КУРОО
Я хочу ему отсосать. Не в том плане, что: «Ого, он такой горячий, что мой рот наполняется слюной от вида его члена» (я отчаян, но я не в отчаянии; пока), а в том, что я хочу сдвинуть наши отношения с мёртвой точки. На этой мёртвой точке они так давно топчутся, что это можно счесть мародёрством. Осквернением могил. Прошло два месяца с того самого Дождливого дня. Два месяца хождения по сухим веткам в страхе спугнуть зверя. (Зверь в этой метафоре отнюдь не Кенма, а то, что между нами происходит). А происходит примерно следующее примерно в данной последовательности: мы идём в школу; мы тренируемся после уроков; мы идём к Кенме, пиная наконечник стрелы периода Дзёмон; мы включаем приставку, сидя плечом к плечу; напряжение нарастает; под идиотским предлогом я начинаю дурачиться, касаясь его то там, то тут (больше тут, чем там); наши взгляды сталкиваются, привариваются друг к другу, жар, искры, все дела; моя рука находит его член; мы дрочим, старательно избегая зрительного контакта; мы приводим себя в порядок, делаем вид, что ничего не произошло, подбираем с пола геймпады и заводим разговор на самую нейтральную тему. Зациклить и повторить. И повторить. И повторить. Кажется, это называется «порочный круг», но как по мне, это больше напоминает «порочный многоугольник». Неказистый, угловатый и кривой. На геометрии его проходят в неевклидовом разделе. Пространство постоянной кривизны. Мне просто… интересно, что будет, если я ему отсосу. Может, нашим отношениям нужен левел-ап. Марио для этого заглатывает грибы, но мне хватит и его члена. Наверное. Не знаю. Ясно только одно: я хочу большего. Всё остальное вовсе не ясно, а хмуро, туманно, облачно, возможны осадки в виде недопонимания. Десять миллиметров слов на языке, которым я не владею. Чего хочет Кенма, всегда оставалось и остаётся для меня загадкой из тех, какими Сфинкс мучил непутёвых героев. У кошачьих это в крови. Не хочу показаться неблагодарным: я доволен и тем, что имеется. В конце концов, ещё пару месяцев назад я и надеяться не смел, что мне выпадет такая честь — слушать его неровное дыхание и ощущать, как напрягается его тело в моих руках перед оргазмом. Он всегда кончает молча, зажато, даже угрюмо. Он всегда кончает так, словно не хотел и начинать. Но никаких проблем, я приму всё, что мне перепадёт. Если единственное, что может дать мне Кенма — это крошки, я сделаю из них основу для чизкейка. Ну, знаете, жизнь, лимоны, лимонад и прочее. По крайней мере я убедился, что его ориентация далека от асексуальности. Я готов быть его экспериментом, если это то, что ему нужно. Я уважаю эксперименты как начинающий химик. Как законченный придурок. И я хочу перевести наш эксперимент на новую стадию, в оральную область. Пошатнуть устоявшуюся систему, подтолкнуть её и заставить опуститься на колени. Я хочу вновь ощутить новизну его реакции, даже если это реакция горения, даже если меня с ожогами миллионной степени отправят в реанимацию, даже если мне оторвёт руки и ноги, и мне придётся до конца своих дней дышать через трубочку, мочиться через трубочку, есть через трубочку, жить через трубочку. В конце концов, ступил на путь сосания раз — будь себе верен. Но я сомневаюсь, что он согласится. Что он даст своим огрызчатым «Нет» мне разрешение, как даёт всякий раз, когда моя рука находит его член (она очень находчивая, моя рука, когда попадает к нему в штаны). Я боюсь, что картина, которую рисует моё буйное воображение, не впишется в рамки, которые он создал. У него это отлично получается: клеить рамки. Он мог бы открыть багетную мастерскую. Я мог бы прийти туда