Валахия, XV век.
Открыть глаза, закрыть, снова открыть и вновь закрыть – и видеть неисчезающее лицо, устремившее стеклянный, бесцветный взгляд в бездну словно почерневшего неба, пока её глаза играли всеми цветами и оттенками боли и ужаса уже стало привычным занятием девушки, укутавшейся во влажное от собственного пота одеяло. Слёз давно не было, да они и не шли: пыталась окончательно осознать, что теперь у неё лицо убийцы. Теперь у неё руки чудовища, во рту до сих пор остался привкус железа, пусть там давно уже ничего из осязаемого не было. У неё почему-то ровное дыхание и из груди вырывались только хрипы и безразличные вздохи. Быть двигающимся трупом определённо не вписывалось в характеристику Лайи, но так было легче перенести то, во что не хотелось верить. Но произошедшего не отменить, как бы брюнетка ни старалась, как бы ни хотела вернуть несчастного мужчину к жизни, у неё бы не получилось. Может, потому что и она больше не жила? Может, с покиданием Валахии, которая была единственным местом, где не требовалось ничего, кроме как просто ходить по живописным и близким душе просторам, сдувать одуванчики на Влада и впитывать его широкую улыбку в себя, баюкать своего малыша перед сном и помогать своему народу, она оставила все чувства, все желания и все мечты там, в пределах своего дома? Может, она обронила часть всего этого во дворце, прямо в тот момент, когда стальной взгляд Мехмеда обжёг её сердце и глаза, когда она пересекла границу империи, где стала такой, какая она есть, где встретила смысл существования, где встретила друзей и любимого человека? Потеряла ещё один фрагмент у деревянного ящика с телом мужа, ещё один – при разговоре с шумом ветра, с воображаемым ликом Лео, как всегда любовно и ласково смотрящего в ответ. И теперь последний, всё, что у неё осталось, она отдала незнакомцу, у которого взамен забрала возможность дышать и радоваться. Возможность так же вернуться на свою Родину, так же окружить заботой своих близких, потрепать по золотистым кудрям милую дочь или сорванца сынишку, прикоснуться к ждущей его днями и ночами жене. Возможно, она так же, как и Лайя, не спала до состояния прострации, до галлюцинаций грубых, но таких желанных и нужных рук, до изнеможения, до дрожи в ногах, до слабости и необъяснимой тревоги. Всё так же сидела у окна и выжидала очертания силуэта издалека и знала, что сердцем почувствует, что это – её любимый. Так же боялась, что может никогда больше его не увидеть. Успокаивала детей сказками о верности, о человечности и о том, как важно помогать тому, кто находится в беде. Как важно не терять надежды, не опускать рук и быть счастливым пробуждению по утрам. Пятый день у госпожи в голове хаос. Она позволяла ему быть. Потому что если вынырнет из защитного состояния организма, тут же сойдёт с ума уже в который раз. Девушка слышала, как тихо за дверью передвигались такие родные, но сейчас – безумно чужие люди, как они вполголоса переговаривались, шептались, искали пути, как поддержать закрывшуюся в комнате Лайю и в то же время не приближаться к ней. И темноволосая лучше, чем кто-либо, понимала, почему никто из них не хотел смотреть в её полные непредсказуемости глаза, почему они подходили к самой двери, держали у ручки дрожащую ладонь и в панике отдёргивали назад. Она чувствовала. Она слышала. Ей было мучительно выдерживать это раз за разом. Она как в порочном круге проходила эти этапы день за днём, а под конец уже по ним ползла. Но рассудок захватил один факт, который игнорировать она бы не смогла даже в самом ужасном состоянии, к которому медленно, но верно приближалась: собственный сын ни разу не сделал и шагу из своей комнаты. Тем более – приблизился к её. Каково это – ощущать, что ты полностью одинок? Что нет никого, к кому можно прийти и прильнуть тяжёлой, словно свинцовой головой и рассказать о том, что тревожит, что раньше он приходил с этим к единственному человеку, который мог его поддержать, кому он мог верить. И он остался в том недалёком счастливом прошлом. Остался человеком. Что отца увидеть невозможно, а мать не хочется? Потому что ему было страшно. Рокус в отчаянии, он не знал, как себя вести, что ему делать дальше, он словно испуганный котёнок залез под кровать и вжался в самый дальний угол. Мальчик мечтал однажды проснуться и понять, что всё было жутким, леденящим всё тело полностью кошмаром, и что сейчас он прибежит в комнату родителей и прыгнет прямо в серединку, между ними, а они прижмут оробелого птенчика к своим крылышкам и он почувствует себя наконец-таки в настоящей безопасности. Но этого не происходило, он так же открывал глаза в тесной комнате лесного домика, вдыхал стрепню Сандры и расстроенно отворачивался спиной ко входу. Брюнет до роковой ночи обращался к Богу, к высшим силам, просил помощи, как его учила мама: его обязательно когда-нибудь услышат, ведь храм – единственное место, кроме дома, где ему всегда будут рады. А теперь за стенкой одним воздухом с ним дышал настоящий демон, захвативший тело самого светлого человека, которого знал маленький мальчик, в святость которого был беспрекословно уверен, как в том, что очень хочет быть похожим на неё. Но он – вылитый Влад, и теперь его загнанная в клетку душонка обращалась не к Богу, не к дьяволу, а к самому