***
Гермиона всегда считала себя вполне стрессоустойчивым человеком. Обладая без преувеличения богатым жизненным опытом, она справлялась с обычными бытовыми сложностями без особого труда. С родителями она не ссорилась, даже будучи подростком, выходки Рона научилась терпеть после того, как выпустилась из Хогвартса, а глобальных конфликтов с пациентами у неё никогда не возникало. Но разговор с Малфоем всё равно заставлял её сейчас серьёзно нервничать. Она думала о нём и обо всём, что успело произойти за вчерашний вечер, каждую минуту свободного времени, из-за чего совсем не выспалась и чуть не забыла свой портфель в коридоре. Единственное, что хотя бы немного грело её истерзанную переживаниями душу, — это приближение выходных, до которых оставалось лишь вытерпеть весьма лёгкую на запись клиентов пятницу. Это всё была какая-то чепуха. Когда её проблемой успели стать не насмешки Драко, а их отсутствие? Пожалуй, именно этот вопрос оказался самым скверным из всех, которые она успела задать себе, стоя в очереди за любимым кофе. Одной из предполагаемых причин такого зажатого поведения Малфоя под конец их дискуссии мог стать её комментарий к его вопросу. Но Гермиона считала, что ответила максимально вежливо, учитывая предыдущую волну неприятных воспоминаний, которая захлестнула её вместе с высказыванием Драко о прошлом, подобно настоящему цунами. Вряд ли его обидела её безобидная шутка. Что он хотел услышать? Она же не могла признаться ему, что боялась собственных подростковых чувств. Но Драко померк. На его расслабленном от алкоголя лице внезапно залегли глубокие тени. Прекрасные, искрящие серебром глаза опустились, руки сжались в кулаки, а желваки заходили на лице так явно, что ей буквально стало стыдно. Если у неё и были волнующие подозрения, касаемо странной заинтересованности Малфоя в её вечернем визите в Мэнор на разговор тет-а-тет, то они все разбились о жёсткую реальность, когда он неожиданно начал избегать её глаз, прикосновений и всего, что хотя бы чуть-чуть подразумевало нормальный человеческий контакт. Драко кинул папку с тестом на диван, не удосужившись подняться на ноги, уверяя её, что ужасно устал. Это не было правдой хотя бы потому, что всего десять минут назад Малфой чувствовал себя самым бодрым и азартным человеком в Уилтшире. Но Грейнджер была воспитана слишком хорошо, чтобы отказывать ему в уединении, и спешно покинула поместье. Жаль, что, несмотря на это, главная проблема продолжала оставаться нерешённой. Ведь Малфой и не думал так же вежливо покидать её сознание — и теперь она всё равно вынуждена была страдать от назойливых мыслей. — Мисс Грейнджер. — Бариста засиял, облокачиваясь на стойку перед ней. Мерлин, она совсем не заметила, когда успела подойти её очередь. — Здравствуй, Тед, мне как обычно. Мужчина кивнул ей, но внутренняя интуиция отчаянно подсказывала, что после вчерашнего как обычно в её жизни уже не будет.***
Существуют вещи, которые соединяют людей на всей нашей планете в небольшие группы своеобразной невидимой паутиной. Это могут быть вкусовые пристрастия, хобби, понравившееся место отдыха или даже любимая музыкальная группа. Люди независимо от своего статуса, семейного положения и трудностей рано или поздно становятся частью по-своему уникальных обособленных групп. Самой масштабной подобной «паутиной» в магическом мире всегда являлся «Пророк». Он объединял под собой всех волшебников Лондона любого возраста и благосостояния. Это средство массовой информации, подобно ливню, накрывало магический мир Великобритании ежедневно ровно в восемь часов утра. Неважно, завтракали ли вы в роскошном поместье в кругу семьи или были пока ещё холостым преподавателем Защиты от Тёмных Искусств в Хогвартсе, перед вами непременно оказывались газета, напечатанная на привычной жёлтой бумаге с сенсационной колдографией в центре. Теодор Нотт никогда не выписывал «Пророк» и специально завтракал быстрее остальных, чтобы уйти до того, как совы заполнят Большой зал. Свою личную почту он получал в кабинете, поэтому никогда не ждал ничего для себя от этих крылатых шумных созданий. Но сегодня в распорядок дня вмешались нервы. Он проспал в своей комнате в кабинете до девяти утра, потому что до середины ночи просто не мог уснуть, постоянно корчась от остатков боли и то и дело всплывающих странных видений вроде того, где он самозабвенно целует Панси Паркинсон. Теперь Нотт сидел за учительским столом среди других прибывших на учёт в Хогвартс преподавателей и невольно подслушивал их скучные разговоры. Нельзя было сказать, что для этого он прилагал хоть какие-то усилия. Его место здесь всегда было по правую руку от Макгонагалл, а она за чашечкой кофе любила без умолку беседовать со старухой Трелони. — Выпуск «Пророка» задерживается, как странно, — заметила Минерва, откладывая столовые приборы на стол. — Уже на час. Плохой знак. Как будто у неё когда-то были хорошие. Огромные глаза Трелони в очках, успешно имитирующие лупы, опустились на наручные часы, чтобы удостовериться в своей оценке. К счастью, их странную беседу вовремя прервали несколько сов, радостно влетевших в форточки сверху. Нотту оставалось лишь угрюмо продолжать ковыряться в яичнице, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Волшебник, не выписывающий себе «Пророк», заслуживал место по меньшей мере в Красной книге маглов как отдельный вымирающий вид. Он потянулся к стакану кофе, даже не поднимая глаз на своих коллег, когда вечно спокойная и уравновешенная Минерва вдруг испуганно вскрикнула. Тео чуть не опрокинул полный стакан с горячим напитком на стол от этого пронзительного звука. В следующий момент он, сам того не осознавая, совершил сразу две фатальные ошибки. Нотт посмотрел на Макгонагалл, которая на пару с Трелони почему-то пыталась пробурить в его голове дыру, и невольно опустил взгляд на газету в её руках в поисках ответа. Два человека, снятые в профиль, страстно целовали друг друга, причём мужчина был однозначно гораздо более заинтересован в этом. Его рука отчаянно путалась в волосах брюнетки с каре, пока он нещадно прикусывал её полные губы. Пульс подскочил раз в сто, недвусмысленно намекая ему о личностях этих любовников на чёрно-белом колдо, но Тео решил себя добить и прочёл ещё и заголовок:ТЕОДОР НОТТ И ПАНСИ ПАРКИНСОН СНОВА ВМЕСТЕ? КАЖЕТСЯ, СТАРАЯ ЛЮБОВЬ СИЛЬНЕЕ НОВЫХ УВЛЕЧЕНИЙ