за багетом, oui-oui, Paris est la capitale de la France, но из французского мне нужны только поцелуи, хотя мне бы и японских хватило, и вообще внелингвистических — то есть без языка. Потому что мы с ним не целуемся. Совсем. Наверное, это слишком по-гейски в представлении Кенмы. Куда более по-гейски, чем неловко вытирать сперму с ладони. Вот видите, всё опять сводится к тому, что я понятия не имею, как работает его мозг. Что творится у него в голове — неписанная тайна, которую мне знать не положено по статусу. Мне дозволено знать только, что творится у него в штанах, и то лишь потому, что я сам в основном это и творю. Вокруг этой его тайны можно возвести целый культ. Можно даже орден создать и написать сценарий к циклу игр (Ubisoft, я обращаюсь к тебе). Я первым бы стал ассасином и отрубил себе безымянный палец, лишь бы получить шанс узнать, о чём он думает. — О чём ты думаешь? — это он спрашивает, не я. Я бы не посмел. «О том, как хочу тебе отсосать». — Об ассасинах. Это приемлемый ответ. Безопасный. Защита от детей: нажмите и проверните. — О какой части? — геймпад в его руках едва ли не дымится — так быстро он нажимает на кнопки. Мы играем в «MK 9», и я безбожно дую, потому что думаю о том, как бы ему безбожно вдуть (это неправда, просто каламбур хороший, не удержался). Если бы мы решили пойти до конца и занялись настоящим сексом, ничего безбожного в этом бы не было. Наоборот. Арфы, перья, облака. — Первой, — отвечаю я, просто чтобы его выбесить. — Фу, — предсказуемо кривится он, и я счастлив, потому что угадал с комбинацией. Мне нравится знать, на какие кнопки нажимать, чтобы сделать особый приём: «Полное скукоживание лица». Фаталити. — Хочешь перепройти? Вообще говоря, нисколько. Первая часть и впрямь довольно унылая, да и мы проходили её уже раза три, когда сидели летом без дел и без денег на новые игры. И всё же я помню, что на прохождение основного сюжета требуется примерно десять часов, и десять часов наедине с Кенмой ночью в его комнате — не то, от чего мне так легко отказаться. — Хочу, — отвечаю я, и он тут же жмёт кнопку выхода и начинает проматывать бесконечный список игр в поиске нужной. Он никогда не отказывает мне, когда я проявляю заинтересованность в приставке. Это приятно, но хотелось бы, конечно, чтобы с такой же самоотдачей он относился и к другим моим… интересам. Эгоистично? Ага. Но и я не альтруист, я — Альтаир, потому что он вверяет мне геймпад и распластывается на кровати, подгребая под себя подушку. Чтоб он так меня под себя подгребал… Какое-то время мы просто играем, лениво подстёбывая актёров озвучки, которые уж слишком усердствуют в своём ворчании на бедного ассасина: «Куда он лезет? Он ведь расшибётся!» Кенма пару раз покидает пост зрителя и приносит чай, или газировку, или чипсы, которыми кормит меня с рук (и это ещё одна причина, по которой я готов не выпускать геймпад десять часов кряду; вечность без перерыва; похороните меня с этой хреновиной в руках). Я замечаю, что за окном стемнело, лишь когда глаза начинают болеть от яркости экрана, а шея окончательно затекает — за воротник и ниже, по хребту в онемевший копчик. Нажимаю на паузу и поворачиваюсь к нему. Не могу больше ждать. Если бы мы встречались, я бы сейчас просто взял его лицо в свои ладони и поцеловал, но так нельзя, это не по правилам. Нужно плавно и аккуратно довести атмосферу до кипения. Плавно и аккуратно. Это как параллельная парковка с поправкой на то, что ты не водитель, а машинист поезда. Пилот самолёта. Космонавт в астероидном поясе. Я говорю: — Пальцы устали, — и чувствую себя агентом по недвижимости, которому