Вкусный аромат сдобы плавно заполнял ещё спящую комнату Лайи, пока та постепенно пробуждалась от лезущих прямо в глаза лучей солнца. Она давно не встречала новый день под пробивающийся через плотные занавески ослепляющий свет: обычно за окном дул сбивающий с ног ветер или моросил противный мелкий дождь, раскаты грома заглушали возню в коридорах замка и собственное дыхание, а постоянный холод заставлял забираться под одеяло с головой и мечтать о тёплом и безлюдном пляже, спокойном море и небольших волнах, разбивающихся о раскалённую гальку.
Теперь же госпожа изучала греющую полоску света на своей голени и боялась пошевелить ногой – вдруг всё исчезнет, вдруг она спугнёт солнце и его затянут серые тучи, вдруг погода последует за ней и захватит небольшой кусочек леса в прежний водоворот несчастья и печали? Ей совсем не хотелось, чтобы любезные хозяева, принявшие её и сына с теплом и заботой страдали от постоянных ливней и гроз, ведь они были такие же светлые, такие же успокаивающие, как яркие отблески реки в полдень, как колышущиеся бутоны тюльпанов среди светло-зелёной травы, как едва слышимый, но приятный уху шелест листьев могучего дуба.
Девушка поднялась и отодвинула закрывающую вид из окна ткань, сделала это так резко, что сидящие на стучащих в стёкла ветках птички разлетелись в разные стороны. Щебетание и порхание крыльев, покачивание встревоженных лёгких ветром деревьев растянули на сонном лице широкую улыбку, и Лайя с шаркающим звуком открыла окно, впуская свежий воздух в душную комнату. Теперь запах выпечки мешался с запахом хвои, растущих неподалёку неизвестных темноволосой цветов и густой смолы с толстых стволов деревьев. Она протянула руку, сорвала с куста чуть ниже подоконника горсть алых, словно окутанных пламенем, ягод и поднесла к носу, вдыхая чуть уловимую, пряную нотку мёда и земли – вспомнила, что видела мелькание похожих ягод в топи. Ослабила хватку, высыпая содержимое за окно, плотно закрыла створку всё с таким же режущим слух звуком и вновь перекрыла доступ солнцу, погружая комнату в прежнюю темноту.
– Какое у Вас настоящее имя? – девушка напряглась, вцепляясь в края стула пальцами – так, что они побелели.
– Сеера, – отозвался хрипящий голос старухи, она вскинула голову и даже не улыбнулась. – Тебе нужна моя сила. Мне нужна твоя, – достала потрёпанный пергамент, положила на середину стола так, чтобы Лайя могла разглядеть его полностью.
– Мне не нужна сила. Я.. – запнулась, когда у сидящей напротив сущности опасно сверкнули глаза. – хочу, чтобы Вы покарали виновных. И чтобы вернули мне Влада и Лео, – шанс, выпавший темноволосой сегодня, может больше никогда не выпасть. Винить себя за неиспользованную возможность – глупо, когда можно ухватиться за неё зубами и не отпускать. Только какую цену нужно заплатить?
Лайя внезапно вспомнила лицо Влада. Его очаровательную улыбку, крепкую хватку поводьев извечного спутника – коня и счастливый смех каждый раз, как он возвращался назад в замок к своей семье. Господарь умело управлял народом, страной и её чувствами: ими он мог завернуться, как в одеяло, плотно укутаться и пройти пешком весь мир, зная, что там, дома, его ждут любимые люди. Что ему есть ради кого возвращаться. Ему было ради кого восставать против султана. Влад оставлял на обеспокоенном лице жены торопливые поцелуи и просил к возвращению больше улыбаться. Она ему поклялась, что обязательно будет.
Лайя вспомнила лицо Лео. Его добрые, наполненные тоской и извинением глаза, когда девушка, как и всегда, нашла его в конюшне. Парень готовил лошадь к их последнему походу, к тому, где всё должно было решиться. Тогда он остриг свои длинные, рыжие волосы, а Лайя чуть ли не потеряла сознание. Лео смеялся – так заражающе, что ей пришлось вместо того, чтобы хмуриться, рассмеяться вместе с ним и запустить в уже не такую богатую копну прохладную руку, потягивать за короткие, но такие же кучерявые локоны и шуточно ругаться. Тогда он посерьёзнел и пообещал вернуться. Она ему, несомненно, поверила.
И какая бы цена её ни ждала – она заплатит. Конечно, если это не навредит её единственному близкому человеку.
– Мы окажем друг другу услугу, – из ниоткуда рядом с девушкой материализовалась чаша. Чуть ближе – сверкающий нож. Девушка со страхом подняла глаза на Сееру, но молчала, ждала, когда та продолжит. – Я помогу тебе сейчас. Ты мне – когда придёт время. Когда я попрошу.
– Должны же быть какие-то сроки..
– Их нет. Ты будешь ждать столько, сколько понадобится. А для гарантии – сейчас я выполню лишь часть. Ты просила наказать виновных в смертях? Я накажу.
– Кто это? – вопрос вырвался сам собой. – Кто посмел их растерзать?
– Ты знаешь. Ты догадываешься. И я смогу подтвердить твои мысли, – кивнула на нож. – Наполняй чашу.
– Чем? – онемевшие губы мало поддавались владелице.
– Своей кровью.
Наткнувшись ладонью на спинку стоящего стула, госпожа одним движением сбросила набитую вещами сумку и села на освободившееся место. По полу рассыпались кисточки и разрисованные листы, баночки с краской глухо застучали по голым деревянным доскам и откатились к стене. В груди нещадно пекло от пронзившего понимания: спустя несколько недель таинственно умер Мехмед и его приспешники. Лайя, за это время уверенная, что убийцы давно наказаны, стала рассматривать безумное совпадение. Что, если..
это были вовсе не разбойники?
«
Получается, Раду прав, – девушка с ужасом закрыла лицо руками. –
Я убила султана»
Мехмеда она знала с рождения. Её мать довольно часто звала Хюму и её сына потренироваться на лошадях или просто вместе провести время. Маленькая Лале была дружелюбна, открыта и активна, в то время как мальчик был угрюм и зажат, и девочка всеми способами пыталась с ним подружиться. Он шёл ей на поводу, с каждым днём разговаривал всё больше и в конце концов стал ей лучшим другом. Мехмед был малышке братом. Он был её опорой, её первым человеком, к кому она бежала за поддержкой и помощью, особенно когда у друг друга остались только они одни.
