Сны Дань Хэна, преследующие его воспоминаниями прошлого «я», давно стали кошмарами, где он окружен фантомными образами забытых. И лишь один единственный силуэт выделялся среди них разрывающейся от горя и тоски болью каждый раз, когда он открывал глаза. Ведь там, в прошлом, кто-то звал его, и Дань Хэн хрипло и отчаянно кричал чье-то заветное имя, а просыпался с совершенно иным, оборвавшимся на губах: «Блэйд».

Став невольным свидетелем чужих кошмаров, Келус понятия не имел, что станет для кого-то единственным утешением. Но вот он снова здесь, в комнате Дань Хэна, и тяжелое, прерывистое дыхание от касающихся его шеи губ, обжигающих ледяным пламенем чувствительную венку, и взволнованно бьющееся чужое сердце в груди, прижавшейся к собственной, для Келуса имели значение куда сильнее слов. А для Дань Хэна это было всем.

Как тот, кто выглядит как человек, Келус не знал о себе многое: где было его начало и кем же он является на самом деле. Его тело ощущалось живым, но внутри он был словно мертв. Именно поэтому волнующее покалывание губ, преследующее его после встречи с Март 7 и Дань Хэном, казалось игрой разума, подкидывающего ему образы склонившегося над ним лица и леденящее тепло на губах. Но когда Келус открывал глаза в своих воспоминаниях, он видел лишь Март 7. И холодный взгляд Дань Хэна, смотрящего на него.

Бездна, будучи ненасытным, жадным чудовищем мерзости глубин, оскверняла всех живых и мертвых, оставляя неизгладимый след гнева брошенной матери. Когда горькое предательство и долгое время державшееся на цепи помешательство на Чжун Ли вырываются на свободу, скверна берет контроль над Чайлдом. Но скалящаяся Бездна в смертном, полюбившем Бога, должна оступить перед мощью Верхового Адепта. Правда, если не боится, что контроль возьмут над ней самой.

Родственные души являлись редкостью всего мира заклинателей. Цзян Чэн был рад и горд, что оказался в их числе: ему всего лишь нужно найти другую часть себя и тогда все изменится. Цзян Чэн нашел. И Цзян Чэн еще долгие годы, смотря в глаза Лань Сичэня, ощущал словно вживую оборванные почти под корень цветы горечавки на своей руке. Это означало, что его родственная душа любила другого.