надо впарить покупателю дом, вот только он построен на древнем языческом захоронении, и за последние тридцать лет в нём случилось пятьдесят восемь самоубийств при паранормальных обстоятельствах. А у покупателя нет ни денег, ни желания в этом доме жить. И вообще жить. Кенма закатывает глаза и забирает геймпад, а я встаю и демонстративно разминаюсь прямо перед ним, поднимая руки так, чтобы футболка задралась, будто мой пресс вдруг пробудит в Кенме некую мифическую страсть (с тем же успехом я мог бы пытаться пробудить Ктулху, швыряя в океан корм для рыбок). Потом я прохаживаюсь по комнате, нарочно задерживаясь перед экраном. Я хочу, чтобы он раздражённо отпихнул меня, лишь бы его пальцы смазанно коснулись моего бока, ведь тогда я смогу перехватить их, и он начнёт пинаться, а я — щекотать его, и в итоге мы повалимся друг на друга, переплетёмся и перевозбудимся. Я так отчаянно пытаюсь привлечь его внимание, что мог бы из жалости выиграть приз зрительских симпатий. Зрительского сочувствия. Зрительского «Да господи боже, киньте уже этой дворняге кость». Он игнорирует меня. Не знаю даже, почему я надеялся, что буду ему хоть чуточку интереснее, чем игра, которую он проходил уже трижды и о которой презрительно отзывается: «Фу». Наверное, это должно меня обижать, но я привык. Я неуязвим. Я Супермен без аллергии на криптонит. Я Ахилл в пуленепробиваемых берцах. Я сталь, закалённая его молчанием. Я сверхчеловек, созданный по образу и подобию бетонной стены, от которой все обиды отскакивают — хоть ты в сквош играй оскорблениями. Я… Я так запизделся, если честно, что сам себе уже почти поверил.КЕНМА
Куроо страдает какой-то хернёй. Ходит туда-сюда, маячит, маньячит, маятничает перед глазами. Метрономит. То перед экраном зависнет — поди не стеклянный, — то зарядку начнёт делать с энтузиазмом Синди Кроуфорд. И чего ему на месте-то не сиделось? Хорошо ведь было. Уютно. Он сидел на полу, прислонившись спиной к кровати, на которой я лежал — так близко к нему, что мой локоть касался его плеча, и я каждый миллиметр этого касания чувствовал (все два, ага). И пока он смотрел в экран, я мог искоса поглядывать на его профиль. В тёмных локациях тени на его лице становились глубокими, черты смазывались, а когда Альтаир выбегал на свет, он забавно щурился и часто-часто моргал. К его подбородку прилипла крошка от чипсов, и я полчаса потратил на раздумья, стоит ли её смахнуть или это будет слишком странно? Вряд ли она осталась там после его наклонов и приседаний. А ещё он прикусывает язык и задерживает дыхание, перед тем как кого-то бесшумно пришить, и тихо бормочет: «Пардон, пардон, уважаемый», когда Альтаир задевает прохожих плечом. Теперь же, когда играть приходится мне, а он расхаживает по комнате, смотреть на него беспалевно не получится. Не то чтобы мне хотелось. Нафиг надо — чего я там не видел-то? Ведь разглядывать своего лучшего друга, которого знаешь с детства, — это как перепроходить игру в четвёртый раз. Ну, знаете. То, чем мы занимаемся вот уже четыре часа. — Да сядь ты наконец, — цыкаю я, и он, будто только этого и ждал, с гаденькой ухмылочкой опускается прямо передо мной. Я двигаюсь влево — он тоже. Я приподнимаюсь — он тоже. Я встаю на колени на кровати — и он вскакивает с пола, загораживая собой телевизор. Так мы с ним одного роста. Ебало к ебалу. А потом он вдруг опускается вниз, и его лицо застывает на уровне моего… Ну. На уровне его шуток, в общем. Ниже пояса. Хуй знает, что он задумал. (Не мой. Мой хуй ничего не знает. Мой хуй заинтригован и в предвкушении). Но на всякий случай я делаю вид, что всё