***
— А-Чэн, А-Сянь, — говорит их сестра, крепко прижимая их к себе в объятиях, и даже несмотря на то, что ее лица не видно, Цзян Чэн, вдыхая безумно родной запах дорогого человека, чувствует, как та тепло улыбается, — я так по вам обоим скучала. И пусть в объятиях двух заклинателей она казалась хрупкой, маленькой фигуркой, Цзян Ваньинь всегда знал, что сила ее является далеко не пустыми словами, ведь, будучи старшой сестрой двух младших братьев, Цзян Яньли была и будет для них олицетворением защиты. Ведь мало кто знает, что с виду мягкая госпожа, чья улыбка никогда не скрывает в себе нежность и доброту, имеет твердый внутренний стержень дочери самой Пурпурной Паучихи. — И мы, шицзе! Мы скучали по тебе еще сильнее! — Вэй Усянь, в чье плечо и уткнулась девушка, казалось, светился от самого настоящего счастья, буквально тая в нежных руках. Цзян Чэн даже бы не удивился, если бы увидел в уголках глаз своего брата слезы самой настоящей радости. Знакомый силуэт, стоящий на причале, так по-родному окруженном лотосами, Цзян Чэн увидел еще издалека, и заметил это далеко не один он — ему не так давно пришлось буквально успокаивать вмиг подорвавшегося шисюна, не давая тому от переизбытка чувств позорно свалиться за лодку. Хотя, конечно, они оба были хорошими пловцами, так что с Вэй Усянем абсолютно бы ничего не случилось, если бы он поплавал рядом с лодкой несколько минут за свое неумение держать себя в руках, однако существовало одно «но». Опозорить себя и свой Орден заклинатель не желал, пускай и многие жители Пристани Лотоса, не понаслышке знающие характер самого активного главного адепта Юньмэн Цзян, уже привыкли к такому беспечному отношению ко всем и вся. Да даже если вспомнить, были и люди, которые просто обожали его брата, что задолго до встречи с Лань Ванцзи флиртовал направо и налево с краснеющимися девицами, объясняя все это как «мне просто нравится видеть неподдельные эмоции на красивых лицах!». Что ж, стоит признать, обретя Второго Нефрита, Вэй Усянь, благослови Небеса, действительно поутих. Именно во всем этом и была причина того, что Цзян Чэн не так давно буквально выловил в полете за шкирку брата, возвращая его на лодку и не забыв во время наставлений дать тому подзатыльник. И самое странное во всем этом было тем, что, так или иначе, Вэй Усянь в определенных ситуациях действительно может вести себя достойно, да даже иногда подобно наследнику какого-нибудь Ордена, вот только, увы, в его крайне умной голове, которая часто безумно по-глупому пустеет, наполняясь лишь ребячеством и с недавних пор бесстыдным обожанием к одному конкретному человеку, этот позыв «я обязан вести себя прилично!» появляется не всегда, когда нужно. — Вы оба так выросли, — в чужом голосе слышится тихая дрожь, которая заставляет сердце сжаться, из-за чего собственные задрожавшие руки вмиг прижимают сестру еще ближе к себе, желая на секунду утонуть в теплых руках. — Шицзе-е, — явно все поняв, стонет вдруг плаксиво Вэй Усянь, словно желая развеселить своим наигранным плачем, — пожалуйста, только не плачь. Твои А-Сянь и А-Чэн вернулись целыми и невредимыми, шицзе должна радоваться и смеяться! Ну хочешь я обниму тебя еще крепче? Эй, Цзян Чэн, ну-ка скорее обними сильнее нашу сестру, чтобы она вмиг забыла обо всем плохом, что вызвало ее слезы! — Это слезы счастья, балбес, — говорит Цзян Ваньинь, качая головой, одновременно единственный чувствуя странное дрожание со стороны Цзян Яньли и тихий, точно колокольчик ясности, нежный смех, который явно пытались не всерьез сдержать. — Да? Тогда тем более шицзе заслуживает как можно больше объятий своих братьев! Его шисюн, точно ребенок, будто начал соревноваться с ним, кто же крепче обнимет свою сестру, чтобы в полной мере показать насколько сильно они скучали, однако Вэй Усянь никогда не переходил грань, всегда помня, что является заклинателем с сильным