правильному объекту поклонения – своему отцу, которого не было рядом, но он навсегда остался внутри. Любовь Рокуса к матери никуда не делась. Напротив – она разрывала его, безжалостно скручивала совесть, рвущуюся в объятия нежных рук, а голову занял справедливый вопрос ребёнка: «как бы поступил папа?». Конечно, мужчина бы ни за что и ни при каких обстоятельствах от неё не отказался, не заставил почувствовать себя неправильной, ненастоящей, не такой. Он бы её подхватил, поднял на ноги и держал, пока они бы не окрепли достаточно, чтобы идти бок о бок и не отпускал бы её ладони. Но на стороне Басараба было видимое мужество, а у Рокуса лишь детские преувеличенные эмоции и врождённая привязанность. Мальчик хотел бы иметь такой же закалённый характер, такой же выразительный взгляд и такую же твёрдую решимость в любых делах, молниеносную, всегда правильную реакцию и, как ему казалось, нескончаемую физическую силу. Отец всегда был, есть и будет для него примером для подражания, и это – самое нужное подтверждение дружной и любящей семьи. – Она была тут, честно! – уже на грани истерики темноволосый вновь огляделся, пока Сандра с беспокойством всматривалась в темноту, куда двадцать минут назад ушёл Симион. Она надеялась, что Лайя найдётся целой и невредимой, и что отец вернётся таким же. По ночам блуждать по лесу – самоубийство, особенно подсвечивая себе путь и привлекать светом и шорохом диких животных. Никто из них и не подозревал, что есть кое-кто страшнее любого лесного зверя. И чем очевиднее правда, чем больше они закрывали на неё глаза и не хотели сопоставлять отчётливые кусочки пазла, тем труднее её было принять. Но у любой истины есть безупречная черта рано или поздно всплывать на поверхность, хотят ли этого остальные или нет. Может, без неё и живётся легче, и во лжи удобнее и проще, и чем она серьёзнее, тем ещё сильнее не хочется из неё вылезать, правда, как нежданный гость, обрушится на всех лавиной и обязательно накажет за выбор простого пути. Потому что для благих целей их не бывает – и вот доказательство. Простыми путями ничего важного не добиться. – Сандра, давай пойдём тоже, ну пожалуйста! – тишину прерывал только Рокус, в его глазах – недочитанная сотая молитва, они цвета паники и испуга, на щеках морозный ночной румянец лежал покрывалом неугомонности, желанием помочь и страхом потерять ещё и мать. – Я не могу просто стоять и ждать, а вдруг им нужна наша помощь? – Папа сказал стоять здесь, ты слишком мал, чтобы соваться в лес, – с сомнением ответила девушка, готовая так же, как и он, сорваться с места и побежать следом. Совсем недавно она с усталостью рухнула в кровать, а теперь стояла на улице перед домом и с волнением ждала неизвестно чего. Оставить ребёнка в одиночестве она не могла, но и взять с собой тоже. – Они справятся, ладно? Я уверена, Си.. – Как ты можешь быть уверена? – взревел мальчишка, подхватил светильник и рванул в проход между деревьями, ловко перепрыгивая верхние корни деревьев в такт своему сердцу. – Рокус! – Сандра не успела перехватить его за руку – проворно увернулся, поэтому всё, что ей оставалось – побежать следом. Догнала она его не сразу: бежал так быстро, что не потерять из виду тёмную макушку помог лишь огонёк впереди, отпугивающий темноту. Отпугивал её и мальчик своим решительным настроем. – Слышишь? – внезапно остановился, и девушка наконец его нагнала, руками упёрлась в колени и пару раз кашлянула. Она повернула голову в немом вопросе. Ругаться сил не было. И смысла тоже. – Шорох. Звук трескающихся веток заставил их громко сглотнуть и задержать дыхание. Попадись им дикий зверь, сразу же разорвал бы на части. Александра рукой стала подталкивать Рокуса к дереву, чтобы тот если что залез на него и сидел тише воды и ниже травы, но он не сдвинулся с места: бросать её наедине с хищником и обрекать на смерть из-за самого же себя не собирался. Жертвенность девушки тронула с места его замершее сердце. Оно забилось с новой силой. Забились и притупившиеся из-за испуга чувства. Вины – в первую очередь. А потом постепенно проявилось сожаление и горечь. И раскаяние, и последняя речь перед потенциальной смертью, и обращение к небу, к той самой яркой звезде. – Папа? – негромко спросила брюнетка, когда к ним приблизились два силуэта, которые слишком поздно заметили детей, чтобы хоть что-то предпринять. – Что.. Господи.. Ладони Сандра прижала ко рту, попятилась – Лайя растерянно остановилась в нескольких шагах, не веря, что перед ней действительно стоял собственный сын. А у Рокуса из рук выпал фонарь и моментально потух, оставляя единственным светом в лесу, где, кажется, замерло всё и все, гореть два оранжевых кошачьих глаза госпожи, с таким отчаянием выглядывавшей в его лице хоть какую-то эмоцию. Но мальчик так и застыл на месте, рассматривая перепачканный пятнами крови плащ, неестественный, различимый даже во тьме, цвет лица и чёрные, вздувшиеся, змеями обвивающие глаза и тело вены. Поначалу темноволосый и не поверил, что прямо напротив действительно его мать – не может же она быть чудовищем? Та улыбчивая, нежная, солнечная девушка, у которой в плену рук хотелось провести оставшуюся жизнь, теперь не могла их протянуть к своему чаду, потому что боялась навредить и оставить в памяти уродливые длинные, тонкие пальцы с когтями дикого зверя. Поэтому их она оставила за спиной, там же оставила и свою самую большую тайну.***
