***
Когда пелена болезненной ярости наконец пропадает, вытесненная внезапно подчинившим светом чужих глаз, Цзян Чэн, машинально сделав глубокий вдох, отдавшийся болью в боку, с секунду замирает на месте, мысленно силясь отогнать от себя прочь ненавистное наваждение. Он смотрит глазами потухших молний на каждого, словно обладая только лишь возможностью смотреть и ничего более — заклинатель отчего-то не в силах ни сдвинуться с места, ни даже полноценно дышать, но, скорее всего, в последнем виновата все еще открытая рана, кровь из которой уже давно пропитала всю ткань. Хотя какая, в принципе, разница? — Ваньинь, — голос Лань Сичэня звучит все так же удивленно, ведь он явно не ожидал увидеть здесь наследника Ордена Цзян. Очевидно, тот либо еще не заметил состояние ворвавшегося к ним, либо предпочел не обращать внимание — конечно же, в отличие от Мэн Яо, который был слишком проницателен, и потому прекрасно все увидел, а увиденное ему явно не понравилось, правда, в совершенно ином смысле — его рука, до этого тянущаяся в сторону чужой открытой груди, опустилась вниз, а губы, с секунду незаметно скривившись, через мгновение чуть приоткрылись уже в насквозь фальшивом беспокойстве. — Господин Цзян? С вами все в порядке? — словно и вправду обеспокоенный Мэн Яо поднимается с места и мягко останавливает одной рукой точно так же было желавшего встать Лань Сичэня, осторожно сжав ладонь на широком плече и, к удивлению, даже послав тому почти искреннюю быструю улыбку. Он делает несколько шагов, а затем бросает взгляд на уже забытого Цзян Ваньинем человека: потирающего собственное горло и сквозь слезы из-за кашля глядящего на всех. — Господин Вэнь, что происходит? Но Цзян Чэн этого уже не слышит, словно в его уши проникла вода, заглушающая чужой голос, вот только эти воды не из родной Пристани Лотоса, а обладают тем самым холодом источников Облачных Глубин. Цзян Ваньинь равнодушно обходит взглядом сначала выглядывающие белоснежные бинты, — чужие глаза все так же растерянно взирают на него, прежде чем в них появляется искра осознания после прозвучавших слов другого заклинателя — а затем Цзян Чэн уже пронзает холодом другого сидящего: на дне омутов постороннего он прекрасно замечает темное раздражение, при виде которого уголки губ поднимаются в короткой усмешке. Значит, ему не нравится, что Цзян Чэн прервал их милую идиллию? Раздражает тот факт, что внимание Лань Сичэня всецело внезапно перешло на появившегося, и что Первый Нефрит, несмотря на мягкую просьбу оставаться в кровати, явно собирается подняться? И все же сейчас для него абсолютно неважно, насколько беспечно открытым показал себя Мэн Яо, абсолютно неважно, насколько искренне обеспокоенным выглядел Лань Сичэнь, чьи отчего-то темнеющие глаза то и дело бегали по его телу, отмечая все новое и новое. Плевать на то, как именно почему-то впервые за все время смотрел на него Лань Сичэнь. Не моргая. Будто не дыша. Как будто внутри него внезапно все перевернулось вверх дном при виде Цзян Чэна, из раны которого до сих пор продолжала идти кровь, каплями падая и ударяясь об землю. Но, опять же, на все это просто глубоко плевать. Не будет никакого «как же ты оказался здесь, Лань Сичэнь, да еще и так любопытно удачно со своей дорогой любовью, когда должен быть уже землях Ордена Не»? Ведь самое важное, что наконец прорвалось сквозь чужое посмевшее подчинить — успокоить, усмирить — присутствие было тем самым пламенем вспыхнувшим осознанием. Вэньские псы. Слова Вэнь Чао. Пристань Лотоса и его родные люди. И время, которого так не хватало. — Я-я в порядке, — слышится позади хрипло. Темные и все еще слезящиеся глаза опускаются чуть ниже давно замеченной чужой раны, чтобы найти на полу следы крови. Это была действительно уже даже по первому взгляду довольно опасная рана, и добрая душа заклинателя рвалась вперед, желая помочь незнакомцу, но он почему-то чувствовал, что ему сейчас желательно не появляться в поле зрения другого. — Но эт-тот молодой господин… Лань Сичэнь, уже поднявшийся и тут же пойманный под руки подбежавшего Мэн Яо с