***
Она двигалась весь день и ещё пару часов после заката, петляя между деревьев и отдыхая там, где её нельзя будет заметить, не приглядевшись. Криков «держи мерзавку!» по-прежнему не звучало, а звериные тропы она обходила стороной, поэтому происшествий больше не было. Ела Лавеллан немного и быстро, поэтому остановки выходили короткими: дать отдохнуть Пуговке да размять ноги. Забирая всё дальше на восток, она мучительно вспоминала карты и донесения, который были у неё на руках, когда она состояла в Инквизиции, обрывки разговоров на Арлатвене и слова Хранительницы: примерные ареалы передвижений долийских кланов. Ни один из них не знал точного маршрута другого из соображений безопасности, поэтому брести приходилось почти вслепую. Когда минула полночь, Лавеллан вышла к руинам. Кто-то назвал бы их тевинтерскими, но это было бы грубой ошибкой. Солас рассказывал, на что обращать внимание, если пытаешься определить, чья перед тобой архитектура: хозяев или подражателей. Печальные стелы в окружении обломков определённо оставили после себя элвен. Шагнув ближе, Лавеллан провела пальцами по самому неповреждённому камню, касаясь букв, выбитых неизвестным мастером. Слова были ей незнакомы, но голоса Источника мигом пришли на помощь. — «Отринь сожаления, — прочитала она вслух, — ибо в них таится яд». Склонив голову, Лавеллан ещё немного постояла перед стелой, беззвучно шевеля губами — повторяя нехитрое наставление. Обойдя место по периметру и не обнаружив ничего подозрительного, она поужинала и сотворила защитную руну. Небо над головой было плотно затянуто тучами, в воздухе пахло дождём. Убедившись, что орешник и остатки стены сумеют защитить её от влаги, Лавеллан разложила спальник и залезла внутрь. Посох она всегда держала рядом с собой; короткий лук и колчан расположились около рюкзака, в изголовье. Устроившись поудобнее, Лавеллан накрылась плащом, положила ладонь на живот и почти мгновенно провалилась в сон.***
— Осторожно, lethallin, — предупредил Солас, отставляя назад посох — преграждая ей путь. Выглянув из-за его плеча, Лавеллан увидела на земле морозную руну, полускрытую клинообразными листьями кустарника. Знак то и дело переливался, меняя цвет с голубого на белый. Солас согнул пальцы и повёл кистью руки. Руна развеялась без остатка, оставив после себя только быстро утихающий треск — словно скрип снега под ногами. Не первая ловушка в этом лесу и едва ли последняя. Судя по всему, тут до ужаса нравилось прятаться отступникам. Повертев головой и, очевидно, не обнаружив ничего столь же опасного, Солас продолжил путь. Лавеллан последовала за ним. — Я всегда считала, что хорошо чувствую магию, — медленно проговорила она, — но, похоже, переоценила себя. — Чем лучше твоё магическое чутьё, тем проще тебе услышать её пение, — отозвался Солас, убирая с дороги низкие ветви, норовящие выколоть им глаза. — Не будь так строга к себе. Будь у тебя столько же опыта, как у меня, эта ловушка едва бы застала тебя врасплох. Лавеллан усмехнулась про себя. Да уж, в опыте с ним не посоревнуешься. Сколько ему? Сорок? Сорок пять? Они никогда не говорили про возраст, но она подозревала, что угадала верно. Возможно, через пятнадцать-двадцать лет она тоже научится чувствовать магию так же хорошо, как и он. И всё же, ей было приятно. Она знала, что его похвала никогда не бывала попыткой подольститься. Ей хотелось верить, что за время их знакомства она сумела доказать: её не стоит недооценивать. Лавеллан могла за себя постоять, с магией или без. И, тем не менее, рядом с Соласом она частенько чувствовала себя так, как это бывало рядом с Хранительницей: будто снова становилась маленькой