Достав из закромов простенькой тумбы знакомую шкатулку, Лайя пальцами провела по её поверхности. Единственная вещь, которая осталась от Мехмеда – самодельная, её он вырезал для неё на пятнадцатый день рождения. Брат тогда жутко стеснялся и мялся у двери, робко протянул руку, а в ней – красивая прямоугольная вещица с замысловатыми узорами и вырезанной сзади буковкой “L” с завитушкой на конце. У девушки за усидчивость и старания парня гордость по шкале вверх превысила все допустимые нормы, и, складывая туда дорогие сердцу украшения, Лале с самой нежной улыбкой из всех возможных сверху положила кулон, который ещё с утра ей подарил Влад. Синий драгоценный камень, обрамлённый серебром, поблёскивал на свету, так и завлекал провести по нему подушечкой и повесить себе на шею. Но этого темноволосая, конечно же, не сделала. Она спрятала ценную подвеску на крепкой нетолстой цепочке вглубь шкатулки и своей души, поклялась хранить всё, что осталось у Басараба от отца в своих руках: художнице он доверял больше, чем себе, был уверен, что кроме неё в сердце, защищённом острыми шипами, уже никому не поселиться, и поэтому навсегда оставил в её владении не только его, но ещё и семейную реликвию. Потому что Лале – его родная. Потому что у неё получалось эти самые шипы превращать в цветущие бутоны, наполнять внутренности Влада непривычным пением радости, умиротворением, мыслью всегда улыбаться и неотрывно смотреть в её сияющие от счастья глаза. Это ли не то, чего он хотел всю жизнь? Это то, что он обрёл, когда утратил всё, что у него было. Тогда-то парень и обрёл новое «всё», красивое, способное одним взглядом поднять его с колен и твёрдо поставить на ноги. И теперь, бережно держа в руках украшение, темноволосая большим пальцем поглаживала гладкий ободок и почему-то думала, что если бы она тогда не сбежала, Влад с наибольшей вероятностью был бы жив. Не с ней, даже близко не с ней, но жив и здоров, и этого ей бы хватило, чтобы хотеть встречать новый день и жить в вечном ожидании встречи с господарем Валахии. «Однажды узнать, что он действительно лучший правитель всех времён, что у него самые верные подданные, огромные цветущие сады вокруг замка и бегают дети.. – поначалу слабо улыбнулась, а потом вернула прежние стиснутые зубы. – .. от другой женщины» – Доброе утро, – за скрипом двери в комнату влился голос Симиона, и девушка удивлённо подняла глаза на мужчину, поставившего на столик кувшин с чем-то не слишком приятно пахнущим и по-хозяйски открывшего окно. – Тебе срочно нужен свежий воздух. И отвар. Пей. Он протянул ей тёплый сосуд, на поверхности девушка увидела цветки ромашки и, кажется, календулы, потянула носом и немного отхлебнула. – Принёс мне успокоительное? – Лайя скептически выгнула бровь и вздохнула. – Считаешь, оно будет лишним? – усмехнулся мужчина, подвинул стул и сел рядом с кроватью, где художница подобрала под себя ноги и укуталась в одеяло от резкого порыва ветра. – Если бы этот отвар выводил из меня повадки убийцы, он бы был полезнее. – Отвар тебе не поможет, – пожал плечами Симион, и девушка опустила глаза на тонущий лепесток ромашки. Словно взглянула на себя со стороны. – Только ты сама. Это было чистой правдой, госпожа знала: кроме неё самой некому вытащить то, что добровольно в себя впустила. Правда тяжёлым грузом окутывала плечи Лайи, которые, казалось, были не предназначены для несения столь ответственной ноши, но несли – и это поражало и восхищало одновременно. – Не могу сама, – отрезала она, но потом добавила. – Пока что. – Если ты готова над собой работать, я буду тебе помогать, – мужчина неотрывно смотрел в глаза. – Но без твоего желания ничего не получится. – Как ты можешь мне помочь? – с плохо скрываемой иронией поинтересовалась девушка. – Влад что-то говорил о даре моей семьи? – Нет.. – с неким колебанием произнесла Лайя, прокручивая в голове все разговоры касательно Симиона и ничего похожего не находила. – Не припоминаю. О своей особенности Симион распространяться не любил. Не исключено, что и Басарабу мужчина не стал в деталях рассказывать то ли о награде Дьявола, то ли о наказании Бога – именно так к необычным силам относился их носитель. Они передались ему в раннем детстве, когда пользование приносило не столько пользы, сколько вреда, когда грань смерти и жизни размывалась, открывались новые ощущения и эмоции и, как самое главное, было неистовое желание от них отказаться. Он был младшим ребёнком в своей большой семье, где старшие братья и сёстры давно готовились к принятию дара, изучали как с ним справляться и открывающиеся с ним возможности, планировали, как будут им распоряжаться и в какое русло направят сильнейшую энергию. Лишь маленький русоволосый мальчик, чудом выживший после ранних, тяжёлых родов, потерявший в ту же секунду мать и ни разу не видевший её в глаза, сторонился взрослых родственников и дни напролёт проводил в тесной комнате дедушки Доброслава, куда малыша вело чутьё и сторонние силы. Мужчина рассказывал много историй и сказок, легенд и пророчеств, и Симион заслушивался чарующим голосом родителя, учил понравившееся наизусть и иногда сам придумывал что-то из разряда