золотым ядром и физической силой. — Сестра… — Цзян Чэн, чьи уголки губ моментально приподнялись в ласковой улыбке, все-таки немного отошел, давая сестре пространство, в отличие от его брата, который вцепился в Цзян Яньли точно прилипчивый лист и явно в ближайшее время и вовсе отставать не собирался. — Вэй Усянь, тебе что, пять лет? Прекращай уже наконец вести себя как маленький и оставь сестру. Разве ты не видишь, что ей тяжело держать весь твой вес на себе? Названный, вмиг ослабив объятия, тем не менее, пробубнил с крайней обидой, глядя прямо на скрестившего руки брата: — Сянь-Сяню три годика! — вытянув свои губы трубочкой, заклинатель обернулся к Цзян Яньли, в чьих глазах плясали нежные смешинки и чья ладошка иногда слегка прикрывала рот, уголки губ которого были подняты вверх. — И Сянь-Сянь очень сильно скучал по своей шицзе! Поэтому всякие недовольные шиди должны принять меня таким, какой я есть, пока уже угрюмые старушки не приняли его за своего! Цзян Ваньинь едва не поперхнулся воздухом. — Ах ты!.. — не выдержав, он резко всем телом навалился на брата, из-за чего тот, от неожиданности потеряв равновесие, повалился вперед практически под ноги немногим идущим людям, а за ним упал и сам Цзян Чэн. — Вэй Усянь! — Да что сразу я?! Это ты на меня напал! Разозлившись пуще прежнего, когда, пытаясь одновременно с ним подняться, лежащий под ним Вэй Ин резко зарядил острым локтем куда-то под ребра, Цзян Ваньинь, за секунду притянув за грудки вверх за собой брата, вонзился в него взглядом, полном грозовых молний теплого летнего дождя. — Ты… — начал было с глубоким вдохом он, готовясь обрушить все свои эмоции на того, кто и тут не упустил шанса выделиться: — Я! — абсолютно не обращая внимание на хватку у своей груди, улыбаясь, кажется, во весь рот, воскликнул с готовностью Вэй Усянь. Когда возле них, смотрящих лишь друг на друга, внезапно раздался чистый и полный счастья чужой смех, обернувшись, и Вэй Ин, и Цзян Чэн увидели смеющуюся Цзян Яньли, в чьих глазах заблестели слезы при виде тех, кого больше всего так долго не хватало рядом. — Небеса, как же я по вам скучала.***
— Я слышала кое-какую интересную и прекрасную новость о тебе, А-Сянь, — с намеком слегка прищурившись, произносит с искорками смеха в глазах Цзян Яньли, и, выждав, когда благодарно принявший мешочек орешков от продавца Вэй Усянь обратит на нее внимание, спросила с любопытством: — Твоя родственная душа так сильно не хотела отпускать тебя одного, что ты поклялся ей увидеться вновь как можно скорее. И я абсолютно уверена, что Второй Господин Лань поистине прекрасный юноша, так что неудивительно, что мой младший брат был столь настолько сильно очарован и, без сомнения, были очарованы им самим. И поэтому мне безумно хочется услышать от тебя о Лань Ванцзи подробнее. Поделишься со своей шицзе? Когда серые глаза внезапно загорелись с самым настоящим предвкушением и обожанием, идущий рядом Цзян Ваньинь мысленно приготовился. — Лань Чжань! Он!.. — будто не зная, что именно сильнее всего хочется рассказать о том, о ком и так хотелось говорить и говорить каждую свободную секунду, с судорожным вдохом начал Вэй Усянь, а затем едва ли не прокричал на всю улицу: — Шицзе, я так его обожаю! Наблюдая за тем, как в присущих ему подробностях и красках начал буквально рассыпаться в чувствах его брат, весь свой рассказ посвящая внешности Лань Ванцзи и его поступкам, Цзян Чэн, не выдержав, незаметно закатил глаза. И, кажется, вскоре его глаз даже нервно дернулся, когда его шисюн посмел перейти на более опасные темы, к примеру, такие как «ох, шицзе, стоило мне только прикоснуться к нему, как мне тут же захотелось!..», которые, что удивительно, спокойно и со всем вниманием слушала Цзян Яньли. Ее просто напросто не волновало бесстыдство Вэй Усяня, — она принимала все чужие слова, точно старшая сестра: со счастьем за младшего брата — что