и неопытной. Сложно гордиться своими талантами, когда рядом вышагивает элвен, сумевший изучить саму Тень. Чудо, что ему не наскучивало возиться с кем-то вроде неё. В лесу было тихо. Гомон лагеря остался позади, доносясь до ушей лишь слабым, неразличимым многоголосьем. Синие сумерки сделали шелест листвы мягче, размыли мокрой кистью очертания деревьев, уплотнили кружево крон. Где-то неподалёку пел пересмешник. Солас направился в обратную от звука сторону. — Ты догадалась, куда мы держим путь? — спросил он, оборачиваясь. Лавеллан помолчала, любуясь его профилем. Она знала: Солас не любит, когда отвечают, не подумав. — Ты говорил, что нашёл рядом руины, — наконец, сказала она. — Значит, туда. Он кивнул. — Мне любопытно на них взглянуть. Они сбавили темп ходьбы: земля стала рыхлой, а оттого неверной. Лавеллан ступала осторожно, тщательно проверяя, куда приходится шаг. Корешки то и дело пытались ухватить её за босые ноги. Через пару минут спуск усложнился: склон превратился в узкую, почти отвесную тропинку с кустарниками по обе её стороны. Кое-где белели разбитые ступени, должно быть, положенные для удобства — давно, когда это место ещё посещали другие гости. Самый короткий, но сложный участок пути Солас преодолел прыжком, с кошачьей грацией приземлившись на относительно ровное дно оврага. Он не стал оборачиваться и протягивать Лавеллан руку, но она не обиделась. Галантность здесь ни к чему: она была более чем в состоянии удержать равновесие самостоятельно. Было бы нелепо блуждать по лесу без знания как делать это, не покалечившись. Для долийки — ещё и унизительно. — Ты сказал, что магия поёт, — напомнила Лавеллан, когда они вновь оказались рядом. — Даже Якорь? Солас ответил не сразу, позволяя себе помедлить — роскошь, которой он не брезговал пользоваться, и которую многие принимали за высокомерие. Она же считала, что дело в привычке взвешивать каждое слово и нежелании болтать попусту. В плохие дни это её бесило, и тогда Лавеллан подначивала его, пока ей не надоедало. «Что, у тебя берут по золотому даже за междометие?» — ехидно спрашивала она, а Солас поминал Сэру и её дурное влияние на Вестницу. — Пожалуй, «песня» — не совсем верное слово, — сказал он. — Скорее «узор». Магия охотно покажет его тебе, каким бы сложным он ни был — если ты знаешь, куда смотреть. Разбери его на нити, и он станет не менее понятным, чем тканое плетение. Якорь, однако… — Солас снова сделал паузу, но в этот раз не позволил ей затянуться. — Якорь вступает в резонанс с твоим телом. Он не принадлежит ему, ощущается чужеродной деталью, а потому звучит диссонансной нотой. Лавеллан осознала, что задержала дыхание. Она никогда не смогла бы сказать об этом так красиво. Стоило им обогнуть стайку разлапистых елей, и перед их взорами тут же показался полуразрушенный дворец. Когда-то в нём было не меньше трёх этажей, но сейчас более-менее нетронутым оставался лишь нижний. Двор расчертили покосившиеся колонны. Утопал в зелени давно засохший фонтан. — Как думаешь, сколько ему лет? — спросила Лавеллан, почему-то шёпотом. — По меньшей мере, две тысячи. — Две тысячи… — повторила она на выдохе. Ей было трудно даже представить это число, не говоря уж о том, чтобы по-настоящему осознать, что когда-то — так много лет назад! — здесь кто-то жил. Солас ступал осторожно, будто боясь потревожить хрупкое безмолвие руин. Шаг его был тих, мелок и лишён всякой торопливости: так ходят по месту поклонения паломники или метут юбками пол церковнослужители. Лавеллан двинулась следом, повторяя путь чужих ног и стараясь проявить к памятнику древности ту же почтительность. Кажется, даже лес был солидарен с