***
Будучи еще совсем мальчишкой с поистине детскими мечтами в голове, Цзян Чэн со временем научился чутко улавливать эмоции шисюна, а особенно те моменты, когда он врал и что-то скрывал. — Не волнуйся, шиди, я не забыл поесть! На самом деле, я бы даже не отказался от еще одной чашечки супа любимой шицзе, ха-ха! — со слишком широкой улыбкой, глазами, никогда не смотрящими в те, что напротив. — Помочь починить сломанные манекены? Разумеется, я не забыл! Как ты посмел обо мне так плохо подумать, брат? — с преувеличенно недовольным вдохом и последующим наигранно веселым смехом. — Цзян Чэн, я говорю правду, пожалуйста, поверь мне. С Вэй Усянем что-то происходило, и тот факт, что его брат — глупый брат, изводящий самого себя — держал все в секрете, глубоко внутри выводил Цзян Чэна из себя. Не было сомнений в том, что во все это был посвящен Лань Ванцзи, который, тем не менее, к удивлению заклинателя, явно не испытывал положительных эмоций по поводу тайн своей родственной души. На самом деле, каким бы это шоком ни было, брови Второго Нефрита в присутствии своего мужа практически постоянно были сведены к переносице, а взгляды, которые тот кидал на соулмейта, были просто непередаваемые и интенсивные. Лань Ванцзи явно не во всем был солидарен с Вэй Усянем, но все равно крайне не спешил ничем делиться со своей, на минуточку, еще одной семьей в лице Ордена Цзян. «Если этот идиот только посмеет сделать что-то безрассудное, — думал Цзян Ваньинь, все чаще и чаще в моменты встречи впиваясь взглядом в темные круги Вэй Усяня, намеренно и просто мастерски игнорирующего все испепеляющие взгляды, в которых читалась неприкрытая угроза в случае продолжительного равнодушия, — то пожалеет». Цзян Чэн практически скрипел зубами. Цзян Чэн не успокаивался даже с помощью сестры, которую в свои планы Вэй Усянь точно также не посвятил, хотя Цзян Яньли намного проще относилась к секретам младшего брата, уважая их, лишь мягко пытаясь направить к возможному раскрытию. Цзян Ваньинь знал, что, как только бы его сестра лишь слегка надавила на Вэй Усяня — нет, просто бы вопрошающе взглянула в эти бесстыдные серые глаза — то тот бы выпалил все как на духу, не в силах устоять перед любимой шицзе. Но то ли Цзян Яньли не видела в секретах Вэй Усяня ничего страшного, то ли сам Цзян Чэн себе что-то надумывал — в итоге всё все равно оставалось как прежде. Но это самое «как прежде» заклинатель стремился как можно быстрее изменить. И если изменить мнения людей по поводу дальнейший действий в отношении Ордена Цишань Вэнь Цзян Чэн все еще не был в силах, то спасти своего брата от безрассудных поступков он еще способен.***
Облачные Глубины, пострадавшие от нападения Вэней, благодаря всевозможной поддержке со временем хоть и не вернули первозданный вид и чужое потерянное здоровье, так или иначе, начали восстанавливаться. Идя по каменной дороге в сторону Цзинши сейчас, вот уже спустя месяцы после произошедшего, взгляд сам собой, к внутреннему облегчению, цеплялся за отстроенные дома, когда-то пострадавшие от огня, и за заново выросшую, совсем еще хрупкую зелень. Погрубевшая, сухая от безжалостного пламени почва с течением времени вновь ожила — во многом все это было благодаря совместным усилиям, направленным на возрождение утраченного, но и сама природа сделала здесь свой вклад. Вот только, несмотря на все чувства, что охватывали заклинателя при виде Облачных Глубин, к которым, так или иначе, он привык как к практически второму дому, руки Цзян Чэна все равно были сжаты в кулаки, брови сведены к переносице, а взгляд, в котором грозовые тучи сталкиваются друг с другом, устремлен вперед. Нет, с него достаточно. Это больше не может так продолжаться. Вэй Усянь сколько угодно может бегать от других, прикрываясь глупыми оправданиями, но от Цзян Чэна он так просто уже не избавиться. Хватит отговорок, хватит шуток, когда на кону стоит собственное здоровье и доверие. Ведь этот балбес по имени Вэй чертов Усянь изматывает самого себя! Когда в поле зрения наконец показались очертания Цзинши, Цзян Ваньинь, не давая себе времени на раздумывания, — корить себя за то, что бестактно проникает в дом замужних людей, он будет потом — резко открывает дверь и проходит вперед. Ему хватает бросить лишь взгляд, чтобы понять, что он пришел как нельзя вовремя. Цзинши, который раньше даже при его редких появлениях являлся образцом чистоты и порядка благодаря Лань Ванцзи, теперь представлял из себя нечто перевернутое вверх дном — где-то впереди, будучи похороненными под кучей свитков и бумаг, сгорбившись и что-то бормоча себе под нос, и сидела причина его практически