коротким: «Сичэнь-гэ, тебе еще нельзя двигаться!», словно и не заметил последнего, потому что его глаза все это время не отрывались от ужасающе бледного и тяжело дышащего Цзян Ваньиня, сжимающего окровавленной рукой бок. Его взгляд меркнет, покрывается пеленой неясного страха, а губы приоткрываются при виде того, как заклинатель делает несколько неровных шагов спиной назад в ответ на шаг вперед от Лань Сичэня, которого все еще придерживал под руку Мэн Яо, тщетно пытающийся дозваться Первого Нефрита — и лицо Мэн Яо от этого понимания покрывается чем-то таким, что нельзя описать словами. «Ты смеешь выглядеть так, будто боишься за меня, Лань Сичэнь? — прорывается сквозь клубок беспорядочных мыслей. Цзян Чэн, прекрасно заметивший намерение названного, вот-вот готовится сорваться с места. — Ты смеешь пытаться меня остановить?». — Ваньинь, тебе нужна помощь, — этот проклятый Лань Сичэнь словно научился читать его по одному взгляду, потому что: — Прошу тебя, остановись. Цзян Чэн, не говоря ни слова, оборачивается и, успев сделать лишь шаг, резко останавливается, когда чувствует, как пол под его ногами исчезает. Вспышка красного появляется перед глазами перед самым поглощением сознания тьмой, не давая упасть. И ненависть встречается с тьмой как со своей давней подругой. Ведь тот, кто решил показать себя невинным спасителем всех живых, являлся вэньским псом.***
Судя по ощущениям, без сознания Цзян Чэн пробыл не так долго, потому что, стоило ему только распахнуть глаза от чужих прикосновений и внезапной боли в боку, как перед ним предстал так же от неожиданности резко отшатнувшийся Вэнь, сидящий рядом с ним и держащий чистые бинты, с помощью которых тот и собирался перевязать рану. Но последнего Цзян Чэн не заметил, потому что перед ним стоял лишь символ солнца на одеяниях сидящего и боль в глазах его шисюна. А в ушах же до сих пор слышались только лишь слова ублюдка Вэнь Чао. — Г-господин! — не обращая внимания на чужой голос явно пытавшего остановить его Вэня, Цзян Ваньинь подорвался и, зашипев об прострелившей боли в боку — кажется, при быстром прикосновении были замечены несколько швов, воспоминания о нанесении которых были смутны, но ему было совершенно не до этого — начал бегать глазами в поисках Санду. И, к внутреннему облегчению, меч был им обнаружен практически сразу же, прислоненный к низкому столу, где лежало и его окровавленное и порванное верхнее ханьфу — и времени на то, чтобы найти нижнюю одежду, которой его тоже лишили, просто не было. — М-молодой господин, пожалуйста, подождите! — все никак не могли отстать от него: сзади даже послышались поспешные шаги. — Не смей прикасаться ко мне, — только и зашипел сквозь зубы в ответ на попытку схватить его за плечо Цзян Чэн, бурей молний через плечо пронзив потерянно замершего позади него Вэня, невинно не понимающего, почему, явно осознавая, что ему пытаются помочь, наследник Цзян все равно относится к нему так, словно видит перед собой ненавистного врага. Еще раз с силой отогнав появившуюся тьму в глазах после его быстрого подъема, заклинатель, продолжая ни на что не обращать внимание, накинув на себя верхнее ханьфу и схватив Санду, немного шатаясь, направился в сторону выхода. Зацепившись за ручку двери и с силой отодвинув дверь в сторону, Цзян Ваньинь едва успел остановить себя от необдуманного поступка, а точнее такого как: при виде насквозь фальшивого выражения лица Мэн Яо с удовольствием хотя бы даже с помощью колкого слова стереть с того отвратительную маску. — Господин Цзян, вам не стоило вставать с такой раной, — сразу же начал мягко заклинатель, а затем, обратив внимание на распахнутое и едва накинутое на голые плечи порванное ханьфу, на белые костяшки руки, сжимающей с силой меч, а также немного безумный потемневший взгляд, сразу все понял. — Вы… — Тебе ли пытаться меня остановить? — холодно и коротко усмехнулся по привычке Цзян Чэн, перебивая. — Прочь с дороги. Дав Мэн Яо лишь пару секунд для того, чтобы отойти, Цзян Ваньинь, время которого все быстрее утекало сквозь пальцы, буквально оттолкнул с пути