***
В мире не было ничего больнее правды и теплее иллюзий. Пока у тебя есть мечты, надежды, какие-то яркие образы в голове, которые должны вот-вот обрести смысл, ты чувствуешь себя живым и наполненным. В реальности же столько боли, столько страданий, что даже самые пугающие ночные кошмары порой кажутся карикатурными и смешными. Малфой сам загнал себя сюда. В ловушку, в лабиринт имени Гермионы Грейнджер, где каждый поворот заканчивался тупиком, а каждый новый шаг отдавал болью в мышцах. Он как никогда осознал, как сильно в своё время привязался к алкоголю. В тяжёлые периоды Драко нещадно глушил боль любимым виски, и теперь оторванность новых взглядов от старых желаний ощущалась пропастью шириной в километр. Как ни прыгай, разобьёшься. Вместо гранёного стакана с янтарной жидкостью у него, как подобает настоящему чокнутому, была баночка с лекарствами, по иронии подаренная ему той, что стала для него антонимом спокойствия. Невесомая, совсем неприметная, вечно гремящая упаковка лежала в кармане его халата на случай непредвиденных обстоятельств. Грейнджер хотела, чтобы он пил по одной таблетке в день, но Малфой всё чаще увеличивал дозу, когда эти самые «непредвиденные обстоятельства» скапливались в таком количестве, что пробивали потолок всякого терпения. Ему не за что было себя винить. При нынешнем положении дел он мог бы сойти чуть ли не за героя только потому, что не спятил. Единственное, что грело душу, — это долгожданная гармония, которую он нашёл в общении с сыном. Их отношения наконец-то налаживались, и вчера они со Скорпиусом впервые провели целый вечер у Чёрного озера. Драко нужно было отвлечься после морально тяжёлых дней и мыслей о кудрявой гриве волос, которая явно не пропускала в голову Грейнджер достаточное количество кислорода, а Скорпиус как раз удачно предложил прогуляться, потому что общество Тириона ему окончательно наскучило. Они сидели на холодных камнях под иллюзорно чистым небом. Вода почти бесшумно омывала берег, и здесь действительно ощущалось некое подобие умиротворения. В такие моменты — в моменты, когда время на мгновение останавливается, давая передышку, — только взрослые, побитые жизнью люди чувствуют неподдельную тоску. Затишье бывает только перед бурей, самые запоминающиеся объятия всегда последние. Эта была даже не истина. Практически молитва, которую следовало изредка повторять самому себе, чтобы ненароком не свихнуться, когда ад пробудится вновь. А он точно пробудится.***
— Малфой такой придурок! — внезапно воскликнула Сьюзен, сползая с его мокрого накачанного тела. — Что, прости?! Тео застыл в смятении. Он действительно услышал имя своего лучшего друга сразу после потрясающего секса? — Малфой, — слегка запыхавшись, повторила она, — он меня изводит. Мне страшно приходить на работу. Я боюсь, что он опять что-нибудь выкинет. — Нет, — произнёс Нотт и приподнялся на локте, чтобы лучше видеть лицо Боунс. — Почему ты вспомнила о нём сейчас? Сьюзен словно почувствовала неладное в тоне любовника и тут же попыталась оправдаться: — Я не знаю… Я просто… Это имеет значение? — Да! — рявкнул Тео, но, увидев её напуганные глаза, смягчился: — То есть нет. Ты… Он тяжело выдохнул, сжимая и разжимая кулак на одеяле. — Я не хочу говорить о нём, — тихо признался Нотт. — Это из-за Грейнджер? Вопрос был слишком прямым и неожиданным, Тео не помогла даже фирменная пауза с поправлением волос, чтобы придумать достойный ответ. — При чём тут Грейнджер? — Не пойми меня неправильно, но, — теперь была очередь Боунс поджать губу и замяться, — между вами тремя какая-то странная энергетика. — Энергетика? — он повторил за ней, как последний придурок, просто потому, что в