срыва. Сидела, что-то отчаянно быстро писала и ни черта вокруг себя больше не видела. Цзян Чэн, с трудом сдерживая злость, не заботясь о чем-либо, начал двигаться к сидящему, шагая прямо на кучи различных, исписанных знакомым почерком листках. Его шаги были тяжелые, некоторая бумага даже рвалась из-за его действий, а вспыхнувшая грозой духовная энергия грозилась поднять все в воздух, но сидящему все было нипочем. Чувствуя, как его челюсть буквально сводит от того, как сильно он ее сжимал, сдерживая уже готовые вот-вот вырываться ругательства и проклятия, Цзян Ваньинь резко схватил другого заклинателя за плечо и развернул к себе лицом. — Вэй Усянь, — почти прошипел он, увернувшись от удара брата, чьи инстинкты бойца наконец сработали. Названный, некоторое время назад готовый было точным и быстрым движением обездвижить и обезоружить любым способом нападавшего, к его же облегчению, быстро понял, кто перед ним. Серые глаза, под которыми залегли огромные тени, казалось, готовые поглотить всю радужку, прищурились от узнавания. — Ты чего так внезапно, Цзян Чэн? — на сухих и потрескавшихся губах возникла впервые за долгое время живая, искренняя и полная тепла улыбка. Вэй Усянь, не заботясь ни о испачканном чернилами, мятом ханьфу, ни о гнезде на голове, машинально запустил пальцы в волосы, из-за чего итак едва собранные красной лентой пряди еще сильнее выпали из небрежного хвоста. — Я был тут немного занят и… — наконец в полной мере обратив внимание на весь поистине ледяной вид шиди, который, скрестив руки у груди, будто камнем нависал над ним, заклинатель мгновенно принял серьезный вид и спросил с напряжением в голосе: — Что-то случилось? В глазах цвета безжалостной бури вспыхнула и тут же погасла молния. — Говори, — без каких-либо предисловий произнес Цзян Чэн с твердым намерением наконец выяснить, что, черт возьми, вообще происходит. — Сейчас же. Не услышав в чужом тоне ничего такого, что ожидал бы услышать, Вэй Усянь будто бы расслабился. — Что говорить, Цзян Чэн? — точно прикладываясь дураком, невинно поинтересовался тот: его взгляд, как бы заклинатель был равнодушен в разговору, начал блуждать по комнате, пока не опустился вниз. А затем, как будто намеренно выводя из себя, словно бы заинтересованный в своих чертовых бумажках, он начал собирать их в кучу, забыв обо всем. Нервы Цзян Чэна не выдержали — и все то, что скопилось внутри него за долгое время, буквально выпросилось наружу. И так уж вышло, что когда все те крупицы сдержанности, которые он имеет, поглощаются силой сына матери Пурпурной Паучихи, страдают все окружающее. От него — Цзян Чэна — страдают люди, которым он по незнанию причиняет самую настоящую боль. — Вэй Усянь, хватит! — вспыхнув огнем, он резко схватил брата за грудки и притянул к себе. — Что, черт подери, с тобой происходит? Что ты и твой Лань Ванцзи скрываете от всех?! Оглянись вокруг! — не отрывая глаз, он рукой показал на чуть ли не перевернутое вверх дном пространство, — Посмотри на себя! Ты что, не понимаешь, что делаешь с собой?! Ладно ты всегда плюешь на собственное здоровье, прикрываясь враньем, но я верил в благоразумие Лань Ванцзи, которым он, очевидно, тоже не обладает! Почему ты не думаешь о других?! Когда ты в последний раз говорил сестре правду о своем самочувствии?! Когда ты не врал самому себе, что в порядке?! Потому что, очевидно, с тобой не все в порядке! Он уже действительно не замечал, что говорит — нет, кричит: из его рта вырывались поистине грязные вещи, над которыми он не имел никакой власти, будучи поглощенным тем, что он так ненавидел. Прошлым. — А не думал ли ты хоть раз, Цзян Чэн, что не все должны делиться своими тайнами с тобой? — как будто с осторожностью, но и практически неведанным спокойствием спросил Вэй Усянь — в этот самый момент будто другая сторона одного целого, обладавшая безграничной силой сдержанности. Серые глаза поглотились ноткой холода. В голове отчего-то само собой возникло далекое воспоминание, казавшееся теперь плотным туманом. То самое воспоминание, где он оттолкнул собственного брата прочь от своей самой главной тайны. Они действительно поменялись местами. Вот только если Вэй Усянь умел отпускать, то Цзян Чэн этого делать не мог. Не смог однажды. Не сможет никогда. Иррациональность убивала и душила своим контрастом безумия. Цзян Чэн едва не отшатнулся — то ли от бессильной злости, не имеющей выхода, то ли от вида непривычной, вызвавший мурашки самой настоящей тьмы. — Какого черта, Вэй Усянь! — ярость в нем грохотала грозой, а особенно сильной она стала, когда названный все так же спокойно разжал хватку на своем ханьфу, будто пропуская все слова — оскорбления, несдержанность, слабость — мимо ушей. Однако, как будто ничего и не происходило, Вэй Усянь неожиданно мягко и чуть устало улыбнулся — глаза его, покрытые беспощадной силой человека, не умеющего прощать, внезапно покрылись теплом. Я прощаю лишь свою семью, шиди. И Цзян Чэн отшатнулся. Я всегда прощаю тебя. — Прошу тебя, Цзян Чэн, дай мне немного времени, — голос Вэй Усяня казался ему шепотом весеннего ветра, а взгляд был полон безграничной клятвой. — И я все обязательно расскажу, поверь мне. А я тебе верю.***
