КЕНМА
Всё лето Куроо ныл о том, что нам надо — просто жизненно необходимо — отправиться в парк развлечений. Что это тот самый последний вагон, в который мы всё ещё можем успеть запрыгнуть. Что окончание школы разбросает всех нас по стране, как семена — ветер. Все эти его разговоры жутко раздражают, если честно. Будто вместе со школой заканчиваются походы и встречи, обрываются прошлые связи, преломляется пространственно-временной континуум: нет больше времени, нет больше мест. Туда, в эти неизведанные послешкольные земли, нельзя взять с собой ничего лишнего. Таможня на входе проверяет вес эмоционального багажа, изымает друзей и воспоминания, допуская лишь ручную кладь. Всё, что поместится в ладонь. Всё, что можно зажать в кулаке. Так что да, мы идём в парк. Мы идём в парк, чтобы он запомнил этот день, и чтобы он потом мог его беззаботно забыть. Это не совсем парк, на самом-то деле. Ярмарка на набережной, которую ставят каждую весну и сворачивают с первыми холодами. Лично мне она всегда казалась ненадёжной: я не доверяю конструкциям, которые можно разобрать за пару дней, упаковать в коробки и отвезти на склад до следующего года. Все эти аттракционы и ларьки — они напоминают книжку-раскладушку. Переворачиваешь страницу — и появляется сказочный замок. Переворачиваешь ещё одну — горное ущелье. Следующую — парк аттракционов, который можно смять одним движением руки. Когда я сказал об этом Куроо, он ответил: «О, не бойся, им придётся заплатить огромную кучу денег, если кто-то там умрёт». Вот он, капиталистический оптимизм во всей красе. Ехать до набережной далеко, так что наша вылазка отдаёт школьными экскурсиями или тем, что взрослые любят обзывать «мероприятиями». Впрочем, я так и не определился с «мерами», которые мы собираемся «принимать», и ещё в больших сомнениях я насчёт исходной проблемы (той самой, которая требует мер). (Она ведь требует?..) Я не знаю. Я не хочу об этом думать. Список вещей, о которых я не хочу думать, едва ли не больше, чем впопыхах составленный список Куроо «Взять с собой». Первый пункт в обоих: «Ебучая гомосексуальность Куроо Тецуро». Если бы я и думал о ней (а я не думаю), я бы… Нет, я не думаю о ней. Я не думаю о нём. Я не думаю. Не думаю. Не… — Всё окей? — Куроо кладёт ладонь между моих лопаток, будто это самая естественная вещь на планете. (Блять, это действительно самая естественная вещь на планете — он часто так делает). — Всё пучком. Что? Вау, Кенма. Отличный ход. В следующий раз можешь пойти ва-банк и сказать: «Всё ништяк». Всё тип-топ. Всё в ажуре. — Эм-м… Ладно, — Куроо усмехается, проводя рукой выше, чуть сжимая пальцы на основании моей шеи. Я втягиваю голову в плечи. Если бы я мог втянуть её в грудь, а потом в живот, а потом в задницу… Что ж, дерьма в моей голове бы от этого больше не стало. — Почти на месте. Он убирает руку — и я могу кивнуть. Я могу вдохнуть. Я могу продолжить существование в качестве разумного организма. Мы выходим из автобуса, и почти сразу нас подхватывает поток пешеходов. Все они идут в одну сторону. К несчастью, в эту же сторону надо и нам. — В чём смысл тащиться туда одновременно с половиной Токио? — ворчу я. — Ты драматизируешь. Тут максимум четверть, — Куроо сжимает в пальцах рукав моей толстовки, чтобы мы не потерялись в месиве из людей. Это по-гейски?.. Или было бы куда более гейским, если бы он взял меня за руку? Поэтому он не берёт? То есть… Если бы я не знал, что он гей, взял бы он меня за руку? Потому что раньше он бы взял. Он бы просто взял меня за руку в толпе — и в этом не было бы ничего гейского, потому что мы часто… Стоп. Было ли это по-гейски с самого начала?.. — Кенма?.. — Что? — я отвечаю чуть резче, чем стоило. Уверен, он спишет это на толпу. Толпа — штука нервирующая. Куда более нервирующая, чем осознание, что твой лучший друг способен испытывать к тебе половое влечение. Нет, конечно, он ничего такого ко мне не испытывает, но сам факт… — Я спросил, хочешь ли ты пойти домой. — Я не слышал. — Ага. Я понял, — Куроо улыбается, но его улыбка выглядит бумажной. Книжка-раскладушка. Смять кулаком. — Так ты хочешь? — Сейчас? Мы ведь уже приехали, — бормочу я, сжимая пальцы в кулак, чтобы ненароком не коснуться его руки. Он всё ещё держит мой рукав, словно нам восемь с половиной и мы переходим дорогу. Знал ли он тогда о своей ориентации? Нет, вряд ли. Или?.. — Какая разница? Если ты не хочешь идти на ярмарку, в этом нет смысла. Нет, всё же интересно, когда он об этом узнал? Знал ли он всё то лето, что мы спали в одной кровати, потому что залили запасной футон вонючим клеем?.. Знал ли, когда… — Кенма. — Да что, блять? — огрызаюсь я. Окей, теперь я просто веду себя как мудак. Но это не то чтобы новость. Не такая сенсация, как то, что Куроо — гей. По крайней мере, я совершил свой каминг-аут годы назад. (Возможно, когда залил