голове было предательски пусто. — Да. Когда я общалась с вами в купе, я почувствовала её, — попыталась объяснить Сьюзен. — Ощущения такие, будто сидишь на пороховой бочке с горящей спичкой в руке. Сердце настойчиво пробивало грудную клетку, чуть ли не дробя кости изнутри, но Тео был намерен играть до конца: — О чём ты говоришь? — Ты спал с ней? Нотт явно ошибся насчёт болтливой пуффендуйки — простушка Боунс оказалась гораздо более тёмной лошадкой, чем он предполагал. — Нет. — Тео гордился тем, что ему даже не пришлось врать. — А Малфой? — К чему это? — Он сел поудобнее, чтобы быть повыше к деревянному изголовью. — Значит, да, — вслух отметила Сьюзен. — Тогда всё ясно. Эта фирменная женская черта обижаться до выяснения обстоятельств раздражала сильнее грубой породы дерева под лопатками. — Что тебе ясно? — Это неважно. Важно, что ты со мной. Это плохо. Очень-очень плохо. То, как сейчас с ним говорила Боунс и к каким выводам она пришла, было просто недопустимо. Ему не хотелось обижать её, расстраивать, как-либо причинять ей боль. Тео искренне хотел оставить подобную жизнь в прошлом, но судьба уже раздала карты, и он опять остался без козырей.***
Гермиона слушала Макгонагалл вполуха. Вероятно, ей бы хотелось запомнить мудрые слова любимого профессора, но в голове после беспокойной ночи был лишь сплошной вакуум. Она ворочалась всю ночь, поочередно оставляя мокрые дорожки слёз на разных сторонах подушки, и даже не могла вспомнить, спала ли она вообще. Больше всего на свете Грейнджер не любила сдаваться, подчиняться слабости — любой: физической или эмоциональной, — но сейчас с трудом удерживала каменное выражение лица, ведь последние силы ушли на то, чтобы подняться с кровати. — Я договорилась с мистером Поттером. Школа и близлежащая территория будут под защитой Аврората. Строгие пропуски, ночной патруль — всё по высшему стандарту, — донеслись слова Минервы через пелену собственных тревожных мыслей. Макгонагалл продолжила говорить, а Гермиона ещё сильнее прижалась к спинке массивного кожаного кресла. В этой школе, тем более в этом кабинете, она должна была чувствовать себя защищённой, но ей казалось, что она обнажена, подобно электрическому проводу, который извивался на полу от перенапряжения. Никто не мог ей помочь, не обжёгшись. — Весь день авроры будут заявляться на уроки и проверять палочки. Мы быстро выявим недоброжелателей. Почему-то именно эта фраза заставила Грейнджер впервые за разговор поднять на Минерву взгляд. Палочки. Вчера до того, как Гарри огорошил её информацией касательно желания Флинта её прикончить, она не задумалась должным образом о порядке действий служителей закона. По их плану список заклинаний, который был выпущен из древка студента Слизерина в момент нападения, играл решающую роль для следствия. А что, если злоумышленники использовали палочку, принадлежающую другому ученику или вообще купленную на чёрном рынке? — Дороти пожелала продолжить обучение, но я настояла на том, чтобы она заходила к вам в кабинет в любое время, если ей понадобится помощь. Гермиона кивнула, хотя морально не была готова к проведению терапии. Она бы и сама сейчас с удовольствием записалась к специалисту. — Волшебники, которые сделали это с ней, мучили её вполсилы, но это всё равно является тяжким преступлением. Проверенные люди из министерства уверили меня, что главаря группировки после поимки будет ждать поцелуй дементора. Безусловно. Макгонагалл говорила ей очевидные вещи, и Грейнджер даже догадывалась для чего. Директор, конечно же, уже знала об опасности, нависшей над бывшей ученицей, и старалась издалека намекнуть на то, что всё было под контролем. Контроль. Они с Тео