Всё об обманутой красотке Гермионе Грейнджер и ловеласе с профессорским стажем Теодоре Нотте на странице № 5. Мужчина сглотнул, но вязкая слюна показалась ему скорее пулей, прошедшей навылет. Втянув носом воздух, он наконец-то отодвинул свой стул и спешно поднялся из-за стола. Трелони и Макгонагалл продолжали ждать от него комментариев, пока он пытался смахнуть со лба выступающий от нервов пот. — Профессор Нотт, — Минерва произнесла это так, как будто хотела заставить его пожалеть, что он вообще родился, — вам есть что сказать? — Это чепуха, — вырвалось у Тео само по себе. Недоверчивые взгляды женщин моментально намекнули о том, что такая тактика заведомо провальная. — Выглядит вполне правдоподобно, — пробубнила себе под нос Трелони и отвернулась, важно поправляя свои телескопы на переносице. Ему нечего было ответить им. Единственной мыслью в голове было то, что это прямо сейчас может прочитать Грейнджер.***
— Доброе утро! — Мередит зачем-то подскочила и нервно кивнула начальнице, приветствуя её, перед тем, как снова опуститься на своё место. Грейнджер с подозрением посмотрела на взволнованного секретаря и её неестественную попытку усидеть на стуле и, подойдя ближе, поставила почти пустой стаканчик из-под кофе на край стола. Её не на шутку настораживало странное поведение ассистентки, поэтому Гермиона решила вытянуть из неё возможную причину сама. — Что-то случилось? Мистер Гранд опять отменил свой приём? — Нет, нет. Всё в порядке. — На последнем слоге голос Мередит подскочил на несколько децибел и заставил Грейнджер окончательно убедиться, что что-то точно не так. Она прошерстила пронзительным взглядом каждую деталь на столе секретаря и в конце концов зацепилась за перевёрнутую лицевой стороной вниз газету. — О, это «Пророк»? Я не успела получить свой утром. Гермиона потянулась к свёртку, когда Мередит положила поверх него свою руку, оттягивая газету в сторону. — Мередит, что происходит? Это уже серьёзно её напугало. Секретарь хоть и была с небольшим приветом, но таких вопиющих странностей себе никогда не позволяла. — Выпуск как выпуск, — промямлила она, по-прежнему не выпуская газету из-под руки. — Ничего интересного, мэм. «Мэм» стало последней каплей, и, выдернув «Пророк» в свою сторону, Гермиона сразу же с интересом вчиталась в заголовок. Пару секунд её нервные клетки под давлением новости лопались, словно мыльные пузыри, неспособные противостоять атмосфере воздуха. Гермиона, кажется, вообще не дышала, жадно впитывая в себя букву за буквой. Она позволила себе вдохнуть немного воздуха, лишь опустив глаза на колдографию, но моментально пожалела об этом, когда почувствовала, как неизбежно начинают увлажняться глаза. — Я возьму почитать. Скорее всего, её голос прозвучал обрывисто и ужасно тихо, но Мередит не осмелилась ничего ответить.***
Уважаемые читатели, я пишу это и сама не могу поверить в происходящее. Профессор Теодор Нотт всегда славился своим непостоянством в личных связях, но то, что произошло вчера, повергло в шок всю нашу редакцию. Анонимные источники сообщали нам, что мистер Нотт был не так давно замечен в компании самой очаровательной части Золотого Трио, Гермионы Грейнджер, возле Театра Её Величества. Судя по тому, как тесно пара общалась, невзирая на окружающих, между двумя волшебниками действительно вспыхнули романтические чувства. Мы уже готовились писать вам об этом чудесном романе, когда получили новые сенсационные снимки крайне деликатного характера. История Панси Паркинсон и Теодора Нотта занимала нас долгое время после войны, однако доподлинно было известно, что пара давно рассталась и не поддерживает сейчас даже дружеских отношений. Но новое колдо (см. Приложение № 1) развеяло эту ложь. По всей видимости, Теодор Нотт использует обеих девушек в своих личных корыстных целях. От Гермионы Грейнджер он, очевидно, ждёт помощи на профессиональном поприще и банальной славы, а Панси Паркинсон, безусловно, стала жертвой меркантильных интересов профессора. Нам остаётся только догадываться, как самая умная волшебница нашего времени не заметила, что её ухажёр ей изменяет? И не просто изменяет, а страстно целует свою бывшую возлюбленную без всякого страха быть замеченным. Что ж, значит, любовь бывает сильнее любого разума, даже разума такого талантливого психотерпипевта, как Гермиона Грейнджер. А мы напоминаем вам, что через неделю сеть успешных клубов Панси Паркинсон обзаведётся новым филиалом в центре столицы Германии… Грейнджер гневно отложила газету в сторону и прислонила холодные ладони к румяным щекам, которые, скорее всего, по цвету больше напоминали спелые яблоки. Статья Скитер, как всегда, была написана просто великолепно, специально предоставляя огромный простор для фантазий читателей. А Гермионе, к сожалению, действительно было о чём пофантазировать. Её глаза машинально то и дело останавливались на этой колдографии на обложке. Грейнджер нужны были доказательства, что это очередная глупая ложь газетчиков, что Тео стал просто жертвой непредвиденных обстоятельств, и на это её определённо могло навести злосчастное колдо. Но этот поцелуй. Чёрт. Создавалось ощущение, что его пришлось бы оттягивать от Паркинсон силком. Газета была ей больше, чем просто неприятна. Гермиона готова была признать, что этот текст бил куда больнее, чем все прошлые язвительные статьи Скитер вместе взятые. Обычно её прогнившее насквозь мнение не было подкреплено таким количеством фактов и однозначно не имело такого сильного эмоционального отпечатка. На этот раз нахальная журналистка не ограничилась её профессией, заслугами перед волшебным миром или их дружбой с Роном и Гарри — она гордо взялась растоптать её неокрепшую личную жизнь в пыль. Гермиона чувствовала себя очень странно и непривычно. В горле скапливалась горечь, слёзы текли солёной дорожкой по её разгорячённой от ненависти коже, а внутри было тихо. Слишком тихо. Как будто всё просто замерло. Ни стука сердца, ни дыхания, ничего, чтобы она почувствовала, что происходящее с ней — реальность. Возможно, всё дело было в том, что Гермиона просто разучилась распознавать ревность. Однажды, сидя на диване в гриффиндорском общежитии, она впервые почувствовала, каким опасным это чувство может быть. Если бы не Гарри, не его дружеская поддержка, Малфой не отделался бы лёгким испугом. Ей так хотелось его уничтожить за то, каким подонком он был, страстно целуя какую-то незнакомку с Когтеврана, не удосужившись запереть пустой кабинет чарами. Хотелось размазать его по стенке, отомстить за те чувства, что отравляли её рассудок, что заставляли её так глупо и невзаимно любить. И снятие очков с факультета точно никак не спасло ситуацию. Но сейчас всё было совсем иначе. Её эмоции к Тео не пришли извне сами собой и не были похожи на неуправляемую бурю или жгучее пламя. Нет. Он, как самый настоящий опытный художник, наносил их самостоятельно, аккуратными мазками, сантиметр за сантиметром. И пока прошлая краска подсыхала, Теодор незамедлительно брал новую и заполнял ещё совсем пустые незакрашенные участки. Были и те участки, которые остались там ещё от старой картины. Серой, туманной, почти безжизненной. От картины, какую юной Грейнджер однажды без спроса подарила жизнь, когда