запасной футон вонючим клеем, чтобы Куроо прилип к нему ночью). — Ты хочешь пойти или нет? «Ты хочешь пойти, — думаю я. — Поэтому мы здесь». — Если нет, можем уйти. Сходим в другой раз, когда будет меньше народу, — добавляет он. Моя толстовка всё ещё в плену его пальцев. Подвергается жестокой пытке. — Сегодня же закрытие. Именно поэтому здесь и половина Токио. Четверть. Неважно. Приятно знать, что мы живём в городе таких же прокрастинаторов. — Ну, значит, в следующем году. В следующем году он будет в универе. Заниматься своими универскими делами с универскими друзьями. Может, они и соберутся пойти на ярмарку, и, может, Куроо даже позовёт меня с собой, но что я там буду делать? Что я буду делать среди десятка (а новых друзей у Куроо будет явно не меньше десяти; серьёзно, все хотят с ним дружить) незнакомцев, разговаривающих на другом языке. Они будут говорить что-то вроде: «Вчера в кампусе…», «Мой профессор…», «Я почти дописал свой курсач, но…» — Мы уже приехали, — повторяю я раздражённо. Куроо хватает такта не спорить. Или наглости. Мы проходим под баннером «Сегодня всё за полцены!», и Куроо отпускает мой рукав. Он ведёт себя странно, с тех пор как признался.КУРОО
Кенма ведёт себя странно, с тех пор как я признался. Каждый раз, когда я его касаюсь, его перемыкает, включается экран загрузки и запускается обновление: «Кенма 2.0». «В новой версии устранены следующие неполадки и добавлены нижеперечисленные функции: — из диалогов исключены шутки, к которым может быть чувствительна наша ЛГБТ-аудитория; — время ожидания ответа на любой запрос увеличено вдвое; — добавлена функция «Нервное вздрагивание», активируемая касаниями; — устранены баги с возможностью ночевать на одной кровати и сидеть слишком близко с другими пользователями; — добавлен новый ивент «Непрямой поцелуй», активирующийся при использовании одной бутылки и включающий в себя новый скин косого взгляда». Честно говоря, я не уверен, что моё устройство поддерживает новую версию. Честно говоря, моё устройство вовсе не устроено. Моё устройство меня не устраивает. Обновление говно, добавьте функцию «Вернуться к оригинальной версии». Может, я и надумываю, но воображение у меня не настолько хорошее, чтобы надумать такое. Я знаю Кенму. Я знаю его как свои пять пальцев. (Вообще-то, если долго смотреть на свои пальцы, они начинают казаться незнакомыми. Все эти поры, и волоски, и трещинки на коже…) — Ну? — его недовольный голос входит в мои мысли, как нож в масло. Раскалённый нож — и они тают. Я смотрю на толстовку, выглядывающую из-под другой толстовки. На волосы, выбившиеся из крошечного пучка, который он собрал на затылке. Они всё ещё слишком короткие, чтобы завязывать их, но Кенма всё равно это делает. Это мило. Я не знаю, почему это мило. Мне кажется, на данном этапе, я счёл бы милым, даже сожри он на моих глазах чьё-то лицо. (Он мог бы сожрать моё лицо, если бы захотел). — Мы должны попробовать всё, — бодро отвечаю я, с растущей улыбкой глядя, как его черты скукоживаются в отвращении. Мне хочется разгладить их своими ладонями. Или языком?.. Нет, это слишком. Это ведь слишком, да?.. — Ещё я обещал Бокуто, что мы зайдём поздороваться, — вспоминаю я и, на случай если Кенма забыл, уточняю: — Он здесь подрабатывает после школы. — Кем? Аттракционом? — бурчит Кенма, и я смеюсь, как влюблённая дурочка. Блять, я и есть влюблённая дурочка, я засмеюсь, даже если он согнёт палец и скажет: «Смотри, червячок». Ёбаный в рот, да я выблюю свою печень от смеха, когда «червяки устроят вечеринку». Кенма косится на меня глазами-датчиками. Глазами-долбоёметрами. Этот его взгляд не меняется с годами, но почему-то теперь мне кажется, что он сопоставляет мой ебантизм с моей ориентацией. Что-то вроде: «Ты дебил, потому что ты гей, или эти два факта случайны и никак не связаны?» Я не уверен, что знаю ответ на этот вопрос.КЕНМА
Ну конечно, ему надо увидеться с Бокуто. Даже несмотря на то, что это «мероприятие» должно было быть нашим. Только нашим и половины Токио. Четверти. Похуй. Он небось и свадьбу свою с Бокуто проведёт. Не в том смысле, что… то есть… Не нашу свадьбу. И не свадьбу с Бокуто. Или… Стоп. Моё тело слушается команды и замирает. Я усилием воли привожу его обратно в движение, стараясь ничем не выдать шок. Бокуто. Куроо и Бокуто. Куроо и Бокуто, проводящие кучу времени вместе. Куроо и Бокуто, присылающие друг другу фотографии голого торса в зеркале, ведь это то, что делают бро. Куроо, хихикающий над его глупыми шутками. Бокуто, закидывающий свои лапища Куроо на плечи. Они много обнимаются, если так подумать. Мой мозг складывает один плюс один и получает два. Один — Бокуто, мечта любого гея. Один — Куроо, гей. Два… Два — Бокуто и Куроо, вместе. Чем больше я об этом думаю, тем логичнее выходит картина. Куроо притащился на ярмарку через весь город, чтобы