Шехзаде с возрастом становился всё грубее и жёстче, пользовался неприемлемыми для Лале методами и наказывал пленных просто за их существование. Девушка была против, внушала брату, что нельзя быть таким чёрствым, тратила своё свободное время на помощь с уроками и пыталась взрастить зерно милосердия. Но почва Мехмеда была высушена, как и его сердце: казалось, оно не билось, не качало кровь, не чувствовало. И к родной крови он стал относится с корыстью, но темноволосая верила – всё потому что дядя Мурад не обращает на него никакого внимания. Потому что у парня нет никого, кроме неё, и у неё больше никого не было. Потому что она ему мало давала ласки и заботы.
С появлением Аслана и Влада шехзаде обезумел от ярости и ревности, он придумывал для чужеземцев всё новые наказания, изощрённее предыдущих, изматывал и не позволял девушке приближаться к ним –
«они тебе не ровня, не вздумай больше с ними водиться, иначе я сделаю им хуже». И она верила: сделает. Лале не пережила бы, если бы её друзьям причинили боль. На чужой земле, из-за потенциального врага, самим наследником власти. Влад бы точно сошёл с ума и натворил делов, а Аслан, как верный товарищ, полез бы в огонь и воду вместе с ним. С ними была бы и отважная Лале – троица самоубийц, грешников, но таких сплочённых и влюблённых друг в друга, что никакой силе эту связь не разорвать. Никому не сломить их чистые чувства и добрые сердца. Дружба бессмертна. Так думала бойкая девчонка рядом с двумя мужественными бойцами по обе стороны.
А когда их не стало и с двух сторон тонкие руки окутал холод и ледяной, пронизывающий ветер, она обрела бессмертие, которое без них уже ничего не значило.
– Доброе утро! – коротко махнув рукой, Лайя вошла в небольшую обеденную комнату. За столом уже сидели обитатели дома, одна лишь девушка позволила себе поспать подольше, чем обычно. Это точно из-за чудовищной усталости во время долгой дороги.
– Доброе! – Рокус широко улыбнулся, доедая что-то похожее на пирог, и нетерпеливо поёрзал на стуле, а потом повернул голову на Симиона. – Можно я скажу?
– Говори, – рассмеялся мужчина, кивая госпоже в знак приветствия. Он по-доброму погладил мальчика по густой шевелюре и похлопал по плечу.
– Дедушка Симион пообещал провести нас с тобой по лесу! – воскликнул мальчик и заговорщически понизил голос. – Он сказал, что здесь водится много зверей.. У нас около замка кроме птиц и зайцев никого нет! И то их в последнее время не видел..
– Здорово, – натянуто улыбнулась Лайя, но уже без прежнего энтузиазма – исчезновение животных в окрестностях замка отчасти и её вина. – Наберём ягод, приготовим твой любимый пирог.
Довольно кивнув, Рокус положил последний кусочек завтрака в рот, допил свой чай и отправился по своим делам в комнату. Мальчик не любил всё своё время отдавать пустому провождению или безделью, а так как теперь у него не было борьбы, брюнет продумывал, как ему построить тренировки, чтобы не потерять хватку.
– А где Сандра? – поинтересовалась художница, аккуратно взяв с тарелки кусочек аппетитного блюда. – Я вроде бы слышала её голос.
– Она только что уехала за едой и сладостями. Будет нескоро, до ближайшей ярмарки далеко, – пояснил мужчина. – Что ж, я жду твоего рассказа.
– В моей истории не будет того, что тебя может порадовать и что ты можешь одобрить, – аппетит разом пропал, девушка отодвинула надкусанную выпечку и сложила перед собой руки. – Всё, что происходило после.. – замолчала, неспособная произнести страшное слово «смерть». Она могла бы его выговорить, не будь оно связано с любимыми ей людьми. – Я ни о чём не жалею.
– Знай, что раз ты здесь, независимо от того, что случилось, у тебя есть кров и крыша над головой. Я
никогда от вас не откажусь, пока я в здравом уме.
Утаивать правду от Симиона девушка не видела смысла. И всю рассказать тоже не могла, лишь урывками и наводящими событиями открывая завесу того, что она сделала – мужчина лишь сжимал челюсти, не перебивая девушку, у которой брешь пробило в наполненном тайнами сундуке. Она говорила, говорила, говорила, словно боялась, что что-то забудет, что-то упустит, не успеет рассказать до конца. Ей всегда казалось, что если поделиться с дорогим сердцу человеком сокровенным, очень-очень важным и значимым, тогда обязательно станет легче дышать.
Не стало. Наоборот, грудь сдавило невидимыми тисками – Лайя с ужасом будто вновь проходила все эти недели горя и потерянности, шаг за шагом приближаясь к краю и за несколько сантиметров у него останавливалась. Судьба ли? Зловещий рок? Теперь на эти вопросы девушка отвечать не желала. Она была бы рада послушать свой рассказ со стороны, посочувствовать и погоревать с рассказчиком и вернуться в свой поток умиротворённых дней. Но у этой печальной истории её внешность. У неё её имя, её возраст и её слёзы, насквозь пропитавшие события от страшной ночи до возвращения из болот. Дальше нить захлёбывалась кровью, тёмно-бурыми пятнами вела к сегодняшнему дню. Было мало. Крови – мало, и это пугало госпожу куда сильнее, чем полноценная картина её жизни.
У Лайи теперь страх ночи. В ней просыпается инородное, непонятное, оно тянет её наружу, дарит невероятную выносливость и силу, зоркость, быстроту и острый слух. Вместе с тем жестокость, равнодушие и деформацию тела. Ей боязно опускать глаза на собственные обезображенные руки, трогать некогда нежную кожу и ощущать шероховатую грубую корку и вздувшиеся мягкие жилки под глазами, змеями обрамляющие половину лица. У неё удлиняются клыки, радужка глаз становится яркого цвета огня, а зрачок приобретает кошачий вид. Случайно увидев себя в отражении реки, девушка невольно вскрикнула: даже не подумала о том, что это её отражение; настолько оно было изуродовано, отвратительно, мерзко. Ещё отвратительнее – отмывать запёкшуюся кровь и грязь с кожи, выцарапывать из-под ногтей, стирать пальцы до боли в попытках спасти безвозвратно испачканную одежду.