ними: утих ветер, замолкли птицы. Через плотные облака крон почти не было видно неба: деревья вокруг стояли частоколом, словно пытаясь отвоевать как можно больше территории для себя. Несмотря на это, местность совсем не казалась зловещей: шорохи едва отличались от тех, которые можно услышать днём, неподалёку весело журчал ручей. — Что тебе известно об Изумрудных рыцарях? — спросил Солас, прохаживаясь между полуразрушенных колонн, давно потемневших от времени. Приметив широкий зев входа, он качнул головой в его сторону, предлагая войти. — Наверное, то же, что и всем, — ответила Лавеллан, ступая за ним. Она пожала плечами, нехотя признавая, что долийцы имели пробел в знаниях даже в этом вопросе. — Это был орден великих воинов, охранявших Долы. Мы считаем их героями, но кто-то говорит, что на самом деле они не заслуживали почестей. Были жестокими, охотно проливали кровь… — А что думаешь ты? Она помолчала. — После того, что мы нашли в Дин’ан Ханин… я думаю, истина где-то посередине. — Как это часто и бывает. Внутри царила кромешная тьма. Коснувшись посоха, Солас заставил загореться фокусирующий кристалл на его верхушке. Синее пламя за стеклом матовой сферы стало ярко-лазурным, словно Завесный огонь. Лавеллан последовала его примеру. — Изумрудные рыцари действительно охраняли границы Долов, — снова подал голос Солас, — однако романтический флёр окружил их образ несколько позже — после того, как из памяти стёрлась жестокость. Время накладывает свой отпечаток на всё, особенно — на легенды. Невзирая на это, было бы неверно утверждать, что они не являлись достойными представителями своего народа. «Так будет и со мной, верно?» — хотелось спросить Лавеллан, но она и сама знала ответ. Когда-нибудь Инквизиция уйдёт в прошлое, и она вместе с ней. Станет реликтом своего времени, а потом — просто именем на страницах истории. Однажды единственное, что смогут вспомнить сказители — это форму её ушей. А может, время сотрёт и это; может, образ леди Инквизитора растает, как снег на солнце, и останется только титул. И пусть. …Когда-то давно — в другой жизни, — Лавеллан думала, что достойна власти. Быть Первой, а не Второй. Выносить судьбоносные решения и смотреть свысока. Теперь, когда эта власть упала ей в руки, ей хотелось отбросить её, как нечто противное и склизкое. Только получив желаемое, Лавеллан осознала, что нуждалась не в том, чтобы её оценили по достоинству другие, а в том, чтобы она научилась делать это сама. — Лестница, — предупредил Солас и первым начал медленный спуск. Вокруг стояла маслянистая тьма. Единственным источником света были кристаллы на посохах. Голубые и оранжевые блики плясали на гладком камне стен, словно отполированном чьей-то старательной рукой, и отпрыгивали зайчиками, отражаясь на коже. Ступенька под ногой внезапно загрохотала, обваливаясь, и Лавеллан покачнулась. Обернувшись, Солас приобнял её за талию, удерживая от падения. Убедившись, что она сумела нащупать опору и твёрдо стоит на своих двоих, он ещё немного подержал руку на её спине и вновь отвернулся. Лестница привела их в круглую залу. Не сговариваясь, они сотворили по огоньку света, чтобы немного развеять мрак, но даже так не смогли осветить дальний конец комнаты. Пол был усыпан обломками. Там, где плиты оставались нетронутыми и более-менее чистыми, ещё можно было разглядеть слабый узор из завитушек и ромбов. Когда-то помещение очевидно находилось уровнем выше, но время оказалось немилосердно: дворец просел, утратив былую монументальность. Но даже так руины внушали трепет, словно сам дух этого места отказался истаивать, впитавшись в строение, как масло — в кожу. — Как думаешь, где