***
В потемневших вмиг глазах Хозяйки Пристани Лотоса и знаменитой Пурпурной Паучихи на самой поверхности горело нечто такое, чего никто из ныне живущих не видел за все годы своего существования. Она стояла у самого входа и ничего говорила, казалось, бесконечно долгую удушающую своей внезапностью тишину, но не потому, что не могла найти слов или же пыталась вернуть себе возможность говорить. Напротив, с точной ясностью сдавливающей со всех сторон тяжелой духовной энергии, Юй Цзыюань смотрела на своего сына и с грозовым холодом четко произносила каждое свое слово одним лишь взглядом. Было множество вопросов — как ты, мой сын, посмел скрыть это от меня, как этот человек посмел выбросить моего ребенка словно ненужный мусор, — бесконечность слов — я всегда говорила тебе не жить бесполезными мечтаниями, и посмотри, куда тебя это привело. Никогда не забытое, гневное и ненавистное: почему Вэй Усянь всегда оказывается лучше тебя? И то самое горькое понимание, от которого хотелось кричать во всех голос похоронных воспоминаний. — Матушка, — его голос не дрожит, а сердце совершенно не грозит проломить собой грудную клетку и вырваться только для того, чтобы не найти человека, которым можно было жить и дышать. Цзян Чэн ненавидит тишину, возникшую между ними, но именно сейчас больше всего на свете он ненавидит себя за то, что это именно он среди них двоих не может подобрать слов. Но, в конце концов, как наследник Ордена Цзян, он всегда должен уметь рано или поздно найти выход из любой ситуации, — если вы искали лекаря, то он уже ушел и… Юй Цзыюань делает шаг вперед и говорит: — Я понимаю твое решение трусливо избегать правды и продолжать прятаться от своей матери, — заклинатель незаметно вздрогнул от острого взгляда, от которого он не смел отвернуться, пока в его груди грохотало сердце, с силой сдерживая готовые вот-вот вырваться возражения, — Но неужели ты думаешь, что я так просто приму тот факт, что моего сына и наследника Ордена Юньмэн Цзян отбросили как ненужного пса? — она делает незаметную паузу и заканчивает без каких-либо возражений: — Руку. Когда его рука потянулась машинально одернуть рукав, Цзян Ваньинь практически до скрежета сжимает зубы и на этот раз не может сдержаться: — Это уже неважно, матушка. Все в порядке, — он прекрасно понимает и давно знает, что спорить с Юй Цзыюань бесполезно, но внутреннее упрямство вырывается наружу быстрее, чем он успевает взять свои эмоции под контроль. Все-таки он никогда не умел быть тем, кого ожидают увидеть в сыне Юй Цзыюань и Цзян Фэнмяня. Всегда несдержан. Всегда не тот. Цзян Чэн наконец поднимается, чувствуя, как длинный рукав ханьфу сам собой спадает обратно, однако голос женщины останавливает его от каких-то дальнейших действий: — Руку, Цзян Чэн. Темная тяжесть в голосе матери и явно не почудившиеся исходящие от ее знакомые фиолетовые молнии заставляют затухнуть буре его чувств, будто кто-то вылил воду на поток пожирающего все пламени. Не ощущая ничего, кроме кусающего смирения, заклинатель молча вновь приподнимает рукав, открывая на обозрение то, что он прятал от самого себя уже долгое время. Глаза Юй Цзыюань, до этого вонзившиеся точно острие меча во все еще раненый бок, медленно падают на едва прикрывающие запястье бинты, обнажившие бледную кожу. Обнажившие сотни маленьких трещин порванных лепестков горечавок. Из-за зависшей между ними тишины — тяжелой, невыносимой, ненавистной — ему на секунду чудится, что что-то с силой сжимается вокруг него, перекрывая доступ к воздуху. Это словно удавка, ошейник на шее, или же чужие безжалостные руки, в сумасшедший истерике гневного непринятия вцепившиеся в горло — и в чужое, и в собственное. Это были те самые воспоминания точно так же брошенного другим много лет назад человека. Цзян Чэн не знает, что может услышать дальше, однако слова матери становятся для него полнейшей неожиданностью: — А теперь ты скажешь мне, А-Чэн, — с напускным спокойствием и холодом начинает та, медленно поднимая взгляд, чтобы посмотреть прямо в чужие глаза напротив и четко поговорить: — после всего этого ты действительно все еще