оказались правы насчёт заклинания. Несмотря на то, что Круциатус крайне тяжело контролировать, эти ублюдки справились. Кто бы ни мучил Льюз, он явно обладал впечатляющей магической силой и точно имел опыт в подобных пытках. Заклинание, сотканное из чистейшей ярости, поглощало не только жертву, но и мучителя. Они становились единым, прокажённым страданиями целым: один отдавал тёмную энергию, а другой, не в силах сопротивляться, поглощал её без остатка. Тогда почему Дороти всё прекрасно помнила? Их голоса; даже тот факт, что ученик Слизерина обращался к своему подельнику как к отцу. Разве такой могущественный волшебник не мог воспользоваться обычным Обливиэйтом и подчистить за собой следы? Что-то было не так. В всплесках магии у Скорпиуса, взрыве в Косом переулке, нападении на Льюз. Если за всем стоял один человек, тогда где последовательность? — Гермиона. — Макгонагалл смотрела на неё в упор и, вероятно, произнесла её имя не в первый раз, потому что в глубине глаз директора Грейнджер заметила неподдельное отчаяние. — Простите, — тихо извинилась она и поднялась с места. — Я думаю, мне пора идти. — Конечно. Минерва осторожно улыбнулась, чтобы не показаться навязчивой, и Гермиона мысленно поблагодарила её за как никогда уместную сдержанность.***
Он любил её, осыпал подарками и делал счастливой. Всё было именно так, если верить записям, но Дафна упорно не хотела этого замечать. Пускай связь сестры с этим анонимом была порочная, запретная и абсолютно недопустимая, но скрыть подобное в их мире представлялось практически невозможным. Волшебники состояли в очень тесном и очень болтливом сообществе. Каждый ненароком следил за чужой жизнью, чтобы потом с особым энтузиазмом перемывать друг другу косточки. Забини и сама любила заниматься подобным — поэтому и выписывала «Пророк», поэтому и мучила бедного Нотта свежими сплетнями, хотел он того или нет. Но как же тогда при своей известности и узнаваемой внешности измена Тори оставалась незамеченной? Первое, что пришло в голову, — это плащ-невидимка, но вообразить взрослую девушку на каблуках в роскошном платье, а именно в таком виде Дафна однажды её застукала, крадущуюся под коротким клочком ткани, у неё не получалось. Да и к тому же такие вещицы не поступали в официальную продажу, а Астория никогда бы не стала соваться в опасные закутки волшебных улиц, точно не после травмирующего прошлого. Второе, не самое очевидное, — свидание в мире маглов. Это бы скрыло любовников от любопытных глаз, но недостаточно хорошо, ведь после войны волшебники довольно активно изучали малознакомый мир и баловали себя как изысками местной кухни, так и удивительными развлечениями вроде поездок на такси. Тогда кафе, рестораны, театры и другие публичные места отпадали. Дафна до последнего отказывалась верить, что сестра опустилась до гнусных свиданий в отеле, но другого объяснения она просто не нашла. К счастью, в Лондоне было всего несколько гостиниц, которые честолюбивая Астория считала «приемлемыми», и за последний час Забини обошла уже два места из трёх. Последним в её списке был роскошный отель «Плаза» в центре, где с недавних пор останавливались не только богатые маглы, но и зажиточные волшебники. Тори так любила это место за превосходный спа и вкусную кухню, что однажды притащила сюда сестру на импровизированный девичник. Главный холл выглядел точно так же, как Дафна помнила. Мраморный, начищенный до блеска пол под ногами, большая восьмиярусная хрустальная люстра над головой и стойка ресепшена, которая растянулась вдоль стены на десяток метров. Здесь всё кричало об обеспеченности постояльцев. — Добрый день! Я могу вам помочь? Она едва успела прикоснуться