Незабудка

Лайя в быстром темпе пересекала длинный коридор в полном одиночестве, по старой памяти сворачивая в нужных местах. Она уже и так изрядно опоздала на завтрак, а всё потому что девушка половину ночи сначала проклинала долгий перелёт и десятичасовой сон, из-за которого совсем не смыкались глаза, а потом вспоминала прошедшие события и с периодичностью щипала себя за руку, чтобы убедиться, что всё на самом деле реально, а не проецируется в собственной голове. Незаметно провалившись в дрёму и напрочь забыв завести будильники, Бёрнелл очнулась лишь от стука в дверь и извиняющегося «Мисс, завтрак остывать. Все ждать Вас на веранда». – Я почти готова, – моментально соврала темноволосая, резко приподнявшись на локтях. Перед глазами всё ещё плыло, разум никак не хотел пробуждаться, а тело не подчинялось хозяйке. Она попыталась слезть с широкой кровати, но запуталась в длинном одеяле, не рассчитала и с грохотом упала на пол, хорошо приложившись головой о тумбочку. В ушах зазвенело, а затылок вспыхнул болью, так ещё и стук дворецкого бил по черепу как в колокольне. – Мисс? – взволнованно задёргал закрытую ручку Валентин и продолжил настойчиво стучать. И она могла его понять: за дверью происходит чёрт знает что в первые же сутки пребывания гостя, а парень совершенно бессилен по ту сторону и кроме как обеспокоенно задавать вопросы больше ничего предпринять не способен. – Всё нормально.. – слабо отозвалась Лайя и, всё же откинув одеяло в сторону, на минуточку прислонилась головой к холодному полу. – Кошмар какой, – прошептала следом и аккуратно прикоснулась к пульсирующему, горячему как чайник затылку. – Я скоро подойду. Крови не было, а значит, ей стоило ожидать в худшем случае шишку, и, вероятно, пару дней спать исключительно на животе – впрочем, на пути к выходу Бёрнелл ещё раз прикоснулась к ушибу, не обнаружила никаких выпуклостей и осталась довольна, хотя ноющая боль в голове всё ещё напоминала утренние неприятности. Приглушённые голоса становились чётче по мере приближения художницы: поёжившись, она вышла на дорожку прямо к беседке, а тёплый ветер игрался с подолом лёгкого платья молочного цвета, до неприличия высоко его задирая, и ей пришлось прижимать ткань к бёдрам. Вокруг стола уже собрались все жители замка, активно обсуждая что-то между собой, и, увидев издалека подругу, Сандра помахала ей рукой и лучезарно улыбнулась. – Ты где застряла? Мы тебя уже полчаса ждём, вся еда остыла! – девушка кивнула на заставленный тарелками и всякими блюдами стол. – Всем доброе утро, – поздоровалась Лайя, прищурившись от светящего прямо в глаза солнца, и сделала из ладошки козырёк, чтобы осмотреть завтрак. Но вместо еды взгляд упёрся в пустое кресло напротив. – Я поздно проснулась, поэтому немного опоздала.. – Немного? – посмеялся Лео, забирая кружку с подноса подошедшего дворецкого. – Спасибо, Валентин. Ты проспала всё веселье! – взяв вафлю под шоколадным топингом, парень откусил кусочек, а живот Бёрнелл умоляюще заурчал. – Уже что-то произошло? – настороженно спросила брюнетка, улавливая ароматный запах кофе. Желание плотно поесть улетучилось ещё когда она вышла из комнаты, а вот выпить чашечку бодрящего напитка звучало заманчиво. – Ничего, о чём тебе стоит переживать, – подал голос Рокус. – Просто обсуждали, куда мы сегодня поедем. Мы же не просто так в Румынию приехали, верно? – намазывая джем, парень буравил взглядом аппетитный поджаренный тост и не поднимал глаз на мать. – В каком смысле «не просто так»? У нас куча дел с документами и.. – Ну, значит, они в срочном порядке откладываются, – пожал плечами Ноэ, откинулся на спинку сиденья и закинул ногу на ногу. – Влад уехал. «Как уехал?» – пронеслось в голове Лайи прежде, чем она озвучила мысль вслух. – «Куда? Зачем?» – всё это крутилось без ответов, а к паровозику вопросов постоянно пристёгивались новые битком наполненные вагоны. Они не закончили с оформлением бумаг, не закончили с полноценным знакомством, в конце концов, не закончили обсуждение работы, не закончили друг с другом. У девушки разом понизились настроение и работоспособность, и она попыталась скрыть разочарование и расстройство: получалось из рук вон плохо, настолько, что Лео бросил долгий заинтересованный взгляд, а Бёрнелл тут же принялась за незамысловатый завтрак, взяв с первой же тарелки печенье с кусочками шоколада, и как можно безразличнее спросила: – Надолго? – Сказал, что в лучшем случае на пару дней, – Нолан повернулся всем телом к художнице. – У него выгодное предложение от одной из компаний, с которыми он хотел сотрудничать. – Прости? – удивилась темноволосая. «То есть, не утвердив партнёрство с нашей компанией, он улетел на переговоры с другой? Что же, опрометчивый ход, я такое терпеть точно не собираюсь» – когда печенье в руке переломилось пополам, а друзья напряжённо стали наблюдать за действиями девушки в полной тишине, Лайя неестественно растянула уголки губ в улыбке. В ней сейчас плескался хорошо знакомый нарастающий гнев: с ним Бёрнелл стала лучшими друзьями, и в то же время самыми заклятыми врагами. Она не умела с ним бороться. Не умела вовремя остановиться. Не умела контролировать свои негативные эмоции, когда они вытекали за рамки положенного. Не умела обеспечить безопасность тем, кто попадал под её беспамятство. Она не умела держать себя в руках, у неё не получалось. Сколько бы темноволосая ни тренировалась, сколько бы ни пыталась обуздать поселившуюся внутри добра разрушительную крупицу зла, она всегда с лёгкостью ей овладевала и так же легко лишала здравого рассуждения. У Лайи давно провалы в памяти в критические периоды жизни, бессонница, руки по плечи измазаны кровью и раздирающее осознание своей опасности. Внутри болезненно разрастаются жестокость, равнодушие и вместе с ними просьба о помощи. Но знала – кроме неё самой никто не поможет, никто не прекратит бессмысленные скитания уставшей души и никто не приблизит цели, ради которой однажды пришлось добровольно сдаться в плен дьяволу. А она уже и не уверена: стоит страшиться его или ему? Ниже ада Лайе уже не спуститься, а в нём она давно чувствовала себя как дома. В неуютном, нервирующем и тревожном