являлось огромным отличием от Цзян Чэна. Ведь, так или иначе, для него такое явное проявление любви все еще являлось диковинной, нечто новым, что одновременно вызывало опасение и любопытство, а также, особенно глядя на Вэй Ина, невозможность спокойно смотреть на такое крайне бесстыдное поведение. И где-то глубоко внутри все равно, несмотря на все его обидные темные слова и взгляды украдкой, до сих пор полные ненавистной ревности, Цзян Чэн точно так же чувствовал радость за своего близкого человека, который для него далеко не был пустым местом. Так уж вышло, что любовь каждого была разной — это мог понять любой при должном желании, в том числе и давно понял сам он — тот, кого многие осуждают за спиной за такое отвратительно неправильное отношение к своему брату. Но это он, глупые вы люди! Кто-то смеет указывать ему — Цзян Чэну — как, черт подери, ему проявлять свои чувства? Ведь он действительно любит. Только вот, увы, в глазах некоторых его любовь виделась как грязная ревность к идеальному, сильному и доброму заклинателю, который прорвался вверх, практически до самых Небес, несмотря на свой статус слуги, о котором спустя годы почти полностью забыли. Казалось, Цзян Чэн был той самой грозовой тучей, которая каждый раз пыталась закрыть собой яркое солнце. Усмешка внезапно коснулась его губ. — Неужели он так и сказал? — слегка прикрывая рот длинным рукавом ханьфу, спросила Цзян Яньли. — Слово в слово! Шицзе, я был так обескуражен и смущен впервые, что… Его глаза падают на идущую рядом девушку. Чувства же Цзян Яньли к своим младшим братьям казались необъятным озером с нежными лепестками лотоса над водной гладью, где отражалось яркое-яркое солнце. Грозовой туче здесь точно не место, да вот только когда теплое светило озаряет своими лучами еще и лотосы, темная туча превращается в самое настоящее белое облако, полное радости. Именно такова для него была любовь сестры, и именно таким видел он себя сам. Если же вдруг задуматься о чувствах других… Чувствах… Уголки губ вновь искривились в усмешке. «Интересно, — вдруг пронеслось в голове без его желания с холодным любопытством, — почему же все то время, когда я позволял себе смотреть на них, так называемая любовь Мэн Яо казалась мне жалкой попыткой надеть на себя словно маску то самое выражение лица Лань Сичэня, который видел перед собой целый мир?». Впрочем, неважно. — Как отец и матушка, сестра? — не может не спросить Цзян Чэн, запретив себе размышлять о ненужном. Его мягкий взгляд, до этого не отрывающийся от нежной улыбки девушки, которая со всем вниманием слушала каждое слово брата, иногда падал на знакомые лавочки Юньмэна, где продавцы прекрасных тканей, различных булочек на пару и сладостей при встрече с наследником Цзян и главным адептом Ордена приветствовали их будто родных, предлагая за бесплатно свои товары. И пускай он уже знал ответ на свой вопрос, почему же спустя столько времени заклинателей встретил лишь один человек, будто самые важные не знали об их прибытии, внутри все равно появилось острое желание узнать о родных людях. — Отец обещал вернуться раньше вас, но задержался, — призналась та, смотря на дверь родного дома, к которому они уже практически подошли. — Матушка, когда я уходила, была слишком занята тренировкой, поэтому, к сожалению, и не смогла встретить вас. Однако сейчас она уже должна закончить. И каждый из присутствующих прекрасно знал, но никогда не говорил о том, что Юй Цзыюань, так или иначе, ни за что бы не вышла из стен своего Ордена, чтобы увидеться с чужим для нее ребенком, вот только так уж вышло, что и в случае с родным ее решение не выходить осталось неизменным. — Дядя Цзян направился в другие земли по делам Ордена, верно? — спросил Вэй Усянь, решив пока что не поднимать тему о женщине, которая при любом ее упоминании из уст главного адепта воспринимала все его слова в штыки. «Все-то ты