фантастики. Доброслав смеялся – вторил, что у внука славное будущее, что он не пропадёт и не потеряется, как сделал среди родных. И никто больше в комнату дедушки не был допущен, лишь маленький, любопытный мальчик. Это и послужило началом насмешек и издевательств со стороны старших, обвиняющих его в наивном посягательстве на дар, что он давно предопределён и сближение с дедом не изменит судьбы. Они завидовали. Злились. В конце концов, боялись, что такое и правда может быть, что высшие силы передадутся недостойному, хитрому, нечестному. Тогда-то старший брат Станко и задумал страшное, непосильное остальным, обезумел от страха потерять то, к чему стремился всю жизнь и сгинуть в тени остальных. Он дождался, когда в доме стихли разговоры и воцарилась таинственная тишина, небо заволокла чернота и улицу поразил гром и дождь, и вместе со скрипом двери в комнату Симиона разразилась молния, и мальчик дёрнулся, приоткрыл глаза. И увидел лишь опускающуюся на его лицо подушку и сильные, не дающие выбраться из хватки руки. Они придавливали неокрепшее тельце к кровати, душераздирающий крик нисколько не тронул Станко, и он безжалостно продолжал убивать кровного младшего брата. Той ночью умер Доброслав. Той ночью Симион, полностью сплетённый из чуда, снова выжил. – А что случилось со Станко? – Лайя, внимательно слушая мужчину, не смогла удержаться и ахнула. – И куда ты потом? А где был твой отец? Мужчина красноречиво вздохнул, не зная, на какой из вопросов сначала ответить и точно зная, что за этими последует ещё сотня. – Станко испугался и сбежал. Больше я его никогда в своей жизни не видел.. – замялся тот, а потом продолжил. – Моего отца я не знал. Нас воспитывали бабушка и дедушка после смерти матери. По рассказам, он был доблестным воином и погиб в бою. А сам я ушёл до пробуждения остальных. Только потом узнал, что Доброслав умер.. – он опустил глаза на кувшин с остывшим отваром в руках брюнетки и нахмурился. – Пей. Иначе придётся хлебать холодный. – А что с твоим даром? Он же перешёл к тебе, верно? – она отпила сразу половину и не поморщилась, понимала, что если не выпьет, не получит ответов. Спокойствия, конечно, тоже, но доволен будет хотя бы Симион. – Да. Я долго скитался, искал пристанище, ночевал где приходилось и нигде не задерживался надолго. Мы не ладили с силами внутри, они не хотели подчиняться мне, я не хотел их принимать. И пока я не взял их под контроль, контролировали меня они, – мужчина многозначительно двинул бровями, а Лайя старательно сделала вид, что не заметила. «Я знаю. Только как их взять под контроль?» – в который раз сама у себя спросила брюнетка и снова не нашла ответа. Как и ожидала. – Потом меня приютила жительница этого дома. У неё сильно болела дочь. Ещё день – и я бы не успел. Но всё прошло хорошо. Даже очень, – усмехнулся. – Спустя пару лет у нас родилась Александра и мы отсюда уехали. – Спасибо, – разом допив варево, девушка протянула сосуд обратно. – Почему вернулись? – Долго рассказывать, – мужчина повёл плечом и отвернулся к окну, а художница сделала вывод, что ему не очень хочется об этом говорить и, вероятно, была права. – Я был недалеко от деревни. Хотел понять, что произошло и почему ты не смогла себя сдержать. И заметил огромный выброс энергии. Она была повсюду. Преимущественно – тёмная, но вперемешку со светлой. Твой организм не только отторгает тьму, ещё и борется с ней. Тебя истощают твои же силы. Если не соберёшься, однажды просто закончишься. Лайя провалилась в одно из воспоминаний. Сеера подвинула на середину стола чашу с кровью. Протянула одну из не очень чистых тряпок, чтобы девушка перевязала рану, и та за неимением выбора приняла. Скривилась, завязывая всё ещё кровоточащую ссадину тканью и опустила рукав накидки, не обращая внимания на поднывающую боль. – Хочешь, чтобы я вернула тебе друзей? – исподлобья посмотрела на темноволосую, шаря по ящикам стола. – Я могу. Я дарую тебе высшие силы, которые позволят превосходить возможности людей и времени. Сила. Ловкость. Скорость. Бессмертие. – Зачем мне всё это? Я прошу не власти и превосходства, – Лайя стойко встретила брезгливый взгляд старой женщины. Конечно, она её презирает – за то, что она, имея возможность получить такие качества, отказывается. За то, что не пользуется своим потенциалом, который плещет за края её слабого тела и просит у почти всемогущей Сееры какой-то жалкой кары и возвращения двух не менее слабых людей. Она могла просить положить к её ногам целый мир, позволить ходить по его спине, так услужливо и любезно подставленной по доброй воле и вечного почитания, сопутствующего богатства и всеобщего безоговорочного уважения. Лайя могла бы стать известной, могла стать объектом поклонения, могла создать свою империю и получить небывалое величие. Могла устроить свою жизнь так, что каждый стал бы на неё равняться и ставить в пример. И вместо всего этого девушка, имея выдающиеся качества и все способности к общепризнанной любви выбрала абсолютно противоположное. Тихую жизнь в маленьком кругу. Сеера определённо питала ненависть и отвращение к людям. Она не понимала мотивов их глупых невыгодных действий, не одобряла приверженность к чувствам и готовность променять всё нажитое и добытое своим трудом ради другого. Не видела смысла в