идёт по плану — божьему, не иначе, — и кладу геймпад ему на макушку, продолжая играть. Это, пожалуй, самая странная поза в мире — в Камасутре такого не найдётся. Альтаир носится по Дамаску как угорелый, и горожане возмущённо ругаются на него: «Зачем вообще так вести себя?» Действительно, ребят. Я сам в ахуе. — Я хочу кое-что попробовать, — говорит Куроо, поднимая на меня взгляд. Этот его жест я вижу краем глаз, потому что не отрываюсь от игры. Если я посмотрю вниз — сдохну от стыда. — Я тебе что, стенд с бесплатной дегустацией? Попробовать он хочет. Ещё бы сказал: «Взять пробы». Живьём. Биопсия костного мозга и спектральный анализ личности. — Если тебе не понравится — просто скажи, и я прекращу. — Мне не нравится. Прекращай. — Я ещё даже не начал. Он явно ждёт моего разрешения, но я понятия не имею, на что. (Ложь. Всё я прекрасно понимаю). Вариантов-то в такой позе немного. Вряд ли он опустился передо мной на колени, чтобы наизусть прочитать стишок. И если только Куроо не проникся новой религией и не решил помолиться, цель его весьма однозначна и просвечивается не хуже моей эрекции. Ой. — Можно?.. — спрашивает он, как спрашивает всегда, и я отвечаю: — Нет. Это именно то согласие, которого он ждал, и он оттягивает резинку моих спортивок вместе с трусами, чтобы стянуть их вниз. Ой-ой. Он пялится на мой член, пока я пялюсь в экран, бездумно гоняя Альтаира вверх-вниз по лестнице на крыше — уверен, Фрейду было бы что сказать по этому поводу. Ой-ой-ой. Неловкость — не совсем то слово, которым можно было бы описать эту ситуацию. «Пиздецблятьёбанныйнахуй» — то. Куроо явно не знает, что делать дальше, однако из-за этого во мне вместо страха просыпается всякая щемящая муть. Просыпается, потягивается и бодрячком идёт на свою мутную работу, чтобы прокормить своих мутных детишек и… Я не знаю. Я не знаю, что происходит. Почему это происходит. Какого, блять, хера это происхо… Я шумно втягиваю носом воздух, крепко зажмуриваясь. Если бы мы были в порнушной манге, я бы, конечно, издал какой-то более вразумительный звук, вроде: «Ах!», или «Мн!», или «Ту-дум». Но язык Куроо скользит вверх по моему члену, и никаким «ту-думом» это не передать, и я так сжимаю геймпад, что пластиковый корпус скрипит под пальцами. — На вкус не так, как я представлял, — отмечает он с нервным смешком, и, да ёбаная ж срань, я не хотел этого слышать. Прекрасно бы прожил без этой тупейшей фразы. Поскольку сценарий моей жизни явно писал любитель второсортных ситкомов, в этот самый момент прохожий в игре подозрительно спрашивает: «Что это он делает?..», и Куроо смеётся. Забавный факт о Куроо Тецуро номер сорок три: когда он смеётся где-то поблизости от моего тела, он имеет привычку утыкаться в меня лицом. И теперь его лоб врезается в мой живот, а нос, щека и губы прижимаются к члену, и в этом, как бы так сказать, не должно быть ничего эротичного (придурок хихикает в мой хуй, романтизируй — не выромантизируешь), но гормоны в моём теле считают иначе. Они в восторге. У них вечеринка с банкетом — открывайте шампанское. — Прости, прости, — пыхтит он, опуская ладони мне на бёдра и снова облизывая ствол от основания до головки. — Я не особо знаю, как это делается, так что… Книга жалоб и предложений открыта? Проблема в том, что я, блин, тоже не силён в таких вещах. Инструкцию не читал. Что вообще делать, когда твой лучший друг решает попрактиковаться на тебе в минетном искусстве. Или науке. Или что это вообще? Тантрическая практика? Полезный жизненный навык? Уж не знаю, у кого из нас выходит хуже: у него — с минетом, или у меня — с реакцией на него, потому