знаешь, — мысленно хмыкнул Цзян Ваньинь, первым заходя за порог Пристани Лотоса и мгновенно ощутив, как в нем будто открылось второе дыхание». — Да, но не переживай, А-Сянь, я уверена, ничего серьезного, так что отец обязательно скоро вернется, — мягко улыбнулась Цзян Яньли, наблюдая за тем, как, увидев некоторых своих шиди, Вэй Усянь мгновенно и радостно накинулся на них с объятиями. — Вы не представляете, что мне пришлось пережить, шиди! Столько правил я не заучивал еще никогда в жизни! Только подумайте, я… — Вэй Усянь. Резко замерев на месте при звучании родного голоса, в котором полыхали характерные и столь привычные льдинки ярости, Цзян Чэн, обернувшись, увидел спускающуюся к ним по лестнице Юй Цзыюань — она совсем не изменилась и была все такой же статной и сильной далеко не только духом заклинательницей, которая не раз вызывала дрожь страха и уважения среди совершенствующихся. И прямо сейчас злость в ней готова была вспыхнуть самым настоящим огнем того самого разочарования и непринятия женщины, которая в очередной раз должна была мириться с тем, что ненавистный ей мальчишка вновь затмил даже в этом случае всегда находящегося в тени ее сына. — Не успел ступить за порог, а уже наводишь шум и столь нагло мешаешь адептам продолжить свою тренировку. И, повтори-ка, что ты там говорил? «Никогда в жизни не учил столько правил»? — алые губы пронзила нехорошая ухмылка, не скрывающая своего отвращения. — Очень жаль, что даже наличие родственной души в лице человека из рода Лань, прославленного своим умением сотворить из любого достойного заклинателя, так ни к чему и не привело. Все такой же бесстыдный, — взглядом вонзая сотнями мечами в до сих пор держащего низкий поклон Вэй Усяня. — Все такой же наглый мальчишка! — Мадам Юй, я… Руки Цзян Чэна с силой сжались в кулаки, видя так и не поднявшего головы брата. — Молчать! Смеешь меня перебивать? Просто отвратительно, — не ожидая ответа, та продолжила: — Меня мучает вопрос: как же так вышло, что твой удивительный соулмейт в лице младшего племянника главы Ордена Лань не видел, кого выбрал? Не могу поверить, что настолько многообещающий молодой заклинатель оказался настолько слеп! Интересно, это его так называемые чувства затмили его разум или же ты, Вэй Усянь, и здесь ухитрился что-то сотворить? Она ходила по самой грани. Она уже практически не намеками нехорошо выражалась о Втором Нефрите, будто забывая, о ком говорит и что эти слова могут услышать, потому что ее собственные чувства точно так же затмили ее рассудок. Обернувшись, Цзян Чэн успел лишь увидеть уже открывшую рот сестру, в глазах которой на опасной поверхности горела боль за брата и жгучая несправедливость, а также Вэй Усяня, чьи плечи мелко дрожали от сдерживания эмоций, прежде чем внезапно обнаружил себя говорящим: — Матушка, — сделав несколько шагов вперед и даже не замечая, что почти закрыл собой Вэй Ина, он, уважительно склонившись, произнес: — прошу тебя, не стоит гневаться. Вэй Усянь не нарочно помешал шиди и наделал шума. И я абсолютно уверен, что он это прекрасно понимает и поэтому поспешит исправиться. Глаза женщины наконец падают на своего сына, словно только заметив его присутствие. — Этого мальчишку может исправить только удары хлыста, — ощущение, словно самого Цзян Чэна ударили им по спине, да вот только на своих детей Юй Цзыюань никогда не смеет поднять руку. — Подойди. Когда его мать внезапно произносит последнее слово, он выпрямляется и без колебаний делает еще несколько шагов вперед, поднимая голову. — Матушка, я рад видеть тебя, — с искренностью и счастьем, которое скрывается за привычной маской равнодушного послушания и уважения, говорит он. — А-Чэн, — с той самой волнительностью, желанием услышать заветное, начинает женщина удивительно мягко, пока вдруг ее взгляд, до этого блуждающий по его телу, внезапно не останавливается прямо на его лице. Темнеет. И