увидеться со своим… крашем? Парнем? Насколько у них всё серьёзно? Как далеко они успели зайти? Почему он не сказал мне? Или он говорит мне сейчас? Блять. Всё это «мероприятие» действительно мероприятие. Акция «Приведи друга на свидание». Пальцы начинают ныть от напряжения, и до меня не сразу доходит, как сильно я их сжимаю. Как сильно я зол. Почему я зол?.. Потому что Куроо притащил меня на свиданку. Очевидно. Потому что скрыл от меня свои истинные мотивы. Скрыл от меня свои первые отношения. (Первые ли?..) В животе жжётся, и я сглатываю. Это наверняка язва. Язва желудка, и почек, и лёгких — всё горит. Язва мозга. — Сегодня у него должна быть смена в тире, — говорит Куроо. Он знает смены Бокуто наизусть, потому что они зажимаются прямо здесь, на этой ярмарке. Они сосутся в комнате страха — и это действительно страшно. Они трутся друг о друга в комнате смеха — и это оборжаться как смешно. Они суют друг другу в рот языки на колесе обозрения — оборзели, ну. Они ебутся за стойкой тира — прямое попадание. В яблочко. Я ненавижу свой мозг. Я ненавижу Куроо. Я ненавижу Бокуто, и это… Это что-то новенькое.КУРОО
Кенма шагает рядом с такой тяжестью, словно пытается втоптать асфальт в ядро планеты. Словно хочет саму планету выпнуть на соседнюю орбиту. Я бы обвинил в его плохом настроении толпу людей, и огни ярмарки, и детский смех, и запах жжёного сахара — в общем, всё то, что обычным людям доставляет радость. Но его социофобия куда пассивнее: он замыкается, тормозит, сковывает себя. А сейчас всё наоборот: Кенма открыт, оголён и взволнован. Находиться рядом с ним опасно для жизни, нужен костюм химзащиты, но у меня с собой только маска невозмутимости, так что я натягиваю её. Лучше, чем ничего. Мы подходим к тиру, и я гляжу поверх голов, выискивая за стойкой Бо. Кенме приходится встать на носочки, и это так очаровательно, что я едва не забываю о том, что рядом со мной оружие массового уничтожения. — Странно, — говорю я. — Его там нет. — Посмотри в зоне мишеней, — фыркает он. — Или призов, — смеюсь я, но смех становится костью поперёк горла, потому что Кенма посылает мне взгляд, как посылают киллера на дело. Что-то не так. Что-то не так, но он не скажет, что именно, а значит, надо просто его отвлечь. — Постреляем? Можешь представить, что это «BioShock» или «Overwatch». Его лицо чуть светлеет при упоминании игр, и внутри у меня начинается весна. Подсолнухи в подсолнечном сплетении поворачивают свои головы на его свет. Мотыльки в животе слетаются на него, чтобы сгореть. Он улыбается так, будто только что научился этому, щёлкает костяшками, и я готов отдать ему своё сердце, не боясь, что оно не вернётся ко мне прежним. Что оно не вернётся ко мне вовсе. Дожидаясь своей очереди, мы обсуждаем то, что прицел наверняка сбит и что призовые игрушки уродливее, чем аниматроники из «FNAF». У задолбавшейся девушки с разбитым носом за стойкой я покупаю по десять выстрелов каждому. Мы молча переглядываемся, и я знаю, что Кенма думает о том же, о чём и я. И я стреляю по его мишеням. Половина выстрелов мимо, но другая половина — в цель. Этого бы не хватило, чтобы выиграть, если бы мы играли по правилам, но наш коварный план работает, и девушка, пересчитывая деньги перед кассой, безразлично говорит: — Выбирайте приз из секции «В». Я киваю Кенме, перекладывая ответственность на него. Он задумчиво щурится на ряд убогих плюшевых дешёвок. Готов печень поставить на то, что он выберет криво сшитого крипера из «Майнкрафта», но он тычет пальцем в самую стрёмную хрень, что видело человечество. — Это, — говорит он и удовлетворённо хмыкает, когда девушка протягивает ему игрушку. Это краб. Возможно, креветка. Возможно, паук. У этой штуки пластиковое лицо человеческого младенца. — Ничего не хочу сказать, но я не удивлюсь, если ночью оно будет с мерзким хихиканьем ползать по потолку, — замечаю я. Проклятая херовина таращится на меня своими мёртвыми глазами. — Ты же понимаешь, что следующий фильм «Blumhouse» будет основан на реальных событиях с нами в главных ролях? — Я назову его Тецуро. — Эй! Кенма злорадно ухмыляется, запихивая Тецуро-младшего ко мне в рюкзак. Мы ритуально сожжём его позже. Развеем пепел над морем. (Утром я вновь обнаружу это чудище на коврике перед дверью). — Куда дальше? — спрашивает Кенма уже с большим энтузиазмом. Если бы я знал, что его настроение можно поднять одержимой игрушкой, я бы каждый день заказывал на Amazon’е винтажных фарфоровых кукол. — Погоди, я напишу Бо. Он должен быть где-то рядом, — говорю я, и глаза Кенмы заволакивает та же тьма, что плещется в неподвижных зрачках Тецуро-младшего. И я… Я не знаю, как это объяснить. — Что не так? — спрашиваю осторожно, и Кенма щерится, как бродячий кот, вспомнивший о том, что он бродяч. Он молчит. Он молчит так долго, что мне даже начинает казаться, что он снова скажет: «Всё пучком». Может, он прямо сейчас мысленно телепортируется в 2006 за новой дурацкой фразочкой. — Да просто это тупо, — шипит он. Всё во мне тревожно сигналит: «Опасность! Опасность! Аномальный уровень искренности!» — Тупо?.. — переспрашиваю я, чувствуя себя героем боевика, потеющим над двумя проводами: синий или красный? — Приводить друзей на свидание, — бормочет он так тихо, что я сначала думаю: «Наверное, я не расслышал». Наверное, чумная игрушка в моём рюкзаке пустила ядовитые пары, и теперь у меня галлюцинации. Кенма сказал: «Свидание». Кенма сказал: «Свидание», а я и не думал, что он знает это слово. Так значит… Нет. Не может быть. Я не верю. Я не хочу верить, потому что это опасно. Если я уверую сейчас, то больше не смогу вернуться к нормальной, атеистической жизни. Если это шутка… Если я понял его неверно… Если я… Если я понял его верно? Мы на свидании? Здесь. Сейчас. С ним. Это свидание? Мог ли он подумать, что я… Нет. Нет ведь. Ну нет. Или?.. Мои щёки и уши печёт, как от удара. Я буквально чувствую, как запекается коркой кровь у меня под кожей, и мышцы деревенеют — я больше не смогу улыбнуться. Я уже улыбаюсь, да?.. Блять, это плохо. Это хорошо. Это слишком хорошо, это неправильно, невозможно, я… Я сдохну на ярмарке от сердечного приступа, и организаторам придётся выложить кругленькую сумму моей семье. Папа наконец-то купит БМВ, о котором мечтал. Сделает ремонт в гараже. Установит домашний кинотеатр в гостиной. Не благодари, пап. Кенма смотрит на моё красное лицо с выражением ужаса и презрения. Там что-то ещё, в его взгляде. Что-то, чего я никогда не видел, но я не могу думать об этом сейчас. Мой мозг перешёл в режим паники, в моей голове воет сирена: «Свидание! Свидание! Свидание!» — Оу, — говорю я, как дурак. Напоминаю себе дышать. Напоминаю себе дышать и не думать о том, что я дышу на свидании с Кенмой. Я на свидании… с Кенмой. О боже. О господи. Я сейчас блевану от волнения. — Да. Да, точно… Да. Кенма отворачивается, а у меня подгибаются колени. — Ты прав, это тупо. Невежливо и всё такое, — кажется, я тараторю. Кажется, я снова забыл дышать. Как же это всё-таки сложно — дышать. — Бокуто никуда не денется, встречусь с ним в другой раз. Кенма издаёт странный звук, но не поворачивается. Теперь всё становится на свои места. Теперь всё очевидно: конечно же, он разозлился на то, что я захотел впутать Бо в наше… Свидание. Всё ещё странно произносить это — даже в мыслях. — Так куда мы идём дальше? — спрашивает Кенма, и я вздрагиваю, по-новому оглядываясь вокруг. Ярмарка наполняется новыми красками, запахами, чувствами. Каждый аттракцион вдруг начинает казаться чертовски романтичным, на грани рейтинга 18+. Живот сводит от одной мысли о тесных и душных туннелях Замка Ужаса, об интимной близости сидений на карусели, о поцелуйности кабинок колеса обозрения. Я знаю, что спешу. Мысли торопятся, спасаясь бегством с тонущего корабля, и я не в силах остановить их. Я стою со скрипкой на палубе и игнорирую тот факт, что шлюпок явно недостаточно. Я пойду на дно с этим Титаником. Я снова озираюсь, суматошно ища наименее опасное место, и почти кричу: — Автодром! Нет ничего сексуального в электрических машинках, так?..***
Нет ничего сексуальнее электрических машинок. Кенма с яростью врезается в соседнюю парочку за рулём, и я хочу отсосать ему здесь и сейчас. Он разгоняется перед поворотом, и мы едва не вписываемся в борт — его сносит инерцией, наши плечи сталкиваются, мы смеёмся, смеёмся, смеёмся, и наш смех подпитывает весь автодром энергией — организаторы должны выписать нам благодарность за бесплатное электричество. — Это почти так же весело, как «Mario Kart», — говорит он, когда мы покидаем площадку. Будет ли это странно, если я возьму его за руку?.. Наверное, нет, мы ведь на свидании. Мы на свидании. Мы на… Нет, я не могу снова зациклиться на этом. Я подумаю об этом позже, в своей кровати, перебирая каждую секунду сегодняшнего дня. — Это скорее похоже на «FlatOut», — замечаю я небрежно. Да, я пытаюсь впечатлить его своими познаниями в видеоиграх. Уверен, у меня получилось, потому что Кенма одобрительно хмыкает. И всё же я не беру его за руку. Не уверен, что он этого хочет. Если честно, я понятия не имею, хочет ли он вообще… подобного. Да я даже не знал, что мы на свидании! Я бы и не узнал, если бы разговор не зашёл. А вдруг… Вдруг мы были на свиданиях и раньше, просто я не был в курсе? Вдруг каждая наша встреча была свиданием, с тех пор как я признался? Это бред, понимаю, но Кенма вёл себя странно с того дня. Что если он принял не только мою ориентацию, но и мои очевидные чувства? Принял молча и незаметно, как и все важные решения, что он принимает. Значит ли это, что мы встречаемся уже месяц втайне от меня? О боже. Мы встречаемся уже месяц, а я так и не сделал первого шага. Я ужасный