привычном месте, сидя среди страданий и терзаний, зная, что там ей и место. Что здесь ей и отбывать наказание за деяния, что ей никогда не отмыться от страшных времён и никогда не перестать бояться их возвращения. Больше всего Бёрнелл переживала за сына, за его чувства, которые она бессердечно ранила обезумевшим взглядом, повадками зверя и залитыми тьмой глазами. Он пересилил себя, принял суровую правду о том, что его родители – обречённые узники смерти, и всё же они боролись за семью. За друг друга. За него. У девушки перед глазами испуганное лицо сына, его замершие в воздухе руки и в момент разрушившееся детство. Это она его забрала. Это она пожертвовала его ребячеством, весельем и беззаботностью. Она обрекла его на раннее взросление, на принудительное осознание многих взрослых вещей, непосильных ребёнку. Непосильных, но Рокус осилил. Не сразу, не за пару дней и даже не за месяц. Мальчик отдалился, больше не задавал глупых вопросов и с собственной матерью общался настороженно, аккуратно, словно страшился, что она вновь превратится в нечто. У него не было названия этому состоянию, он упорно отталкивал мысль о том, что его единственный родной человек мог быть таким, что у него больше никого не осталось, что ему теперь жить со всем этим. Лайя – уязвлённая, проводящая дни в одиночестве в давящих четырёх стенах, погружённая в свои мысли и с грустью покидающая сына по ночам – чудовище. Та светлая девушка, то самое солнышко, свет и радость, по шею погрязла в клейкой мгле, захлёбывалась чёрной, склизкой массой, пропитавшей всё тело, руками раздвигала осязаемый мрак и выхода не находила. А с утра вновь просыпалась и смотрела в глаза тем, кто так хотел её оберегать, но не мог даже довериться, при каждом взмахе руки отшатывался и при удобном случае оставлял её наедине с собой. По вечерам – напряжение, днём – сожаление, ночью – потеря себя. – Я всего лишь передал его слова, – поджал губы Лео. – Он уехал в аэропорт минут десять назад, не смог дождаться тебя. «Или не захотел» – добавила за парня художница, отправляя половинку печенья в рот. – Ничего страшного, причину же передал, – пожала плечами и подняла глаза на Ноэ. – Куда решили съездить? Я только за. – В центр Брашова, а дальше соориентируемся. Лео подсказал нам пару мест и даже согласился побыть гидом, – Локид подмигнул, хитро сверкнул глазами. – Выезжаем через два часа, у меня пара неотложных дел. Темноволосая бросила на него предупреждающий взгляд «что бы ты там ни задумал, не смей», но тот только улыбнулся шире и, пожелав всем хорошего дня, удалился в замок. Сандра и Рокус тоже расползлись по окрестностям, а Нолан вежливо предложил провести экскурсию по прилегающим территориям, и Лайя с удовольствием согласилась на его затею. – Скажи, Лайя, ты давно занимаешься бизнесом? – после рассказа о старинности построек, о которых она знала абсолютно всё и к некоторым из них даже прикладывала руку, но решила не вмешиваться и не поправлять многих ложных фактов, рыжеволосый резко перешёл на другую тему. Девушка даже не сразу поняла, что он обращается к ней. – К полному управлению перешла совсем недавно, а так меня очень многому научила бабушка, поэтому, скажем так, у меня много знаний на этот счёт благодаря ей. А как ты решил влезть в эту воду? – Я не особо увлекаюсь этим, – рассмеялся парень. Он протянул руку и бережно снял с волос Бёрнелл запутавшийся листочек. Девушка слабо улыбнулась, останавливаясь напротив. – Помогаю Владу. Он ни за что не скажет, что ему нужна помощь, но я-то вижу, что со мной веселее. – Я в этом не сомневаюсь, – улыбнулась художница, а потом кивнула на одиноко стоящую в тени деревьев скамейку. – Присядем? – Да, конечно. Пойдём. Если откинуть все преграды и домыслы, Лайя чувствовала себя словно со своим старым другом, с которым даже молчать по-настоящему комфортно, не говоря о разговорах и искренних улыбках. Лео поднимал внутри вихрь эмоций, снося расстройство и печаль, засевших уже долгое время, вытаскивая забытое ощущение свободы. Он будто освобождал её от ежедневно наседающего груза происходящего, позволял ненадолго расслабиться и окунуться в атмосферу спокойствия. Но лишь ненадолго – совсем скоро всё возвращалось на свои круги и старые проблемы вновь тяжёлой накидкой покрывали тело Бёрнелл. У Лео доброе сердце. Это ощущалось издалека, это исходило от слов, это грело не хуже пледа. Парень мягок и эмоционален, решителен и иногда взбалмошен, и этим так напоминал девушке её саму! И в то же время вызывал светлую грусть, ценные воспоминания о прошлом, клятвы никогда не оставлять друг друга – и вот, сейчас сидят рядом друг с другом, даже кожей чувствуют слияние душ и судеб, но молчат. Молчат, потому что Лео её не помнит, не может объяснить необычную радость при её появлении, а Лайя не хочет его отталкивать правдой. Да и поверит ли? Конечно же нет, скорее посчитает её наивной выдумщицей и дело с концом. – Обожаю солнечную погоду, – Нолан с наслаждением вдохнул аромат растущего неподалёку жасмина. – Хотя плохая... – ...напоминает, что в жизни всё проходит. Как солнце, так и дождь, – на автомате добавила Бёрнелл, а потом повернулась на удивлённого парня. – Всё однажды заканчивается. Нужно только потерпеть. – Откуда ты.. – Вот вы где! – Лайя вздрогнула и обернулась. Ноэ и Рокус вышли из-за деревьев, поправляя растрепавшиеся волосы. – Мы уже собрались ехать без вас. – Но подумали, что вы с ума сойдёте от скуки, – юноша рассмеялся, когда Локид бесцеремонно подвинул темноволосую и втиснулся между ними, а художница едва заметно с облегчением вздохнула. Ей определённо стоит быть немного аккуратнее со словами, по крайней мере сейчас.. – Именно. Что мы потом с вами, непутёвыми, делать будем? Ни я, ни Эдриан опыта в лечении психически больных не имеем, а Сандра подавно. Есть тут больницы поблизости, Лео? – Если ты однажды окажешься в психушке даже случайно, Ноэ, тебя оттуда больше не выпустят, – Лайя поднялась с лавочки и подошла к Рокусу, стряхивая с его плеч невидимые пылинки. – Поэтому подумай хорошо, нужно ли тебе рисковать.. – Я ещё отыграюсь, – сквозь смех пообещал блондин. И от этого обещания Бёрнелл захотелось сразу же откреститься.