она пришла на урок по Трансфигурации и впервые задержала взгляд на платиновой макушке впереди дольше, чем следовало. Нотт был первым, у кого получилось придать этим невзрачным, болезненным областям цвет. Заменить привычную докучающую серость бордовыми оттенками вина в итальянском ресторане, красным бархатом на сидениях в театре и глубинной синевой ночного неба. Тео вдохнул в них жизнь, распыляя насыщенные оттенки там, где цвету давно было самое место. Но он же всё и разрушил. Сегодня Нотт просто взял ведро с чёрной густой гуашью и опрокинул его на панно, как будто ему ничего не стоило испортить своё произведение искусства, потушить истинную магию, разгорающуюся у неё внутри. Как так вышло, что именно тогда, когда Гермиону начали потихоньку отпускать болезненные чувства к Малфою и она искренне готовилась начать жить и любить заново, её так безжалостно пронзили насквозь скользкой газетёнкой? Она почти физически ощущала эту боль в лопатках после того, как её и приложили о бетонный пол собственных несбыточных ожиданий, и оставили там лежать и мучиться совсем одну. Теодор казался ей правильным выбором, а что самое важное, она видела в нём правильного человека. Того, кто может быть честным, интересным, в меру застенчивым. Того, у кого есть совесть, а главное, умение к ней прислушиваться. Как такой по первым признакам хороший мужчина мог поступить с ней так жестоко и несправедливо? Должен был быть ответ. Где-то должен был быть. Сквозь шумный поток своих нескончаемых мыслей она не сразу услышала настойчивые стуки в кабинет. Грейнджер смахнула слёзы с уголков глаз и нашла в себе силы максимально вежливо прогнать секретаря: — Мередит, не сейчас! — Это не Мередит. Она бы не перепутала сейчас этот голос ни с чьим другим. На секунду прикрыв глаза, Грейнджер с силой прикусила губу, почти раздирая её в кровь. — Уходи! Ей казалось, что она услышала тяжёлый вздох Тео в ответ, прежде чем он самовольно сполз по её двери с характерным шуршанием. Гермиону буквально раздирало от его наглости. Какого чёрта Нотт себе позволяет?! Она незамедлительно вскочила на ноги и в два шага оказалась возле двери, мысленно приготавливаясь его уничтожить. Прислонив лоб к деревянной поверхности, Грейнджер понадеялась, что так звук её голоса точно достигнет его без помех и в конечном счёте заставит пожалеть о своём приходе. — Я сказала, уходи, — повторила Грейнджер, уже с трудом сдерживая рвущуюся наружу истерику. — Я не уйду. Ну конечно. Его любимая категоричность. Видимо, поэтому от сладких губ Паркинсон было так сложно оторваться. — Это моя работа, Нотт. Мой грёбаный офис. Я не буду тебя слушать. Гермиона набрала воздуха, чтобы выкрикнуть нечто ещё более отталкивающее, но Тео перебил её: — Она напоила меня амортенцией, — едва слышно произнёс он. Она считала про себя удары сердца, пока шорохи по ту сторону едва заметно усиливались. Судя по всему, мужчина поднялся на ноги и прислонился к двери так же, как это сделала Грейнджер, только с другой стороны. — Прости меня, — выдохнул он и положил ладонь на дерево перед собой, как будто хотел до неё дотянуться, — я должен был это остановить. Слушая его тихие вздохи, Гермиона судорожно пыталась уложить в голове все новые факты, но пробелов всё ещё было слишком много, чтобы начать чему-то верить. — Почему ты пошёл к ней? — не выдержав, спросила она. — Помнишь наш разговор? Я думал, что иду помочь ей с неизвестным существом в клубе. Вероятно, это было совершенно невозможно с точки зрения физики, но Грейнджер правда чувствовала тепло от его лба даже сквозь пять сантиметров дерева, разделявшего их. — Ты любил её? Раньше? Прошла секунда или что-то около вечности, прежде чем он наконец-то ответил: — Да. И это «да» было страшнее всего. Гермиона внезапно почувствовала себя невероятно лишней. Вся их история, любовь, что существовала так долго между Тео и Панси. И она, которая просто туда не вписывалась. Выбивалась из линий этих двух отдельных судеб, как абсолютно лишний элемент. — Она правда бросила тебя тогда? — Да. Теперь Нотт не взял паузу, признался как на духу, словно был растерянным подсудимым, а она — грозным судьёй, заносившим над ним молоток. — Мне нужно время, — искренне попросила Грейнджер. — Прошу. Уходи. Он согласился на это. Она слышала его удаляющиеся шаги и из последних сил заставляла себя не открывать дверь. Гермиона так надеялась, что хоть что-то в этой статье было наглым враньём, но теперь она истошно давилась правдой. Паркинсон напоила его амортенцией. Для чего? Она бросила его много лет назад. Что изменилось? Вдруг он теперь снова захочет вернуться к ней? Годрик. Грейнджер лучше всех в этом мире понимала, как опасна может быть незабытая любовь. Она как никто знала, что некоторые чувства не утихают со временем, а бродят внутри, подобно дорогому полусухому. Они текут по венам, навещают во снах, напоминают о себе регулярно, а когда нужный человек случайно оказывается рядом, хочется обнять его так сильно, что в какой-то момент ты просто забываешь дышать и потом мучительно долго учишься жить заново. Когда звуки уезжающего лифта стихли, Грейнджер всё-таки нажала на ручку двери и убедилась, что в комнате абсолютно пусто. Даже Мередит в кои-то веки проявила чувство такта и вышла из приёмной, оставляя их наедине.***
Это стало её личным днём сурка. Каждое утро на протяжении двух недель Нотт приходил к ней и стучался в дверь кабинета, пока она слёзно не прогоняла его прочь. Ей нужны были время, силы, отдых — хоть что-то из этого, чтобы наконец-то во всём разобраться. Возможно, в большей степени в самой себе. Но вместо этого Тео продолжал на неё давить. И это делало Нотта в её глазах ещё больше виноватым, ещё больше неправым. Просто потому, что, когда человек уверен в себе и искренне верит в свою правоту, в чувства, которые вас связывают, он не отнимает у своего партнёра свободу мыслить, не проговаривает ему настырно свою версию происходящего снова и снова. Он банально может позволить себе оставить человека в покое, если знает, что другие ошибочные выводы рано или поздно просто померкнут на фоне действительности; если уверен, что отношения достаточно крепкие, чтобы всё пережить. Но Тео, как назло, делал всё наоборот — всё, чтобы она не успевала самостоятельно хоть что-то проанализировать и понять. Через раз он приносил и клал на стол секретаря букеты. Они всегда были безумно красивыми и безумно омерзительными одновременно. Иногда Грейнджер оставляла их нетронутыми, а иногда, не сдержавшись, кидала на пол, хотя эти несчастные растения не были ни в чём виноваты. Время шло, но рана внутри не затягивалась. Её терзали изнутри собственные метания. Непрерывно пытали мысли о Малфое, о Паркинсон, о Нотте. Ей казалось, что их ситуации, их влюблённости пугающе связаны, и это