бойфренд. Худший из всех. Кенма бросит меня. Я бы себя точно бросил. Душераздирающий визг, режущий по ушам, полностью отражает моё внутреннее состояние, и я невольно оборачиваюсь на источник: громыхающий поезд американских горок уносит орущих людей к очередной мёртвой петле. — Хочешь?.. — предлагаю я, кивая на аттракцион. — Повторить сюжет «Пункта назначения» и сдохнуть из-за ошибки халявщиков, собиравших эту хрень? — саркастично спрашивает он. — Почему бы и нет. Мы ждём своей очереди в неловком молчании, которое наверняка кажется неловким только мне, потому что я на первом свидании, а Кенма — на тридцатом. Он снова выглядит раздражённым и уязвимым, но теперь я знаю, в чём дело. Дело в том, что я встречаюсь с ним — и лажаю в этом.КЕНМА
Куроо встречается с Бокуто. Или собирается с ним встречаться — неважно. В любом случае он не стал спорить, когда я сказал про свидание. И он покраснел. Куроо покраснел так, как краснел лишь однажды — когда мы соревновались, кто дольше может не дышать. Он победил тогда, но я готов повторить. Я побью его рекорд, потому что, кажется, не дышу с тех пор, как он улыбнулся мысли о свидании с Бокуто. С Бокуто, блять. Из всех людей… Почему? То есть понятно почему: ответ кроется у Бокуто под футболкой. И им весело вместе, так? Ржут, как недобитые шакалы. Ненавижу. Мне хочется устроить ему допрос, узнать, как давно и как сильно. Но эти вопросы отзываются в животе новым приступом язвы, проворачиваются ржавым ключом в скважинах дверей, которые я не хочу открывать. Такое откроешь — потом не захлопнешь. Из таких дверей лезут адские твари, про такие двери снимают хорроры, а если в игре навести на такую дверь курсор, всплывёт текст: «Вы уверены, что хотите зайти сюда?» Я нихуя не уверен. Мы забираемся в одну из вагонеток Поезда Смерти, и подошедший инструктор опускает поручень, который врезается мне в бёдра. — Выглядит ненадёжно, — бормочу я, неуютно ёрзая. Аттракцион зловеще пыхтит, нагоняя жути. — А если мы выпадем? Куроо ничего не отвечает, вперившись взглядом в мои руки. Не думаю, что он вообще меня слышал. — Ну, хотя бы ничья блевота не прилетит нам в лица, потому что мы первые, — вздыхаю я, утешая сам себя. Почему-то вагонетка в голове поезда кажется менее безопасной, чем в хвосте, хотя умом я понимаю, что шанс подохнуть одинаков вне зависимости от положения. — Ага. Блевота. Да, — бездумно повторяет Куроо. Он всё ещё таращится на мои руки, и я сжимаю поручень крепче. Его взгляд чуть проясняется, и губы растягиваются в издевательской усмешке: — Постой, ты что, боишься? — Сам ты боишься, — цыкаю я. Он не успевает ответить — поезд трогается, и мы медленно поднимаемся по горке. С земли она казалась не такой высокой… Что ж. Дорогая жизнь, не могу сказать, что было приятно с тобой познакомиться, но я, пожалуй, буду скучать по некоторым твоим частям. По приставке, по шоколадной соломке, по яблочным пирогам… По Бокуто не буду. Нахуй Бокуто. Мы достигаем верхней точки, и Куроо кладёт свою ладонь на мою. Моё сердце замирает вместе с поездом и ухает вниз вместе с ним. Моё сердце грохочет в такт колёсам, трясётся и заходит в мёртвую петлю. Всё дело в том, что мы несёмся с огромной скоростью по склеенным из говна и палок горкам. Всё дело в адреналине. В близости смерти. Всё дело в том, что мой лучший друг — гей, и его пальцы лежат на моих. Блять.КУРОО
Ну и кто теперь худший бойфренд на свете?! (Всё ещё я). Но! Я набрал пару очков, так? По крайней мере, Кенма не отдёрнул руку даже несмотря на то, что мои ладони скользкие от нервного пота. По-моему, это и есть любовь. Наши два круга «экстремального опыта» (слова из буклета на кассе, не мои) пролетают слишком быстро, и я на негнущихся ногах (из-за Кенмы, а не «экстремального опыта»; впрочем, понятия взаимозаменяемы) выползаю из вагонетки. — Теперь можно и пожрать, — говорит Кенма, направляясь к фургончику с закусками. Я следую за ним, потому что я пойду за ним куда угодно. И потому что я тоже проголодался, но это вторично. Он разглядывает меню, пока я гадаю: думает ли он о том же, о чём и я? Рассматривает ли он еду с точки зрения послевкусия, который будет иметь наш первый поцелуй? Луковые колечки — сразу мимо. Хотдог — тоже, я не хочу вспоминать о горчице, ворочаясь без сна под одеялом. Ой, да кого я обманываю?.. Если его губы будут по вкусу, как кетчуп, я продам душу «Heinz», я стану лицом их корпорации, новым маскотом, я заполню кетчупом весь холодильник, я купаться в нём буду, моё сердце вместо крови будет гонять томатный соус. Когда Кенма в следующий раз захочет хотдог, я просто вскрою вены. — Может, сладкую вату? — предлагаю я невинно. После неё у нас будут липкие руки, и я мог бы облизать его пальцы, а потом он бы сказал: «Мои губы тоже липкие», и… — Не, я буду якитори, — говорит он, роясь в карманах. — Я проставлю, — достаю кошелёк, и