***

– Ты решила все художественные галереи обойти? – жалобно спросила Сандра, косясь на открытую дверь кафе поблизости. – Я ценю твою любовь к искусству, Лайя, но давай хотя бы перекусим? Оставшиеся промолчали, чтобы не влезать в разговор, но были полностью согласны с девушкой. Они выбрались погулять под солнцем, вкусно поесть и развлечься, но вместо этого зависали в прохладных помещениях и ждали, пока художница оценит все творения Брашова. Она, конечно, их не принуждала, и вообще компания ликовала, что темноволосая увлекается картинами, а не историей – музеев здесь куда больше. – Ой.. – смутилась Бёрнелл, оглядывая друзей. – А что вы раньше не сказали? – Мы пытались поймать тебя в промежутках между переходами, но ты как заколдованная неслась из зала в зал, – повеселел Лео, засовывая руки в карманы брюк. – Прошу прощения, – она кивнула на кафе и двинулась в его сторону. – Пойдёмте. Я просто слегка увлеклась.. На слове «слегка» нервно хмыкнул Рокус, а на «увлеклась» – Ноэ, но девушка решила не придавать этому значения. В кафе вкусно пахло, а учитывая, что она практически ничего не сьела за весь день, желудок точно планировал восстание. Внутренняя бирюзовая отделка сооружения приковывала взгляд, диванчики и стулья серебристого цвета отлично вписывались в общую цветовую гамму, а стоящие посередине колонны с зеркалами заполняли пустоту. За трапезой Лайя отстранённо молчала, в голову закрадывались мысли о Владе, которые она старательно выкидывала из головы, и всё же нездоровый интерес, чем он сейчас занят всё больше пробивал её защитные блоки. Она злилась. И на него, за то, что он так просто всё бросил и уехал ради кого-то другого, и на себя, за то, что она вообще имеет к нему какие-то претензии, хотя прав на них у неё не было. Они же друг другу никто – да и сам Басараб знал о художнице так мало, а Бёрнелл выучила его за свою несравненно долгую жизнь «от и до», а проверить мужчина не дал шанса. Три дня – это слишком много для той, кто ждал шесть веков. Ожидать годами в надежде на встречу, не зная, будет ли она однажды оказалось легче, чем точно знать, что Влад есть и не иметь возможности хотя бы просто его видеть. Это мучило, потому что у девушки не было никакой гарантии, что она видит его не в последний раз – тьма коварна, её последователи – ещё коварнее, и данные ими обещания не внушали настоящего доверия даже скреплённые весомыми доказательствами. – О чём ты так сильно задумалась, что игнорировала наши вопросы? – поинтересовался Рокус, когда они вышли на улицу. Уже значительно похолодало, а Лайя, конечно же, не подумала взять с собой куртку или накидку и обняла себя руками. Юноша приобнял её и прижал к себе в попытке согреть. – Или о ком? – Нет, даже не начинай этот разговор, – отмахнулась темноволосая, в ответ обнимая сына и опустила глаза под ноги. Они шли позади всех, пока Лео, Ноэ и Сандра слушали новоиспечённого гида и с любопытством разглядывали улочки. – Я, кстати, пыталась тебя вчера найти и не смогла найти комнату. В какой ты поселился? – В моей, – честно ответил парень без колебаний. Конечно, под «своей» он имел ввиду ту, в которой жил в замке, будучи маленьким мальчиком. – Она же не на нашем этаже? – Я договорился с Владом. Он не задавал лишних вопросов, сказал, что могу выбрать любую свободную, – он замолчал, а потом добавил. – Соседняя с его кабинетом. Так вышло. Больше Лайе было нечего сказать. Она молча переваривала информацию и только могла представлять, какие у Рокуса были чувства, когда он вошёл в покои. Быть может, он обнаружил там что-то из своего детства? Может, вспомнил былые годы? Может, ещё сильнее заскучал по Валахии и своему отцу? Он не мог назвать чужого мужчину с внешностью родителя «папой», не мог принять совершенно другого человека за родного и близкого и относился скептически ко всему происходящему, как и не мог сопротивляться волнам тревоги и тоски при взгляде в знакомые глаза, пусто и в какой-то мере враждебно смотрящих в ответ. Лучшая защита от боли – притвориться равнодушным. Этим правилом он активно пользовался, обманывал не только остальных, но и самого себя, прекрасно понимал, что когда устанет прятать в себе свои чувства, придётся в них утонуть. Рокус не привык проявлять эмоции так же легко и бурно, как его мать, он больше походил на отца – закрытый, холодный, расчётливый и при этом несопоставимо добрый и улыбчивый. На это повлияло и его детство, остаток которого он провёл без родителей. Одного из них мальчик больше не видел, а второго сторонился, о чём сейчас безумно жалел, и эту несчастную ошибку ему не загладить ничем. – Дрожишь, – заметил парень, покачивая головой. – Пора