цепляешься за несбыточное? Ты и вправду до сих пор на что-то надеешься? Не будь таким глупым. В груди Цзян Чэна — бешено бьющееся сердце, а на запястье сотни бегущих маленьких иголок, что вонзились в самые болезненные места. На языке готовые вот-вот вырваться кусачие возражения, практически горящее пламенем негодование, а в мыслях беспорядочность эмоций. И только там. Только в буре затухших молний на дне его глаз правда. Цзян Ваньинь делает вдох, разлепляет ставшие пересохшими губы и отвечает, смотря прямо на Юй Цзыюань: — Я принял его выбор, мама, — белый гнев, точно дикий зверь, сворачивается у него в груди, не замечая, что тот самый призрачный и практически влюбленный в пустой образ мальчик из прошлого греется об него и бесстыдно ждет своего часа, медленно подпитываемый так и не отпущенными чувствами настоящего. — Надеюсь, и ты примешь мой более не говорить об этом. Я сожалею, что и вправду оказался трусом, недостойным фамилии Цзян. Ты всегда меня учила не убегать от правды, матушка, но я так и не смог убежать от самого себя. То, что случилось дальше, стало неожиданностью для каждого из стоявших, ведь для одного привязанность была чужда, а другой слишком привык к ее отсутствию. — Ты действительно глупый ребенок, — Цзян Чэн не смел и шевельнуться, когда почти забытые, но такие теплые и родные руки вдруг притянули его к чужой груди и прижали в бесконечно редком объятии, в жесте той самой любви, что вырвала изнутри весь воздух. — Хоть однажды не будь похожим на свою мать и отпусти. Уголки задрожавших губ трогает ухмылка. Цзян Чэн делает тихий вдох и на секунду позволяет себе словно бы устало прикрыть глаза. «В том-то и дело, матушка». «Возможно, я и отпустил, но что я должен делать, если он — нет?».***
Факт оставался фактом — нападение на наследника Ордена вкупе с нападением на Гусу Лань не могло остаться незамеченным и безнаказанным. Орден Гусу Лань, один из первых узнавший о произошедшем, даже все еще не отойдя от недавней атаки на него самого, предложил направить своих лучших лекарей в Пристань Лотоса. Особенно толчком для этого решения был Вэй Усянь, который за улыбкой, не достигающей его глаз, скрывал от других свое истинное отношение насчет того, что на дом его мужа напали, и что кто-то посмел причинить боль его родному брату. Однако в этой ситуации вступили более рассудительные люди, мягко дав понять, что Ордену Гусу Лань необходимо сначала подумать о себе, и под напором самого Цзян Чэна Вэй Усянь с трудом, но отступил. На время. Честно признаться, Цзян Чэн поначалу даже не поверил своим ушам, когда его собственный отец объявил о том, что и Орден Ланьлин Цзинь наконец обратил внимание на происходящее в мире заклинателей, но, видимо, решающим фактором являлось то, что их положение могло пошатнуться, и поэтому они начали хвататься за любой шанс для того, чтобы остаться в выгодном положении. И абсолютно неважно, что вероятность того, что Орден Цзинь вдруг увидит «свой шанс» уже на стороне Вэней, была такой же огромной, ведь — как же иначе — Цзинь Гуаньшань поклялся перед самим Цзян Фэнмянем, его старом друге, что приложит все свои усилия, чтобы остановить беспредел Вэней вместе, а верил в своего друга его отец едва ли не чаще, чем в собственного сына. Этот трусливый старик. Матушка бы отругала его за такие мысли, заставив долгие часы преклонять колени в зале Предков, особенно в сторону человека старше его, да еще и главу Ордена, но ради правды он всегда был готов стерпеть много чего. Пускай он и никогда не позволял себе говорить о своих мыслях вслух ни с кем, кроме близких людей, — за исключением родителей — он никогда не был святым человеком, каким является его старшая сестра, любовь которой распространяется на всех живых существ. Даже на такого ублюдка, как Цзинь Цзысюань, который и видеть Цзян Яньли не заслуживает после всего того, что сделал и сказал. Заклинатель глубоко внутри до сих пор так и не мог понять, как Орден Ланьлин Цзинь все еще процветает и является одним из самых богатых. Интересно, неужели глава Ордена Цзинь до самого последнего бы притворялся, что все хорошо, пока