– Мне жаль, моя милая, – у мужчины в глазах застыли слёзы, но знает – если прольёт, этим обидит девушку. Слёзы означали безнадёжность. Как и в её случае: на что им было надеяться? На то, что госпожа останется такой же, какой и была? Тьма меняет. Тьма делает чудовищем. Тьма поглощает свет. А Лайя из него соткана, она – и есть свет. Была им. – Я думал лишь о себе, когда не хотел приезжать в замок. Было невыносимо даже думать об их смерти. Представить не могу, каково было тебе..
– Что было, то там и осталось, – мотнула головой Лайя. Сейчас ей меньше всего хотелось слушать извинения о том, что не сделано. Да и смысл? Они ей не нужны. – Смерть Мехмеда – полностью моя вина, Симион. Это
я его убила.
– Ты же ждала от него подобного, Лайя. Он полностью оправдал наши опасения, – покачал головой мужчина. – Но он так охотно шёл навстречу. В последний раз, когда приезжал на день рождения Рокуса, мне показалось, что султан забыл былые обиды. Я думал, что он вырос и не станет возвращаться к прошлому.. Ты его переиграла. Он думал, что одержал победу, причинив тебе боль. Ты отомстила. Не вини себя.
–
Я ему проиграла. Я полностью потерпела поражение во всём, в чём было можно. Ещё тогда, во дворце..
– Лале, ты готова? – шёпот со стороны входа заставил торопливо перебирающую одежду девчонку вздрогнуть и чуть ли не вскрикнуть. Она обернулась, в лунном свете различила очертания Влада и улыбнулась.
– Почти, – бесшумно подошла к парню, ладошками обняла его щёки и заглянула в глаза. Они игриво блеснули в ответ, брюнет немного наклонился и коснулся лбом её лба. Потёрся носом об её нос, оставил короткий поцелуй на самом кончике и погладил большим пальцем контур подбородка. – Теперь готова.
Тихий смех Басараба заглушил шорох у окна. Рыжая макушка показалась в углу, мелькнула по периметру и скрылась за кустом. Аслан пришёл: значит, пора начинать задуманное. Друзья в короткие сроки разрабатывали план побега – Мехмед объявил об отсылке пленных в другие поселения, а это значило, что ребята могут больше никогда не увидеться. Лале тогда жутко расстроилась, в отчаянии сорвалась с места и была готова унизительно выпрашивать у брата оставить их здесь, хотя почему-то была уверена, что если попросит, он не даст им даже проститься. И всё же: а вдруг сжалится? Вдруг она сможет его убедить?
Её порыв остановил Влад, в последний момент ухватив решительно настроенную подругу за локоть и чуть дёрнув на себя. Она потеряла равновесие и упала прямо в его объятия, а её спину накрыл Аслан, крепче прижимая к напряжённому телу друга. Так они и стояли в обнимку, пока три забивающихся сердца не пришли в норму. Они молчали вплоть до того, как наконец разъединились, потому что разговоры им были не нужны, они в мыслях думали одинаково, и всё же никто не осмелился произнести общую идею сразу.
– Пойдём, – крепко сжав хрупкую ладошку Лале, Басараб подтолкнул её к окну. Девушка заупрямилась, высовывая руку из его и побежала к одной из сумок. – Куда ты?
– За вещами, – удивлённо ответила девушка, выбирая самую нужную.
– Прошу, Лале, не бери с собой лишний груз. В Валахии у тебя будет всё, что ты попросишь, я подарю тебе все платья в мире, только поторопись, – взмолился Влад, поглядывая на пока ещё пустой двор. Аслан хорошо сделал свою работу, только нет уверенности, что отвлечь бостанджи удалось надолго. У них считанные минуты и последняя возможность сбежать.
Девушка кивнула, схватила лишь одну небольшую шкатулку с маленького столика и сунула её в перекинутую наискосок компактную сумку. Парень спрыгнул с подоконника на улицу, старательно тихо развернулся и поймал за талию темноволосую, поставил на землю и прижал окно камнем к внутренней стороне, чтобы оно не хлопнуло в порыве ветра. Увидев на углу Аслана, Басараб взял за руку Лале и быстрым шагом преодолел расстояние.
– Раду уже ждёт нас, я его отвёл, – негромко отозвался рыжеволосый. – Сказал бостанджи, что у покоев султана переполох. Ушли оба, к удивлению, – отчитывался парень. – Как только узнают, что ложь, отправятся на поиски меня.
Художница крепко сжала ладонь парня, которому с этой минуты полностью доверила свою жизнь, а он, не отрываясь от разговора, нежно погладил тыльную сторону кисти большим пальцем. Знал – старалась не показывать волнения, сильная, как всегда смелая, но шагала за ним в неизвестность, оставляя пределы дворца в прежней жизни, пределы, за которые она никогда не выходила и не думала, а теперь тайно сбегала из дома ночью без малейшего шанса вернуться назад. Сбегала с пленниками в чужую страну, совсем не представляла будущего и не имела за душой ни гроша.
У Влада теперь ответственность за неё, та, которую нести он только рад. Ответственность за друга, за брата, за любовь – что ещё ему было нужно? Лишь родная земля, куда нога Басараба тянулась через огромные расстояния разлуки. И теперь он туда отправлялся, душа переполнена беспокойством, сердце приятно щемило, а глаза так и жаждали вновь увидеть просторы из детства, полюбоваться даже стройным деревцем на окраине и созерцать простой валашский люд. Ему этого не хватало. Его никогда не принудят отказаться от своей страны.
Лале постоянно оглядывалась назад, стараясь запомнить в красках возвышающийся дворец, место, где она провела практически семнадцать лет, пережила и горе, и счастье, где познакомилась с дорогими ей людьми, где выросла, где родилась. Девушка цеплялась глазами за витиеватые узоры, беседку неподалёку и скрытую в тени деревьев конюшню. Она скользила глазами по оконным рамам, по этажам – так быстро, как могла, пока впереди не показалась тропинка в лес. Ступит на неё – и попрощается с Османской империей навсегда. Конечно же, темноволосая без раздумий последовала за друзьями, и лишь в последний раз обернулась: потом обязательно будет скучать.