к холодной каменной столешнице, когда к ней с лучезарной улыбкой направился один из работников. — Добрый день! Да, вы могли бы. — Забини заставила себя сдержать нервный порыв, который включал в себя чуть ли не слёзную истерику и начала действовать строго по заранее обдуманному плану. — Наверное, к вам никто не обращался с такой проблемой, но вопрос крайне деликатного характера. — Всё что угодно для наших гостей, — тут же успокоил её мужчина. На самом деле он действительно внушал доверие. Гладкая щетина и светло-голубые глаза притягивали внимание даже глубоко замужней женщины. — Примерно полтора года назад я часто останавливалась у вас, и в один из этих визитов со мной был гость. Дафна невинно захлопала ресницами, но внимательного администратора, казалось, невозможно было смутить, и он снова добродушно кивнул. — Со мной никогда такого не случалось, но, вы понимаете, страсть, чувства. — Она обречённо вздохнула. — Обстоятельства изменились, а я даже не знаю его имени. — Всё в порядке. — Мужчина отстранился, чтобы получше видеть экран компьютера. — Ваше имя? — Астория Малфой, — на одном дыхании произнесла Забини. Когда-то их поразительное сходство с сестрой раздражало, ведь родственники считали своим долгом напоминать об этом на каждом торжестве. С годами Астория обогнала Дафну в росте и стала наносить гораздо больше косметики, но невооружённым взглядом, тем более по фотографии в паспорте, никто бы не смог отличить двух сестёр друг от друга. — Да, всё верно, — успокоил её ускорившийся пульс администратор, — Вы часто останавливались у нас весной прошлого года. Бронь люкса каждую неделю. — Мой любимый номер, вид на площадь потрясающий. — Дафна никогда не забудет этот вид и окно в пол в ванной, после того как провела в обнимку с унитазом несколько часов. Пятый коктейль был явно лишним, но Тори настаивала. — Тут вписано имя сопровождающего. — Она постаралась не подпрыгнуть от радости и выжидающе склонила голову. — Можно ваш паспорт? Перестраховка. Забини рассчитывала на это и прихватила магловский паспорт сестры. — Держите. У работников было не заведено сомневаться в личности таких уважаемых гостей, поэтому он взглянул на документ лишь украдкой. — Отлично, миссис Малфой. — Мужчина положил паспорт на стойку. — Вашего сопровождающего звали Маркус Флинт, нужно выписать его номер телефона? Дафна не заметила, как приоткрыла от шока рот; она захлопнула его только тогда, когда администратор отвлёкся от монитора. Кажется, она молчала слишком долго. — Да, спасибо. — Голова закружилась, и Забини незаметно облокотилась о каменную опору, чтобы удержать себя на ногах. Не может быть.***
Вытянув ноги, Грейнджер без энтузиазма рассматривала потёки на окнах. Где-то час назад ясное небо заволокло густыми тучами и разразился оглушающий гром. Замок накрыло самым настоящим осенним ливнем. Стекло запотело от разницы температур, и изредка капли били по нему особенно сильно, привлекая внимание. Она сидела в своём кабинете на случай прихода Дороти, но, по правде говоря, Гермиона не покинула бы его в любом случае, потому что у неё попросту не было никакого желания с кем-то видеться. Её лицо, измученное, с синяками под глазами, навлекло бы ненужные сопереживания и попытки помочь. Бесполезные, ведь лучше всего сейчас Грейнджер прислушивалась к тишине. Стук. Совсем незаметный. Затем ещё один чуть более сильный. Это не случайность. — Войдите! Её первая за день гостья застенчиво прошла внутрь, прикрыв за собой дверь. — Мисс Грейнджер. — Девушка осторожно заправила прядь за ухо. Моника Стоун. Гермиона сразу узнала её. Кудрявые волосы, карие глаза. Местами они были похожи пугающе сильно. — Проходите. — Грейнджер