это бы не коснулось его самого? Ведь без Цзян Фэнмяня заклинатель бы и пальцем не пошевелил даже после того, как, считай, уже на два великих Ордена напали. Конечно, возможно, из-за старой дружбы с Цзянами тот бы и предпринял какие-то попытки, однако для Цзян Ваньиня эта вероятность была мала. Признаться, Цзян Чэну становилось немного смешно, когда и остальные, малочисленные Ордена всполошились только после двух прямых нападений на самые известные кланы, словно бы не были в курсе того, что буквально перед их носом их соседей вербовал Цишань Вэнь. Они, точно трусливые псы спрятались на своей территории, ни разу не попробовав обратиться к другим заклинателям хотя бы для того, чтобы поделиться своими подозрениями. И от этого понимания его тошнило. Но, по крайней мере, кое-что одно приносило хоть какие-то положительные эмоции. Тот факт, что Орден Цинхэ Не сильнее всех был возмущен действиями Вэней и оказал всевозможную поддержку пострадавшим, даже несмотря на свои не слишком большие ресурсы. После того, как Цзян Чэн узнал о том, что благодаря совместным усилиям Ордена Цзян и Не удалось в быстрые сроки устранить самый тяжелый ущерб в Облачных Глубинах и помочь встань на ноги некоторым раненым, он проникся некоторым уважением к главе Ордена. Насколько было ясно из редких разговоров Не Хуайсана во время обучения в Гусу, тот, несмотря на то, что иногда побаивался своего брата, — особенно, когда проваливал тесты — уважал его и порой рассказывал о различных подвигах главы Не, о которых и так было известно, в более ярких подробностях. Так что, появившись впервые в Нечистой Юдоли вместе с отцом и некоторыми заклинателями Цзян для ставших со временем обыденными переговоров, Цзян Чэн не высказал никакого удивления, когда практически сразу же после некоторых обсуждений о совершенном вэньскими псами Не Минцзюэ, ударив раскрытой ладонью по столу, решительно заявил о намерении пресечь любым способом их дальнейшие действия. И с тех самых пор заклинатель даже на мгновение не усомнился в своем решении, в чем действительно вызывал уважение, которое подкреплялось его действиями, а именно оказанной поддержкой и направленными в земли Вэней людьми, которые добывали всевозможную информацию. Да, это было правдой, и все же… Цзян Чэн тихо выдохнул, не позволяя пробудиться никаким лишним чувствам, которые уже улеглись внутри него и забылись под напором реальности. Как бы этого ни хотелось признавать, это тоже было правдой — тот факт, что абсолютно ненужные эмоции прошлого «я» пытались показаться на поверхности каждый раз, когда в чужом разговоре произносили лишь одно имя. Ведь, будучи тем, кем он является, Цзян Ваньинь — какой же ты глупый, невообразимый идиот — просто не мог не реагировать на того, кто первым из всех чертовых заклинателей направился прямиком к Не Минцзюэ почти сразу же после нападения на собственный Орден. Лань Сичэнь — Лань Цижэнь все еще не мог присутствовать по состоянию здоровья — с поддержкой других заклинателей Лань оказался в землях Не после ухода Цзян Чэна, и с тех самых пор часто посещал Нечистою Юдоль вместе с другими главами Орденов, обсуждая Вэней и то, что же с ними делать дальше. Появившаяся ненависть к этим псам не давала мыслить здраво, затуманивая рассудок, из-за чего Цзян Ваньинь абсолютно не понимал, как эти трусливые и жалкие подобия заклинателей, беспокоящиеся лишь за свои земли и богатства, еще и пытались высказывать мысли о том, что ничего не нужно делать, что в совершенном должно быть какое-то объяснение, стоит остановиться и подумать о том, к чему может привести возможное нападение. В такие моменты Цзян Ваньинь, присутствующий на обсуждении на праве прямого наследника, просто напросто и не пытался сдержаться, высказывая все свои мысли прямо перед всеми, напоминая о жестоком нападении на Орден Лань и вербовку малочисленных кланов. Взгляды старейшин и глав, явно недовольных тем, что им указывает какой-то мальчишка да еще и смеет повышать на них голос без прямого разрешения, стоили всех его попыток привести к определенному решению, а не к очередному пустому собранию без каким-либо