– Мальчики.. – ахнула Лале, дёргая Влада за руку. – Посмотрите на окно покоев Мехмеда.. Вы видите?
– Быстро! – спохватился Аслан, переходя на бег. – Бежим, ну же!
Всё это время за ними наблюдал бывший шехзаде и.. ничего не предпринимал. Он спокойно наблюдал за тем, как сестра покидает территорию дворца с ненавистными чужаками, просто смотрел им вслед – у девушки по спине пошла дрожь, её колотило от страха. Если пошлёт за ними бостанджи – казнят всех. Не пощадят никого.
Но было подозрительно тихо. Не было слышно ни криков, ни топота, ни ржания лошадей позади, лишь пение сверчков и метание по кустам испуганных животных из-за ночных посетителей леса. Бежать было недалеко: спустя пару минут вдали показались две лошади и маячивший между ними Раду, который, завидев компанию, повёл животных навстречу. Влад на ходу посадил на одну из них Лале, Аслан забрал мальчика к себе и отправился вперёд, а Басараб наказал темноволосой крепко его держать и сорвался вслед.
Девушка зажмурилась, прижавшись к сильной спине парня, настороженно прислушивалась к шуму и краем глаза посматривала на скачущих уже немного позади мальчиков. Рыжеволосый крепко вцепился в поводья, Раду надёжно обхватил его тело и так же часто поворачивался назад. За ними никто не гнался, и от изумления художница не могла придумать объяснения этому.
– Почему Мехмед ничего не сделал? – наконец озвучила мысли Лале, когда они сбавили темп, чтобы дать отдохнуть животным. Вокруг всё ещё ни души, зато вся компания была загружена кучей вопросов.
– Наверное, потому что он придумал что-то другое, – пожал плечами Аслан.
– Не может быть так просто, – кивнул в ответ Влад, а Раду смутился и отвернул голову к полю.
Девушке очень хотелось, чтобы впереди ждало только спокойствие. Поэтому она решила оставить суждения о султане в пределах Османской империи, которую друзья стремительно покидали. Лале в последний раз повернулась назад, благодаря всех, кто заботился о ней всю жизнь. Почтительно склонила голову, вмещая в этот жест всю её любовь и ласку. И навсегда отпустила.
– Влад пытался договориться с ним. Он надеялся, что у Мехмеда есть хоть капля человечности и мужественности. Когда он приехал и увидел Рокуса, мне казалось, что султан успокоился, – Симион задумчиво сложил руки в замок. – Он же наоборот разозлился. Но не на мальчика, не на Влада, а на тебя, Лайя.
– Что? – бешеный стук сердца отдавался в ушах, девушка подалась вперёд, выглядывая ответы в лице мужчины. – Вы ничего не рассказывали. Мехмед не.. Он же..
– После вашей свадьбы ходили слухи о страшных деяниях твоего брата. Султан сходил с ума, изматывал до полусмерти оставшихся пленников. Влад хотел установить мир между правителями, а также обговорить количество дани. Он пытался образумить Мехмеда, найти пути, как исправить ужасное положение товарищей. И они почти пришли к соглашению, но.. они с Лео не вернулись, – он смело поймал встревоженный взгляд госпожи, стойко выдержал её немой вопрос – она обо всём догадывалась, ему лишь осталось подтвердить. –
Он любил тебя, Лайя..
Перед глазами поплыли предметы мебели: стол, чашка с выпечкой, пустая кружка, глиняные горшочки с землёй в углу и наполовину слетевшая накидка с холодного деревянного табурета. В голове беспорядочно путались мысли, склеивали недостающие части между собой, образовывали поистине жалкую картину, где Лале так просто оставляет брата страдать в одиночестве без семьи и поддержки той, кто всю свою жизнь находилась у него под боком, давала нужные советы и помогала навести порядок в любой сфере. Ему не требовался кто-то ещё, Мехмед не заводил серьёзных отношений с девушками и не обсуждал их с художницей, когда та намеревалась посоветовать ему одну из подходящих для него ровесниц. А всё потому что на протяжении долгого времени парень мечтал быть с ней, и Лале этих чувств не разделяла. Девушка испытывала к нему лишь семейное тепло, сестринскую любовь, и это его сильно огорчало.
«
Он отпустил меня вовсе не потому, что у него был какой-то план, а потому что он хотел мне счастья? – наивно подумала темноволосая, поднимась со скамьи. –
Может, Мехмед бы не тронул мою семью, если бы мы исчезли и не появлялись перед ним вновь?»
– Влад знал?
– Лайя..
– Скажи мне! Он знал?
– Да, но..
Последующие слова Лайя уже не слышала, с трудом переставляя онемевшие ноги к двери. Когда свежий воздух заполнил её лёгкие, когда он ударил по её сознанию, когда он обострил чувство обиды – тогда девушку поразило новое ощущение. Ощущение царапающей боли, виновато скулящей в области груди, ноющей, пульсирующей, издевательски нарастающей. Она корила себя за то, как враждебно была настроена против своего же брата, который грезил о девушке, так легко его покинувшей, оставившей без своего внимания и заботы. Лишила Мехмеда простой возможности её видеть, и всё же это – результат его гнусных и безжалостных поступков. Из-за него ей пришлось бежать, из-за него они стали отдаляться, из-за него она больше не была в безопасности и уюте рядом.
Может, поэтому он и отпустил Лале – потому что, несмотря на своё жестокое сердце, в нём было место для взбалмошной и непредсказуемой девчонки. Только для неё оно и было. Может, он надеялся так искупить свою вину, надеялся, что однажды вновь увидит её большие, сверкающие от радости глаза, так же скучающие и мечтающие увидеть его. И надеялся, что она захочет быть с ним после долгой разлуки.
Но Лайя вышла замуж, обустроила свою жизнь. Девушка променяла султана на пленника, который был жив лишь благодаря ему. Который сбежал вместе с ненаглядной сестрой только потому что он позволил. Который забрал престол Валахии исключительно из-за его добродушия и благосклонности. Султану дорого обошлась наивность и доверие, ему претила мысль, что Влад касался
его предначертанной судьбы, что он трогал её шелковистые, вьющиеся волосы и целовал мягкие, пухлые губы. Мехмед ненавидел паршивца за то, что так бесстыдно влюбил в себя Лале, подчинил её мысли и волю себе. Она полностью ему принадлежала, думала о нём так, как должна была думать о брате, касалась не тех рук и не тех щёк, ждала из походов не того и снился по ночам ей совсем не тот. Ненавидел султан и саму драгоценную сестру за то, что так легкомысленно поддалась чарам чужеземца и слепо пошла за ним. Что позволила овладеть собой полностью.