натурально сводило с ума. Вдобавок у неё просто не было никого и ничего, чтобы облегчить эту боль. Она продолжала принимать пациентов, а на выходных в одиночестве тосковала по времени, когда спала больше шести часов в сутки. Гарри так не вовремя уехал во Францию на совместные учения Авроров со всей Европы. Джинни безвылазно жила в «Норе», взяв специально на этот промежуток небольшой отпуск, чтобы побыть с семьёй. Подруга смогла навестить её один раз, в день выхода этой злосчастной газеты, но Гермиона быстро устала слушать её нравоучения, и вскоре Поттер была вынуждена отправиться домой. Сегодня ей пришло письмо, в котором Джинни обещала вернуться в город и снова встретиться с ней, но она предпочитала по этому поводу заранее не радоваться и не огорчаться. Пока стены её спокойной жизни сыпались на манер облицовки ветхого здания, Грейнджер не виделась даже с Драко. Вместо него Скорпиуса по вторникам приводил Блейз, с которым они почти не общались, в лучшем случае перекидывались небольшими формальностями. Лишь однажды мулат обмолвился, что проверка в Мунго затянулась и Малфой безвылазно погряз в делах. Но Грейнджер по-прежнему была уверена, что он её банально избегает. Создавалось гадкое ощущение, что весь мир повернулся к Гермионе огромной задницей. И единственное, чему она могла доверить своё спасение в любой ситуации, — это чтение материалов для исследования. Но в этом вопросе даже на этом поприще её ждал провал. Все газеты, что ей удалось найти, все вырезки, которые остались в архивах и та крупица информации, которую она смогла выцепить от знакомых, намекали ей о том, что Теодор действительно любил Панси. До неё также доходили слухи о тяжёлом расставании этих двух волшебников и страданиях Нотта, включая неоднократные безуспешные попытки её вернуть. Проводить параллели со своими чувствами к Малфою после всего услышанного и прочитанного было так же просто, как смотреть в потолок, благо сегодня её размышления и увлекательное лицезрение белой штукатурки прервал звонок в дверь. Толком не успев раздеться после работы, Грейнджер завалилась на любимый диван прямо в юбке, туфлях и любимой блузке. Поэтому она не думая пересекла коридор и подошла ко входу. — Кто там? — Это я. Бодрый голос Джинни невольно заставил Грейнджер улыбнуться. Кажется, она и правда сильно соскучилась. — Привет, дорогая! Поттер налетела на подругу сразу же, как только распахнулась дверь, и крепко сжала её в объятьях. Но такой хитрый манёвр Джинни всё равно не укрыл от неё наличие крафтового пакета, который уже успел довольно подозрительно позвенеть бутылками за спиной Гермионы. — Ты принесла алкоголь? — нравоучительно уточнила Грейнджер, осматривая рыжую с ног до головы. Если и было хоть что-то, кроме полётов на метле и аппарации, что Гермиона искренне ненавидела, так это выпивать с горя. — В прошлый раз наш разговор не задался, и я поняла свою ошибку, — уверенно произнесла Джинни и гордо достала из пакета бутылку вина и виски. — Мы были слишком трезвые.***
— Дафна, я больше не могу. — Тео стукнулся лбом дважды о столешницу, но, кроме боли, не получил ничего в ответ. — Просто дай ей немного времени, представь себя на её месте. Забини аккуратно гладила друга по спине и изредка прерывалась на глубокие вздохи сожаления. — Я не понимаю, почему она мне не верит, — прошептал Нотт, не поднимая головы. — Только не обижайся, — предостерегла она и замедлила плавные движения на его рубашке. — Вы только начали отношения, открылись друг другу, и тут её на всю страну полощут в очередных сплетнях. Кроме того, из твоего рассказа я поняла, что ты не рассказывал ей о Паркинсон. Почему? — Потому что Панси осталась в прошлом, — твёрдо ответил Тео, останавливая на ней угрюмый взгляд. — В настоящем мне не нужен никто. Только она. Я давно такого не чувствовал, Даф. — Теодор сжал переносицу и потерянно помотал головой. — У меня внутри словно варится глинтвейн. Я засыпаю с мыслями о ней и просыпаюсь, а в груди по-прежнему горячо. Мне с ней так тепло, так хорошо, каждое её слово, касание. Я… — Нотт прикрыл глаза и зарылся в пышную шевелюру. — Моя чёртова амортенция — это Гермиона Грейнджер. Этого мало? Дафна снова обречённо вздохнула и по-сестрински положила руку на его плечо. — Попробуй назначить вам встречу тайно или подослать кого-то другого. Кого-то, кого она станет слушать. — Драко. — Имя друга всплыло автоматически, но уже показалось ему отличной идеей. — С ним она точно поговорит.***
— Я всё ещё в шоке, что узнала о твоих новых отношениях через Скитер! — чрезмерно громко воскликнула Джинни, наливая себе ещё вина. Кажется, это был уже третий или четвёртый бокал. Гермиона перестала считать после того, как они переместились с дивана на пол и теперь говорили лишь при свете каминного огня. — Я хотела рассказать вам с Гарри, — неохотно призналась Грейнджер, поворачивая бокал в руках, — но ждала правильного момента. Поттер поджала губы и сделала ещё два крупных глотка, после которых едва смогла спасти себя от падения на ковёр. — Чёрт, становится неудобно, — хихикнула Джинни и безуспешно попыталась поправить концы короткого розового платья в горошек. Вопреки крайне неприятным ожиданиям, их вечер определённо шёл Гермионе на пользу. Она уже не думала о языке Теодора в глотке Паркинсон каждую минуту. Она сейчас в принципе мало о чём могла думать. — С чего ты взяла, что Малфой тебя избегает? Грейнджер отвлеклась от внимательного наблюдения за игрой пламени напротив и повернулась к подруге. — Мерлин, ты же не знаешь. — Гермиона широко улыбнулась, как будто пережитая беседа в Мэноре была для неё весёлым приключением. — Я спросила, что он думал обо мне в школе. — О, дорогая. Не нужно было слушать дальше, чтобы понять, что их предположения о неприязни Драко подтвердились. Джинни пододвинулась к ней ближе и, поставив бокал на пол, приобняла её за плечи. — Не плачь, мужики того не стоят, — почему-то шёпотом проговорила Поттер, хотя они были совсем одни в этой комнате. — Это так больно. Мне казалось, что у нас появился контакт, понимаешь? — Она сглотнула одинокую горькую слезу и сразу же запила её горячительным напитком. — Но Драко опять это сделал. Спрятался в свой грёбаный панцирь. — Может быть, он не хочет снова сделать тебе больно? Гермиона с трудом сдержала истеричный смешок в ответ на реплику Поттер. — Не смеши меня, он всегда хотел сделать мне больно. Большую часть своей жизни Джинни верила в Драко Малфоя. Какая-то часть её души отчаянно хотела, чтобы подруга была счастлива; хотела, чтобы её чувства однажды оказались взаимны. Но каждый раз, натыкаясь на эту горькую правду из уст Грейнджер, она просто теряла ту тонкую нить, которая вела её к положительным чертам высокомерного слизеринца. Поттер поднесла свой бокал к её и стукнула их друг о друга, разнося