ответов. Взгляд отца, который позволил ему присутствовать только благодаря Юй Цзыюань — я разочарован тем, что ты позволяешь своим эмоциям взять над собой верх, сын — стоил того, чтобы никогда не отказываться от своих слов. Конечно, доля понимания в нем была, ведь Вэни давно укрепились в мире заклинателей как многочисленный Орден. Конечно, было опасно сразу же предпринимать такие действия, как нападение. Черт возьми, да, он был глупым мальчишкой с неконтролируемыми эмоциями, но он хотя бы не просто сидел и обсуждал часами о том, как же сильно возможная потеря самого большого Ордена приведет к уничтожению посевов. Он пытался. Он говорил. Он даже со скрипом зубов рассказал о той самой прямой угрозе Вэнь Чао, но разве его слышали? Ведь, несмотря на прежнюю всполошенность со стороны других, их эмоции улеглись после появившегося в мире затишья. Как будто тишина стерла последствия в виде разрухи и боли его брата, словно его собственная пролитая кровь ничего не стоила. И так уж вышло, что только два человека, помимо самого него, действительно что-то делали. Не Минцзюэ и Лань Сичэнь. Ах, этот самый Лань Сичэнь, который после первого появления Цзян Чэна в Нечистой Юдоли не сказал ни слова, кроме: — Приветствую, наследник Цзян. Честно признаться, поначалу отсутствие попыток поговорить с ним в некоторой степени даже удивило и заставило немного напрячься в ожидании неизвестного, но в скором времени и это забылось, потому что ему было, о чем думать. Они не говорили, если этого не требовалось для обсуждения каких-то вопросов. Даже не пересеклись взглядами при том, что виделись чаще, чем Цзян Ваньиню хотелось бы. Хотя и иногда, где-то на периферии зрения в моменты, когда он громко высказывал свои мысли и предлагал множество решений в надежде быть хоть однажды услышанным, он замечал то, что не должен был видеть и тем более помнить до сих пор с нехарактерной точностью. Тот самый со странной нежной мягкостью смотрящий на него Лань Сичэнь, теперь всегда молчащий, теперь будто наконец понявший и смирившийся. И тогда Цзян Чэн терял все свои оборвавшиеся в миг мысли. И тогда он замирал на целое непозволительное мгновение, всеми силами заставляя свое проклятое тело не двигаться. Не поворачиваться. Не смотреть. Потому что впредь там стоит тот, кто понял и смирился, а Цзян Чэн, так долго желающий этого внутри себя, просто не знал, что с этим делать. — Возмутительно! — повышает голос глава Ордена Не, едва не хлопнув от эмоций рукой об стол. — Очередной Орден потерял свою самостоятельность, а все, что мы делаем за столь большой промежуток времени, так это молча устраняем их беспредел и лишь изредка посылаем своих людей на разведку. Уважаемые главы, я уже давно говорил, что так дальше продолжаться не может, и предлагал нам всем раз и навсегда покончить со всем этим, но, как вы знаете, мы приняли решение с учетом большинства. Но я прошу еще раз всех вспомнить! — Не Минцзюэ внимательно обвел взглядом каждого сидящего, ненамеренно посылая тяжелую волну ци, от которой некоторые заклинаиели слегка побледнели и заметно занервничали, и даже сидящий не так далеко Не Хуайсан отложил свой веер и обеспокоенно посмотрел на брата. — Уже давно, еще при нападении на Гусу Лань, было понятно, что Вэнь Жохань намеренно обрезал все связи с остальной четверкой сильнейших и сейчас продолжает набирать силы! Кто знает, когда этот подонок, причинивший столько вреда, решит наконец показаться и перед нами! — Глава Не, — вступил разговор глава Ордена Яо, несколько раз прокашлявшись, — мы прекрасно понимаем, сколько вреда своими действиями причиняют Вэни, однако прошу и вас вспомнить, что многие находящиеся здесь кланы малочисленны и, думаю, меня не осудят за правду, слабы перед теми, кто, как вы и сказали, уважаемый глава, только с каждым днем набирает силы. — Все верно, глава Ордена, думаю, нам все же стоит еще немного повременить с решением, — тучный заклинатель жеманно поджал губы, а затем точно нарочно напомнил то, что и так было давно известно: — Поскольку многие из нас опасаются, что оно повлечет более опасные последствия, чем мы можем