возвращаться. – Ещё немного погуляем и сразу в машину, – взмолилась Лайя и Рокус со вздохом кивнул. Стиль Брашова навсегда покорил сердце Бёрнелл. Она с упоением рассматривала аккуратные и чистые улицы, любовалась постройками и домами в приблизительно одинаковом приятном для глаз цвете, вглядывалась в красивые холмы неподалёку и улавливала отрывки рассказов Лео. Ей очень хотелось остаться здесь до захода солнца, насладиться окрашенным в светло-морковный цвет небом и последними лучами, но ребята уговорили художницу сделать это в замке. – А где Эдриан? – воскликнула темноволосая, оглядываясь в поиске сына. Друзья тоже засуетились, Лео пару раз крикнул его имя, пока юноша с ворчанием «чего раскричались» не вернулся к компании. – Ты где был? – В магазине, – отрезал Рокки, разворачивая Лайю к себе спиной. Она уже хотела возмутиться, как прохладный металл коснулся её груди, вызывая на замёрзшей коже крупную дрожь. – Увидел и подумал, что оно должно быть у тебя. Художница пальцами обхватила фигурку солнца из белого золота с пустой серединкой и погладила гладкую поверхность. Посмотрела на юношу, с улыбкой оглядывавшего её шею и то, как точно подвеска лежала между ключиц. Он знал: солнце – символ Лайи. – Спасибо, – прошептала девушка, когда тёплые губы парня прижались к её лбу, а после он мягко подтолкнул к машине. Свои улыбки товарищи скрыли в салоне, прыгнув на задние сиденья и как всегда оставив брюнетке переднее. Решив, что зайдёт к Рокусу по приезде, Бёрнелл села в машину и оставшуюся дорогу болтала с друзьями, то и дело прикасаясь к новому кулону, который потеплел от тела темноволосой, а она уже к нему привыкла, будто он всегда находился на её шее. Парень часто баловал мать подарками и постоянной лаской, которой юноша научился не так давно по её меркам. А точнее тогда, когда он наконец принял девушку целиком и полностью – тяжело ему далось. Во многом мальчику помогал Ноэ, незаметно влезший в жизнь маленькой семьи, открывая им вид на жизнь с нового окна. Позволяя под новым углом взглянуть на мир. Вытаскивая обоих из ямы, в которую сами же и залезли. Локид практически сразу стал их неотъемлемой частью, и до сих пор только доказывал свою верность. Он, несомненно, любил Лайю и Рокуса, пусть и никогда им об этом не говорил. Блондин был из разряда тех, кто делает, а не бросает пустые слова на ветер, и его пример во многом отразился на юноше. Ноэ стал его наставником, другом, братом, вот только отца никто и никогда не смог и не сможет заменить. У беса разрушенные понятия о людях, семье и дружбе. У него нет веры в любовь, искреннюю заботу и бескорыстную помощь. У Локида перед глазами лишь сделки, выгода и взаимные услуги, собственный дед готов отдать его за полезную вещь, а за маленький проступок отречься от родства, только от крови не отречёшься. Правда, на земле мужчина точно понял: кровь не важнее воды. Какая разница, что течёт у вас в венах, когда души повёрнуты друг к другу спиной и из-за стены непонимания ни за что не попытаются воссоединиться снова? Что, если тянущемуся ребёнку безжалостно обрубают руки и щиколотки сковывают кандалами, тянут за цепь как раба и заставляют бесприкословно подчиняться чужой воле? Что, если совершенно чужие люди роднее кровной семьи? А можно ли далёких от себя людей назвать семьёй? Ноэ всех растерял. – Отлично провели время, ребята. Всем спокойной ночи, – голос Лео отбивался от стен уже спящего замка, и компания, обменявшись любезностями, разошлась по комнатам. Холодный душ, по идее, должен приводить мысли в порядок и расслаблять тело, но Лайя в этом толку не видела. Девушка любила тепло, и одна только идея о том, чтобы стоять и дрожать несколько минут в одной позе, скованно двигаться и мечтать о завершении её отталкивала. Поэтому, привычно подставив лицо горячим струям, Бёрнелл смывала с себя усталость и остатки этого дня. Обессилевшая, до предела расслабленная водой, художница выключила воду и обмоталась полотенцем, с налитой свинцом головой добрела до кровати и рухнула на неё. В голове вертелись какие-то строчки из песен, пару четверостиший из заученных стихотворений и ничего путного, как обычно балаган, всё переплетено и запутано. Разложить сложившийся бардак могли только три человека, один из которых обязательно вывалит на брюнетку кучу сарказма и шуточек, а их она перенести в сложившейся ситуации не способна, другая будет переживать её проблемы болезненнее, чем она сама, а третий с радостью её выслушает и поймёт – выбор сделан автоматически, и спустя несколько минут Лайя, натянув пижаму, с трепетом держала путь на этаж выше. Ночная прохлада и влажные после душа волосы – несовместимые