Они сделали продолжительную остановку на несколько дней с провиантом недалеко от источника воды, но несмотря даже на это, еды все равно на всех не хватало по причине раздачи ее более нуждающимся. Орден Цишань Вэнь намеренно все ближе и ближе двигался к землям Ланьлин Цзиня, и деревни, которые те посещали, либо становились ими завербованы, либо полностью зачищены. Цзян Чэн, как ненадолго присоединившийся к Ордену Лань, по настоянию матери путешествовал вместе с небольшой группой заклинателей своего Ордена. Вместе с Ланями им удалось обезопасить некоторые места проживания простых людей и очистить земли от темной, застоявшейся ци, но это все равно было крохой по сравнению с тем, что им предстояло сделать. Однако для того, чтобы действовать дальше, было необходимо остановиться и обсудить планы. По этой причине — на самом деле, одной из первых — было высказано единогласное решение раставить палатки и собраться силами. Многие заклинатели, несмотря на то, какими хотели казаться, выглядели заметно выдохшимися, нуждающимися в пополнении ци. Существа, которые им встречались по пути, и земли, на которые они ступали, становились все более агрессивные, опаснее, потревоженные вмешательством безжалостных заклинателей — все это точно также требовало пристального внимания и обсуждения, которое нельзя было откладывать даже для того, чтобы немного прийти в себя после долгой дороги. Собрание Ланей во главе с Лань Сичэнем, доверенными лицами Ланей и Цзян Чэном началось ближе к полудню и закончилось уже после заката. Цзян Чэн, привыкший к изнурительным тренировкам матери и к долгим часам самостоятельного совершенствования тайком, к сожалению, тоже имел свои пределы. Ведь, несмотря на то, что еще днем ему удавалось без каких-либо проблем заставлять собственное тело стоять, даже духовная ци не могла вечно поддерживать его на ногах. Он ненавидел свое бессилие, от которого валился с ног. Ненавидел эту слабость человеческого тела, которая захватывала все естество абсолютно не вовремя. Не переносил потерю времени, которое было всем так дорого. Цзян Чэн ненавидел осознавать, что чужая слабость по-настоящему сводила с ума и пугала ответным отсутствием равнодушия — Лань Сичэнь на собрании внимательно слушал каждое слово, задавал вопросы и четко говорил, пока в его глазах тухло солнце, а тело пронзала холодная, никем не замеченная дрожь. И Цзян Чэн молча смотрел. Поднимал взгляды. Ненавидел. Но сейчас, когда, стоя у палатки Лань Сичэня, до его слуха вдруг донесся какой-то громкий удар будто от чьего-то падения, а затем тихий, болезненный стон, Цзян Чэн просто двигался. Не было времени на то, чтобы думать о собственных чувствах — было лишь твердое намерение выяснить произошедшее, цепью тянущее вперед. Не было никаких нареканий строгим голосом матушки о том, что наследнику Цзян не позволено заходить на чужую территорию другого наследника, а особенно без позволения в нее врываться. Не было чувств отвергнутого мальчика. Был лишь он — тот самый человек, не умеющий отпускать. — Цзэу-цзюнь? — едва произнеся чужое имя, Цзян Ваньинь на секунду замер, но когда его взгляд тут же зацепился за лежащую фигуру на полу и громкие, тяжелые вздохи, тело начало двигаться само по себе. Упав на колени с оглушительной пустотой мыслей в голове, он прикоснулся к ненормально холодной, покрытой испариной коже чужого широкого плеча потерявшего сознание Лань Сичэня, тут же проверяя потоки ци. Безумно бушующие потоки ци. — Я позову лекаря, — будто самому себе проговорил он в полной тишине, пока сердце грохотало в его груди, пока рука с тайной почему-то болезненно ныла… … Пока взгляд не упал на впервые обнаженные при нем запястья чужих рук. Должно быть, огни света играли с ним в злую, самую темную и наихудшую шутку. Не верящий смех застыл в его горле клинком — Цзян не мог сделать и вдоха. Уголки губ растянулись в дрожащем оскале, а грудь вдруг захватило какое-то невообразимо окрыленное чувство. Эти самые чувства пугают бессмысленностью существования. Цзян Чэн не мог дышать. Запястья рук Лань Сичэня пугают своей пустотой.***