судьба пережить свою любовь, его чувства все равно будут жить до тех пор, пока жив он сам. «Во время жизни и даже после нее». Преданно. И только лишь одного. — Мэн Яо, — вырвалось откуда-то изнутри низким голосом, пока где-то рядом адепт Лань, видимо, опасаясь, что фонарик могут запросто сломать под действием чувств, осторожно забрал его из чужих рук, обладатель которых даже не заметил этого. «И почему же ты тоже сейчас один? Где же твой ненаглядный Лань Сичэнь, с которым ты должен запустить фонарик, чтобы вместе загадать счастливое совместное будущее, полное любви и понимания?» Когда названный, как будто расслышав свое имя, едва слышно сказанное из чужих уст, обернулся и почти сразу же нашел направленный на себя чужой взгляд, Цзян Чэн не посмел отвернуться. В чужих глазах, таких невинных и ярких, читался вопрос, на который он и не собирался давать ответа. И плевать ему было, что там уже себе надумал Мэн Яо. — Господин Цзян, — тот самый адепт Лань все-таки заблагорассудился обратиться к нему, на что Цзян Ваньинь наконец отпустил чужое внимание и перевел его на другого. — Все уже начинают запускать фонарики, нам не стоит опаздывать. Лишь кивнув говорившему, Цзян Чэн спустя небольшое количество времени, слыша в ушах чужие восторженные разговоры заклинателей, запустивших свои фонарики в воздух, молча наблюдал за тем, как поднимается его собственный — на нем с его молчаливого согласия до сих пор неизвестным адептом Лань было элегантно выведено два иероглифа, означающих счастье. Счастье, да? Какие же люди достойны его? Его равнодушный взгляд, в котором на самом дне засверкали молнии, поднялся чуть выше и нашел фонарик его брата и Лань Ванцзи: умелыми линиями художника на него глядел кролик, окруженный многочисленными пионами. Тот самый символ любви и долголетия для людей, действительно достойных счастья. Собственные руки сложились в молитвенном жесте, а глаза устремились куда-то вверх, прямиком в обжигающе яркое солнце. «Я, Цзян Чэн, отпускаю все свои желания и надежды, чтобы жить настоящим, — практически одними губами, — Потому что у моего настоящего будет собственное будущее». И, возможно, это было его той самой последней ошибкой: ожидать, что Лань Сичэнь, который все это время стоял вдали от адептов и с улыбкой на губах смотрел на запускающего фонарь Мэн Яо, хоть однажды взглянет на свою ненужную родственную душу. На ту самую, в будущем которой больше не будет места для таких же ненужных ему людей.***
— Цзысюань-сюн, а кто, по-твоему, самая лучшая девушка? — У Цзысюань-сюна уже есть невеста, которая должна стать его женой. Думаю, ответ здесь очевиден! Моментально напрягшись при услышанном хмыке, который издал названный, без слов всем своим видом выражая отношение к разговору, Цзян Чэн нехорошо прищурился, замечая, как до этого говорящий рядом Вэй Усянь точно так же замер. — Да, и кто же она? Какая-нибудь сильная заклинательница? Прекраснейшая госпожа? — заинтересованно спросил один из совершенствующихся. — Это старшая дочь главы Ордена Цзян, Цзян Яньли. Говорят, что она добра и красива, хоть и не обладает сильным золотым ядром. А также… — Разговоры об этом излишни, — явно раздражаясь, резко перебил говорившего Цзинь Цзысюань и, показательно развернувшись, взмахнул длинным рукавом ханьфу, точно ему претила сама мысль продолжать слушать чужие разговоры. Не успев заметить, как Вэй Усянь, не выдержав, шагнул вперед, Цзян Чэн, руки которого были сжаты в кулаки, услышал: — По какой такой это причине тебе не нравится слушать разговоры о собственной невесте? — пока что спокойным тоном, за которым скрывалась угроза, спросил его брат. — Ведь о моей шицзе не было сказано ничего плохого, чтобы ты прерывал других. Заклинатель в желтом ханьфу, уже собирающийся уйти, моментально изменился в лице. — А что, я должен спокойно слушать о человеке, которого мне, в отличие от тебя, обладателя родственной души, навязали? Из груди Цзян Чэна практически вырвался самый настоящий рык. — Навязали? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, переспросил Вэй Усянь, вокруг которого уже можно было заметить поднявшиеся волны духовной энергии. — Навязали? Да как ты!.. — Тебе нужно повторить сто раз, Вэй Усянь, чтобы ты понял, что я знать не знаю твою шицзе, чтобы иметь желание что-либо слушать о ней? Если уж она настолько хорошая и замечательная, то пускай говорят об этом, но только не в моем присутствии! Когда его брат, окончательно теряя контроль, практически двинулся резко вперед, намереваясь проучить заносчивого павлина, Цзян Чэн, гнева в котором за последние недели было накоплено просто сполна, не выдержал первым. — Цзинь Цзысюань, — оказавшись лицом к лицу с названным, слыша где-то на периферии взволнованно заговоривших людей, он закончил со слышимой угрозой в голосе: — не смей переходить грань. Снисходительно глядя на Цзян Ваньиня, тот вдруг произнес, сделав акцент на первых словах: — Наследник Ордена Цзян, посмею спросить, и где же эта грань? Мне кажется, ее перешли вы, когда первыми обратились ко мне без моего позволения по имени, — я уж не говорю о том, что наговорил ваш главный адепт — да еще и… — скривив губы, Цзинь Цзысюань опустил взгляд вниз, где его держала за одежду у груди чужая рука, чьи костяшки пальцев побледнели от силы хватки, — … кажется, явно желаете начать драку. Но, боюсь, если вы сделаете это, господин Цзян, то только навлечете на себя неприятности. Главы Орденов Цзинь и Цзян давно состоят в тесных отношениях, а вы, я смотрю, явно спешите нарушить их. Отпусти меня сейчас же. О, как же в этот момент Цзян Чэну хотелось, чтобы никакие ограничения не сковывали его тело и мысли. — Цзян Чэн! — чувствуя на своем плече руку Вэй Усяня, глубоко вздохнув и прикрыв на миг глаза, он услышал: — оставь его. Мы всегда знали, что он не достоин нашей сестры, поэтому — я прекрасно понимаю, насколько это трудно — он не достоин и нашего внимания. Уже открывая глаза, он успевает лишь увидеть как с показным отвращением отряхнул свое ханьфу Цзинь Цзысюань, глядя прямо на него, прежде чем резко развернуться и уйти. — Этот павлин!.. — тут же после его ухода начал его брат. — Если бы только у меня был шанс, я бы разукрасил его лицо так, чтобы он наверняка запомнил этот момент на долгие дни, если не годы!.. Цзян Чэн, разомкнув сжатые все это время в кулаки руки, отвел взгляд в сторону, пребывая где-то далеко в мыслях. Гнев улегся внутри него темным коконом. Учеба в Ордене Гусу Лань заканчивается.***
— Господин Цзян. Замерев от прозвучавшего внезапно голоса позади себя, Цзян Чэн, остановившись на ступеньке, с силой заставил себя обернуться и сдерживать все свои эмоции на лице. Взгляд моментально наткнулся на любезно улыбающегося заклинателя, смотрящего на него снизу вверх. — Господин Мэн, — не понимая, где он нашел в себе силы для того, чтобы не выплюнуть чужую фамилию, ставшую практически ненавистной, Цзян Ваньинь так же был рад, что успел не закончить весьма неуважительным «Какого черта тебя от меня нужно?» И все-таки в его голосе все равно можно было расслышать то, насколько же сильно он не желает здесь находиться, и только дурак этого бы не заметил, а Мэн Яо, конечно же, заметил, как и тот факт, что Цзян Чэн продолжал стоять на ступеньке, глядя сверху вниз, и совершенно не собирался спускаться. Но, тем не менее, к его отвращению, чужая улыбка на щеках с ямочками даже не дрогнула. — Прошу простить, если прерываю вас. Все-таки вы готовитесь к возвращению в свои родные земли, — продолжая