придвинулась к рабочему столу. — Как у вас дела? — Мне знакомы психотерапевты, — сразу же обозначила Моника. — Я… — Магла, — закончила за неё Гермиона, — как и я. А ещё у вас поразительные успехи в учёбе. Стоун залилась румянцем и поджала губу. — Я просто учусь, — стеснительно прокомментировала девушка. — Верно, — улыбнулась Грейнджер, вспоминая свою реакцию на похвалу в прошлом. — Вам нужна помощь? — Не то чтобы. — Моника сглотнула и, по-видимому, почти вырвала от напряжения пуговицу на рукаве. — Скорее совет. — Что ж, вы пришли в правильное место. — Гермиона не давила на студентку и старалась больше наблюдать, чем говорить. — Я думаю, мой вопрос будет слегка неуместным. Стоун удалось её заинтересовать, но Грейнджер продолжила сидеть молча, давая ей возможность выговориться. — Врачебная тайна распространяется на родственников? От такого прямого вопроса Гермиона едва не прыснула со смеху. Учитывая её недоотношения с Малфоем и лечение Скорпиуса, о котором не узнал только ленивый, она и врачебная тайна существовали на разных планетах. — Конечно, — вопреки внутренним сомнениям, заверила Гермиона, — твоя тайна останется в этих стенах. Стоун кивнула и обратила взгляд к потолку. — Со мной что-то происходит. Я всегда могу дать всему объяснение, но это… — Моника стушевалась, но следом уверенно посмотрела на Грейнджер, — это чувства, и я не могу их контролировать. В сердце кольнуло от признания и огня искренности, который зажёгся в карих глазах напротив. Она видела этот взгляд раньше. Двадцать лет назад. В зеркале спальни Гриффиндора, когда даже звёзды на небе не светились так же ярко, как она при виде наглого мальчишки в слизеринской форме. — Это абсолютно нормально, тебе уже пятнадцать. — Поборов хрип в горле, Гермиона продолжила: — Нужно наслаждаться этими мгновениями. Наслаждаться. Как же. Она захлёбывалась в собственных слезах. Любовь далека от наслаждения. Грейнджер прикусила губу, заглушая настырный голос подсознания. — Я боюсь, что они невзаимны, — обречённо вздохнула Моника. — Чувства не всегда взаимны, но в них всегда есть что-то светлое. Ложь. Ложь. Ложь. — Я понимаю, но… — Стоун снова набрала немного воздуха, — я думаю, что я нравлюсь ему, но не так, как должна. — Что ты имеешь ввиду? — Я диковинка, — с нотками злости ответила Моника, — маглорождённая слизеринка, трофей. Гермионе были понятны её опасения, которые, кстати, для такого возраста поражали своей обдуманностью. — Если речь о Джеймсе, — Стоун тут же расправила плечи, как будто её только что застукали, — то я могу уверить тебя, ему неинтересно, какого ты происхождения. — Вы… — Внимательная. И наблюдательная, а ещё я его крёстная и в какой-то степени лично отвечала за его воспитание. Моника сомкнула губы, но, кажется, не была расстроена. В конце концов, она явно знала, что к этому всё придёт, ведь изначально упоминала о врачебной тайне и родственных связях. — Джеймс очень милый. Я боюсь всё испортить. Вдруг ему нравится защищать меня, но неинтересна сама я… Я серая мышь… Гермиона зацепилась за её реплику, обдумывая каждое слово. Она любила Драко так много лет и все эти годы считала его сломленным, неправильным, неподходящим. Может быть, она любила в нём именно это? Как больные на головы учёные зацикливаются на своём детище. Нет. Это было чушью. Но тяга к нему удивительным образом пропала, когда он пошёл навстречу; когда доказал, что может быть именно тем, кто ей нужен. — Могу посоветовать побольше общаться с ним, тогда ты точно поймёшь, что ему нравится, а что нет. Почему бы для начала не стать друзьями? Её ответ вырвался сам по себе, пока внутри уже начинался полномасштабный шторм. Тео не привлекал её достаточно сильно, пока не стал встречаться с другой, пока не признался, что у него проблемы с отношениями. Пока не стал неправильным. Какая же ты больная, Грейнджер… Какая же… — Спасибо вам. — Моника благодарно протянула ей руку, и Гермиона наконец-то отвлеклась от самобичевания, чтобы её пожать. — Не за что. Вскоре дверь захлопнулась — и вместе с ней ящик Пандоры, который Грейнджер явно не планировала открывать.***