заклинателя, который, кажется, все-таки одумался и благоразумно никак не поспособствовал задержанию. Выбежав во двор дома и тут же ощутив, как прохладный ветер ударил его в обнаженную грудь, послав волну мурашек и вместе с тем боли, вытащив из ножен Санду и уже собираясь взлететь, он услышал позади себя: — Господин Цзян, я и вправду не смею вас остановить, — спокойно начал Мэн Яо, не отрывая взгляда от чужой напряженной спины. И голос его вместе с тем содержал в себе эмоции, которые нельзя было понять. — И все же… — Не смеешь? — практически протянул Цзян Чэн, не оборачиваясь. — Ты сейчас этим занимаешься. Помотав головой до легкого звона в ушах, заклинатель, сконцентрировавшись на неожиданном приливе духовной энергии, — отчего-то знакомой, отчего-то вызвавшей внутри мутную вспышку воспоминаний о прижавшихся к запястью пальцах — он поднялся на зависший в воздухе Санду, на пару мгновений позволяя внутри появиться вопросам. «Почему, несмотря на рану, во мне словно появилось множество сил? При простой передаче светлой ци со стороны лекарей такого быть не должно. По крайней мере, так явно и скоро, — секундное замешательство и поджавшиеся губы. — Почему, черт возьми, это так ненавистно знакомо?». А Мэн Яо тем временем продолжал, проигнорировав чужие слова: — Вы действительно вольны делать все, что желаете. И все же, — повторяя, сделал акцент на словах тот, — господин Цзян, вам стоит знать, что ваша бабочка-вестница уже достигла Облачных Глубин, и благодаря вашему брату ваши слова благополучно дошли и до земель Юньмэна, так что Пристань Лотоса была предупреждена. Ваш дом и близкие в полной безопасности, хотя, разумеется, вы можете и не верить мне. Однако, надеюсь, после того, как Сичэнь-гэ очнется, вы поверите ему. Ведь не верить Первому Нефриту невозможно, не правда ли? — заклинатель улыбнулся до появления ямочек на щеках, абсолютно не имея понятия, сколько раз один единственный человек не верил ни в единое слово знаменитого Цзэу-цзюня. В чужих глазах появилась печаль. — Кажется, господин Цзян уже видел, что Сичэнь-гэ ранен, однако помощь уже должна вот-вот прибыть сюда. Так что этот скромный заклинатель смеет дать вам совет: если вы пожелаете немного задержаться, с помощью других заклинателей вам удастся намного быстрее вернуться домой. — Это были вэньские псы, — не имея никаких сомнений в своих словах, произнес с холодным гневом Цзян Ваньинь. Мэн Яо нарочно делает паузу и, прищурившись при виде все-таки обернувшегося к нему Цзян Чэна, чей взгляд был напряжен и покрыт тьмой, произносит: — Знали ли вы, что по пути в Нечистую Юдоль он был атакован и вынужден бежать в совершенно иные земли? Он истратил так много сил, так много сил физических и духовных… — улыбка Мэн Яо дрогнет и взгляд вдруг пронзает темным любопытством, а также холодной ревностью ребенка, чья любимая игрушка внезапно обратила внимание на другого, — … что я до сих пор не могу понять, почему Сичэнь-гэ не услышал ни молодого господина Вэня, ни меня, когда, несмотря на травмы, решил передать вам свои духовные силы. Темные глаза падают на лицо Цзян Чэна, точно пытаясь прорваться сквозь чужую маску, сорвать ее с лица и с жадностью впиться в истинные чувства того, чья рука незаметно сама собой дернулась в сторону запястья. В сторону тех самых нетронутых бинтов вокруг самой сокровенной тайны. И даже не обладая четкими воспоминаниями из-за беспамятства во время того, когда ему зашивали рану, он все равно знал, что никем — а особенно им — его грязный секрет не был увиден. Просто потому что при попытке обнажить его запястье в поиске еще одних возможных ран Цзян Чэн даже в полубессознательном состоянии не позволил никому прикоснуться к себе, буквально останавливая хваткой руки с помощью последних сил. «Не позволю». Кажется, заклинатель с фамилией Вэнь что-то, заикаясь, пытался говорить ему, как-то успокоить, одновременно стараясь аккуратно, чтобы не причинить вреда, отцепить от себя чужие дрожащие пальцы твердо не желавшего отпускать человека. Кажется, Цзян Ваньинь даже в своем состоянии понимал, что ведет себя