по комнате пронзительный звон. — За настоящую любовь без боли! После того, как они снова наполнили бокалы, у Грейнджер уже приятно кружилась голова. Облокотившись макушкой о диван, она неожиданно усмехнулась. — Я такая пьяная, Джин, — зачем-то бросила Гермиона. — Теперь мне ещё больше кажется, что это всё чушь. — О чём ты? — Амортенция или нет, Нотт хотел поцеловать её, я уверена. Джинни нахмурилась, наблюдая за профилем Грейнджер, наполовину скрытым в тени. — Почему ты так решила? — Потому что я этого хочу сейчас, — с выдохом призналась она. — Я бы поцеловала сейчас Драко, сто, мать его, процентов… — Ты действительно пьяная, — нравоучительно перебила её Джинни и забрала из её ослабшей руки опасно наклонившийся над полом бокал. — Ты этого не хочешь. — Хочу. Ты не понимаешь, каково это — когда он так близко и так далеко. По правде говоря, иногда он мне роднее собственного отражения в зеркале. — Она занесла руку над головой и вывела ею узор в воздухе, словно действительно представляла перед собой всё, что говорила. — Я знаю, что, когда он злится, между бровями появляется небольшая мимическая морщинка. Знаю, что, когда ему что-то нравится, его серые глаза обязательно блестят. И, Мерлин, это так красиво. Джинни, так красиво. — На секунду прервавшись, она мечтательно закусила губу. — У него такие холодные руки, как воздух в подземелье Хогвартса, и я, чёрт возьми, не могу забыть этот длинный белый шрам, уходящий под пояс его брюк в сумраке кабинета. От него всегда пахнет чем-то острым, опасным, резким, как будто вот-вот — и я задохнусь. Мне кажется, я не могу перестать это чувствовать, оно сильнее меня. Как и Тео не может перестать это чувствовать к Панси. — Не смей сравнивать, — предостерегла её Джинни, уже не на шутку волнуясь за состояние подруги. — Твоя ситуация с Малфоем не имеет ничего общего с историей Нотта и Паркинсон. Это не то же самое. Даже Поттер ей сейчас не верила. Та самая Поттер, которая считала, что Малфой — её судьба; которая, несмотря на их ссоры с ним, всегда говорила, что он именно тот, кто ей нужен. Как она не понимает? — А что, если да? Что, если это действительно то же самое? — Грейнджер нервно зарылась в непослушные кудри, склонив голову. — Что, если он тоже чувствует это болезненное влечение? Что, если он тоже не может его победить? Может, это и есть любовь? Джинни прерывисто вздохнула и прислонила свою голову к её. — Это не любовь, Гермиона. Это болезнь. Из уст Поттер это прозвучало как настоящий приговор. Наверное, завтра она пожалеет о том, что хочет сделать. Но зачем ей завтра, если в нём снова будут мысли о Драко. — Я устала, Джинни, — прошептала Гермиона и повернулась к ней, заглядывая в карие радужки: — Хочу побыть одна. Подруга кивнула и начала медленно подниматься с пола, хватаясь за все ближайшие горизонтальные поверхности, чтобы не упасть. — Только не делай глупостей, Гермиона, — попросила Поттер, наблюдая за ней сверху вниз.***
Малфой никогда не считал, что у него была к чему-то сильная зависимость. Он в принципе предпочитал игнорировать опасность своих пристрастий. Хотелось пить? Он наливал себе полный стакан. Хотелось курить? Он до краёв забивал себе трубку. Хотелось работать, пока не отвалятся ноги и не потянет лечь прямо на пол в кабинете? Он задерживался в Мунго до рассвета и ловил яркие лучи на синяках под глазами. Но всё изменилось, когда Драко внезапно не смог больше кормить эту жадную эмоцию; когда та начала неожиданно избивать его изнутри, просить у него то, что ему никогда не принадлежало, что он просто не мог ей дать. Она начала просить Гермиону Грейнджер. Стоило ему лишь увидеть эту грёбаную газету две недели назад, как он решил, что это знак. Что сейчас, когда Нотт поступил с ней так неподобающе, так ужасно, Малфой может попытаться, может попробовать начать всё заново. Но довольно скоро вмешался голос разума, который очень настырно напомнил ему, как Драко самолично, без какой-либо помощи от других, не один раз делал ей невероятно больно. Салазар, он до сих пор видел глаза Гермионы в тот момент, когда признался ей, что всё время ненавидел её. В них было столько неприкрытой тоски, столько прожитых терзаний, Драко еле заставил себя продолжать сидеть напротив неё и поддерживать подобие нормальной беседы. Как так вышло, что он не заметил? В какой момент её презрительно брошенный в коридорах Хогвартса взгляд начал значить что-то большее? Это всё было неважно. Ведь это, по правде говоря, ничего бы не изменило. Малфой бы не стал смотреть на неё иначе, если бы узнал о её чувствах. Вероятнее всего, он бы испугался такого жуткого интереса маглорождённой к своей персоне; возможно, даже догадался использовать эти знания для своих колкостей и язв. Большое счастье, что его молодая, глупая, потерянная в себе версия осталась в неведении. Но что теперь? Теперь он выбрал прятаться? Как жалкий трус. Наверное, он и правда боялся. Боялся мелких мурашек, которые поползли по спине тогда, когда он увидел в тот вечер её длинные ноги. Боялся ежевики, аромат которой, казалось, не выветривался из его лёгких ещё на протяжении нескольких часов после встречи. Боялся приятного покалывания между пальцев, когда держал украденную у неё сигарету. Боялся слушать ускорившийся ритм сердца — сердца, которое давно не билось так по-настоящему. Это была настолько дикая, неуправляемая реакция, что он просто боялся подорваться после того, как нечаянно наступил на мину. Малфой поставил пустой стакан из-под воды на стол, и остатки его ужина мгновенно исчезли. Он оглядел идеально чистую скатерть и разложенные на ней приборы на шесть персон. Какая ирония. Сейчас у него не было даже одного близкого рядом, кому он мог выговориться. Ему так хотелось обсудить хоть с кем-то то, что он чувствует, но единственный человек, которому Драко всегда доверял подобное, был в самом эпицентре конфликта. Тео, Тео, как же нас угораздило… Драко поднял глаза и медленно обвёл тёмную гостиную взглядом. Ему слишком нравилось ужинать в полумраке, какая-то абсолютно нездоровая привычка. Он так часто зажигал камин и выключал остальное освещение, что уже не мог принимать пищу вечером без этого лунного света на французском сервизе; без тёмных уголков комнаты, не освещённых сумраком; без плавного шевеления пламени вдалеке и окружающей умиротворяющей тишины. Тяжело вздохнув, Малфой уже хотел подняться с места и отправиться в кабинет, как вдруг оранжевый свет сменился насыщенным изумрудным и из него вышла та, кто на самом деле его не покидала. Грейнджер моргнула, нелепо покачиваясь на длинных шпильках, и тут же инстинктивно ухватилась за балясину на каминной арке. По всей видимости, ей было очень сложно устоять на месте, потому что её рука ни на секунду не отпускала опору, пока Гермиона внимательно