мы? — спросил Солас. — Мне любопытно, что ты скажешь. — Что тебе очень идут морщинки в уголках глаз, — ответила Лавеллан и ничуть не слукавила. Мягкий, будто бы бархатистый смех стал для неё лучшей наградой. — Ты всегда знаешь как меня смутить, lethallin. Лавеллан красноречиво фыркнула. В то, что Солас хотя бы чуточку смутился, она ни капли не верила. Ещё немного полюбовавшись его улыбкой, она отвернулась. Уголки её собственных губ приподнялись вверх и остались в таком положении, будто пришитые. Расценив вопрос Соласа как вызов, Лавеллан с готовностью огляделась. Он частенько подбрасывал подобные загадки: это было чем-то вроде тренировки наблюдательности. Или интуиции. Он спрашивал, она размышляла, а потом они беседовали. Иногда — спорили. Лавеллан любила это не меньше, чем обсуждения книг или разговоры про Тень, где каждое воспоминание становилось откровением. А может, в таковые их превращал Солас: она сама никогда не исследовала мир спящих с той же вдумчивостью и вниманием — даже не знала, что так можно. Как многое в её жизни стало видеться иначе — интереснее, ярче. Обзавелось гранями. Из-за него. Её взгляд принялся гулять по развалинам, в которые превратилось былое великолепие, то и дело замирая: на тусклой мозаике разбитого потолка; мраморных плитах под ногами; парных лестницах с осколками перил. — Тут много места, — начала размышлять Лавеллан вслух. С Соласом ей было нестрашно теоретизировать: она совершенно не боялась показаться недостаточно подкованной в том или ином вопросе. — Уместилась бы целая конница. Две широкие лестницы и наверху… что это? Балкон? Тогда, наверное, бальный зал? — заключила она, подумав. — У тебя острый глаз, — заметил Солас, одобрительно кивая. Удержав взгляд Лавеллан на пару долгих (ей показалось, почти бесконечных) секунд, он отвернулся и слегка сощурился, словно всматриваясь в прошлое, презрев преграду веков. — Когда-то здесь проводили банкеты. Эти стены видели больше интриг и танцев, чем дворец императрицы Селины, и могли похвастаться завидным богатством обстановки. Взгляни на галтель: уверен, он покажется тебе знакомым. Лавеллан запрокинула голову. — Я… Мне кажется, я видела похожий узор. На приёме Вивьен? — Плодородная земля была не единственным, что орлейцы безо всякого стыда присвоили себе. — Здесь пировали Изумрудные рыцари? — предположила она. — Ты вряд ли заговорил бы о них со скуки. — Верно. Постояв на месте, Солас направился к центру залы. Несмотря на то, что пол был испещрён сеткой трещин, а западная часть и вовсе зияла чернильными изломами, в его шаге не было страха. Тут и там виднелся полускрытый камнем чернозём и пробивавшаяся между плит трава. Удивительно, что природа не заявила свои права в более агрессивной манере. — Жаль, что у нас недостаточно времени, чтобы разбить здесь лагерь и посмотреть, что предложат нам сны, — сказал Солас с блуждающей на губах улыбкой — немного грустной, почти мечтательной. — Возможно, духи этого места смогли бы обучить тебя танцу не хуже леди Монтилье и мадам де Фер. — И правда жаль, — согласилась Лавеллан и снова поймала его взгляд своим. — Тогда, может, моим партнёром захочешь стать ты? На лице Соласа отразилось лёгкое удивление, но не прошло и секунды, как на смену ему пришло нечто иное. Как ни старалась, Лавеллан так и не смогла прочесть эту эмоцию. Не в первый раз — её спутник был чертовски хорош в своём умении сбивать с толку. Приложив мерцающий посох к покосившейся колонне, Солас заложил одну руку за спину и слегка поклонился. Вторую руку он вытянул вперёд — ладонью вверх. — Леди Инквизитор? Лавеллан показалось, будто по её коже провели птичьим пером. Поставив