импульсивно и что вместо того, чтобы обращать внимание на жалкого вэньского пса, ему необходимо подняться, убежать, хоть что-то сделать. Абсолютно некогда было терять сознание. Не было времени на то, чтобы быть слабым. Однако в один момент, когда, наплевав на открытую рану и слабость во всем теле из-за использованной духовной силы, Цзян Чэн практически сумел подняться, ему вновь помешали. Остановили лишь одним невесомым прикосновением и мольбой в голосе: — Ваньинь, пожалуйста. Позволь нам помочь тебе. Яростное непринятие напополам с внезапно пришедшим чужим приливом спокойствия вновь поглотили ему во тьму быстрее, чем он успел оторваться от мягкой поверхности, с силой притягивающей его обратно. И где-то там, на грани вызванных страхом потери слишком реальных видений сожженной Пристани Лотоса, он знал, что Лань Сичэнь все еще продолжал упрямо и так непозволительно спокойно — будто это правильно — сидеть рядом с ним, наплевав на собственное состояние и, как теперь оказалось, передавать свою светлую ци. И это было глупо, как же глупо, потому что, судя по всему, этот заикающийся Вэнь обладал какими-никакими навыками целительства, и что, неужели этот Вэнь, раз уж он так рьяно вызвался помочь незнакомцу, который практически задушил его, не справился бы с этим? Какого черта, Лань Сичэнь? Что ты творишь? «Ты все-таки вновь смог сделать это, Лань Сичэнь: показался спасителем всех живых в чужих глазах и вместе с тем воспользовался шансом сблизиться со мной. Святая невинность. Интересно, что ж на это сказала твоя дорогая любовь? Все-таки человек, который делится своими и так малыми силами с абсолютно чужим, явно вызывает вопросы». Темные глаза, все это время внимательно следящие за каждым едва заметным проявлением чужих эмоций, прищуриваются. И Мэн Яо слегка склоняет голову вбок, понимая, что, так или иначе, пускай и не сразу, но ему и вправду удалось остановить наследника Ордена Цзян лишь с помощью слов. Его губы растягиваются в холодной улыбке. — Ах, как любопытно, насколько молодой господин Цзян и Сичэнь-гэ оказались совместимы. Вы явно выглядите куда лучше, чем прежде, а ведь прошло совсем немного времени. Поистине удачное стечение обстоятельств, и этот заклинатель очень надеется, что молодой господин Цзян не посмеет отвернуться от благосклонно относящейся к нему судьбы. Все же Сичэнь-гэ до сих пор находится без сознания после долгой передачи духовной энергии, и будет очень жаль, если его усилия будут напрасны. Вы так не считаете, господин Цзян? Как этот жалкий человек посмел с укором смотреть на него сверху вниз? Как он смеет почти в открытую намекать на то, что Цзян Чэн, словно неблагодарный ребенок, который наплевательски относится к так называемому дару, что преподнесла ему судьба? Как. Он. Смеет? Цзян Чэн открывает рот, даже еще не зная, что именно собирается сказать, но не успевает вымолвить ни слова, как вдруг перед ним появляется яркая бабочка-вестница. И ему хватает лишь голоса Вэй Усяня для того, чтобы в груди его наконец-то отпустила вдавливающая тьма. Пристань Лотоса в безопасности. Помощь в пути. Будь в порядке, Цзян Чэн.***
Он абсолютно не собирался оставаться здесь дольше положенного — это было правдой с самого начала, и эта правда была неизменна. Он, несмотря на то, что слова его шисюна принесли ему спокойствие, все равно должен был исчезнуть из этого места, просто чтобы самому убедиться в сказанном: вернуться домой, увидеть своими глазами родителей и сестру, которым ничего не угрожало и с которыми все было хорошо. Нет, конечно же, заклинатель ни на секунду не сомневался в своем брате — тот бы ни за что не соврал бы, потому что любил свой первый дом и близких: мадам Юй, шицзе, других шиди и дядю Цзяна. Вэй Усянь точно так же знал, что любовь его младшего брата была едва ли не сильнее его собственной. Знал, потому и не сказал бы ничего такого, что было бы насквозь пропитано фальшью во благо. И все же тот самый темный гнев все продолжал и продолжал кусать поскуливающим псом куда-то под ребра Цзян Чэна, в минуты осознания мгновенно впиваясь в мягкую