вещи, о которых художница не удосужилась подумать и сейчас практически бежала в комнату сына, чтобы завернуться в плед и его объятия. Массивные двери оказались плотно закрытыми, и услышать, что происходило в комнатах было практически нереально, так что Бёрнелл стала по очереди с оглушающим скрипом открывать двери, обнаруживая лишь пустоту и темноту, и уже успела подумать, что ошиблась крылом или память подвела и она зашла не туда, пока одна из дверей не открылась сама и парень с любопытством не вынырнул из помещения. – Неужели.. – прошептала девушка, двигаясь к освещающей часть коридора тонкой полоске. – Это – кабинет Влада? – она кивком указала на ближнюю к выходу комнату. – Нет, это, – Рокус указал на соседнюю от его и увлёк мать за талию внутрь своих покоев. – С ума сошла? Заболеешь же, – проворчал юноша, стаскивая с кровати плед и, как и предполагалось, плотно завернул в него Лайю. Художница улыбнулась, залезая на кресло с ногами, и молча стала наблюдать за тем, как парень суетился по комнате, вытаскивая вкусности. – Откуда? – удивилась та, вытягивая из стопки одну из шоколадок. – Всё тебе скажи, – он лениво потянулся и разлёгся на кровати. – Ну, рассказывай. – Что? – Как с отцом? – юноша был серьёзен. Конечно, Лайя не рассчитывала на простые посиделки и в то же время не осуждала сына за любопытство. Он с надеждой глотал любые слова матери, не задумываясь, правда это или ложь, парню просто не хватало отца. И он был готов принять даже несусветную чушь, самую подлую и бредовую сказку, лишь бы камень на сердце не тянул ниже дна, лишь бы знать, что всё не напрасно. Но Лайя не стала бы кормить его лестными историями и выдумками – так только хуже. Ложь во благо не есть их путь спасения. Их путь спасения – горькое откровение, отягощающая правда, которая обязательно когда-нибудь освободит от боли. Только сначала она выпотрошит все внутренности, бросит истекать кровью, злобой и беспомощностью, лишит чувств и эмоций, подавит волю и поставит на колени – нужно найти силы подняться. Сопротивляться. Бороться. Это – одна из причин, почему они ещё живы. Потому что ни на секунду не оставляли попытки зажечь потухшую свечу, раздобыть свет, подчинить дрожащий могущественный огонёк себе. Лайя из толщи изнеможения выплыла, нашла твёрдую опору, сменила мягкую чешую на крепкую броню и вновь научилась ходить. Сквозь ломающую слабость, унизительное бессилие и разбитое вдребезги прошлое строила на тщательно уложенном фундаменте новый мир, новое укрытие, новые принципы. Она с нуля возвела себе целый город, усовершенствовала его и научилась управлять, пока чудом выживший принц не ворвался в её жизнь и вновь не сравнял с землёй её труды. И к чёрту. Она построит ещё. Только снова одна или с ним? – Мне нечем тебя порадовать, – закутавшись плотнее в плед, словно от слов в комнате резко упала температура, Бёрнелл подняла на темноволосого глаза. Он по-прежнему с предвкушением ожидал хоть какой-то информации, но с необъяснимо непрошибаемым выражением лица смотрел в потолок. – Совсем нечем. Он уехал, поговорить мы толком не успели, да и.. ему чужды прежние чувства, – художница обняла колени руками. – Я лишь надеюсь, что однажды удастся до него достучаться. Он же должен быть где-то внутри, верно? – А вдруг всё напрасно, – неожиданно отозвался Рокус. – Если никогда не получится вернуть отца, тебе хочется жить с его оболочкой? Смотреть, как у него будет строиться жизнь и, быть может, новая семья? Девушка с удивлением замерла. У юноши плотно сжатые губы и беспристрастный, рассудительный взгляд. Лайя такой вариант даже не рассматривала, а теперь ей почему-то захотелось дать заднюю, уйти и обдумать это со всех сторон. Всё бросила, сорвалась за ним в замок, надеялась на что? Что он бросится к ней, внезапно всё вспомнит и вновь будет с ними вместе? Его жизнь ей не принадлежала. У неё нет права претендовать на его чувства. Он не предназчен для неё. Не теперь. Не тогда, когда Влад всю сознательную жизнь прожил один. Не тогда, когда Влад – совсем другой человек. Человек, который не должен отвечать за ошибки прошлой жизни и не должен продолжать её. Никому и ничего не должен. – Всё не может быть напрасно, – дрожащим голосом отозвалась темноволосая. – Мы столько времени.. – Благодаря тебе он ходит по этому замку. Благодаря тебе здесь хожу и я. Стоило ли это твоих жертв? – Рокус говорил вкрадчиво, но едва слышно. – Ты не можешь от него что-то требовать. Не можешь принуждать. Я, как и ты, верил, что мы воссоединимся. А теперь посмотри на него. У Влада своя жизнь, свои предпочтения и свои заботы. Я не против партнёрства. Не против того, что мы будем контактировать