Мехмед выжидал момент. Тот, когда девушке надоест неродная страна, когда она заскучает по прошлому и когда захочет вернуться назад. Он был почти уверен, что это вскоре случится, тогда султан позволит ей остаться рядом, она обязательно будет долго и мучительно выпрашивать его прощения, а он в сладкой мести будет глумливо её отталкивать, чтобы поняла, чтобы усвоила, чтобы зарубила себе на носу: он – единственный, о ком должна переживать Лале. Единственный, для кого она должна жить, кому должна читать стихи по вечерам и с кем должна делиться о том, как прошёл её как всегда насыщенный и напичканный разными занятиями и делами день.
И тогда у неё родился сын. В стране, наказанной самим дьяволом страшными временами, в семье ставшего легендарным господаря Валахии, в замке, где Влад неоднократно ласкал её тело. Лале без ума влюблена в Басараба. Лале подарила жизнь его маленькой копии. Лале счастлива.
И ни капельки. Султан. Ей. Не нужен.
– Мам? – Рокус уже третий раз позвал уставившуюся в одну точку девушку. – Пойдём гулять в лес?
– Что? – осипшим голосом переспросила госпожа, а после прочистила горло, поднялась с примятой ею же травы и отряхнула подол платья. Симион стоял у входа в дом с корзиной еды, не выражая никаких чувств, кроме спокойствия и уравновешенности. Его примеру последовала и госпожа, точно зная, что обязательно вернётся к разговору, когда всё уложит, усвоит и захочет подробностей. Сейчас она их не хотела. – Да, конечно.. идём.
Слабо улыбнулась, взяла за руку мальчика и пошла вслед за мужчиной по извилистой тропинке в тень раскидистых деревьев. Петляя среди кустарников можжевельника и знакомых красных ягод, яркими верхушками прокладывая путь к реке, журчание которой всё сильнее слышалось по мере приближения, компания наслаждалась чистым воздухом. Симион рассказывал гостям о деревьях и ягодах, о том, как они с Сандрой однажды заблудились и нашли дорогу только благодаря лесной жимолости.
– Жимолость? – переспросила Лайя, переводя взгляд на тот самый кустарник. – Как вы по ней определили дорогу? Её же здесь много..
– Она растёт только у нашего дома. Если видишь жимолость – значит, до нас недолго идти, – мужчина строго посмотрел на Рокуса. – Ягоды ядовитые, не вздумайте их есть. И не трогайте, иначе повредите руки.
Девушка поднесла к лицу свою руку, которой с утра сжимала горсть плодов кустарника и с удивлением обнаружила абсолютно чистую ладонь, без намёка на то, что совсем недавно там лежало настоящее орудие убийства.
– Далеко река? – поинтересовалась госпожа, двигаясь дальше и стараясь следить за сыном, лишь бы не подошёл к ярким гроздьям. Но мальчик был понятливым, только материнский инстинкт никуда не деть.
– Нет, ещё чуть-чуть, – отозвался Симион.
Он оказался прав: спустя пару минут они действительно вышли к плескающейся воде и сели на берег перекусить. Лайе стало трудно дышать. Она не знала – от ходьбы ли, перенасыщения горным воздухом или морального состояния. У неё приливали силы словно по взмаху руки, обострялся нюх – почувствовала знакомый, родной аромат. Положив назад импровизированный овощной бутерброд, госпожа оглянулась: вокруг бегал Рокус, рассматривал цветы и кору могучего дуба, под которым они сидели.
– Мам! Смотри, твои любимые цветы! – мальчик помахал рукой, и девушка подошла ближе. У берега росли незабудки, небольшой кучкой одиноко стояли поодаль и манили к себе. – Я тебе сорву! Поставим на..
– Нет! – художница слишком резко перехватила запястье сына, крепко в него вцепилась и грубо дёрнула на себя. Лайя тут же смягчилась, поднесла пальчики Рокки к губам и оставила лёгкий поцелуй. – Помнишь, мы договорились? Больше не причинять боль цветам.
– Помню.. – испуганно ответил брюнет, отвёл взгляд от матери и высвободил руку. – Не буду рвать..
Он побежал дальше, явно встревоженный порывистостью девушки, а та смотрела ему вслед, прижав руки к выпрыгивающему из груди сердцу. Чтобы успокоиться, госпожа повернулась к реке, вслушалась в её размеренный шум и мысленно возвратилась к счастливому времени.
***
Спустя две недели.
– Папа где-то там, да? – неожиданно спросил Рокус, сидя на постеленной Симионом накидке на земле. Они с Лайей уже проводили солнце за горизонт, встретили ночную прохладу и сверкающие звёздочки на небе. Художница с интересом на него посмотрела, и мальчик смутился, но продолжил смотреть вверх. – Он рассказал, что звёзды – это те, кого мы потеряли. Когда кто-то умирает, на небе загорается одна новая.
– Тогда папа – это самая яркая звезда из всех, – не обращая внимания на дрожь в теле, темноволосая снова вскинула голову. Подняла руку, указывая на одну из них, бросающуюся в глаза, выделяющуюся своим белым светом из остальных. – Вон та. Как думаешь?
– Да, – довольно кивнул мальчик и улыбнулся. – Красивая.
Лайя улыбнулась в ответ. Влад часто рассказывал ей о небе. Он сам напоминал его – непоколебимый, постоянный, надёжный. Мужчина был единственным, в ком девушка была безоговорочно уверена, в ком она всегда видела опору и поддержку, чьего взгляда было достаточно, чтобы успокоить бури и штормы внутри. Его тёплая ладонь, горячие губы и обворожительная улыбка – и темноволосая прощалась с суровой реальностью, вкраплениями впитываясь в его грубые шрамы, осветляя их, помогая ему самому выпутаться из кома, в котором он увяз. Они друг друга спасали. Они друг в друге нуждались. Они друг друга так отчаянно и так сумасшедше любили.