прощении и молитвах, в доверии и любви – последствия всегда вгоняли человека в состояние «живой труп» или, в крайних случаях, приводили на стул напротив. И всё же, несмотря на свою позицию, раз за разом она возвращалась. Искала тех, кто подходил её целям, кто потом остался бы у неё в подчинении и выполнил любую просьбу. – Затем, что у меня нет власти вернуть их прямо сейчас. Тебе придётся ждать, пока их души не будут готовы к возращению. – Чего мне будут стоить эти силы? – Жажда крови, – легко и просто произнесла Сеера, а у Лайи мир повернулся ровно наоборот. – В тебе очень много света.. особенного света. Чтобы его перекрыть, придётся дать столько тьмы, чтобы врождённое её не поглотило. Тебе будет тяжело держать баланс и сохранять в себе две противоположные энергии, постоянно контролировать обе из них. Если свет победит тьму, твоё бессмертие рассеется и ты вместе с ним. Наоборот – ты потеряешь человеческий облик. Уверена, что хочешь этого? Госпожа отсутствующе уставилась перед собой. Нуждаться в крови означало нуждаться в постоянной её добыче, а это подводило к мысли об убийствах. Ей придётся терзать лесных обитателей, а вместо беспрекословной веры они будут убегать от неё в ужасе. Про людей девушка даже и не думала, в её доброй голове не укладывалось само слово «тьма» и «присутствие в себе», всё ещё оставаясь фигуральным выражением, но, как оказалось, старуха не шутила. Она, как оказалось, говорила всерьёз. Лайя всё ещё оставалась приверженцем «из любой ситуации всегда есть выход», верила, что можно было обойтись без радикальных мер и жестоких поступков. Правда, сейчас она не могла подобрать ни одной альтернативы достать то, что ей в скором времени могло бы понадобиться, если она согласится. – Уверена, – спустя некоторое время ответила темноволосая и кивнула. Лисья ухмылка тронула губы Сееры, и та подтолкнула к ней кусок листа, где уже сами собой просвечивались буквы. Из головы художница старательно выкидывала протестующий голос Лео и сожалеющий взгляд Влада. Выдумала ли она их или они действительно пытались её отговорить от безумия – неважно, и чтобы увидеть их наяву ей придётся поставить подпись на ветхой бумаге или так и остаться в своём коконе, где она не видит и не хочет видеть внешний мир, копаясь внутри и убегая от реальности в себя, где тепло, радостно и хорошо. – У тьмы должен быть свой источник, – женщина достала железную, заржавевшую изогнутую метку в виде цветка с крупными, оборванными лепестками и положила перед собой. Слева в печи разжёгся огонь, опасно облизывая языками контур небольшого отверстия. – Это должна быть метка. Или то, что ты сможешь найти без труда. – Предлагаешь выжечь на теле? – недоверчиво спросила Лайя и левой ладонью сжала правое запястье. – Какая альтернатива? – Цветы. – Цветы? – удивилась госпожа. – Да. Скажем, главным источником твоей энергии будут.. – она насмешливо склонила голову. – … незабудки. По спине девушки будто провела когтистая лапа, после мягкой подушечки царапая кожу настоящими острыми лезвиями. Теперь она так же будет вспоминать про это удивительное растение, которое, несомненно, будет символизировать её сущность и тех, ради кого она такой стала. Хоть и не нужно было напоминать – забыть трудно. Невозможно. – Есть идеи? – с лёгким раздражением спросила брюнетка. – Потому что я, вроде как, пытаюсь это сделать уже достаточно долго и, как видишь, никакого результата. – Я смогу помочь тебе поддерживать себя некоторое время, пока ты ищешь того, кто дал тебе тьму. – Что? – воскликнула Лайя, неосознанно подавшись вперёд. – Зачем мне её искать? – Нужно разобраться в том, что с тобой происходит. Это в её же интересах, иначе ты так долго не протянешь, – пояснил Симион и встал со стула. – Сейчас я предлагаю позавтракать. Сандра наготовила всего. А потом отправимся в путь. – Куда? – В тёмный мир.***
Румыния, наши дни.
Ноэ с наслаждением вытянул ноги, развалившись в большом мягком кресле, и доел пятое пирожное. Сандра била его по рукам и призывала оставить хоть немного для Лайи, которая, как и всегда, опаздывала, а Рокус потягивал чай с мятой и читал один из журналов: их он нашёл ещё пару дней назад внизу шкафа в своей комнате. Там же он нашёл пару книг и сказок и без внимания их оставить не мог, поэтому изучал произведения перед сном или в случаях, когда его комната эксплуатировалась остальными членами семьи. В голове у парня настоящая каша. Даже несколько перемешанных видов, их друг от друга уже не отделить, а сомнения о правильных действиях росли со скоростью света. Раньше у него была одна-единственная цель, к которой за шесть сотен лет он привык и уже другой не имел. А теперь место пустовало, и если раньше оно было заполнено хотя бы надеждой, то после приезда в замок он ощущал там только воздух и гнетущее расстройство. Радости от встречи не было, скорее неоправданные ожидания и перекрывающая все остальные чувства жалость к матери – её страдания, боль, переломные периоды, когда они все вместе собирали её по частям, когда она, не щадя себя и бросая все силы на починку своего организма, возвращала ему рабочий режим, когда она, закрывая глаза на свои проблемы, помогала своей семье и никогда, никогда её не оставляла. Когда она молилась на человека, который смотрит на неё как на простую