по работе. Я против того, чтобы смотреть, как ты снова угасаешь. Я не для этого здесь. И в стороне сидеть не буду. Не допущу ещё раз, чтобы ты.. – Хватит, – Лайя неожиданно почувствовала одиночество. Сидела рядом с самым близким и родным человеком и не ощущала ни понимания, ни поддержки. – Мы договаривались не вспоминать это. Что у тебя происходит? Почему ты так резко поменял мнение? – она встала, стянула с плеч плед и, не давая сыну вставить и слова, добавила: – Подумай над своими словами ещё раз. И вспомни, ради чего мы всё ещё здесь.. пожалуйста. Она вышла за дверь, со стороны коридора облокотившись на ледяную поверхность. Влажные волосы накрыли оголённые плечи и ночная прохлада вызвала тряску в руках и теле. Бёрнелл сверлила скрытую в темноте стену напротив и пыталась переварить только что услышанные мысли, никак не вяжущиеся с образом парня. «Сложно. Бывает ли подростковый возраст у бессмертных? – задалась вопросом девушка. – Иначе я это объяснить не могу. Стресс? Шок? – размышляла та, пока в комнате Рокуса не стихли шаги и скрип кровати не дал знак того, что брюнет лёг спать. – Наговорил всего из-за расстройства, теперь будет думать, как всё исправить..» Повернув голову влево, Лайя обнаружила слабую полоску света, исходящую из щели слегка приоткрытой двери кабинета хозяина замка. Стараясь идти как можно тише, она осторожно заглянула внутрь и обнаружила пустое помещение, освещаемое тусклым светом ночника. Она точно помнила, что комната была закрыта – теперь же беспорядочный письменный стол с кучей бумаг был в открытом доступе. Просто уйти отсюда художница уже не могла, её магнитом тянуло хотя бы одним глазком заглянуть внутрь, и всё же вопросы «кто сюда заходил» и «могут ли они вернуться назад» крутились в голове. Выждав ещё пару минут, она как можно неслышнее ещё немного приоткрыла дверь и пролезла в комнату. Едва уловимый запах кофе, тонкий аромат розы, стоящей на краю стола – совсем свежая, будто бы недавно сорванная, и тепло, исходящее от включенного камина. «Надо уходить, иначе поймают» – протянула в голове Лайя, а потом её взгляд зацепился за висящую картину. «Кающаяся Магдалина» Жоржа де Латура одиноко висела на стене, будто бы отражая настроение замка, и девушка провела по ней рукой, завороженно делая пару шагов ближе. Бёрнелл видела эту картину пару раз на выставках, и ей не составило труда догадаться, что это – оригинал. «Но как?» – пронеслось в голове, пока пальцы легко касались обрамления произведения. В своей работе Жорж де Латур передавал неизбежность смерти, её спокойное принятие – череп покоился на коленях девушки, ясно намекая на то, как смиренно она думает о завершении жизни. Магдалина опустошена – её душа вывернута, отсутствует до последней капли, она в ночи рассматривает своё отображение в зеркале в колышущемся огоньке свечи и пропускает этот кромешный свет во тьме через себя. Белое и тёмное сливается в одно, её вера овладевает разумом навеки. Она умиротворена. У неё баланс плохого и хорошего наконец-то в норме, Магдалина безмолвна и внутри неё теплится ожидание, когда же наконец договорит фитилёк человеческой жизни. Ведь душа обязательно вновь оживёт. Потому что она бессмертна. С трудом пытаясь оторваться от созерцания, Лайя торопливо начала отступать, но не рассчитала и налетела на стол, резким движением руки сметая несколько бумаг сверху. Чертыхнувшись, темноволосая поспешно сгребла всё в одну кучу, и пока раскладывала, как было, скользнула глазами по своему имени. Подняв листочек поближе, обнаружив вырванный из контекста по кускам собранный рассказ о своей жизни, Бёрнелл невольно приоткрыла рот. «Он что, копает под меня?» – сглотнула, разбирая оставшиеся бумаги. С удивлением обнаружив пустой лист с именем «Эдриан Бёрнелл», на который кроме фотографии и имени не было ничего абсолютно, художница напряглась. Всё, что Ноэ придумывал для истории их семьи, оказалось недостаточно для Басараба. Он откуда-то брал, к её удивлению, достоверную информацию, не вяжущуюся с представленной официальной. Что-то было написано от руки неразборчивым почерком, какие-то заметки были написаны самим Владом – он собирал всё это задолго до их знакомства. Вырезки из журналов, статьи, фотографии из общего доступа: всё это вперемешку лежало на столе в хаотичном порядке, словно кто-то искал необходимый документ. Темноволосая нервно дёрнула щекой, быстрее перебирая бумаги. – Не отвлекайтесь, мисс Бёрнелл, – холодно, безэмоционально произнёс мужчина, неспеша двигаясь к застывшей в нелепой позе Лайе, не осмелившейся повернуть голову. – Я подожду, пока Вы прочитаете все мои личные записи.

***

Валахия, XV век.