Им было мало. Владу – чертовски мало её заразительного смеха, невесомых прикосновений всегда прохладными пальчиками по влажной после купания коже, лёгкого лесного запаха после прогулки и нежного, тихого голоса у самого уха, когда мужчина погружался в работу и она, внезапно обнимая его со спины, шептала о том, как он привлекателен. Лайе – его томного дыхания в едва различимом полумраке комнаты, раскалённых влажных следов на оголённом теле, ласковых согревающих объятий по вечерам и в полусне ощущения, как брюнет натягивает скинутое одеяло и целует в плечо перед тем, как притянуть её к себе, уткнуться в копну великолепно пахнущих волос и уснуть.
С ним рядом – любимая женщина, ради которой хотелось покорить весь мир, с ней – желанный мужчина, ради которого хотелось его полностью отдать. Она и отдала – себя, а он кроме неё другого мира и не хотел.
– Тебе пора спать, милый, – вздохнула художница, взъерошивая волосы сына. – Симион поднимет рано, ты обещал ему помочь, помнишь?
– Помню, – кивнул мальчик и поднялся с земли. – Но я тебя здесь одну не оставлю, темно уже.
– Я ещё немного посижу и тоже пойду.
– Обещаешь?
– Обещаю, – кивнула та и оставила на лбу поцелуй.
Мальчик ушёл, и, выждав несколько минут, Лайя накинула на голову капюшон плотной накидки и отправилась в чащу леса. Жажда крови толкала её на ночные блуждания по окрестностям, девушка уже перестала подчиняться самой себе – боялась, что если не вернётся к прошлому балансу, может навредить родным людям. И так же боялась вновь увидеть в своих руках бездыханное по своей же вине тело.
Темноволосая чувствовала запах оленьей шерсти, она не заметила, как ноги понесли её в противоположную от дома сторону, ближе к поселениям – неудивительно, животные часто водились недалеко от жителей, по ночам поедали урожай и прочие припасы, и художница взяла себе это на заметку, когда Сандра взяла её с собой на ярмарку. С максимальной скоростью добравшись до одного из широких заборов, Лайя разглядела гулявшего неподалёку зверя, нерасторопно двигающегося вглубь по протоптанной тропе.
Она пошла за ним следом. С колебаниями, с останавливающими сомнениями, но медленно, нехотя всё-таки настигла затаившегося оленя. Он пугливо дёрнулся, когда девушка прижалась к стволу дерева. Сморщилась, чувствуя, как отравляющее желание растекалось по венам, как тёмная сущность обволакивала нутро, вытекала наружу и преобразовывала привычный облик. Как грубела кожа – госпожа вытянула руку, и на её глазах молочного цвета рука покрылась серой, отвратительной оболочкой, заострились концы некогда аккуратных ногтей, чёрные вены лентами обвили тело и выступили под глазами.
Лайя впала в беспамятство, уже в тумане скинула капюшон, крепко сжала челюсти и клыками оставила на своих же губах болезненные порезы – спустя несколько часов этого не вспомнит, но обязательно снова будет их лечить. Девушка уже потеряла чувство нерешительности и уверенно вышла из тени. Где-то внутри кричал и просил остановиться прежний, связанный по рукам и ногам душевный свет, но нужное равновесие безвозвратно нарушено – слишком долго обделяла тьму.
Скованный страхом зверь стоял неподвижно, словно загипнотизированный предвестием смерти: оно будто имело запах, осязалось вокруг, оседало на землю тяжёлым покрывалом. Миг – и она бросится на невинное существо, оставит на нетронутом теле смертельные отметины, позволит оленю испустить последний вздох, вскинуть к небу взгляд и застекленеть. Она позволит. И в эту же секунду вернёт утерянное самообладание.
– Помогите.. – ослабленный голос мужчины послышался чуть левее, и Лайя, отвлечённая от цели, резко повернула голову. Металлический запах крови забил нос: он был ранен, его белокурые волосы слиплись от грязи и пота, рука крепко держала рваную рану на животе, сквозь пальцы сочилась столь нужная жидкость стоящему перед ним чудовищу. – Пожалуйста..
Мужчина искал помощи. Ему до деревни рукой подать, а до гибели – ещё ближе, он у повелительницы смерти просил заживить его раны, а она в силах только их разорвать и оставить гнить на сырой от кутающего тумана траве. Хрип уже сорвался с губ, у неё – устрашающий, предупреждающий, а у него – предсмертный. Блондин с мольбой смотрел в оранжевые кошачьи глаза, уже ничего не просил, лишь бы она ушла, сглатывал застрявший в горле крик.
У Лайи в руках труп оленя. Она оторвалась от ещё тёплой плоти, руками обняла мёртвое тело, мутная пелена спала, а взгляд прояснился. Девушка почувствовала стекающие по подбородку капли крови: падали на шерсть, пропитывали остывающую тушу, на собственные пальцы, и темноволосая подняла руку, неосознанно размазала по лицу жидкость. Опустила взгляд – перепачканный бурыми пятнами светлый плащ, закостеневший кулак, отчаянно сжимающий её накидку, перекошенное от боли лицо и застывшие слёзы в глазах. Госпожа выдохнула, проморгалась, а страшная иллюзия вовсе не уходила, вместо оленя всё так же неподвижно лежал мужчина.
– Господин? – тихо спросила Лайя, слегка потрясывая его за плечи. – Господин, пожалуйста..
Отхлынула кровь: от лица, от рук, от ног, конечности онемели, не давая хозяйке свободно ими двигать. Она всё так же трясла его в надежде, что мужчина моргнёт, пересохшими губами вновь попросит помочь и на этот раз госпожа ему поможет. Она сделает всё, что в её силах – и то, что она по идее сделать не может. Но блондин на её руках молчал, соответствовал затихшей от трагедии природе вокруг. Было темно. Было оглушающе тихо. Было
страшно.
Лайя кричала. Кричала до хрипоты, пока не заболело горло, пока жуткие крики не срывались на безголосое сипение, мешала вопли с рыданиями, слёзы – с засохшей кровью. У неё в груди беспощадно пекло от сожаления, от ненависти к себе, от неприятия ситуации и от мольбы. Помочь молила уже она – так же беспомощно, с такой же усталостью и бессилием. Может, сейчас она так же встретит кого-то, кто выпьёт до дна её саму?