плоть гневной пастью животного, приказывающего никого не слушать. Не верить никому, кроме самого себя. Терпение никогда не было его сильной стороной, и все же он поклялся себе и мысленно брату в том, что подождет еще совсем немного, прежде чем самому направиться в Пристань Лотоса. Еще совсем немного он побудет здесь — в компании заикающегося Вэня, насквозь лживого Мэн Яо и того, кто сейчас до сих пор находится без сознания, столь благородно и так безрассудно поделившись своими духовными силами с тем, от кого никогда не услышит «спасибо». И все-таки зрелище, которое он сейчас без какого-либо желания наблюдает, поистине мозолит ему глаза своей слащавостью. — Сичэнь-гэ должен совсем скоро проснуться, — говорит уверенно Мэн Яо, сидя рядом на кровати со ставшим явным олицетворением нефрита заклинателем, чьи губы даже во сне были с силой сжаты, а на лбу появилась небольшая складка из-за нахмуренных бровей. Казалось, Мэн Яо так и жаждал поднять руку и нежно разгладить ее, вот только его рука была занята тем, что аккуратно убирала с лица мешающиеся пряди темных волос. — Господин Вэнь, мы действительно премного благодарны за вашу помощь. Если бы не вы, не знаю, что бы с нами стало. — Н-не стоит, господин Мэн. М-мои усилия малы, — заклинатель с фамилией Вэнь выглядел до нельзя смущенным из-за очередной благодарности, но, случайно встретившись взглядом с холодом чужих молний, стушевавшись, молча протянул бинты. Ведь наследник Ордена Цзян впредь занимается своим здоровьем лишь сам. Даже несколько любопытно, что белоснежная налобная лента так и не была никем не тронута, словно по какой-то причине ее обладатель не хотел с ней расставаться. Прошлый Цзян Чэн тут же бы подумал о том, почему это столь сокровенную вещь не охраняет тот, кому налобная лента была по праву отдана. Цзян Чэн же сегодняшний прекрасно понимает истинную причину — уважаемый Цзэу-цзюнь не раскроет свои тайные отношения до тех пор, пока каким-то способом не убедит абсолютно всех в том, что Мэн Яо — это и есть его бесценная родственная душа. До тех пор, пока не исчезнет сам Цзян Чэн — соулмейт ненужный. И Цзян Ваньинь вообще знать не хотел, как очередной раз объяснили свои отношения — лучший друг аль далекий родственник? — этому Вэнь Цюнлиню, потому что, знаете ли, слухи имеют свойство распространяться. Особенно тогда, когда одна из сторон едва ли в кровать не лезет к другой — настолько беспокоится, настолько явно показывает всем присутствующим свои бескрайние чувства. Все-таки далеко не каждый названный брат может осмелиться так явно проявлять свои эмоции перед чужими, а на родственников Мэн Яо и Лань Сичэнь походили точно так же, как Цзян Чэн был походил на того, кого это сильно беспокоило. И все-таки по какой-то причине, несмотря на внутреннее отрицание, в нераспутанном клубке взволнованных мыслей невинно мелькнуло проклятое закатное солнце с именем Лань Сичэня. Потому что человек, направляющийся в Орден Не практически сразу же после нападения на свой собственный Орден, был атакован теми же, кто готов был сжечь дотла его родной дом. Потому что тот, кто оказался не столь невинным и, кажется, и вправду смог разглядеть истинные намерения Цишань Вэнь, несмотря на чужие слова, до сих пор выглядел болезненно бледным, напряженным даже в бессознательном состоянии. Потому что Лань Сичэнь был ранен, а его, Цзян Чэна, это почему-то, черт возьми, волновало сильнее, чем должно было быть. Надо же, каково?.. Ах, нет, совершенно неважно. С полным равнодушием — лишь глаза его горели на самом дне вспышками тех самых гроз — все же слушая чужие объяснения о том, как же так вышло, что Лань Сичэнь встретился не только с уж точно удачно появившемся Мэн Яо, но и с Вэнем, Цзян Чэн все так же не показал никому ни единой эмоции, скрывая все внутри. Как оказалось, Лань Сичэнь действительно был атакован на пути в Нечистую Юдоль, и потому был вынужден бежать от преследования тех, кто скрывал свою принадлежность к какому-либо Ордену, и все же по одному технику боя сильным совершенствующимся все сразу становилось понятно. Где-то по