Тяжёлый стук сапог госпожа услышала издалека. Она упорнее уткнулась в свой рисунок, кистью нанося первые мазки краской, закрашивая бесцветное озеро. Девушка рисовала пейзаж неподалёку от замка, всё чаще уходила в лес, но крайне отвратительная погода заставила её сегодня остаться в комнате в одиночестве, пока Рокус занимался борьбой. Она давно завершила эскиз, осталось лишь внести пустой, ничем не приметной картине немного жизни. В последнее время только искусство и рисование умиротворяло Лайю, и никто не смел её трогать в минуты спокойствия. Темноволосая давно перестала участвовать в управлении страной, оставив территории на плечи Раду, а тот с радостью согласился на такую возможность, он не выносил вмешательства и дележа власти с кем-либо ещё. У художницы теперь тихие, однотонные дни, по вечерам меняющие серый оттенок на пыльно-розовый, когда маленький мальчик ласково жался к тёплому боку, измученно вздыхал и беззаботно рассказывал о прошедших событиях. Он мастерски скрывал тоску и грусть за усталостью, тренировками и непрекращающимися занятиями заменял постоянные навязчивые мысли, свободные минутки посвящал не раздумьям, а делу. Она терпеливо ждала сына с самого утра и серьёзно взялась за изучение цветов, исследовала большинство углов в богатой библиотеке, пропадая большую часть времени в безмолвном помещении, избавляя его от забытости и ненужности, прочитала кучу книг и набирала всё новые, набивала руку в рисовании и снова начала петь Рокусу перед сном, а он поначалу замирал и наслаждался нежным голосом матери. Они постепенно возвращались к старому распорядку дня, привносили что-то новое и всегда были друг у друга. Начали разговаривать по душам, рассказывать всё, что чувствуют и что их возмущает, как сильно им хочется проводить время вместе и как не хочется расставаться. Они начали заново жить, а всё потому что у Лайи теперь была надежда. Она теперь знала: однажды всё встанет на свои места, нужно лишь немного подождать. А девушка готова ждать сколько угодно, если есть шанс когда-нибудь вновь дотронуться до любимого человека. – Лайя! – прогремел голос парня, и он, как вихрь, ворвался в комнату и подошёл к госпоже, грубо хватая её за локоть и поднимая со стула. – Что ты натворила? – О чём ты? – испуганно спросила та, крепко сжав в пальцах кисточку. – Мехмед и его советники мертвы, – выплюнув слова в лицо темноволосой, он дёрнул её за руку. – Смотри на меня! Тысячи янычар едут в Валахию. Они уверены, что это месть за Влада. Твоих рук дело? – Причём здесь я? – ахнула девушка, разом потеряв все силы: ноги стали подкашиваться, и она резко опустилась на стул, а Раду отдёрнул руку. – Как я могу.. такое сделать? – Собирайся. Срочно. Я пришлю Рокуса сюда, – выдохнул парень. – Отошлю вас в деревню далеко отсюда. Там живут.. мои друзья. Я смогу получать вести от вас, и в то же время никто не будет знать о том, что вы живы. Воины Мехмеда не оставят вас в покое. – Что? Нет! – замотала головой госпожа, побежала вслед за уходящим брюнетом. – Остановись же! Мы не можем уехать.. – Ты смеёшься? Что ты такое? – наконец озвучил вопрос Раду, мучавший его последние несколько недель. – Скажи правду, Лайя. Тебя никто не навещает. Все в замке сторонятся тебя. Народ негодует, – он уставше заглянул в её испуганные глаза. – Тебя видели возле церкви. Ты кружила вокруг и не могла зайти внутрь. Оставь тебя в одиночестве на улице.. безжалостно растерзает простой люд. В Валахии боятся тебя. Госпожа отшатнулась от резкого порыва правды, с каждым словом с размаху ударяющей в живот. Хотелось прямо сейчас попасть в другой мир, в тот, где она жила всего месяц назад. Где у неё была твёрдая опора, где у неё от прикосновений в районе живота летали целые стаи бабочек. Сейчас там было кладбище. Да и этого мира больше не существовало: была она и её огромное тёмное клеймо, которое скрыть не удавалось. Которое вредило не только ей, но и всем вокруг. Которое вырезало часть населения леса. Которое заставляло девушку возвращаться в покои с пропитывающим запахом крови – выворачивало наизнанку, рвало, пока, казалось, вместе с содержимым не выйдут лёгкие и пока не покинет неприятие себя и того, что теперь поселилось внутри. Одна часть организма отторгала кровь, вторая – безумно в ней нуждалась. Лайя бессердечно рвала животных на части, заставляла себя утолить уничтожающую жажду, пока она не навредила кому-то из близких, кому-то из тех, кто остался рядом, кто пытался её понять. Нападки на деревни пропали, неизвестное чудовище вблизи Карпатских гор прекратило мучать народ. Теперь это делала сама госпожа. Девушка отнимала радость у своего же населения, у тех, кого поклялась оберегать и защищать. А теперь насылает на ни в чём не повинных людей страх и боязнь смерти. Эгоистичный поступок, неравный обмен всех на одного-единственного человека, ставший привычным вкус плоти во рту – ещё некоторое время назад темноволосая наотрез отказалась бы верить, что способна на подобное. На что людей толкает отчаяние? Вопрос, не требующий ответа, он требует необдуманных поступков и их последствий, глупости и спонтанности, готовности потерять всё и дикой боли. Лайя не задумывалась о том, как будет справляться со свалившейся на неё ношей. Как она добровольно впустила её в себя, позволила остаться и поклялась держать в себе. Теперь от едкой тьмы не избавиться – а она в вечной борьбе со светом внутри изматывала неприспособленный к такому сосуществованию сосуд. Кажется, ещё немного, ещё пару раз госпожа потеряет контроль, и её тело разорвёт на куски от напряжения и нечеловеческого давления. – Позови Рокуса, Раду, – отрешённо кивнула художница, сделала пару шагов к кровати. – Мы уедем, куда ты скажешь. Прошу.. Если однажды сможешь, прости меня. – Ты обрекла себя на страдания сама, Лайя. Я очень надеюсь, что ты знаешь, что за всё нужно расплачиваться. И когда придёт время, ты пожалеешь, – не поворачиваясь к ней лицом, господарь вышел из комнаты. Это был их последний диалог: усмирив скованное ломотой сердце, сразу же после поспешных сборов девушка взяла за руку не задающего вопросы сына, пообещала ему всё рассказать по дороге и села в маленькую, чёрную карету. Рокус внимательно выслушал рассказ о гибели султана и о том, что скоро в Валахии будет неспокойное время, а его дядя решил поместить их на время в безопасное