Но никто не пришёл, минуты сменялись другими, а девушка так и билась в истерике, пока её чувства вконец не исчерпали себя. Пока она совсем не опустела, пока не уставилась вперёд таким же мёртвым стеклянным взглядом, всё так же сжимая труп в своих руках.
Лайя убила человека. И уже не первый раз.
Какое же она солнце?
***
Румыния, наши дни.
– Ты изучаешь мою биографию без моего ведома? – Лайя выпрямилась, с упрёком рассматривая непроницаемое выражение лица мужчины.
– А я должен оповещать, когда ищу информацию о тебе? – в голосе – сталь, будто и не было вчерашнего разговора на балконе, будто он не улыбался ей с теплотой и добром, будто совсем не он укрыл её замёрзшие плечи свои пиджаком, чтобы согреть. Сейчас девушке казалось, что ему абсолютно чуждо тепло, что им правят вечные ледники и холод, как он может согреть чьё-то озябшее тело? – Я тактично промолчал, когда помогал тебе собирать досье с моей подноготной, а ты предъявляешь мне претензии.
– Ты не можешь это сравнивать, – возмутилась темноволосая. – У меня не было шанса расспросить о намерениях, об интересующих вопросах, о тебе, в конце концов, – повысила голос. – Ты его имеешь. Я стою перед тобой. Задай любой вопрос мне в лицо, а не собирай по кусочкам мою жизнь, к тому же, не факт, что достоверную.
– И ты ответишь на
любой вопрос, который я задам? – лёгкая усмешка пробежалась по губам, он с вызовом поднял глаза на метающую молнии Бёрнелл. – Со всей честностью и откровенностью? Уверена?
«
Испытываешь меня? – она с такой же наглостью облокотилась на стол, всё ещё не выпуская из руки теперь уже помятую бумагу.»
– Если пообещаешь ответить на мой.
Не вытаскивая рук из карманов, Басараб неспеша двинулся к художнице, застывшей в прежней позе у стола. Она не поворачивала на него головы, пока мужчина открыто её рассматривал, отмечал удивительную упёртость: в ожидании уставилась на полуоткрытую дверь и практически не моргала.
Влад не ответил. Он вплотную приблизился к Лайе, дыханием опаляя влажный от сырых волос висок, краем пиджака касаясь оголённого, покрытого мурашками локтя, чуть склонил голову вбок и бросил взгляд на крепко сжатый в руке девушки лист. Она слегка повернула голову – наткнулась взглядом на чёрную дорожку пуговиц рубашки и проглядывающиеся участки кожи, плотно обтянутые дорогой тканью, на в привычном темпе вздымающуюся грудь и повязанный на шее тёмно-синий шёлковый платок. Он коснулся горячими пальцами её повисшей в воздухе ладони, медленно провёл от запястья до большого пальца указательным и вытащил из сжатых пальцев бумагу.
Разочарованный выдох девушки должен был поставить точку их взаимодействию, у Бёрнелл в голове лишь неприличные слова, которые все сразу хотелось посвятить Басарабу, пока тот нечестно вводил свои правила и ненавязчиво принуждал к исполнению. Она уже была готова начать выплёскивать на стоящего рядом мужчину поток колкостей и ядовитых фраз, как новое прикосновение заткнуло для них все выходы. Небрежно откинув лист, будто что-то неважное и ненужное именно сейчас, Влад вернулся к большому пальцу, уже полной рукой обхватил хрупкую, меньше по размеру, чем его, кисть, и развернул тыльной стороной вверх. Уверенными, но поверхностными касаниями мужчина дошёл до основания безымянного пальца и, немного подумав, коснулся обручального кольца.
–
Кому ты принадлежишь, Лайя? – низким, чужим голосом спросил брюнет, слегка поглаживая прохладный серебристый металл. Подушечка двинулась на рубиновую вставку в середине, провела по ней и резко отпрянула, будто обожглась.
– Что? – переспросила девушка, завороженно наблюдая за тем, как он обводит украшение, которое так много для них двоих значило. Только он не помнил, как своими же руками поставил на её пальцах метку принадлежности себе.
– Чья ты? – повторил мужчина, и Лайя подняла на него глаза. Он с любопытством, светлой печалью посмотрел в ответ, ожидая любого её слова. И так осмелился произнести это вслух – так чего же теперь бояться?
У Влада в груди всё вверх дном, когда вчерашним вечером её поблескивающее кольцо отразило сияние луны прямиком в его душу. Он много думал, много ходил по комнате и долго смотрел в окно. И слышать не слышал о её замужестве, да и о ней до недавнего времени – тоже, а было почему-то так неприятно осознавать, что девушка предписана другому, связана тонкими нитями с другим, думает о нём когда свободна и когда занята, и когда рядом с ним – тоже думает о другом. Он расстроен, ему нужна правда, у него в голове все мысли заняты её поисками, только не поддаётся, скрывается; остатки этого дня посвятил ещё одному бессмысленному перечитыванию целой летописи о её жизни. Басараб и так знал каждую строчку – и всё равно нехватка, будто он что-то упустил, потерял, не мог представить полноценную картину.
«
Твоя» – пронеслось в голове Лайи, так быстро, так правильно, будто это и было той самой правдой, которую так усердно искал Влад. Будто это она и должна была ответить, а он бы был более, чем удовлетворён этим ответом. Его он и хотел услышать, но ни за что не произнёс бы столь сокровенное, практически интимное признание. Брюнет и сам себе в этом признаться не мог.
– Я – вдова, Влад, – тихо произнесла темноволосая, и нескрываемое изумление исказило лицо мужчины. – Мой муж умер. Давно..
– Прошу прощения.. за бестактность, – кивнул Басараб, делая шаг назад. Он обошёл девушку сзади и встал у угла рабочего стола, чуть поодаль. Аккуратно обхватил бутон свежей красной розы, вытащил из из маленькой вазочки и от воды насухо протёр тканью, лежащей на полке шкафа. – Некоторые события
должны произойти, чтобы закалить характер. Иногда нужно срезать основание, чтобы позволить прекрасной розе жить дальше. А её шипы лишь притягивают – это её защита. Не все цветы умеют за себя постоять, верно?