сканировала помещение. Драко буквально замер, наблюдая за ней по меньшей мере как за приведением. — Малфой, — достаточно бодро произнесла она, когда её глаза наконец остановились на нём. Гордо оторвавшись от камина, Грейнджер начала приближаться, но её походка совсем не отличалась грациозностью. Он еле сдержался, чтобы не кинуться к ней на помощь, когда её корпус очередной раз опасливо склонился набок. Но вопреки опасениям, Гермиона смогла удержать равновесие и, казалось, действительно всё контролировала. Или просто хорошо делала вид. — Грейнджер, — поприветствовал Драко, не отрывая от неё своих туманных глаз. Она пыталась сфокусировать зрение на его лице, но, учитывая количество алкоголя в крови и темноту помещения, не получалось присмотреться хоть к чему-то, помимо блеска его зрачков и подсвеченных в свете луны блондинистых волос. Ему с трудом в это верилось, но, по всем признакам, вечно правильная Гермиона и впрямь была пьяна. Она выглядела совершенно не так, как обычно, не так собранно и профессионально. Волосы беспорядочно свисали с плеч, кудри превратились в пышное облако, а в этих карих глазах, которые снились ему несколько ночей подряд, не осталось ничего, кроме тёмного, вязкого шоколада. Малфой мог поспорить, что он был распутно горьким на вкус. — Ты пьяна, Грейнджер, — Драко констатировал этот факт так настойчиво, как будто без него она не смогла бы это осознать. — Не представляешь, как давно. Чёрт. Гермиона была к нему так безжалостна, даже не пытаясь скрыть свой явный интерес, пока машинально скользила взглядом по его скулам, плечам и груди. Драко пришлось сглотнуть от этого несвойственного ей голода, когда её пальчики коснулись стола и продолжили свой путь, выводя аккуратные томные линии по узору на дереве в несчастном метре от его руки. — Зачем ты пришла? — Хотела у тебя кое-что спросить. Грейнджер ответила довольно тихо, но достаточно серьёзно, отчего он невольно занервничал. Это было непривычно и немного неприятно: Драко очень не любил быть застигнутым врасплох, когда не контролировал ситуацию, но с ней, пожалуй, был готов пойти на риски. — Что именно? — Почему ты меня избегаешь? — Она специально пристально посмотрела на него в этот момент и слегка нахмурилась. — Только честно. — Я не избегаю… — Ложь, — сразу же перебила его она. — Скажи мне, статья про Нотта и Паркинсон в «Пророке» — это правда? Гермиона старалась не показывать ни жалости, ни сожаления, но внутри было так неспокойно, что она уже с трудом сдерживала эмоции. — Не всё там правда, — уклончиво ответил Малфой, задумчиво стуча пальцами по столешнице. — Они действительно встречались, Тео её любил. Наверное, сильнее, чем она его. Это всегда выглядело… — Драко замолчал, подбирая нужное слово, — несправедливо. — Несправедливо, — повторила Грейнджер, пробуя определение на вкус. Это было очень похоже на то, что Гермиона долго и уверенно принимала за любовь. Несправедливость, тайное влечение, болезненное желание. Всё это, казалось, и определяло то, что она чувствует; то, чем так давно дышит. Пожалуй, когда-то она ещё могла не соглашаться, считать, что любовь — это исключительное счастье, но если история Теодора и Панси — правда, то Грейнджер ошибалась. Она медленно обогнула обеденный стол, направляясь к Малфою и в полной мере не осознавая, что именно намерена сделать. Драко поднялся со своего места ей навстречу, но не застенчиво, а скорее величаво и сдержанно, как будто собирался прямо сейчас дипломатично пожать ей руку. — Такой длинный стол, — произнесла Гермиона первое, что пришло в голову. — Прошлый был темнее и немного длиннее, — зачем-то пояснил Малфой. — Не такой гладкий. Она понимающе кивнула, словно очень много смыслила в долбаных столах. — Мы пообещали не врать друг другу, — напомнила Грейнджер, остановившись слишком близко к его вздымающейся груди. — В Мунго уже закончилась проверка, не так ли? Драко чувствовал себя будто глубоко опущенным под воду, без какого-либо кислорода, в тотальной тишине и пустоте. Он задыхался её духами, пока смотрел на неё. Такую настоящую. Такую жаждущую. Жаждущего именно его. И это было так очевидно. — Закончилась, — прошептал Малфой. Она не двигалась, просто смотрела на него, пока в её радужках плясали черти. Что она творила с ним? — Где Скорпиус? Даже этот нелепый вопрос не привёл его в чувства. Гермиона пыталась определить наличие свидетелей. Свидетелей чего? Салазар, она делала всё только хуже. — У Забини. Он проводит там выходные. Между ними осталась лишь темнота и эта странная энергия. Она была вязкой, тягучей, больше похожей на цветочный мёд, который он добавляет в чай вместо сахара; он погряз в этой сладкой пучине целиком, по самую макушку, и вряд ли смог бы выбраться без сторонней помощи. Если Грейнджер ему действительно безразлична, почему только с ней он ощущал всю силу гравитации. Песня: Hex on Me — Ziggy Sullivin. — Драко, я… Она замялась, прикусив свои тонкие губы, и он сорвался. Малфой вообще никогда не славился уравновешенностью. Он грубо притянул её к себе за талию, так резко, что из лёгких обоих начисто выбило весь оставшийся кислород. Пускай. Так проще задохнуться. Внимательно изучая её лицо, он судорожно искал в ней ответы, искал протест, но продолжал видеть в этих тёмных зрачках лишь открытый безграничный космос. — Останови меня, — попросил Драко так, как будто правда хотел этого, как будто это было жизненно необходимо. — Никогда. В следующую секунду он накрыл её грубым, властным поцелуем, пробуя на вкус то самое вино и невыносимо сочную ежевику. Его тело било дрожью от резкой перемены происходящего. Всё менялось так быстро: движение её рук на его плечах, его касания по спине, едва прикрытой тонкой блузкой. Но хотелось ещё — хотелось услышать от неё доказательства, что он ей правда нужен, что это не просто пьяная выходка. С каких пор он стал таким эгоистом? От поцелуя в голове, словно жидкий металл, начинали плавиться нейроны. Она больше не пыталась анализировать ничего вокруг, просто перестала видеть в этом хоть какой-то смысл. Ей нужно было лишь прочувствовать, осознать в полной мере, что это тот самый поцелуй, о котором она грезила подростком ночами напролёт; о котором мечтала столько времени, что даже не помнила, когда посмела задуматься об этом впервые. Малфой снова и снова вонзался в её губы, жадно раздвигая их своим языком. Это было горячо, грязно, совсем не так, как бывает в сказках. Он словно пытался её убить. Драко целовался так, как будто хотел уничтожить, как будто порабощал каждую клетку её души. Он постоянно кусал губы, проникая глубже и глубже, пока она наконец не перестала сдерживаться и не застонала от переизбытка чувств. Её с головой захлестнуло адреналином и вопиющей неправильностью того, что она делает. Как будто их пытались стыковать