он пожимает плечами. Это глупо, но мне хочется заплатить за него сегодня, хотя у нас с ним уже лет десять общий бюджет. Курица на шпажках и вполовину не так романтична, как сладкая вата, но я не жалуюсь. Клянусь, я больше никогда ни на что жаловаться не буду — я получил от жизни всё, что хотел. Ну, почти. Значит, наш первый поцелуй будет со вкусом соуса тарэ. Не идеально, но сойдёт. Ладно, я забегаю вперёд. Просто я не могу думать ни о чём другом, правда. Я не хочу думать ни о чём другом. У меня уже даже план есть: сначала мы отправимся в комнату страха, и я снова возьму его за руку, и на этот раз по-настоящему, на этот раз я не отпущу его, даже когда мы выйдем из декоративного замка. Держась за руки мы дойдём до колеса обозрения, держась за руки отстоим километровую очередь. Когда мы будем на самом верху, и закатное солнце будет пылать в стёклах небоскрёбов Токио, я поцелую его так, как никогда никого не целовал. (Потому что я никогда никого не целовал). (Потому что я никогда не хотел целовать кого-то, кроме него). Кенма обгрызает бамбуковую палочку со всех сторон, как маленький плотоядный гоблин — мой плотоядный гоблин, и облизывает пальцы. В следующий раз я сделаю это сам. — Идём, — говорю я, показывая в сторону Замка Ужаса, и он пожимает плечами, соглашаясь. Я ещё никогда не был так счастлив. Если честно, это пугает. Это жутко — счастье лезет из меня, будто я одержим, и надо мной проводят экзорцизм. Счастье сочится через каждую мою пору (возможно, это пот; я нервничаю, я очень сильно нервничаю). Счастье распирает меня изнутри, словно я сожрал надувной шар, и кто-то без конца жмёт на насос — вот-вот лопнет. Счастье сжигает меня, и я горю — послушно и радостно. Я почти уверен, что такое счастье запрещено Женевской конвенцией или типа того. Пытка. Это пытка, и я вот-вот расколюсь и раскрою все свои тайны.КЕНМА
Самое страшное в Замке Ужаса — это цена за билет туда. Потому что, серьёзно, пластиковые скелеты?.. Это должно меня напугать? У меня под кожей и слоем мышц точно такая же хреновина, только из костей, и я как-то живу с этим. Недостаток дешёвых декораций скрывает темнота, и нам с Куроо приходится идти с вытянутыми вперёд руками, чтобы не наткнуться на стены. Иногда где-то сбоку загораются огоньками глаза «призрака» или механически хохочет ведьма. С потолка свисает искусственная паутина, всюду валяется какое-то тряпьё. — Напоминает твою комнату, — хихикает Куроо. — Может, нам организовать тур с экскурсией? — Лучше достань из рюкзака Тецуро — и тут всех инфаркт хватит. Куроо в очередной раз натыкается в темноте на мою руку, и я начинаю понимать, что такого ужасного в этом замке. Он даже пробует схватить мои пальцы, но я шикаю: — Это просто моя рука, блин. Уж не знаю, что ещё он рассчитывает нащупать в этой тьме. Откуда-то слышится крик — ага, значит, мы подбираемся к скримеру. Наверняка в какой-то момент из-за угла выпрыгнет переодетый актёр. Пф. Первая часть «Аутласта» и то была страшнее. С потолка сваливается отрубленная рука, и Куроо удивлённо смеётся, пиная её ногой. Электронные огоньки свечей подрагивают дальше по коридору — наверняка для того, чтобы посетители получше разглядели кровавую надпись на стене: «Вы все здесь умрёте!» Скорее бы. «Пожалуйста, не бейте актёров!» — гласит следующая надпись. Окей, а вот это уже настораживает. Мы проходим мимо инсталляции с манекеном, дёргающимся на электрическом стуле, и оказываемся перед дверью, вдоль и поперёк исцарапанной когтями. — Живём один раз? — с предвкушением спрашивает Куроо, хватаясь за ручку. Я вспоминаю, как пару месяцев назад мы играли в «Resident Evil», и Тецуро прижимал к груди подушку, подкармливая меня чипсами, потому что мои руки были заняты геймпадом. Мы просидели так всю ночь и на утренней тренировке с вожделением поглядывали на маты. Каждый раз, приближаясь к подозрительной двери, мы переглядывались, и я спрашивал: «Живём один раз?» Куроо дёргает ручку, и первые несколько секунд ничего не происходит, а потом на нас выскакивает загримированный под маньяка неудачник. Маньяк в замке. Вау, как логично и самобытно. Я не впечатлён. — Я сожру ваши кишки! — орёт он. Я всё ещё не впечатлён, но… Я знаю этот голос. Я знаю этого загримированного неудачника. «Пожалуйста, не бейте актёров!» уже не кажется такой уж неоправданной просьбой. — Бро? — Бро! — Бокуто сдёргивает с себя маску и выходит из образа настолько, что сгребает Куроо в объятия. Лучше бы он сожрал его кишки. Я стряхиваю с себя налипшую паутину и серьёзно подумываю о том, чтобы удавиться ей. Она выглядит прочной. Слишком прочной для паутины, но кто я, чтобы судить. — Я думал, ты сегодня в тире, — говорит Куроо, стукая Бокуто в плечо. Да ты прям оторваться от него не можешь, а?.. — Эйуми попросила подменить её — у неё всё ещё болит нос после прошлой смены. Будь ты