все тем же спокойным и располагающим к себе любого — но только не его — тоном, Мэн Яо в ожидании ответа уставился на него, и Цзян Чэн, конечно же, очень поспешил ответить: — Да, прерываете и даже мешаете, господин Мэн, — как ни в чем ни бывало холодно улыбнувшись, заклинатель все же не мог не спросить: — И что же вам тогда так сильно нужно от меня, что вы не только столь нагло оторвали наследника Ордена от дел, но и продолжаете до сих пор это делать? И наконец, наконец в чужой улыбке появилась трещина. — Господин Цзян, кажется, между нами при первой же встрече появилось странное недопонимание, — решил все-таки рассказать о причине своего далеко не приносящего радость появления тот. Цзян Чэн, не выдержав, хмыкнул. Недопонимание? — И вы, конечно же, так спешили его исправить, что не нашли времени лучше, чем сделать это сейчас, практически перед моим уходом? — вырвался из него неожиданно короткий смешок. — Но все же мне кажется, что вы пришли сюда не за тем, чтобы исправить так называемое недопонимание. Поведайте же мне скорее, что вам действительно нужно, господин Мэн? Мне очень хочется услышать, в чем же нуждается такой человек, как вы, который приобрел все после вступления в прославленный Орден Не. В глазах напротив пролетела странная вспышка, которая насильно была погашена из-за чужой улыбки, ставшей еще шире. — Отнюдь нет, господин Цзян, я всего лишь скромный заклинатель, обладающий такими же скромными желаниями и вещами. И все же, как вам, я уверен, удалось догадаться, я пока что не обладаю всем тем, что желаю и что столь сильно желают многие, — взгляд Мэн Яо медленно пал за его плечо, будто тот во что-то всматривался позади него. — Разве что… Цзян Чэн оборачивается и видит Лань Сичэня. — А-Яо, — улыбаясь, произносит заклинатель, прежде чем посмотреть на другого. — Ваньинь. Осмелюсь напомнить вам, что уже поздний вечер и совсем скоро отбой. Завтра вам и вовсе предстоит тяжелый день, поэтому я считаю, что вам обоим стоит получше отдохнуть. — Не стоит беспокоиться, я и господин Цзян уже закончили говорить, Сичэнь-гэ, — как ударом поддых, который уже не должен причинять боль, да приносит. — И теперь, пожалуй, как и ты говорил, я направлюсь отдыхать. Я прощаюсь с вами, господин Цзян, — Мэн Яо переводит взгляд на Первого Нефрита и говорит-говорит-говорит: — Я буду ждать тебя. Цзян Чэн же не говорит ни слова, молча наблюдая за тем, как Мэн Яо уходит, оставляя их наедине. — Ваньинь… — Лань Сичэнь, для которого такое открытое проявление чувств в присутствии другого тоже становится шокирующим, пытается что-то произнести, но Цзян Ваньинь не дает это сделать. — Ты весьма любопытен, Лань Сичэнь. Такой своевольный человек, столь храбро наплевавший на судьбу, предначертанную тебе Небесами, чтобы идти вслед за своими чувствами, что меня действительно одолевает любопыство, как же при этом ты умудряешься казаться в глазах людей праведным монахом. Интересно, как же к тебе будут относиться, когда узнают, что их любимый Цзэу-цзюнь отрекся от своей родственной души в пользу вселенской любви к другому? — не обращая внимание на судорожный вдох со стороны другого, обернувшись, он заканчивает с искренним желанием: — Хотел бы я никогда не знать тебя. Закат закатного солнца в Облачных Глубинах, показавшись на секунду из-за облаков, бросает свои последние лучи на уходящую фигуру в фиолетовом одеянии, позади которой, не смея двигаться, стояла белая. Цзян Чэну было на нее все равно. Опускаясь все ниже и ниже, лучи с любопытством ребенка находят чужое запястье, скрывавшее за собой теперь самую отвратительную, вызывающую жалость, тайну, и замирают. У повисшего бутона надломленной горечавки появляется первая трещина. Цзян Чэну не больно. Он возвращается домой.***