Драко повесил халат на стул и навис над бумагами. Его чёлка беспорядочно свисала, загораживая вид на текст, но мужчину это слабо волновало. Он всё равно уже написал всё, что хотел. Что, собственно, вообще должны писать люди сестре погибшей жены, когда узнают об измене? Малфой не был зол. Астории не стало больше года назад, и они никогда не были эталоном счастливого брака. Он уважал её, любил как мать своего сына, и ему, безусловно, было больно её терять, но злиться на неё? За измену? За супружескую неверность? Делать это сейчас, когда он уже позволил себе так много мыслей и чувств к другой женщине, казалось каким-то кощунством. Ему просто хотелось разобраться, возможно, понять, насколько он был слеп. Как долго Астория скрывала от него любовника, почему она влюбилась в другого. У Дафны всегда находились на всё ответы, и сейчас они стали ему жизненно необходимы. Самые умные люди на самом деле не гении, они просто умеют учиться на своих ошибках. Теперь, когда он жаждал почувствовать в своих руках, как бьётся сердце настырной Гермионы Грейнджер, такая работа над ошибками могла бы стать тем самым заветным ключом к успеху. С ней не будут работать банальные ухаживания. Цветы, дорогие подарки и прочая бесполезная чепуха останутся валяться нетронутыми. Она хотела эмоций, любила балансировать над пропастью и гореть от адреналина. Ещё тогда в гостиной Мэнора, когда Грейнджер отважно заявилась к нему пьяной, он понял, что всю жизнь её недооценивал. С таким характером, таким рвением и такими мозгами она могла бы поработить любого, но, к счастью или к сожалению, не осознала этого до конца.***
Грейнджер возвращалась к себе в комнату по пустынному коридору замка далеко за полночь. После ужина она поняла, что хочет ещё немного поработать, прежде чем вернётся в спальню и продолжит эти несчастные попытки уснуть. Но в итоге, как это обычно бывает, не смогла вовремя оторвать себя от книги и покинула кабинет позднее, чем рассчитывала. Внутренний страх за свою жизнь удачно подпитывался участившимися раскатами грома. Дождь, который неожиданно начался в обед, не только не стих, но и набрал обороты. Гермиона инстинктивно оборачивалась каждый раз, когда слышала грохот, и просто не могла контролировать своё сбитое дыхание. Было холодно, и её несчастная тонкая блузка совсем не держала тепло. Грейнджер даже не заметила, как начала стискивать зубы и прижимать руки к груди, чтобы согреться. Свет от факелов тоже был более блёклым, чем обычно. Она едва видела щели между каменными плитами и легко могла бы споткнуться, если бы всё время не смотрела под ноги. Она много думала о себе, Малфое, Нотте, обо всём, что их ждёт, об этих кровожадных волшебниках, которые уничтожали привычный порядок жизни в слепом желании отомстить и получить власть. Гермиона чувствовала себя сломанной, особенно после вчерашнего, когда собственный организм подвёл её. Последний раз у неё были панические атаки во время поисков крестражей. Это даже не удивляло, ведь, проносив на шее частичку души этого маньяка, можно буквально сойти с ума. Грейнджер трясло от слёз, от пугающих теней свечей, от всепоглощающего страха, и иногда фантазии заставляли её всерьёз поверить в то, что она уже мертва. Что она на самом деле