что я просто… Ну, стою. Кручу джойстик, на автомате перескакивая с крыши на крышу и вырезая зазевавшихся лучников. Альтаир устраивает в Дамаске мини-геноцид, пока Куроо обхватывает губами головку моего члена. Он задевает уздечку зубами и извиняется. Пытается взять глубже, но отстраняется, закашлявшись, и извиняется снова. Я дышу через раз, стараясь лишний раз не двигаться, и все силы вкладываю в то, чтобы за секундой пережить секунду. Всё внутри печёт и пульсирует, в ушах стучит кровь, а голова кружится, потому что это приятно, чёрт, это слишком приятно, даже несмотря на всю его неуклюжесть. Мне кажется, что я расплавлюсь и растекусь лавой от стыда, когда я с трудом разжимаю пальцы на геймпаде и опускаю руку вниз. Он вздрагивает, когда я беру его ладонь и, всячески избегая прямого взгляда, кладу её на свой член. — О, — тихо говорит он. — Ну да, логично. Так логично, что это отдельным пунктом вошло в трактаты Аристотеля между «Аналитикой первой» и «Аналитикой второй». «Аналитика 1.5: о надрачивании во время минета». Вольный стих. Я слишком долго торможу, раздумывая, куда деть свою руку теперь — не класть же её снова на геймпад у Куроо на макушке. Сжать его волосы? Слишком уж пошло. Почесать его за ушком? Пошкрябать подбородок? Похлопать его по плечу? «Отличная работа, сынок». Да блять, что со мной не так?.. Мысли стягиваются в тугой ком, который пульсирует в моей голове с каждым движением его языка, а потом они вдруг распутываются, расплетаются, разжижаются и стекают по позвоночнику в живот, где тут же обращаются пеплом — жарко там, слишком жарко. Руку я всё же кладу Куроо на шею — неплохой компромисс, потому что опускать её ему на затылок кажется слишком уж вульгарным. И, похоже, в выборе я не ошибаюсь, потому что уверенности у Тецуро прибавляется. Большим пальцем свободной руки он выводит узоры на моей тазовой косточке, которые я почти не замечаю — слишком сложно сосредоточиться на этих мелких ощущениях, когда всё удовольствие сконцентрировано совсем в другом месте. Но я замечаю, когда он прекращает, чтобы запихнуть руку к себе в штаны. Если бы я не был так занят тем, чтобы не кончить в первые же три минуты, я бы немного устыдился тому, насколько явно он не ждёт от меня ответной… помощи. Ведь выходит, что этот аттракцион невиданной щедрости — явление абсолютно бескорыстное. У нас так не заведено. Подрочить друг другу, чтобы снять напряжение — это одно, здесь всё просто и понятно, протяни руку ближнему своему и вложи в неё член, точно по Библии. Но минет без возврата долга не укладывается в концепцию взаимовыгодного сотрудничества. Я ведь даже могу решить, что ему просто… Просто… Что? Просто захотелось взять мой член в рот? — Я сейчас кончу, — предупреждаю я, потому что не могу представить, чтобы кому-то хотелось глотать чужую сперму, и потому что, ну, наверное, так положено по минетному этикету. Не знаю. Мне так кажется. — Оу, — Куроо так удивляется, будто это не самый закономерный исход. Будто, начиная отсасывать, он и подумать не мог, что всё так закончится. Будто я ему финал «Мстителей» проспойлерил или типа того. — Ну… хорошо? Угу. Замечательно просто. Как он может оставаться таким спокойным?..КУРОО