место. Ещё тогда у мальчика разрослось тоскующее чувство: он почему-то знал, что больше сюда не вернётся. И, конечно же, был прав. Отрывать родные места от сердца было болезненно, но свою боль он теперь привык терпеть, морщась, глотал и шёл дальше. Так у ребёнка формировался стойкий характер, он был сдержан и смел. И никогда не боялся оступиться. Когда вокруг слишком много плохих событий, внутренняя сила точится сама собой об острые углы печали и сожалений. Рокус резался о них не раз и не два, он мазал раны тёплыми словами родных и лечил их трудом. У мальчика больше не зудели зажившие шрамы, лишь настойчиво напоминали о том, что он однажды пережил. Значит, способен пережить и не такое, значит, он может противостоять любым невзгодам. Только после любой бури приходится вычищать обломки, восстанавливать разруху и кардинально менять внутреннюю облупившуюся, треснувшую отделку. Другим становился и маленький мальчик, нёсший на своей небольшой спине огромный мешок чувств. Там он их и коллекционировал, не впуская назад в покрытое защитным слоем сердце. – Приехали, госпожа, – когда карета остановилась, дверь отворилась и Лайя еле различила лицо кучера в темноте. Он печально сверкнул глазами. – Прощайте. Мне никогда не забыть вас и великого истинного господаря родной земли. – Тшш, – прошипела девушка, оглядываясь по сторонам. – Ты был нам верен. Не погуби себя, Нифон, – положив руку ему на плечо, художница напоследок взглянула на него. Обошла карету и обнаружила уже выставленные вещи на удивительно сухую траву – за пределами Валахии погода стабильно была солнечной. – Госпожа, – снова негромко позвал мужчина. – Берегите себя и сына. Я буду за вас молиться. Поклонившись, кучер сел на положенное место и темноволосая так и глядела ему вслед, крепко прижимая к себе Рокуса, пока громкий стук копыт окончательно не пропал в ночи. Лайя обернулась на скрип двери, из дома вышла молодая девушка, плотно замотанная в ткань. Раньше она её не встречала, и та с нескрываемым интересом рассматривала прибывших гостей, в то же время стараясь подавить зевоту: ещё бы, уже далеко за полночь. – Меня зовут Александра, – наконец подала голос незнакомка. – Можете звать просто Сандра. – Лайя, – кивнула в ответ, опустила глаза на сына. Уже открыла рот, чтобы его представить, как мальчик отошёл от матери. – Я – Рокус, – хмуро оглядел домик позади, подхватил некоторые сумки и двинулся к Сандре. – Куда можно поставить? Губы девушки тронула улыбка, она кивком головы указала на вход, ловя ответную улыбку художницы. Лайя захватила ещё пару и оставшиеся подобрала хозяйка. – Вы что, камней привезли? – сдавленно спросила та, а госпожа лишь виновато пожала плечами и стала вспоминать, в какую из сумок положила принадлежности для рисования и приняла мысль, что новой знакомой всё же она и досталась. Внутри домик выглядел опрятно и по-семейному, нагретый воздух сразу же окутал озябшие руки и носы, и от уюта и комфорта темноволосая невольно вспоминала тёплые вечера в замке, когда Влад и Лео долго-долго обнимали её и Рокки, рассказывали истории о своих походах и активно жестикулировали, а девушка завороженно слушала каждое их слово и мечтала однажды отправиться на поиски приключений с ними. Басараб твёрдо обещал, что как только сыну исполнится десять, они сразу же начнут сборы. Теперь его нет. Ни Влада, ни его любви к путешествиям. Зато есть обещание, которое Лайя обязательно исполнит. – Ого, какой ты вымахал! – из дальней спальни вышел мужчина сорока лет, и, побросав сумки, мальчик ринулся ему навстречу. Тот поймал его, со смехом покружил и крепко обнял. – Лайя! Иди сюда. Симион выглядел практически так же, как и в последний раз, когда художница его видела. Разве что насобирал немного морщинок, но они лишь придавали шарм и красоту – он всё так же по-доброму и с лаской смотрел на темноволосую. В его глазах плескалось сожаление: они ещё не виделись после трагедии; Влад был ему как родной сын, горечь от потери никогда не смоется с их лиц, и всё же что-то большее, чем простое понимание и общее несчастье связывало их сейчас. Это – великое опустошение, светлая тоска и принятие отсутствия выбора. Выбора-то у них как раз-таки и не было. Последний раз они встречались на пятое день рождения Рокуса, и Симион днями напролёт проводил время с мальчиком, многому его научил и рассказал кучу сказок, которые Влад перед сном пересказывал ему снова и снова – от него же их и узнал. Они повествовали о самоотверженности, о дружбе, о спасении и о том, как герои бескорыстно помогали другим. Как сложно, страшно и в то же время необходимо и приятно чем-то жертвовать ради любимых людей, будь это ненужная вещь или самая ценная из всех, которые имеешь. – Видеть тебя – настоящее счастье, – прошептала куда-то в воротник кофты девушка. Раду не обмолвился и словом, куда он собирался их отослать, и всё же она ощутила внезапную благодарность, а также маленький просвет на шанс, что однажды новый господарь примет её страшные ошибки и больше не станет держать зла. – А Сандра – твоя..? – Дочь. Одарив компанию ещё одной довольной улыбкой, Симион нехотя разжал руки и, потрепав мальчика по волосам, взглянул в глаза уставшей девушки. – Дорога дальняя. Проголодались? – Мы поели в дороге. Нам бы немного отдохнуть, – Лайя посмотрела на сына и тот согласно кивнул. – Сандра проводит вас по комнатам. Завтра будет новый день. Расскажете, что у вас случилось.. Раду не разменивался на длинные истории. – Конечно. Добрых снов. Маленькая, тесная комната встретила художницу одиночеством и тишиной. После постоянного шума кареты уединение с самой собой казалось раем, девушка уже глазами прорисовывала что и куда поставит, оценивала рабочие условия и как будет падать из небольших завешенных окон свет. Оставив вещи у небольшого шкафа, темноволосая зашла сначала к сыну, уже вовсю пробовавшему мягкость кровати – не такие, как в замке, но ему очень понравились, и Лайя, как всегда целуя его перед сном, пожелала ему хороших снов. Их она желала и себе, залезая в холодную постель, укрываясь одеялом и молча упираясь взглядом в тёмную бездну перед глазами. Эмоций пока что не было – они тоже устали от круговорота событий. Но Лайя уверена: обязательно вернутся утром, когда она сонно откроет глаза и вместо размеренного сопения рядом нащупает пустое, ровное место.