представить. — Да, несмотря на поистине зверское преступление Вэней, которое мы все желаем прекратить, — другой говорящий обвел взглядом некоторых людей, будто ища в их глазах одобрение, которое, в принципе, и нашел, — нельзя не учесть наши справедливые опасения насчет того, сколько возможных затрат и жертв мы можем понести в случае попытки… искоренить зло под корень. Многие из сидящих заклинателей тут же согласно закивали, из-за чего Не Минцзюэ, как один из самых ярых несогласных с тем, что происходит, шумно втянул носом воздух, точно собираясь ответить в гораздо повышенном тоне, как вдруг в разговор вмешался заклинатель в фиолетовом одеянии. — Главы Орденов, прошу прощения за задержание, — мягкая улыбка спокойно говорящего Цзян Фэнмяня, голос которого, тем не менее, прекрасно был слышен всем, прервала готовый вот-вот начаться спор. Цзян Чэн, пришедший буквально за пару минут до прихода своего отца и так и никем незамеченный, почувствовал, как внутри него что-то сжалось при виде других заклинателей, которые были и рады начать очередной спор, прекрасно понимая, что ответ должны давать с учетом мнения большинства. А самое поганое было тем, что трусость повелевала многими людьми куда сильнее, чем желание справедливости и отмщения. — Глава Ордена Цзян, не стоит извинений, — мягко произнес до этого молчащий, лишь изредка зорко наблюдающий за остальными Цзинь Гуаншань, размахивая веером. Цзян Чэну было противно от того, что куда чаще его взгляд падал на молодых девушек. — Мы все прекрасно понимаем, что ваше задержание не было беспочвенным, — а затем, когда Цзян Фэнмянь присел рядом, но достаточно громко: — Как госпожа Юй? Услышав даже с большого расстояния, как имя его матери слетает с чужих губ, Цзян Ваньинь с силой сжал незаметно руки в кулак, и в то же мгновение где-то на периферии почувствовал, как на него бросил обеспокоенный взгляд Не Хуайсан. Но в итоге заклинатель приходит в себя сам, — теперь и впредь всегда сам — беря под контроль свои эмоции. В голове пролетает ставшая привычным мысль, в последнее время изъедающая сознание. Если бы… Если бы сейчас здесь был Вэй Усянь, он уверен, что все было бы иначе. Шисюн бы явно отстоял свое мнение до конца, не видя перед собой никаких преград. Наверняка ему бы удалось куда бы раньше Цзян Чэна заставить прислушаться к своим словам, будучи не только сильным заклинателем, но и мужем и родственной душой Второго Нефрита Гусу Лань. Ведь Вэй Усянь всегда отличался от своего шиди, и в подобные моменты как никогда сильно. Поэтому он просто уверен, что шисюн бы, наплевав на всех и вся, довел бы свои мысли до самого конца уже спустя несколько подобных собраний, однако так уж вышло, что он редко присутствовал на них по причине того, что вместе с Лань Ванцзи оказывал поддержку близко находящимся к землям Гусу Орденам. Да, конечно, никто и смеет отрицать факт того, что в мире заклинателей все изменилось в худшую сторону, и что эти изменения необходимо прекратить, однако многим до сих пор по какой-то причине так и не хватает того самого толчка к действиям. А не к глупому, долгому топтанию на одном месте. И как же Цзян Чэна это злит. Злит, потому что и сам он стоит на месте и не в силах сделать и шага без позволения отца и матери, в глубине души ведомый желанием отмщения, в отличие от родителей, — как же все перевернулось, когда же сын оказался на другой стороне? — которые куда лучше него понимали и знали о препятствиях. О таких препятствиях, которые происходили и происходят сейчас. — А что вы скажете на это, Цзэу-цзюнь? — спросил вдруг кто-то. Цзян Чэн резко вынырнул из своих мыслей, когда вместо ответа услышал лишь неожиданное продолжительное молчание, которое прервал лишь тихий, но ставший громким для него звук раскрывшегося веера со стороны Не Хуайсана. — Цзэу-цзюнь? — повторил еще раз говорящий с ноткой удивления в голосе. Лань Сичэнь. Наверное, ему стоило сотню раз подумать, прежде чем решиться вновь посмотреть в сторону того, чей голос он слышал уже более месяца, направленный в сторону только других людей. Никогда не в его сторону. Впредь и больше не к