Какого чёрта он такой невозмутимый?! Я стою перед ним на коленях, едва держась, чтобы не застонать в голос, оттого что его рука на моей шее, его член — на моих губах. И я так возбуждён, что мне даже касаться себя больно, а он… Он, блин, всё ещё держит геймпад на моей голове, это вообще как? Это он настолько в познании преисполнился или это я реагирую слишком эмоционально? Нет, серьёзно, я делаю из мухи слона? Развожу бурю в стакане? Подумаешь, минет и минет. Делов-то. Мне даже хочется заартачиться и оставить всё так. Оставить его без разрядки, встать, вытереть рот рукавом и отправиться домой, просто чтобы посмотреть, что он будет делать. Но это глупо. Глупо, потому что я слишком хочу его, я слишком глубоко в нём увяз, и его тихий угрюмый оргазм мне дороже собственной гордости. А ещё я боюсь, что, если остановлюсь сейчас, он не станет просить меня продолжить. Просто подтянет штаны и продолжит играть, как ни в чём не бывало. Моё и без того побитое эго такого точно не выдержит — раскрошится в пыль. Да и я, если честно, не смог бы прерваться, даже если бы действительно этого хотел. Я, понимаете ли, его люблю.КЕНМА
— Куро, — предупреждаю я снова, на выдохе, и он с очень уж влажным и стыдным звуком выпускает мой член изо рта и предусмотрительно накрывает головку ладонью, продолжая водить рукой. Мои колени подгибаются, и он ещё некоторое время размазывает по мне это оглушительное «хо-ро-шо», стучащее в ушах и остаточно шипящее в животе. Он утыкается лбом мне в бедро, пока кончает сам, а потом, как и всегда, уходит в ванную: за это я ему благодарен. Очень уж неловко приводить себя в порядок в его присутствии, а когда он уходит и возвращается спустя несколько минут, мы оба можем сделать вид, что ничего не произошло. И сейчас будет так же. Он зайдёт в комнату, скажет что-то левое, вообще не в тему, и мы перебросимся парой шуток. Может, он даже готовит их заранее. Может, у него целый блокнот наработок на будущее. И это тоже удобно. Я ведь вовсе не хочу обсуждать с ним произошедшее. Не должны ведь мы созывать консилиум, садиться за стол, складывая руки замком и разбирать по пунктам причины и следствия, как какой-нибудь стратегический отдел мультимиллионной компании. Хотя, я уверен, Куроо бы это понравилось. Дай ему только волю — и он подготовит аналитический доклад с презентацией в PowerPoint, диаграммами, графиками и прочей фигнёй. Папку заведёт отдельную, просто чтобы воспользоваться своими разноцветными стикерами и текстовыделителями, которые фанатично скупает в канцелярских магазинах. Но ничем таким мы заниматься не будем. Всё вернётся на круги своя, когда он снова войдёт в комнату. Снова войдёт в комнату. С минуты на минуту. Ну же. Ну же. Да где он, блять?..КУРОО
Ничего. Ничего не поменялось. Ему… ему хотя бы понравилось? Или он кончил так, из вежливости? На отъебись. В моих фантазиях всё было по-другому: он лежал на кровати, сжимая в пальцах простыню, прогибался в пояснице, тянул меня за волосы, прикусывал губу, дышал тяжело и неровно, мычал моё имя — неосознанно, безвольно, теряясь в удовольствии. Нет, я понимаю, что опыта у меня ноль, что совратитель из меня посредственный… Первый блин комом, а? Но не в горле же. Я сглатываю, в четвёртый раз мо́я руки, просто чтобы чем-то их занять. Моргаю, пытаясь избавиться от жжения в глазах. Да блять. Это совсем уж жалко. Новый уровень какой-то. Непроходимый. Давай же, соберись. Ты ведь так хотел этого, что же теперь?.. Всё нормально. Нормально. Он кончил, ты кончил, всем спасибо, все свободны. Да, ничего не поменялось, но оно и не должно было меняться, с чего бы? Может, если бы ты постарался получше или… Нет, не в этом дело. Не в тебе. Не в нём. Просто не щёлкнуло — так бывает. Щёлкалка сломалась, электричества нет, приходите завтра. Неужели ты думал, что он вдруг воспылает к тебе светлой и чистой любовью после одного неумелого минета? Придурок. Идиот, какой же ты идиот, Куро, какой же ты законченный, безнадёжный, долбаный… — Эй. Ты там ванну решил