девушку, коллегу, когда она находила в его образе мотивацию идти дальше и не унывать, задавала настроение всей их повреждённой, поломанной компании со своими трудностями и тараканами в голове, поднимала боевой дух и прогоняла прочь все мысли о неудачах, хотя сама балансировала на тонком лезвии и в руках держала вёдра с камнями. На стопах – чёткие, во всю длину раны, но это раны борьбы. Потому что ни один бой с чем-то важным не обходится без жертв. И она пожертвовала слишком многим, чтобы получить такой скудный результат. Мысли Рокуса можно было объяснить злобой. Безграничным раздражением, потому что он хотел, чтобы его жизнь стала полноценной, чтобы недостающая часть наконец-таки заполнила дыру в красивой картинке жизни, целостность которой теперь стояла под большим вопросом. О чём ещё может мечтать достаточно взрослый мужчина? О спокойствии. И о любимых людях рядом. – Всем привет! – Лайя проскочила между креслами Ноэ и Сандры, погладив обоих по голове, отчего Локид подавился остатками лакомства, а девушка от удивления выпрямилась и упрямо стала искать зрительный контакт с Бёрнелл. Та легко подлетела к щеке сына и оставила там поцелуй – он тут же отвлёкся от книги – пробежала к свободному месту и, кинув папку с документами рядом, заняла его. Подметив что-то шоколадное и наверняка вкусное, художница потянулась за сладостью и так и замерла. – Что? – Ты когда в последний раз по утрам была не цербером? – выгнул бровь Ноэ. – Рассказывай. – Что рассказывать? – рассмеялась темноволосая и, всё же подхватив пирожное за обёртку, вернулась на диван и почти полностью улеглась на Рокуса, а тот не заставил себя ждать, рукой крепко обвил талию и чмокнул её в макушку. – Просто хорошее настроение. – Надеюсь, его причина чувствует себя отлично? – вставила пять копеек Сандра, и сбоку от Лайи донёсся сдавленный смешок. Она ткнула парня куда-то под рёбра локтём и откусила сочный, небольшой кусочек. – Никакой причины нет, – пожала плечами девушка. На самом деле, она тоже надеялась, что Влад себя прекрасно чувствовал. Из его комнаты она ушла раньше, чем мужчина проснулся, едва сдержав себя не потянуться и не расцеловать его сонное, безумно красивое и любимое лицо, тем самым заставив проснуться и ни за что не отпустить её в такую рань из своей тёплой кровати. Девушка с удовольствием бы слушала его голос с очаровательной хрипотцой, притворно пыталась бы вырваться из кольца его рук, на самом деле радуясь, что из всех мест в необъятном замке она оказалась именно в этом. В любом случае, сегодняшней ночью он точно восстановил свои силы – в этом Лайя убедилась на все сто процентов не только на теории, но и на практике. Убедилась и в том, что стойкость её характера куда больше, чем она ожидала, ведь имела аксиому «от губ Влада оторваться невозможно», но этой ночью смогла её опровергнуть. С неохотой и не сказать, что она этим гордилась.. В этом был смысл. И не только смысл, а ещё и общее негодование, пылающие тела и желание наплевать на все правила приличия. Так себя успокаивала Бёрнелл, которая, если бы её вернули в тот момент, не утверждала, что поступила бы так же. – Но у меня к вам один очень занимательный вопрос, – сев так, чтобы видеть всех троих, брюнетка негромко спросила. – Кто-то из вас приносил незабудки вчера? – Нет, – практически в один голос, и что-то внутри художницы с облегчением выдохнуло. Лайе было невыносимо думать о том, что кто-то из членов семьи мог так сделать, поэтому она с уверенностью отрицала подобную возможность. И всё же, здраво рассуждая, она вполне логично задавала такой простой, но правильный вопрос: «тогда кто?» и планировала в поддержку получить ещё трёх людей для расследования. Хотя бы потому что данный вид цветов нужно ещё поискать, а не выйти и сорвать на углу у замка. – Что случилось? – голос Сандры задрожал, она встревоженно взглянула на подругу. – Вчера, когда я рисовала портрет Влада, мы обнаружили на подоконнике букет. Он не приносил, я – тем более. Если честно, мне показалось, что они как-то странно пахли. И я подумала.. – Ты же знаешь, мы бы никогда так с тобой не поступили, – оборвал её Рокус голосом с металлическим отблеском. Он подумал, а потом добавил. – Кроме нас в замке есть ещё Валентин и Лео. – Лео был вместе со мной в саду, Валентин постоянно хлопочет по замку или готовит, – напомнил Ноэ и почесал затылок. – Я займусь этим, Лайя. Поспрашиваю, может, кто-то ещё был здесь. Девушка благодарно кивнула, и в следующую секунду раздался стук в дверь. Рокус крикнул «входите» – и дверь, небыстро открываясь, представила их взору элегантный профиль хозяина замка, как всегда идеально выглядевшему и с непринуждённым выражением лица оглядевшему присутствующих, задержав глаза на не сумевшей сдержать улыбку художнице – и слегка улыбнулся в ответ. – Влад! Какая приятная встреча, – искренне обрадовался Ноэ. – Не стой у порога, проходи. – Доброе утро, Ноэ, – склонил голову Басараб, повернулся к девушке напротив, однако, садиться не стал. – Сандра. – Привет! Как твоё здоровье? – поинтересовалась та. – Я в полном порядке, спасибо. Как у вас состояние? Рад видеть, Эдриан, Лайя. – Взаимно рад, – подхватил Рокус. – Здорово нас напугал. – Прошу прощения, сам не ожидал, – он улыбнулся ещё шире, а когда шаги сзади стихли и