пути неизвестности, потому что даже во время коротких передышек Лань Сичэнь не имел возможности сообщить что-либо своему брату или дяде, и появился Мэн Яо. Этот удачно повстречавшийся Мэн Яо не так давно покинул земли Ордена Цзинь — о причине своего появления там тот не объяснил, лишь до омерзения тепло улыбнулся и покачал головой, а сам Цзян Чэн абсолютно не горел желанием что-либо спрашивать. А уже дальше он спас раненного Первого Нефрита, расправился с некоторыми преследователями, но, все-таки являясь не самым сильным заклинателем, точно так же был вынужден бежать, при этом израсходовав все свои духовные силы, но упрямо держа Лань Сичэня в сознании и при этом умудряясь кое-как отбиваться от атак. Как же благородно, не правда ли? Вот где судьба была поистине благосклонна, позволив встретиться двум влюбленным сердцам, да еще и в такое тяжелое время. Если говорить о Вэнь Цюнлине, то этот невинный заикающийся заклинатель, обладающий далеко не скупыми навыками целительства, все еще вызывал внутри темную ярость лишь при взгляде на ханьфу Ордена Цишань Вэнь. И юноша, точно все понимая, более не обращался к Цзян Чэну, отвечая лишь при вопросе к нему. Но рассказ тот свой поведал спокойно, сказав о том, что случайно увидел, как Мэн Яо и уже почти находящийся без сознания Лань Сичэнь пытались незаметно спрятаться в заброшенном доме. Очевидно, Вэнь Цюнлинь и вправду был глупцом, раз решил сунуться не в свое дело, когда заметил пострадавшего, да еще и в одеяниях Ордена, на который не так давно было совершено нападение. — Г-господин Мэн посчитал меня за врага, — признался сразу же заклинатель, на что названный послал тому извиняющуюся улыбку. — Но мне у-удалось убедить его в том, что я н-не желаю никакого вреда, а хочу лишь помочь. П-понимаете, господин Цзян, моя старшая сестра лекарь. И Цюнлинь т-тоже обладает некоторыми навыками целительства. Цзян Чэн практически открывает рот, чтобы резко спросить «и что же ты, с фамилией Вэнь, делал здесь так далеко от земель своего Ордена, да еще и, кажется, один?», но лишь поджимает губы и еще туже затягивает бинты на своем теле. Все-таки после всего произошедшего слишком трудно было поверить в благие намерения человека с фамилией Вэнь, но он действительно старался переступить через собственные чувства. Ради брата. Ради сестры и родителей. Он не схватится за Санду и не оборвет чужую жизнь просто потому, что «Ты — Вэнь. И однажды ты причинил боль моей семье. Впредь я не позволю этому случиться». Глупая причина для того, чье сердце вновь было с такой легкостью сковано оковами яростного страха. Наконец закончив перевязывать рану, Цзян Чэн, еще не успев поднять голову, слышит робкое: — Господин Цзян, п-позвольте спросить, причина, из-за которой вы были ранены… — Вэнь Цюнлинь, не договаривая, замолкает: в его глазах промелькает боль и печаль, вид которых вызывает внутри лишь раздражение. Если отомстить человеку в фамилией Вэнь с помощью точного движения Санду он не может, то вполне помогут его хлесткие, точно удары Цзыдяня его матери, слова: — Причина, из-за которой я был ранен, тебя абсолютно не должна волновать. Ты помог мне? Замечательно. Думаю, моя благодарность здесь не требуется. Резко поднявшись с места и ощутив волну боли в боку, Цзян Ваньинь, надев порванные и все еще с засохшей кровью нижние одеяния, решил, что, если он и поклялся какое-то время подождать, то это не значит, что он готов ждать именно здесь. Ему срочно нужно выйти на воздух. Незаметно спрятаться в какой-нибудь тени и просто вдохнуть полной грудью. Иначе он просто напросто уничтожит самого себя во время этого ожидания. — Ваньинь, — на пути к выходу его внезапно останавливают. Заброшенный дом был маленький, потому, когда он проходит мимо чужой кровати, его с легкостью касается чужая ладонь. Она накрывает его правое запястье поверх ханьфу и насквозь прожигает пламенем. Цзян Чэн медленно опускает взгляд и видит невыносимое облегчение на чужом лице слабо, но все равно тепло улыбающегося Лань Сичэня. Он должен уйти. — Ты в порядке, Ваньинь. Ведь иначе случится он.***