принять, что ли? Я сжимаю своё горло пальцами, сам себе угрожаю: не смей. Не смей, слышишь? — Сейчас выйду. В астрал. В окно. В открытый космос. За дверью тишина, потому что я проебался. Не так надо было отвечать. Надо было про резиновых уточек пошутить или… не знаю. Теперь Кенма подумает, что что-то не так, закроется, отстранится, будет нервно на меня зыркать до самого утра. Нельзя мне всё усложнять, никак нельзя. Он, может, пока и терпит эти наши сеансы взаимопомощи, но лишь потому, что они никакой драмой не напичканы, никакими скандалами не приправлены. Я не могу лишиться этого, не могу вернуться к тому, что было, я просто… Я не вывезу, если мне придётся отказаться от этой близости, пусть и редкой, неловкой, дефектной. Если я не смогу раз в день прижимать его к себе, утыкаясь лицом в сгиб шеи, прикусывая воротник его футболки… Да я ведь просыпаюсь уже в режиме ожидания, весь день только и думаю об этом, засыпаю, кутаясь в воспоминания. Эти несколько минут с ним — кульминация моего дня, моей тупой многолетней влюблённости, всего моего существования. — Куро?.. Да знаю я, знаю. Правда знаю. Я перекрываю воду и отсчитываю секунды, надеясь, что он не спросит, всё ли в порядке. Надеясь, что всё же спросит. Надеясь, что обвалится потолок, или крыша, или небо, или мой хребет крошевом осыплется на пол. Хоть что-нибудь. Пусть поменяется хоть что-нибудь. — Я сейчас спасателей вызову, — мрачно обещает он. Давай. Вызови. Может, они меня даже спасут. Я в последний раз кидаю взгляд на своё отражение и иду к двери. Открываю аккуратно, чтобы не пришибить его ненароком, и усмехаюсь: — Что, уже успел по мне соскучиться? Шутить об этом можно по той простой причине, что слишком уж это сказочно, слишком нереально. Исчезни я на год — и то не факт, что Кенма бы заметил. В детстве ещё ладно: тогда мы были неразлучны, тогда он цеплялся за меня, тогда я был ему нужен. Но мы выросли, и вся эта болезненная зависимость перетекла в меня, будто песочные часы наклонили в одну сторону. — Было бы тупо, если бы ты сдох в моей ванной. И впрямь тупо. Иначе и не скажешь. — Ещё и родителям пришлось бы объяснять, а? Я, конечно, эгоист, но не до такой же степени. Он фыркает — неубеждённо. Я улыбаюсь — неубедительно. — Ты всё ещё хочешь играть? Во что? В поддавки с тобой? В молчанку? В нормальных друзей? — Не-а, — лениво отзываюсь я, плашмя падая на его кровать. Если притвориться спящим достаточно быстро и правдоподобно — он не станет гнать меня на гостевой футон и ляжет рядом. Я, конечно, не стану обнимать его ночью (без разрешения в виде согласного «Нет» это кажется не слишком-то правильным), но, если повезёт, смогу пару раз невзначай коснуться своими ступнями его — холодных и костлявых. Иногда он даже бессознательно жмётся ко мне во сне, сворачиваясь под боком. Иногда мне хватает смелости подцепить его мизинец своим. Ещё какое-то время я слышу, как он щёлкает кнопками, заканчивая миссию, а потом выключает приставку и бесцеремонно отпихивает меня к краю кровати. (Я делаю вид, что сплю, а вовсе не утрамбовываю в памяти ощущение его рук на своём плече и бедре). Он небрежно накрывает меня одеялом, и моё бедное сердце выворачивается наизнанку, швами наружу, аортами внутрь. Накачивает себя кровью — вот-вот лопнет, болезное. Мне кажется, что он смотрит на меня, но я не могу открыть глаза и проверить. Мне кажется, что его пальцы легонько касаются моих волос у виска, но наверняка я просто обманываю себя. — Куро. Спишь? Я молчу. Он тихо вздыхает. Шебуршится, устраиваясь поудобнее. И находит мою руку под одеялом, осторожно сплетая свой мизинец с моим.