нему, если того не требовал случай. И он действительно размышлял множество раз, да вот только абсолютно не о том, о чем следовало бы. Например, когда чужой голос обращался к человеку в белом, Цзян Чэн, будто ведомый нитями кукловода, слегка поворачивал голову и натыкался на всегда, каждый миг мягкую улыбку. Улыбку, не доходящую до глаз с застывшим холодом заката. К примеру, когда он говорил, весь его слух по какой-то неизвестной причине обострялся до максимума, позволяя зацепиться за каждое проявление эмоций, срывающееся с кончика чужого языка. Сила твердой уверенности в желании добиться справедливости и более никому не услышанная слабость в силе желания раз и навсегда отпустить сводили с ума своей ненормальностью. Различием. Существованием. Сводил с ума и тот факт, что Цзян Ваньинь прекрасно знал, кому эта слабость предназначалась. Знал, и всеми силами пытался не обращать на это внимание, думая о куда более важных вещах, но иногда случалось то, что он не был в силах контролировать. Цзян Чэн не пытался намеренно это узнать, но слышал много разговоров о том, что Первый Нефрит побывал в разных землях за короткий срок и помог пострадавшим. Цзян Чэн не желал этого слышать, но до ушей все равно доходили слухи о том, что кто-то замечал того самого заклинателя в белом, известного своей красотой, в лесах, полных злых духов, появившихся вследствие ставших больше смертей. Цзян Чэн больше всего на свете не хотел этого видеть, — как же не хотел — но все равно каждое подобное собрание поворачивал голову и смотрел на то, как всепоглощающая усталость съедает заживо человека, по глупости решившего, что отсутствием внимания он решит проблему. Но иногда действительно случается то, чего мы не ожидаем, верно? — Ах, прошу меня простить, глава Ордена Ли, что не расслышал вас сразу, — отвечает наконец Лань Сичэнь с извиняющейся улыбкой и, к удивлению, почти честно заканчивает, точно зная, что последующие его слова отвлекут от себя столь внезапное внимание: — Ночная охота далась мне не так уж и легко. В последнее время в землях Гусу стали чаще видеть злых духов. И это и вправду происходит: как по команде все тут же начинают вслух размышлять о произошедшем и о причастии Вэней в этом вопросе, абсолютно забыв о том, что некоторые недавно заметили нехарактерно долгую заминку Первого Нефрита и странное напряжение в его плечах. Но Цзян Чэн никогда ни о чем не забывает. Даже когда всеми силами хочет это — его — забыть.***
Он видит это сразу же, когда выходит из комнаты последний из уходящих, пропустив Не Хуайсана вперед и оставив отца с главой Ордена Не наедине. Прямая широкая спина вдалеке внезапно становится сгорбленной, словно на плечи идущего резко падает тяжелый груз, тянущий на дно. Шаги замедляются, а сцепленные за спиной руки вдруг падают по обе стороны от чужих бедер будто обломанные ветви. Чужая походка неровная, шаткая, готовая прерваться в один миг. Он ведь упадет и его никто не поймает. Вдох Цзян Чэна же глубокий, а сердце — нет, он сам — безумный, бесповоротный глупец. — Если вы желаете упасть от усталости здесь и сейчас, Цзэу-цзюнь, вам, по крайней мере, заранее стоило предупредить об этом ваших адептов, которые в ответе за вас, — Цзян Ваньинь останавливается прямо позади широкой спины, облаченной в белое, и сам не знает, когда слова срываются с его губ, впервые за долгое время направленные только лишь ему. Маленький он всегда жалел живых существ, особенно любимых ему собак, и, несмотря на неумение это делать, старался заботиться о них так, как только мог. Даже тогда, когда они его бросали. Воспринимать Лань Сичэня как одну из ушедших от него собак, так и никогда полноценно и не принадлежащую ему, возможно, и не стоило бы, но никак иначе он думать себе ни за что не позволит. — Я позволю себе поверить, — вдруг произносит Лань Сичэнь, оборачиваясь и смотря прямо на него, — что хотя бы до появления моих адептов наследник Цзян позаботится о том, чтобы со мной не случилось ничего непоправимого. Более, — глубокий вдох и появляющаяся перед глазами темнота, — желать и не посмею. Он упадет. «И я его поймаю?».***