проклята, Эйуми. Надеюсь, твой нос сломан и останется кривым до конца жизни. Надеюсь, твой нос нахер отвалится от лица, и ни один пластический хирург тебе не поможет. Надеюсь, тебе придётся носить дурацкие очки с усами и накладным носом до самой, блять, могилы, которую разорят мародёры и продадут твой скелет Замку Ужаса. — Эта окровавленная рубашка так подчёркивает твои бицепсы, — говорит Куроо, щупая мускулы Бокуто. Он флиртует. Теперь-то я знаю, что он флиртует, и во рту появляется мерзкий привкус. Что-то гниёт у меня внутри. — Я знаю, правда же? — Бокуто светится от счастья и крутится, демонстрируя себя, как на продажу. Куроо присвистывает, и я хочу подать на ярмарку в суд. Замок Ужаса слишком ужасен, ваша честь. Никто не предупреждал меня об этом, ваша честь. — И эти круги под глазами — так сексуально, — голос Куроо течёт, как пробитая канализационная труба. «Пожалуйста, не бейте актёров!» Сука. А если я не умею читать? Куроо продолжает нахваливать костюм и человека в нём, и я украдкой сваливаю. Нахуй. Просто нахуй. Ещё минута этой пиздострастии — и мне придётся выколоть себе глаза и отрезать уши. Мой дух поселится в картонных стенах Замка Ужаса на веки вечные. Ну, или до завтра, когда этот фарс разберут. Книжка-раскладушка. Книжка-раскладушка, смятая рукой, у меня в груди. Я раздражённо отпихиваю от себя простынь-призрака, упавшую откуда-то сверху, и вываливаюсь наружу, спугивая детишек, толпящихся у входа. О, поверьте, я — это не самое страшное, что ждёт вас на этом грёбанном аттракционе. Мне хочется уйти, поехать домой, но это будет слишком драматично, слишком демонстративно, так что я остаюсь ждать Куроо. Он появляется в дверях почти сразу, и его лицо испачкано в тревоге так сильно, что мне почти стыдно. — Ты чего убежал? — спрашивает он. — Страшно стало, — фыркаю я, и он на пробу улыбается. Думает, я шучу. Я сам удивляюсь тому, что нет. Не шучу. Его глаза и брови делают ту самую фигню. Ту, где он вот-вот спросит: «Всё в порядке?», но в последний момент прикусит язык. — Ладно… — тянет он, всё ещё критически осматривая меня на предмет повреждений. Не туда смотришь, Куро. — Скоро закат. — Как ваше имя, детектив? — закатываю глаза я. — Нам надо успеть на колесо обозрения, — он игнорирует мой сарказм и решительно направляется к самой длинной и медленной очереди. — Это скучно. — Да? А мне кажется, это… — он запинается, отводит взгляд, и это настолько вне характера, что я с подозрением кошусь на двери Замка. Может, Куроо там подменили на клона. Может, настоящий Куроо остался сосаться с Бокуто, лапая его сексуальные бицепсы в сексуальной рубашке. — Романтично. — Что? Он снова краснеет. Это неправильно. И уродливо. Он краснеет градиентной заливкой: сначала шея, потом щёки, потом лоб. Последними алеют уши. «Пожалуйста, не бейте клонов!» — Ну… высота и… закат, — невнятно мямлит он, и к моему горлу подкатывает тошнота. Ком из рвоты с кусочками порубленного сердца. Надо было удавиться паутиной, пока была возможность. — Окей, — говорю я, не двигаясь с места. — Окей? — Угу. Мы стоим и молчим. Ждём, пока Бокуто переоденется, видимо. Кабинки на колесе обозрения двухместные, так что, полагаю, мне придётся остаться внизу, чтобы не быть запертым с каким-то таким же одиноким лохом на бесконечные пять минут, пока колесо совершит оборот, а язык Куроо облобызает глотку Бокуто изнутри. — Пойдём займём очередь, — говорит он, всё ещё красный и неловкий. Отвратительно. Я заставляю себя кивнуть и плетусь за ним следом. Куроо суёт в рот жвачку и предлагает мне. Он готовится целовать Бокуто. Он готовится целовать Бокуто, и жвачка делает эту мысль реальнее. Я беру пластинку, и вот она, в моих пальцах, я могу её потрогать, она здесь, осязаемая и настоящая. Куроо хочет поцеловать Бокуто, и жвачка — прямое доказательство тому. Я принимаю её, как горькое лекарство (пилюля правды или как там), и надеюсь поперхнуться до смерти. Правда на вкус как мятный «Orbit», и я, наверное, больше никогда не смогу воспринимать мяту адекватно. Каждый раз, стоя у зеркала в ванной и чистя зубы, я буду думать о языке Куроо во рту у Бокуто. Мятный чизкейк? Потрачено. Мятное мороженое? До свидания. Мохито? Никогда и не попробую. Куроо хранит молчание, пока мы продвигаемся к турникетам. Чтоб он свою девственность так хранил. Блять, я ведь не хотел думать о его девственности, ну зачем?.. Я ненавижу ярмарки. Официально. Худший день в жизни.КУРОО