не сидит на полу палатки, что это всё лишь одна больная галлюцинация. Ей, конечно же, помогали Гарри и Рон, но те ужасы, что сочинял её мозг, и по сей день томились где-то глубоко в душе. Как разбитая ваза, она чувствовала на себе каждый шов. Можно склеить осколки, но стереть рубцы и вернуть былую красоту уже гораздо сложнее. Сзади послышался отдалённый звук шагов, и Гермиона резко оглянулась через плечо. Тень в коридоре сгущалась, утопляя углы помещения в черноте. Она отмахнулась от видения блеска чьих-то глаз в глубине темнеющей перспективы. Не хватало только этого. Прикусив губу практически до крови, Грейнджер машинально начала идти быстрее. Она набирала скорость, и пульс подхватывал каждый шаг. В висках стучала кровь, а уши заложило от слепой паники, но девушка всё ещё слишком отчётливо различала стремительное приближение незнакомца сквозь раскаты грома и треск молнии. В конце концов шаг превратился в бег, а иллюзорная фигура преследователя обрела очертания смертельно опасной нечисти. Логические мысли просто не могли прорваться сквозь пучину лихорадочной тревоги. Гермиона пропустила поворот к гостевым комнатам и теперь неслась в сторону крыльца, где уже виднелись деревья, которые раскачивались от сильных порывов ветра. Холодные капли и свежий воздух вселили в неё мимолётное чувство безопасности, и девушка осмотрела каменные стены замка, переводя дыхание. От того, как быстро она бежала по коридорам замка, лёгкие до сих пор жгло. Ей было настолько всё равно на все оставшиеся принципы, что она даже не посмотрела по сторонам, прежде чем прижаться к холодной стене и найти в кармане брюк пачку сигарет. Она обещала себе бросить, не курить в стенах школы, но, когда жизнь буквально повисла на волоске, все попытки прислушаться к голосу разума обратились в пыль. Сколько бы она ни старалась, ничего больше не подлежало восстановлению. Пальцы ловко выхватили сигарету и инстинктивно прижали фильтр к губам. Затяжка. Вторая. Почему земля под ногами не могла просто превратиться в это серое беззаботное облако и унести её к чертям? Вопреки горечи на языке и знакомой истоме, окутавшей лёгкие, давление на грудную клетку продолжало усиливаться. Грейнджер прикурила ещё несколько раз, отгоняя внутренние сомнения, но иллюзия спокойствия настырно трещала по швам. Мир продолжал раскалываться, засасывая её в темноту. Опять. Она всегда спасалась никотином, всю свою сознательную жизнь, но секунды шли, а легче не становилось. Сигарета полетела к ногам, и Грейнджер, не отдавая себе отчёта, цепко схватилась за голову. Только не снова. Только не снова. Она вертела головой, борясь с собственными эмоциями. — Гермиона! Знакомый мужской голос показался хуже скрежета гвоздя по металлу. — Уходи! — взывала она и в бреду сползла по стене замка. Инстинкт самосохранения выключился, как и последние ориентиры в пространстве.***
Гермиона очнулась спустя какое-то время, почувствовав запах дерева и шершавую ткань пиджака. Открыв глаза, она обнаружила, что до сих пор сидит под крыльцом, но её руки больше панически не трясутся и она не одна. — Дыши, просто дыши, — повторял Тео, укачивая её, как ребёнка. — Всё в порядке, — прохрипела Грейнджер, чтобы привлечь его внимание. Он тут же опустил голову, судорожно заглядывая ей в глаза. — Точно? Его встревоженное лицо было ей незнакомо. Гермиона привыкла видеть его романтичным, весёлым, страстным, даже обиженным, и такое яркое сопереживание не ложилось на знакомый ей образ бывшего слизеринца. — Да, — выдохнула Грейнджер и немного отстранилась. Ей больше не хотелось беспомощно лежать на его руках. — Я делал ночной обход и услышал крик, — поделился Нотт, но смотрел