покрывается тучами, — что за вид? Почему твое ханьфу выглядит настолько помятым? Ты что, снова спал на палубе лодки? Берешь пример с Вэй Усяня? Разве я не говорила тебе, чтобы ты научился думать своей головой? Поправляя на его плечах невидимые складки и продолжая говорить, глаза Юй Цзыюань как бы случайно останавливаются на его левом запястье. Будто проверяют. Всматриваются. Пронзают, желая увидеть насквозь отвратительную тайну обломанной и нелюбимой горечавки. «Неужели мой сын снова остался в стороне? — будто читается в ее глазах». — Я понимаю, матушка. «Твой сын всего лишь следовал за судьбой, в то время как другой решил следовать своим чувствам».***
Цзян Чэн не мог в это поверить. Шероховатая бумага под его пальцами, прекрасно видимая глазу аккуратная и умелая работа, которую, без сомнения, проделывали не за один час, а также яркий символ цвета безоблачного неба над головой, который и смотрел на него с шероховатой поверхности, казались ему самой настоящей насмешкой. Ненормальностью. Абсурдом. Просто безумием, от которого хотелось смеяться. В его руках действительно находилось присланное лично ему на следующий же день после его возвращения в Пристань Лотоса письмо Лань Сичэня. Цзян Ваньинь действительно уже долгое время не верил в реальность происходящего, видя его как безумную игру собственного «я» из прошлого, где он все еще был по-отвратительному слеп в своей вере, однако незнакомо, но столь красиво выведенные иероглифы с его именем на все еще не распечатанном письме, увы, являлись истиной. Такой отвратительной правдой, что хотелось всеми силами сделать ее ложью. Темные глаза опустились чуть ниже, а затем вновь поднялись вверх, точно присматриваясь. Его дорогая родственная душа явно писала о чем-то важном, раз прибывшее столь быстро письмо, время на написание которого, без сомнения, было потрачено немало, ощущалось в его руках явным весом, что говорит о нескольких листах. Возможно, чернила были потрачены даже не впустую, хотя почти нет сомнений, что это пустое ничего на желтоватой и шершавой поверхности смотрело на него черными линиями давно отвергнутых извинений и никому не нужных попыток исправления. Признания. Желания прощения и принятия. Начатое точно еще во время его пребывания в Облачных Глубинах, даже так чувствовалось, что в письмо вложили все чувства незнавшего другого выхода человека, который со свойственным ему спокойствием и пониманием принял невозможность произнести все вслух, и потому решил уложить все свои слова в жалкие листы пергамента. — Лань Сичэнь, — произнес Цзян Чэн лишь одними губами: их уголки дергались вверх и вниз, точно он вот-вот готов был холодно и громко рассмеяться, потому что ему действительно было безумно смешно. После того, как его в который раз отвергли, после того, как ему прямо в лицо сказали оставить наконец в покое, Лань Сичэнь, уже давно видя отношение к себе, должен был просто забыть о сущестовании своего соулмейта, но заклинатель по какой-то причине непременно решил до самого конца вывести Цзян Ваньиня из себя. Неужели, столь сильно желая услышать проклятое «я прощаю тебя», Первый Нефрит начал пытаться давить на жалость? Его и вправду абсолютно не волновало, что его буквально больше никогда не желают видеть и слышать? «Ты действительно настолько глуп, что тебе нужно сказать не словами, а показать действиями, что ты мне абсолютно равнодушен, Лань Сичэнь? — пронеслось в голове, в то время хватка рук на письме начала сжиматься». Письмо… Ох, вы только посмотрите, сам наследник Ордена Лань проделал такую огромную работу, непременно днями и ночами переписывал несколько раз письма, которые считал неудачными — и все ради того, чтобы донести свои чувства на куске листа тому, кому они к черту не сдались! Хотя, если задуматься, быть может, Лань Сичэнь и вправду безумно сильно хочет, чтобы он прочел это письмо. Кто ж знает, что и вправду там написано? Пальцы ладоней сжались еще сильнее, а затем резким движением не без помощи духовной ци порвали листы пергаментов на несколько частей — равнодушно глядя как что-то несомненно важное превращается в ничто, Цзян Чэн, отряхнув руки, молча отвернулся и ушел. Никто никогда так и не узнает.***