своё собственное оружие рядом с его — лишь бы не заметил, что едва не уронила оба! — она вложила пальцы в чужую ладонь. Всё внутри неё бурлило от предвкушения и всепоглощающей, какой-то детской радости. Касания Соласа были лёгкими и деликатными, едва ощущаясь на теле, но Лавеллан не могла думать ни о чём другом — словно между ними не было прослойки из одежды. Она положила руку ему на плечо и заставила себя сосредоточиться на ощущении жёсткой ткани под ней. Это стало своеобразным якорем, заземлившим её. Будто бы говорящим: всё это по-настоящему. Вы, здесь и сейчас — по-настоящему. Танцевать получилось не сразу. Лавеллан пару раз оступилась и запуталась в ногах, смеясь над собой, но Солас не разозлился — напротив: терпеливо объяснил, что она сделала не так. Ей никогда не доводилось вальсировать. Она даже не была уверена, что это действительно вальс. На праздниках в клане плясали совсем по-другому: пригибались к земле, кружились, изгибались, будто подражая ветвям дерева, и тянулись так высоко, как получится… Если танцевали двое, всё тоже было иначе: обычно пара либо держалась за руки, оставаясь на почтительном расстоянии друг от друга, либо качалась и перетоптывалась на месте, крепко обнявшись. Правило было одно: делай так, как нравится. Будь ситуация иной, и Лавеллан наверняка испытала бы раздражение — зачем все эти тонкости, если хочешь просто повеселиться? — но сейчас это было неважно. — Странно, пожалуй, танцевать без музыки, — сказала она. — Прислушайся, — попросил Солас. Не отпуская её руки, он притянул Лавеллан чуть ближе. Ладонь под лопатками грела лучше самого высокого костра. Дыхание у уха заставило невольно повести плечами. — Что ты слышишь? — Я слышу… — протянула Лавеллан с полуулыбкой. — Тишину. — Закрой глаза. Попробуй ещё раз. Она повиновалась. Солас продолжал вести в этом чужеродном для неё танце, подчиняясь, казалось, одному ему известному ритму. Ритму, следовать которому стало удивительно просто и ей. Было нестрашно оступиться. Внутри неё крепла странная уверенность, что этого больше не случится — даже сейчас, когда её глаза закрыты. — Где-то недалеко воет ветер, — тихо сказала Лавеллан. — Наверное, через дыру в крыше. Шелестят наши шаги. Кристаллы на посохах — они едва слышно гудят… — Именно, — улыбнулся ей Солас, когда она, наконец, подняла веки и отстранилась, чтобы взглянуть ему в лицо. — Ты считаешь, всё это может быть музыкой? — Если мы того захотим. Очарованная моментом, Лавеллан прижалась к нему всем телом. И совсем забыла спросить, откуда он знает так много о руинах, в которых побывал впервые. Она проснулась под звуки дождя. Ветер переменился, и самый край спальника намок; к счастью, внутри было по-прежнему сухо. Пуговка за её спиной заворчала, перебирая по земле копытами. Лавеллан обернулась, проверяя, не тревожит ли её непогода. Убедившись, что олениху надёжно защищает обломок стены, она улеглась обратно и поёрзала, поджимая пальцы ног. Без сапог было холодновато. Ей редко снились сцены из прошлого, особенно так — логично и последовательно, без странных изменений, присущих сновидениям. Обычно пропадал тот или иной кусочек, менялись персонажи или место действия, иногда был выдуманным финал… Ей казалось, будто она на пару часов выпала из реальности, но вместо того, чтобы запутаться в кошмарах, как это было совсем недавно, очутилась в шкуре той себя — беззаботной и не имевшей ни малейшего представления о том, кем является её нежданный возлюбленный. Счастливой в этом незнании. Лавеллан чувствовала кожей: она была не единственной наблюдательницей. Могло ли быть что-то печальнее? Вдвоём смотреть в прошлое, которое никогда уже