исключительно куда-то в сторону. — Не знала, что я кричала, — растерянно призналась Гермиона. Она и вправду считала, что разговаривает сама с собой, но, видимо, всё было ещё хуже. — Тебе страшно? — Да. — Врать сейчас казалось абсолютно идиотской затеей. Песня: Hurts Like Hell — Tommee Profitt & Fleurie. Они помолчали ещё несколько минут, прежде чем Нотт снова заговорил: — Я часто приходил сюда раньше. — Его профиль даже в кромешной темноте был дьявольски привлекательным. — У меня с этим двориком связано так много воспоминаний. — Например? Синие глаза Тео наконец-то посмотрели на неё в ответ, и она инстинктивно замерла, почувствовав, как загорелись щёки. Шум дождя не успокаивал, а только прибавлял атмосфере безумия и романтичности, и ей было искренне жаль, что до них не долетали ледяные капли, чтобы охладить этот ненормальный пыл. — Первый поцелуй, — одними губами ответил он, но она смогла прочесть каждое слово. Гермиона чётко понимала, что с ней происходит. Всплески адреналина после истерики были типичными происками психики, но его тонкие губы сейчас были тем единственным, чего ей хотелось коснуться. Ей стало интересно, как далеко он сможет зайти. Ночью, после того как нашёл её такой сломленной, такой беззащитной. Воспользоваться таким положением, состоя в отношениях с Боунс, было бы совершенно неправильно со стороны истинного джентльмена. Правой рукой Нотт прошёлся по её скуле, приподняв подбородок, затем неторопливо направился дальше. Он как будто изучал её, пытался вспомнить, какой она была на ощупь. Препятствовать ему Грейнджер не видела смысла, потому что была уверена, что он остановится. Шершавые подушечки пальцев тем временем наконец достигли задней стороны шеи и бережно прошлись по ней, посылая по спине мурашки. Гермиона поддалась. Вернее, лишь машинально склонила голову и прикрыла глаза, потому что не могла не вкусить эти запретные ощущения. Ей не хотелось, чтобы он пересёк черту, не хотелось, чтобы испортил момент тем, что они оба потом сочтут ошибкой, но кончик его носа вскоре мимолётно коснулся её виска. — Остановись, — попросила Грейнджер, не узнавая собственный голос. — Не могу, — прошептал он, и следом его дыхание ударило по её горячим, искусанным от волнения губам. — Никогда не мог. Это чертовски нечестно. Она не открывала глаза специально, потому что знала, что, столкнувшись с этим тёплым морем, мгновенно разучится плавать. — Тебе кажется это честным? — продолжал говорить Нотт, и это расстояние, расстояние в несчастный миллиметр, было похоже на зыбучий песок, утягивающий её всё глубже и глубже. — Скажи мне. — Это всё нечестно, — на выдохе ответила Грейнджер. Её моментально накрыло жаром от его тела, и в следующую секунду Тео её поцеловал. Проклятье. Его губы были мягкими, изучающими, полными искушения. Она знала, что он не принадлежит ей, что ничего из этого ей не подвластно, поэтому пригвоздила руки к камню, не позволяя себе трогать его мягкие волосы. Когда горячий язык коснулся её нижней губы, надавливая, Гермиону словно пронзило молнией, и она отпрянула от него как от огня. — Нет. Она машинально прикрылась ладонью. — Так нельзя, мы должны остановиться. Нотт смотрел на неё таким красивым и туманным взглядом, который мог бы легко посоперничать с магнетизмом сирен. — Я понимаю. Не дав ему продолжить неловкую беседу, Гермиона поднялась на ноги. Её всё ещё немного потряхивало, но, по сравнению со всем произошедшим за последний час, она была в норме. Тео знал, что она уйдёт — это было очевидно, — но всё равно попытался её остановить: — Не уходи. «Все женщины уходят, сынок», — эхом отразился в голове суровый голос отца, заставляя тело загудеть от напряжения.