— Цзян Чэн, мы можем поговорить? Отстраненно наблюдая за собственных отражением в мече, который до этого был им остро заточен, не поднимая головы, он поинтересовался: — О чем? — темные глаза будто что-то искали на мече, одновременно просматривая возможные неровности или царапины на острие Санду. Ему отчего-то казалось, что меч еще не был достаточно заточен, несмотря на то, что не так давно им с помощью одного движения руки он порезал ровно на две половинки лист. — Неужели ты наконец решился рассказать своему брату о том, что задержишься в Облачных Глубинах? Не волнуйся, сильно скучать не буду. Вэй Усянь, стоящий на пороге комнаты своего шиди, оторопел. — Почему ты думаешь, что я… — начал было с непониманием тот, но затем помотал головой и сделал еще несколько шагов, пока не оказался ближе к брату. Его взгляд, который не был замечен другим, был серьезным и где-то на дне обеспокоенным, — Нет, я не об этом. Я скажу тебе сразу: если ты не захочешь об этом говорить, я ни за что не буду на тебя давить. И если ты думаешь, что я лезу не в свое дело, то пойми, Цзян Чэн, твой шисюн просто уже давно беспокоится о тебе. Именно поэтому я не могу оставить все вот так, не сделав ни одной попытки. Мгновенно замерев и ощутив как по телу прошлась дрожь предчувствия, Цзян Ваньинь наконец поднял голову, незаметно сжав рукоять Санду. Его глаза быстро пробежали по чужому лицу, нашли твердую уверенность начать этот разговор, а затем вновь опустились на свой меч, чтобы быстрым движением убрать тот в ножны и подняться. Молча обернувшись спиной к стоящему, тем самым не давая другому увидеть выражение своего лица, заклинатель глубоко вздохнул и на миг прикрыл глаза, почувствовав, как проклятая дрожь передалась прямо на его руки, не оставляя без внимания ни один участок кожи — и потому, разумеется, миновать спрятанное за обернутой на запястье тканью та никак не могла. Дрожь воспоминаний, которые только начали им забываться, просто не дала никакого выбора, как и не дает ему выбор его собственный брат, уперто, несмотря на свои слова, продолжая стоять на своем. — Цзян Чэн, — вновь произнес родной голос позади, в то время как собственные глаза, в которых промелькнула далекая вспышка молнии, резко распахнулись, — пожалуйста. — Вэй Усянь, я что, должен весь день тут ждать, чтобы наконец заговорил? — обернувшись, Цзян Ваньинь прищурился в ожидании вопроса, которого невыносимо сильно не хотелось слышать. И Вэй Усянь, прекрасно знающий, когда его брат готов взорваться в гневе, сглотнув, спросил: — Что произошло между тобой и братом Лань Чжаня? — не отрывая взгляда от своего шиди, тот начал делать предположения, не зная, что каждый раз заставлял ненавистную дрожь бить точно в цель: — Вы поссорились? Ты спутал его с кем-то другим и потому случайно обратился не по тому имени? Или, быть может, между вами произошло какое-то недопонимание? «Поссорился ли я с ним? Этот человек даже не имеет представления, что значит не сходиться во мнениях путем спора. Спутал ли его с кем-то? Наверное, посмел в мыслях представить его частью самого себя. Произошло ли между мной и им недопонимание? О, в этом ты абсолютно прав, мой дорогой брат, ведь я до сих пор не в силах понять, где ошибся и почему эта ошибка до сих пор продолжает причинять мне боль». — Я абсолютно не знаю Лань Сичэня, чтобы с ним ссориться, а остальные твои слова и вовсе бессмысленны. Надеюсь, это все, Вэй Усянь? У меня есть дела, — с полным равнодушием и наконец с усмиренной дрожью, отвечает Цзян Ваньинь, а затем, пройдя мимо, движется к выходу, оставляя