не вернуть, но не отводить взгляда. Вчера Солас не пришёл к ней во сне, и она подозревала, что сегодня будет так же. Оказалась права наполовину. Лавеллан не хотелось думать о том, что их последняя встреча в Тени будет единственной перед тем, когда они увидятся на поле боя — или она заметит его вдалеке, незнакомого и безжалостного, пока вокруг будет гореть мир. Пусть его выдержка превратится в песочный замок и рассыплется. Пусть он спасует ещё раз, всего раз. Может, этого окажется достаточно?.. Лавеллан накрыла ладонью глаза. Она бы очень хотела сейчас разозлиться. Каким бы горьким ни было варево из воспоминаний, грело оно отлично. Когда они покинули руины и вернулись в лагерь, Лавеллан спросила Соласа, как, по его мнению, проводили балы в Арлатане. «Мне доводилось видеть их в моих путешествиях по Тени, — солгал он, как и множество раз до этого. — У древних элвен была… интересная мода. Пока одни ходили в броне или помпезных платьях — столь сложных, что шить их могли десятилетиями, — кто-то носил меха и кожу и, не стесняясь, оголял грудь». «О! — оживилась тогда она. — Как думаешь, Творцы посещали такие мероприятия? Андруил точно предпочла бы одеяние с голой грудью!». Лавеллан многое бы отдала, чтобы вспомнить выражение его лица. После этого они вальсировали ещё раз, на балу императрицы Селины. Когда ночь окончательно вступила в свои права, и гости перестали считать, сколько выпили вина и пунша, они переместились на веранду и целовались до самого отбытия. Живая изгородь неприятно впивалась в голую спину, но Лавеллан было плевать: пока к ней прижимал её Солас, хмельной и голодный до ласки, она ни за что бы не вздумала противиться. Её собственное дыхание было таким же хмельным; она едва поспевала за своими мыслями, притягивая Соласа ближе и неловко цепляя пальцами уши. Сейчас Лавеллан не была уверена, как многое произошло в действительности, а как многое она нафантазировала впоследствии. Была ли живая изгородь и в самом деле такой колючей, или она оцарапалась где-то ещё? На самом ли деле ладонь Соласа прокралась под подол её платья и бесстыже легла на бедро? Она и вправду уснула в экипаже, уронив голову ему на плечо? Кажется, с ними ехал Дориан… Яркие осколки воспоминаний, всё такие же острые по краям. Лавеллан так и не смогла уснуть ещё раз — лишь проваливалась в мутную, вязкую дрёму, не принёсшую чувства отдыха. Когда небо над головой немного расчистилось, а ливень превратился в мерзкую морось, она снова отправилась в путь. Они с Пуговкой давно привыкли к капризам погоды, но олениха то и дело фыркала, недовольно тряся рогатой головой. «Ну же, милая, — приговаривала Лавеллан, гладя её по шее. — Мне это нравится ничуть не больше, чем тебе». По правде говоря, она немного лукавила: дождь был ей по вкусу — особенно, если его можно было послушать из тепла палатки или аравеля. Как-то раз она, повинуясь сиюминутному порыву, выскочила наружу во время грозы и начала танцевать, ловя ртом холодные капли — чтобы потом броситься в объятия Соласа, дрожащая и смеющаяся. Наутро у неё заложило нос, но оно того стоило. На пути ей дважды встретились охотники. Отнеслись они к путнице дружелюбно с уважением, угостили Пуговку душистыми корешками и поделились слухами. Первая группа, узнав, что Лавеллан не местная, предупредили, что в лесу Планасен и его окрестностях обитают виверны, поэтому стоит быть начеку. Вторая — сообщила, что долийцев видели на юге от Тантерваля. Информация была непроверенной и передавалась через третьи руки, но это было лучше, чем ничего. Лавеллан мысленно прикинула расстояние. Четыре или пять дней, если она не будет останавливаться часто. Близко.