Лучший день в жизни! Обожаю ярмарки! Мы вернёмся сюда следующей весной прямо в день открытия, и я поцелую землю, на которой начал встречаться с Кенмой. Конечно, чисто технически мы начали встречаться месяц назад, но я об этом не знал. Надо будет выяснить нюансы, но позже. Всё — позже. Сейчас я хочу только сесть в кабинку колеса обозрения, взять его за руку и ждать подходящего момента. Высшая точка, закат, мятная свежесть его губ на моих… — Наша очередь подходит, — хмуро подмечает Кенма. Он, наверное, тоже волнуется. Пытается скрыть это за мрачной рожей — очаровательно. Кивает на парочку за нами и спрашивает: — Мы их пропустим или как? Я с недоумением оглядываюсь. Пропустим? Ну, мы можем… Неужели он настолько сильно нервничает? У меня в животе всё сжимается от умиления, и я вытираю вспотевшие ладони о штаны. Будь крутым, Куроо. — Хэй, — говорю я тихо и чуть пихаю его плечо своим. — Я тоже волнуюсь. Он смотрит на меня так, будто я разбил о свою голову бутылку и пырнул розочкой его бок. — Класс, — цедит он и отворачивается. — Ну и где он? — Кто? — я тоже оглядываюсь. — Бокуто, — а вот теперь он смотрит на меня, как на дебила. Взгляд знаком, но причины неясны. Бокуто? При чём тут Бокуто? Догадка обрушивается на меня всеми металлическими сваями колеса обозрения. Неужели он?.. То есть… Когда он… Когда он говорил о том, что тупо приводить друга на свидание, он имел в виду… Нет. Кенма ведь не мог говорить о Бокуто? У меня начинает кружиться голова, и я неуклюже дёргаюсь всем телом, прогоняя сложившийся образ прочь. Бокуто. Мой Бокуто. С моим Кенмой. Это не может быть правдой, так? Кенма не может быть влюблённым в Бокуто, потому что… Потому что это бы значило, что ему нравятся парни. Что он способен испытывать влечение к парням, и он выбрал не меня. Боже, я идиот. Какой же я идиот. Ещё и нахваливал бицепсы Бо перед ним… Да я же сам себе могилу вырыл. Хороните. Ну же, скорее. Скорее, пока я не закопался глубже сам, пока не всунул Кенме ещё и презервативы вдобавок ко жвачке. Идиот, идиот, идиот… — Куро?.. Я пытаюсь выдавить улыбку, но выходит жалко. Воздух раскаляется в груди, жжётся. — Ты выглядишь так, будто сейчас… — что? Что, Кенма? Расплачусь перед тобой, как последний неудачник? Сердце из груди вырву, чтобы заткнулось — заебало стучать, ну правда. — …блеванёшь. — Г-горки, — сглатываю я. Запоздалая реакция организма, ага. Торможу сразу всем телом: и желудок, и мозг, и эта херня под рёбрами. — Только в рюкзак не блюй, там Тецуро, — говорит Кенма настороженно, и я смеюсь. Влюблённая дурочка, помните? «Смотри, червячок». (Это я. Я червячок). — Тогда подставляй ладошки. Он закатывает глаза, но вытягивает сложенные лодочкой руки, и я снова смеюсь. Мы с ним до самой Аляски дошутимся, если надо. Туда и обратно. — Может, нахуй колесо обозрения? — спрашивает он, и я случайно проглатываю жвачку. — Ага. Я тогда… Я тогда на лавочке подожду, — древние самураи поразились бы моей жертвенности. Стоя бы аплодировали. Даже катану бы одолжили и провели краткий инструктаж по харакири. Вонзить и дёрнуть. Чтоб наверняка. — Бокуто? — спрашивает Кенма. Вонзить и дёрнуть. Провернуть ещё можно в три приёма: Бо-ку-то. — И тебя, — киваю я. И добавляю с усмешкой, потому что до Аляски путь неблизкий: — Обещаю не смотреть в сторону вашей кабинки. — Чё, блять? — А? Мы смотрим друг на друга, как два зверька из тех видео на Ютубе, которые иногда попадаются нам, когда мы тупим в телефон по дороге в школу. «Львёнок впервые видит черепаху». Не знаю, сколько бы мы так протупили, если бы не… — Это Акааши? — Кенма смотрит куда-то за моё плечо, и я поворачиваю голову. Кейджи выходит из Замка Ужаса, невозмутимо поправляя пиджак. Горлышко его водолазки криво растянуто. И… ох. Я медленно перевожу взгляд на Кенму, ища на его лице следы понимания, но он лишь чуть сдвигается с места, чтобы Кейджи не заметил его за моей спиной. — Почему-то я не удивлён, — вздыхает он, но этот вздох совсем не похож на «Этот мудак только что зажимался с парнем моей мечты». — Нет?.. — Да они же как Биба и Боба, — бурчит Кенма. — Строго в комплекте. Я осторожно киваю, не зная, что думать. Не зная, как думать. Разучился. — Вы идёте? — устало спрашивает смотритель у турникетов. — Мы идём? — я смотрю на Кенму. Он дёргает плечом и высыпает на ладонь парня мелочь. Мы проходим за ограждение и едва успеваем влезть в медленно проплывающую мимо кабинку. Она раскачивается, когда мы садимся, и продолжает мерно двигаться вверх. Я… запутался.КЕНМА
Понятия не имею, что сейчас произошло. Куроо потерянно смотрит в замызганное детскими пальцами окно на свой романтичный закат, пока я лопаю пузыри из жвачки. Когда мы достигаем пика, он поворачивается ко мне. На секунду мы застываем на верху, и мой желудок взволнованно подскакивает. Несварение, наверное. Или шестое чувство. Где-то в параллельной вселенной балки не выдержали, и колесо покатилось по Токио, сминая пассажиров. Книжка-раскладушка. Книжка-раскладушка: страница переворачивается, сменяя одну объёмную картинку на другую. Наша кабинка неторопливо ползёт вниз, и Куроо отводит взгляд. Хорошая новость: его язык не свернулся узлом в глотке Бокуто. Плохая новость: кажется, я хочу, чтобы мой язык свернулся узлом в глотке Куроо.