из-за его плеча показалась рыжая макушка, присутствующие вновь разразились приветствиями. И пока они продолжали обсуждать не совсем увлекательную тему вчерашнего происшествия и Нолан охотно вступил в дискуссию и оповестил о скором приезде доктора, Басараб прервал их разговоры. – Лайя, кажется, у нас осталось пару нерешённых вопросов. Если ты свободна, мы могли бы приступить. – Конечно, свободна, – махнул рукой Ноэ. – Посмотри, сколько пирожных она съела, – кивнул на тарелку с одиноко стоящим лакомством. Задохнувшись от возмущения, темноволосая открыла рот и, не найдя подходящих пристойных слов, закрыла. Поначалу воцарилось молчание, но первым не выдержал и рассмеялся Лео, а дальше от гогота уже было не откреститься, и художница просто несильно треснула блондину папкой по голове. – Это не я их съела, – открыла правду Бёрнелл, как только помещение осталось за спиной и прохлада коридора остудила пыл. – Я тебе верю, – честно ответил Влад, идя чуть позади девушки к недалеко находящемуся кабинету. А точнее – к соседней комнате. Подойдя к столу, Лайя стала копаться в своей оранжевой папке с бумагами в поиске нужного листа, пока мужчина, убедившись, что плотно закрыл дверь, медленно пошёл к повёрнутой к нему спиной брюнетке. Она активно вытаскивала документы, нетерпеливо вздыхая и шёпотом проговаривая «не то». Победно вскинув руку с крепко зажатым в ладони удостоверением партнёрства, усердно пыталась второй рукой застегнуть клёпку папки. – Так, мой главный вопро-о-о.. – девушка оперлась на приятную качественную поверхность, устланной листами, придавленная телом Влада. Его правая рука покоилась на её талии, а левая сомкнулась на краю стола. Он горячо выдохнул ей в висок. – Я тебя слушаю. Готовая вновь упрямо продолжить тему работы, Бёрнелл прочистила горло и... не произнесла ни звука, потому что брюнет, сосредоточенно глядя на неё сбоку, поправил закрывавшую ему обзор спадавшую прядь за ухо, подушечкой большого пальца огладил контур подбородка и задержался в самом низу. – Как-то вполуха Вы меня слушаете, мистер Басараб, – тихо произнесла, но не отстранилась, а качнула бёдрами в его сторону. – Просто перед Вашей привлекательностью трудно устоять, мисс Бёрнелл, – чуть продвинул правую ладонь, сильнее обхватывая стан, безымянным пальцем и мизинцем невзначай недалеко скользнув за ткань шорт. Лайя охнула, чуть отклоняясь ягодицами от стола, повернула голову к Владу, прижалась к его скуле и ласково потёрлась о щёку. Мужчина приподнял её лицо, носом провёл от ушной раковины до её носа и неосторожным касанием задел приоткрытые губы своими. – Раньше она не мешала Вам работать, – уже шёпотом подметила художница. И Басараб так же шёпотом ей ответил: – Одному дьяволу известно, как. И это – чистая правда. И это позволяет Бёрнелл в следующую секунду развернуться, руками провести от ремня по напряжённому торсу до твёрдой груди и упереться в неё, позволяет выбросить все мысли кроме тех, что кричат о том, как он близко, позволяет прижаться к упругому телу, почувствовать его руки, блуждающие по спине и зарывающиеся в длинные волосы, его язык, уже владеющий её разумом, ртом и губами. У Влада рушится утреннее обещание не лезть к девушке, пока она сама этого не захочет, рушится прямо с порога соседней комнаты – ещё тогда его кожа вспыхнула неуходящим желанием соприкоснуться с её бесподобной, такой, что она остаётся на ладонях даже когда её нет. Даже когда он этим утром нащупал пустое место рядом с полным ощущением огорчения и озадаченности – жалеет? Не хочет видеть? Спишет на его состояние и откровенное время суток? Ему уже, честно говоря, безразлично на полное помещение друзей за толстой стеной, что один из них может в любой момент заглянуть за дверь или все вместе табуном ворваться в кабинет, ничуть не смущаясь, что прервали такой для каждого по-разному долгожданный и интимный момент – он сажает девушку на свой рабочий стол, сажает прямо поверх рабочих бумаг и документов, важных и не очень, сажает так, как сажал в своих мыслях недавно – резко, порывисто, что девушка издаёт изумлённый звук, но потом притягивает брюнета к себе за его тёмные, недавно идеально уложенные, но теперь растрёпанные пряди. А она приводит их в беспорядок ещё больше, и такой хаос, которому он всегда предпочитал безупречный порядок, ему неожиданно и безрассудно нравится. Ему нравится всё, что связано с околдовывающей его рассудок поразительной волшебницей, и ему трудно признать, что делает она это без магии, лишь природной восхитительностью и изогнутыми тёмными ресницами, так невинно хлопающими прямо в этот момент, когда её ловкие, тонкие пальчики проникают в промежутки между пуговицами и поглаживают распалённую кожу груди. Ему хочется одним движением порвать этот ненужный балласт, лишь бы бархатным ладошкам ничего не препятствовало к полному и абсолютному подчинению независимого, непоколебимого, непреклонного Влада Басараба. Он расстёгивает две верхних пуговицы и Лайя смышлённо подхватывает тенденцию и освобождает мужчину от тяжести рубашки. Брюнет спускается к обнажённым ногам девушки, плавно, но настойчиво призывая обхватить его бёдра, и она послушно потакает его желанию, коленями приближая его к себе. Влад внезапно подаётся вперед и наталкивается на стол, не удерживаясь