одинаковыми полюсами, привязав заранее друг к другу тугим жгутом. В воздухе было душно, жарко; здесь пахло лишь им, этим горьким парфюмом и сумасшествием. Её стон прозвучал немного глухо, оставаясь только на его губах. Только для него. Схватив Драко за волосы, она напрочь испортила его идеальную укладку. Неужели. Гермиона почему-то испытала от этого практически варварское наслаждения, осознавая, как часто мечтала о них, таких шелковистых и почему-то до ужаса желанных. Малфой не мог знать про эту секретную точку на её коже, но, кажется, знал, потому что в ответ схватился правой рукой за шею, надавливая чуть ниже челюсти. Ноги моментально подкосило, и он ещё грубее обхватил её, чтобы не дать упасть. Его язык входил так резко и так глубоко, то и дело задевая нёбо, что у неё непроизвольно вырывались гортанные стоны. Она собиралась начать бороться с ним за первенство, но он сжал её кудрявые волосы на затылке, подталкивая бёдрами к столешнице. Возбуждение распространялось по телу быстро, точечно, словно жутко опасная лихорадка. Каждый участок кожи покрывался мурашками, умолял о большем, нуждался в его прикосновениях. Драко точно не догадывался, какую власть сейчас имеет над ней. Она бы сделала всё, всё что угодно, чтобы это не заканчивалось. Гермиона вся тонула в колючих, как страх, ощущениях, пока его пальцы забирались под блузку и прожигали её насквозь. — Ты такая горячая, — произнёс он, неохотно отстраняясь от её припухших от поцелуя губ, и опустился на шею, оставляя там болезненный укус. Она застонала, откидывая голову и невольно наблюдая за тёмными тенями на потолке, когда он зализывал отметины своей грубости. Малфой словно не мог ею насладиться и каждый раз кусал ещё необузданнее, планомерно двигаясь к её ключице. — Сильнее, прошу. — Гермиона даже не осознала, что произнесла это вслух, пока не опустила голову и не увидела его мраморные глаза напротив. Они смотрели прямо на неё, хитро изучали, были чересчур откровенными. Он тут же подхватил её своими сильными руками и помог разместиться на столе. Тонкая ткань юбки немного задралась, не оставляя барьера, и она смогла почувствовать волнующий контраст её горячей кожи с холодным деревом. Кажется, Драко не соврал ей. Она вся горела. Малфой толкнул её на спину и развёл ноги, забрасывая края юбки на живот. Она выглядела намного сногсшибательнее, чем в самых красочных фантазиях. Просто идеальная с влажным насквозь бельём и неприкрытым возбуждением в глазах. Либо он опьянел так от остатков вина на её губах, либо она умудрилась довести его до невменяемого состояния без какого-либо алкоголя. Драко застонал от её распутного вида, выводя руками известный ему одному маршрут. Её кожа, подобно шёлку, струилась под его рукой. Малфой водил ею по внутренней стороне бедра, каждый раз ненадолго останавливаясь всё ближе к той самой точке, где Грейнджер нуждалась в нём больше всего. Когда он задержал ладонь в считаных сантиметрах от её трусиков, она обнаружила, что уже натурально задыхается от его движений. Гермиона жадно хватала воздух, пока он в ответ бесцеремонно сжимал её кожу, оставляя на ней свои следы. — Грейнджер, твои ноги сводят меня с ума. Его слова, сказанные с томным выдохом, были страшнее яда. Если бы она могла, то запомнила бы всё: каждый звук, произнесённый его вкрадчивым шёпотом; каждый блеск в его серых бездонных глазах; каждый подрагивающий от напряжения мускул на его прессе — и потом травила себя этим бесконечно. Она закусила губу, наблюдая за ним из-под полуопущенных век, стараясь не терять контакт. — Я хочу тебя, пожалуйста, — попросила Гермиона и инстинктивно дёрнула бёдрами. — Ты такая красивая, — прошептал Драко и оторвал руку от её бедра, чтобы медленно расстегнуть свою рубашку. — Я боюсь, что ты пожалеешь. Гермиона опасалась, что он озвучит её страхи вслух, но будь она проклята, если остановит его сейчас, когда он наконец-то открылся и готов на всё с ней и для неё. Зачем думать о каких-то сожалениях, когда ими уже окутана вся её жизнь? — Мне всё равно, Малфой. — Она дёрнула блузку за края, агрессивно вырывая пуговицы из петель. — Я правда хочу этого. Получив разрешение, он оказался между её широко раздвинутых ног вплотную к её разгорячённой коже. Ей так нравились его косые мышцы на животе, что она невольно засмотрелась, уткнувшись лбом в его правое плечо. Там был тот самый шрам, который так плотно отпечатался в памяти, и Гермиона еле сдержала стон от фантазии, как она проводит по нему языком. Девушка властно притянула Драко за ремень, высовывая его из петель, но не осмеливаясь посмотреть в глаза. Когда с одеждой было покончено, она медленно провела рукой по всем его белым отметинам от Сектумсемпры, запоминая в точности каждую, и напоследок остановилась на длинном шраме, поглаживая его подушечками пальцев и уводя руку ниже, прямо под его боксеры. Малфой тяжело выдохнул через нос, когда её маленькая бледная рука скрылась под чёрной тканью белья. У него не осталось сил на сопротивление, когда она стремительно взяла в ладонь член и сделала несколько поступательных движений. Это были, мать его, искры. Он мог поклясться, что они вылетели из его глаз, когда он зарычал, откидывая голову. — Достаточно, — прохрипел Драко, вытягивая её ловкую руку и захватывая вторую, чтобы завести их ей за голову. Внизу живота скручивалась тугая спираль, пока его длинные пальцы медленно двигались от коленной чашечки в сторону её промокших трусиков. Малфой накрыл пульсирующий бугорок слишком неожиданно, и она закусила губу, сдерживая волну тока, выстрелившую в позвоночник. Затем он коснулся ещё и ещё, напоминая ей о грехах, которые остались с ней за шторкой её кровати в общежитии Гриффиндора. — Драко. — Его имя слетело с протяжным стоном, когда он отодвинул её белье в сторону. — Ты такая мокрая для меня. Он любовался тем, как её кожа блестит от влаги в свете луны, и из последних сил заставлял себя не спешить. Малфой желал убедиться, что она всё еще этого хочет, что желание в один момент не выветрится вместе с алкоголем из её крови. Его пальцы коснулись клитора и сделали несколько круговых движений, от которых она обречённо выгнула спину. — Малфой, пожалуйста. — Гермиона нашла в себе крупицы выдержки и осмелилась посмотреть на него. Со свисающей на лоб чёлкой, подрагивающими мышцами пресса и огромным, выпирающим из белья членом он казался ей сном, абсолютно нереальным. Её мучили отголоски жгучей боли от осознания, что это она — причина его возбуждения, это она сделала его таким. Пока Грейнджер жадно наблюдала за Малфоем, он двигался рукой ниже, дразня её прямо на входе. Ей было так сложно отвести глаза, когда он медленно ввёл два пальца внутрь, страстно прикусив нижнюю губу. — Чёрт, — закричала Гермиона и дёрнулась в сторону его руки. — Я не