Брюнет ножницами отсёк бóльшую часть стебля, вернул орудие на место и подошёл к внимательно слушавшей художнице. Он молча заделал прядь волос ей за ухо, зажимая между пальцами ещё не просохший локон. Леденящий стебель розы ловко проскользнул на то место, где ещё не исчезли прикосновения Влада, а душистый, вязкий запах уже вовсю гулял внутри Лайи. А он будто проник внутрь вместе с ним: там закапризничали как всегда невовремя проснувшиеся чувства; им хотелось ласки.
Его ласки, ведь он так раздразнил тоскующее и по физической близости тело, что оно горело огнём желания – предано лишь ему, ему и решать, что с ним делать.
– Почему именно роза? – пока мужчина внимательно разглядывал её лицо с чуть приподнятыми бровями, отмечая, как гармонично цветок дополнял её розоватые губы, как контрастировал с бледными щеками, Бёрнелл неосознанно подалась вперёд. Басараб перевёл взгляд куда-то выше и задумчиво остановился на картине.
–
Кто сердце из груди в ночи достанет,
Тот хочет розу приручить, рукой прильнуть.
Она его мученьем и спасеньем станет,
Дыханием наполнит его грудь.. – Лайя прикосновением к щеке Влада кончиками пальцев привлекла к себе внимание, вытягивая его из туманного наваждения. Он внезапно замолчал, прерванный её внезапной едва заметной улыбкой.
–
Любовь многоголосьем отзовётся,
И станет тихо о себе шептать.
А тот, чьё сердце из груди прорвётся,
Швырнёт его на землю умирать.
Он – тот, кто, никогда не оступаясь,
Бороться будет даже под дождём.
И даже само время, подчиняясь,
Склонит колени перед гордым королём, – мужчина приятно удивился, что художница знакома с творчеством румынского поэта, что знает строки его самого вдохновляющего произведения наизусть.
–
И он сильнее станет самой смерти,
И сможет само время убивать.
–
И лишь тогда его смогу я встретить, – негромко продолжила, не отрывая глаз от внимательных напротив.
–
И лишь тогда мы сможем всё сказать¹, – в унисон закончил Влад, как-то по-новому смотря на стоящую перед ним девушку.
Брюнет слушал вкрадчивый голос Бёрнелл, пока она неспеша поглаживала его колючую кожу – щетина царапала отвыкшие ладошки, но эта боль была приятной, её хотелось ещё. Еле сдерживала себя не потянуться к нему губами, не провести ими по скуле и забыть своё собственное имя от головокружительного родного запаха, который не сравнится ни с одним парфюмом. Она обязательно рядом с ним забудет, как её зовут. Но как зовут его – никогда. Даже если ей придётся поддаться злым чарам.
Он у неё течёт по венам вместе с жизненно необходимой кровью. Он – одно целое с сердцем, вселяет в него жизнь и веру, поддерживает желание вставать с постели каждое утро. Даже когда Влада не было физически с ней, он был внутри, помогал ей дышать, есть, ходить: когда было нужно, сам переставлял ослабшие ноги.
– Потому, что розе подвластно моё сердце, – наконец, сказал брюнет. – Потому, что я
сам хочу ей его отдать.
Лайя, кажется, выдохнула весь воздух, что был у неё в груди. Она метала взгляд по его глазам, пытаясь в каждом из них найти подвох, но его не было: он открыто и искренне смотрел в ответ, на его серьёзном лице не было улыбки, лишь уверенность и неспособность противостоять самому себе. Влад крепко прижал её к своему телу, слегка наклонился, прикоснулся своим лбом к её и закрыл глаза. Их прикрыла и девушка, выкинув из головы все бешено кричащие мысли. Сейчас она позволила себе наконец-то раствориться в том, о ком так трепетно мечтала веками.
Её примеру последовал и Басараб, отдаваясь овладевшим чувствам: таким он сопротивляться не мог. Не тем, которые вызывала Лайя; они походили на уникальное исключение, ими он не в силах управлять. Как и его необъяснимым влечением, нездоровым, ненормальным – всё происходящее походило на сон, со сна всё и началось, и однажды точно им и закончится, иначе он однозначно сошёл с ума.
– Влад, – наконец, сказала Лайя, нехотя отрываясь от мужчины. Ей необходимо переварить случившееся, остаться одной, распутать ещё один стянувшийся непонятный ком. – Я хочу начать работать над картиной
завтра. Ты не против?
– Не против, – растерянно протянул брюнет, прочищая горло. Несколько секунд – и он вновь недоступен, вновь за стеной неприступности. – Конечно, не против. Скажем, после обеда?
– Да, отлично, – кивнула художница, и уже у выхода повернулась. – Доброй ночи.
– Спокойных снов, – быстро кивнул в ответ и вернулся к хаосу на столе. Хоть где-то он должен навести порядок.
А Лайя, оперевшись на дверь в своей комнате, пыталась угомонить своё раззадорившееся состояние. Она чувствовала всё сразу – в новинку. Пугало. Спектр эмоций не щадил её ментальной стабильности.
Ощутила движение над губой. Приложила руку – кровь. Всё новые и новые струи стекали по лицу, капали на подставленные ладошки. Девушка в ванной взглянула в отражение: на неё в ответ смотрели безумные глаза, тёмные прожилки слегка проступили по краям, но кожа осталась естественного цвета.
«
Чёрт..» – подумала темноволосая, с усердием умывая лицо.
Прямиком в середину раковины из-за уха выпала роза, погружаясь лепестками в алую воду. Сверху на неё упало пару капель крови. Бёрнелл сразу же подхватила бутон, промыла под краном лепестки. Бережно вытерла полотенцем и потянула носом, улавливая тонкий, винный аромат. Теперь Лайя различила и слабые металлические нотки.
Красную розу, измазанную кровью, уже не отмыть, как бы девушка ни старалась. Цвета сливались, внешне скрывая страшную правду, но стоит лишь немного приблизить её к себе – и тошнотворный запах засядет в крыльях носа, испачкает лёгкие, сажей останется на рёбрах.
Кровь навсегда пропитывает то место, где однажды побывала. Роза никогда не оставляет свой запах надолго. Они прекрасно друг друга дополняли.
Может, поэтому Лайя всегда их обходила стороной.
Но в итоге всё равно осталась неразрывно с ними связана.