обескураженного впервые при виде такого равнодушия Вэй Усяня одного. И даже спустя дни и долгие месяцы принятия Цзян Чэн никогда не скажет правду даже своему близкому человеку — это останется неизменным как, например, радость отца при виде чужого ребенка и сдержанная теплота при виде родного, или как острый взгляд матери, блуждающий по запястью ее сына. Как и остается неизменным до сих пор каждые несколько дней приходящие письма Лань Сичэня, ни одно из которых так и ни разу не было им прочитано, ведь они были и остаются для Цзян Чэна абсолютной пустотой. Первыми безжалостно оборванными почти по основание лепестками горечавки.***
— Смотри-смотри, это же Лань Чжань! Я узнаю эту прекрасную спину где угодно! Небеса, мой любимый Лань Чжань! — Вэй Усянь, сидя верхом на лошади, готов был свалиться с нее от пронзившей тело радости, но сидящий рядом на другой лошади человек в фиолетовом одеянии успел вовремя схватить того за шкирку, удерживая на месте. — Ты видел его буквально несколько дней назад, Вэй Усянь, держи себя в руках! — со строгим тоном произнес Цзян Чэн, видя неудержимую радость в глазах брата, который не отрывал взгляда от недалеко находящихся адептов Лань, да еще и действительно умудрился найти своего ненаглядного Лань Ванцзи, еще не его видя лица. — Пусть и совсем скоро вы и сделаете три поклона и будете считаться помолвленными, это далеко не значит, что ты можешь вести себя подобным образом на глазах многих Орденов! Забыл, где мы находимся? — Да ладно тебе, А-Чэн, хватит притворяться, что ты не рад за своего шисюна! Ведь я именно тебе самым первым рассказал, что мы с Лань Чжанем решили еще сильнее укрепить наши узы путем брака! — будто о чем-то вспомнив, заклинатель, приложив руку ко лбу, сокрушенно вздохнул: — Ох, точно, мне же, как часть Ордена Лань, придется выучить абсолютно каждое правило, а их там прибавилось! Небеса, а как же моя любимая Улыбка Императора?! Надеюсь, ее не запретили, потому что я этого не вынесу! Закатив глаза, Цзян Чэн, чьи уголки губ приподнялись вверх, произнес: — Иди уже к своему Лань Ванцзи, а то, боюсь, он прожжет взглядом не только тебя, но заодно и меня. Когда его брат, напоследок в красках быстро описав, как же сильно он любит своего лучшего шиди, который позволил тому покинуть строй Ордена Цзян раньше положенного, Цзян Чэн натянул поводья лошади на себя. Найдя взглядом Цзян Яньли, которая, улыбнулась ему, он едва не упустил момент, когда после прибытия всех сект сидящие молодые девушки начали бросать различные цветы понравившимся заклинателям, ведь пойманный цветок означал ответный знак внимания. И, конечно же, прекрасный пион, брошенный сестрой, он поймал сразу же, но совсем вскоре ощутил, как сердце вмиг сжалось, а губы поджались от вида того, что девушка в надежде бросила цветок и Цзинь Цзысюаню, даже не увидившему его. Его взгляд на долгие пару секунд пронзил сотнями молниями наследника Цзинь, который с напыщенным видом шел впереди всех своих адептов, абсолютно ни на что не обращая внимания. Желая избавить родного человека от вспыхнувшей печали в глазах, немного забывшись, Цзян Чэн, оставив лошадь, уже направился в сторону сестры, как вдруг резко замер. Все такой же яркий, с теплой улыбкой на губах, в белоснежном ханьфу и с лежащей на тяжелых длинных волосах белой лентой с вышивкой в виде облаков — он сидел верхом на лошади, улыбаясь каждому, кого встречал, взглядом одаряя сиянием солнца, своим присутствием же вызывая в окружающих безграничное доверие и уважение. И в этот же момент все то, что было с такой силой, с таким трудом забыто Цзян Ваньинем, вспыхнуло огненной молнией закатного солнца в чужих глазах, что мгновенно нашли его собственные, впервые поймав в свои сети. Но Цзян Чэну не нужно было опускать взгляд, чтобы увидеть. Замереть. Погибнуть. Ведь в руках Лань Сичэня лежала кем-то отданная голубая горечавка.***