могу. Боже. — Смотри на меня. — Малфой облокотился на левый локоть возле её груди и оставил на губах короткий поцелуй. — Двигайся. Она сначала не поверила в то, что услышала, но его пальцы внутри, погружённые лишь наполовину, действительно остановились. Грейнджер начала плавные движения бёдрами, чтобы вернуть это восхитительное трение о его грубые подушечки пальцев. Это было помутнение, что-то насколько распутное, что она не отдавала себе отчёт, когда начала выкручивать собственные напряжённые соски. Ей нужен был только он и его похотливый взгляд. Ничего больше. — Вот так, молодец, — хвалил Драко, опуская лицо к её груди. Гермиона отняла руку, и мужчина сразу же втянул правый сосок в рот, посасывая, пока она двигалась в каком-то совершенно хаотичном ритме навстречу его руке. Стоны срывались так часто, что Грейнджер потеряла им счёт, но каждый раз подмечала, как он ухмыляется. Она чувствовала, что уже слишком близко к оргазму, когда спина снова выгнулась, а ноги инстинктивно подтолкнули Драко ближе. — Остановись, — приказал Малфой и моментально вытащил пальцы из её глубины. Она не удержала протестного вздоха и инстинктивно дёрнулась, теряя такое необходимое давление. — Пожалуйста. Вместо ответа Драко медленно облизал свои пальцы и подвинул её к себе, спуская натянутые боксеры. — В любой момент ты можешь это прекратить, — предупредил Малфой, как будто это не она сейчас дрожала под ним от перевозбуждения. — Не сдерживайся. Услышав это, мужчина зарычал — она абсолютно точно не понимала, о чём его просит. Он осторожно взял член и начал погружаться, слегка приподнимая её за широкие бёдра другой рукой, пока мир вокруг сужался до ощущения её горячего дыхания на кадыке. Гермиона была по-настоящему восхитительна с закатывающимися глазами и раскиданными в сторону кудрями, но тепло у неё внутри было уже полнейшим безумием. — Блядь, — выругался Драко, сжимая челюсти, — какого чёрта ты такая узкая. Бледная кожа под его руками искрилась от пота и возбуждения. Мужчина толкнулся на глубине, задевая особенную точку внутри, и Грейнджер моментально вскрикнула, нетерпеливо вскидывая бёдра. Ненасытная ведьма. Испарина на его лбу была дьявольски очаровательна. Ей хотелось, чтобы он взял её так грубо, как только хотел. Гермиона протяжно застонала лишь об одной мысли о том, как Драко теряет голову и вдалбливается в неё, позабыв обо всём, отпуская себя полностью. Он не мог не заметить, какими большими стали её зрачки, почти полностью вытеснившие карюю радужку, и осторожно покрутил бёдрами, словно пытался подготовить её. — Как ты хочешь? — с трудом проговорил Малфой, постоянно отвлекаясь на плотное сжатие её мышц вокруг члена. — Грубо, — пробормотала она, в ожидании закусив губу. Драко отрывисто выдохнул, и она, машинально схватившись за его спину, провела ногтями по его горячей бледной пояснице. Толчок. Затем ещё один, более резкий и хаотичный. Он застонал, всматриваясь в румянец на её щеках, и начал плавно входить, набирая скорость. Это было слишком хорошо. Просто феерично. Где-то глубоко в душе Грейнджер допускала мысль о том, что может в нём разочароваться, но он так сильно растягивал её внутри, смешивая боль и наслаждение в один убийственный коктейль, что она просто не могла думать о чём-то, кроме желания выпить его до дна. Так сладко. Господи. Так… — Драко, да. — Гермиона инстинктивно водила руками по всей его широкой спине, пока его чёлка плавно покачивалась перед глазами в такт его скользким движениям. — Сильнее, пожалуйста. Сначала она посчитала, что ей послышалось, но довольно скоро звук битого стекла слева повторился. Из любопытства Грейнджер быстро оглянулась, и то, что она увидела, было самым сексуальным зрелищем в её жизни. От жёстких движений Малфоя стол под ними ходил ходуном, и с него уже попадала большая часть дорогого французского сервиза. Где-то не хватало тарелок, и практически все стеклянные стаканы отсутствовали, потому что стояли слишком близко к краю. Гермиона вскрикнула, когда Драко нежно облизнул левый сосок и подул на него, разнося по коже новую волну мурашек. Её небольшие груди подпрыгивали в такт его безжалостным ударам, а она продолжала кричать на пике наслаждения. — Да, ещё, — сорвался с губ писк, когда мужчина дерзко ухмыльнулся и, вытащив член почти полностью, вонзился до упора. Резко выдохнув, он почувствовал, как Гермиона снова проходится ногтями по его спине, на этот раз однозначно раздирая кожу в кровь. — Салазар, какая ты сексуальная, — с тяжёлым хрипом произнёс Малфой, заставляя ещё сильнее сжимать его внутри. — Я сейчас кончу, Драко. Она не узнавала собственный голос, который стал таким высоким, что просто мог нечаянно оглушить его. Он продолжил вбиваться в неё, пока боль отдавала бесконечными импульсами внизу живота, подкармливая ненасытное желание. — Кончай, Гермиона, — тихо скомандовал Малфой, ни на секунду не сбавляя сумасшедший темп. Её трясло, как при чёртовой турбулентности, в то время как он откровенно продолжал трахать её с низким рычанием всё сильнее и жёстче. Прежде чем отпустить себя, она почувствовала распространяющийся по всему телу жар. Почувствовала, как кровь натурально закипает в жилах; как сильно она прижимает его к себе; каким горьким стал его аромат, заполнявший лёгкие по самое горло. Драко толкнулся ещё несколько раз и прервал её гортанный стон поцелуем, наслаждаясь, как всё внутри сгорает в запретном удовольствии. Они пролежали на столе совсем недолго, прислушиваясь к сбитому, короткому дыханию друг друга, прежде чем направились в сторону диванов. Рядом с ней он снова чувствовал себя подростком, готовым в любую секунду, стоило ей лишь подмигнуть ему, стоя в метре на тонких шпильках абсолютно голой. — Не смотри на меня так, — предупредил Малфой, скидывая с плеч рубашку и бросая её в сторону битой посуды. — А то что? — дерзко уточнила Гермиона и вдруг качнулась на месте, внезапно теряя равновесие. На этот раз Драко оказался рядом вовремя и обнял её, удерживая строго вертикально. Пару секунд он молча смотрел на неё в свете оранжевого свечения от огня неподалёку, а затем, не удержавшись, прильнул к губам. Довольно быстро Грейнджер оказалась прижатой голой грудью к спинке дивана, пока он снова брал её, на этот раз сзади, неустанно хлопая ладонью по ягодицам. Она слышала шлепки их тел и чувствовала запах кожи от мебели, который смешивался с его духами, идеально их дополняя. Она извивалась над ним и на ковре, когда они упали туда, после второго раунда. Скакала на нём, словно одержимая, сверкая своими сапфировыми серьгами и срывая голос, как полагается самой правильной героине волшебной Британии. После чего он резко перевернул их и, оказавшись сверху, медленно подводил их обоих к самому краю Вселенной. Снова и снова. Этой ночью они так и не сомкнули глаз.