от толчка, и Бёрнелл опирается на локоть, практически лежит, пока над ней нависает существенная мускулистая фигура, так ощутимо и явно выражающая своё уже не переносимое возбуждение. Раскрасневшаяся, грузно дышащая, готовая выполнить его прихоти для него, но направляющая и нисколько не уступающая по власти – борятся за инициативу, и в этой борьбе у них равный счёт. Мужчина готов вечность смотреть в её туманные, покрытые дымкой похоти и вожделением глаза, на слегка приоткрытый рот, влажные, блестящие губы, тянущиеся в ответ к его, на крепко сжимающие бёдра стройные ножки. У Влада жизнь до встречи с неподражаемой художницей рассыпается искрами, словно и не было её, словно она прошла без его участия, словно ожил он только сейчас и видение мира ему разукрасила именно она своими чудесными руками. У брюнета эйфория от возможности её касаться, от взаимного притяжения и таинственных, но частых кусков будто бы прошлой жизни, в которой она полностью принадлежала ему, где она от его прикосновений так по-девичьи краснела, непорочная, чистосердечная, не тронутая трагичным горем, пережившая и стойко вытерпевшая многое, но так и не познавшая леденящей беды. И если бы он знал, чего ей стоило однажды потерять его, он бы ни за что никуда её не отпустил, никогда бы не позволил вновь однажды разъединиться. И если бы он знал, какую тоску ей пришлось пережить, как долго она скорбела по умершей части себя и обязательной – своей жизни, он бы прямо сейчас встал перед ней на колени. Но вместо этого ей идеально подходят его рваные поцелуи, которыми он прокладывает дорожку от припухших его стараниями губ до покрытых испариной ключиц, едва отрываясь от изнеженной его языком шеи. Лайя – полностью ослабшая, совсем не способная игнорировать пульсирующий низ живота, перекрывающий даже собственные стоны и выдохи, особенно когда пальцы мужчины обхватывают собачку замка топа, сдерживающего полные упругие груди. Эластичная ткань опасно натянута, при достаточной близости темноволосого он проглядывает очертания отвердевших сосков и кроме как добраться до их оголённой кожи ни о чём не думает. Быстрый звук расстёгивания молнии, Басараб припадает губами к правой груди – и девушка с локтей падает на спину, благодаря всех на свете за такой широкий стол и такого великолепного человека перед ней. – Влад.. – не договаривает: он проводит языком по левому ареолу, и вместо слов она вновь быстро и тяжело дышит, часто моргает в надежде прогнать мешающую пелену. Его вопросительное мычание вибрацией расходится по телу, носом проводит по ложбинке между грудей и вскидывает голову, и Лайя на мгновение теряет связь с самой собой, лихорадочно ища не только самообладание, но и все слова в омуте горящих огнём глаз. Но брюнетка лишь вновь притягивает его к себе, не стараясь вспомнить утраченные мысли, пусть только он вновь вернётся к изучению её груди и больше никогда не забывает, как она выглядит. Владу мало. Ему хочется её всю, и чем чаще Бёрнелл не сдерживает себя и подаётся навстречу, тем сильнее он не может противиться желанию – и вот его губы уже скользят чуть ниже, пока свободная рука ласкает обнажённые соски, а маленькая по сравнению с его ладошка ложится сверху и гладит грубоватую кожу. Художница уже совсем не в своём уме, когда язык брюнета исследует область пупка и продвигается к пуговице шорт, ловко вытаскивая её из разреза и так же моментально расправляясь с ширинкой. Он нетерпеливо берётся за лёгкую белую ткань и тянет вниз, но Лайя перехватывает его руку. – Нет, – выныривая из настоящего обоюдного опьянения, темноволосая добавляет. – Постой.. «Да!» – истерично перекрикивает сама же себя, но всё же успокаивается и даже пытается привести в норму сбитое дыхание. Её «нет» действует на Басараба отрезвляюще. Он не настаивает – только лбом прижимается к внутренней стороне бедра закинутой на его плечо ноги и пару раз глубоко вздыхает, чтобы усмирить бушующий и скандирующий за продолжение организм. Влад готов её понять. И за это девушка ему тысячу раз благодарна. Застёгивает её шорты, пока Бёрнелл пытается вернуть чугунной голове прежнюю лёгкость, нехотя двигает руки к топу, но на половине пути останавливается и сначала берёт рубашку, не отрывая взгляд от учащённо вздымающейся груди и буквально дерётся с собой, чтобы вновь к ней не наклониться. Лайя едва поднимается и садится, более ясным взглядом наблюдая за тем, как брюнет одевается и застёгивает пуговицы на рукавах, пока художница, растягивая момент, неспеша принимается за основные. Когда мужчина полностью собран, в полном молчании всё-таки тянется к девушке и нехотя двигает собачку вверх. И только теперь она поднимает на него глаза, напоследок привлекает за затылок и целует. – Какой у тебя был вопрос? – с улыбкой спрашивает Влад, всё ещё не отходя от неё ни на миллиметр. – Какой-то очень важный, по документу. Ей очень хочется ответить ему язвительно, но на сарказм не хватает сил, и поэтому она легонько толкает его в грудь, расчищая себе путь и захватывая свою папку. – Обязательно его обсудим, – кивает, небольшими шагами продвигаясь к выходу из кабинета. – Только чуть позже. У тебя скоро встреча с доктором. И ты совершенно рассеян и не сосредоточен. Это мешает работе, Влад. Соберись! Его смех раздаётся в коридоре. – Постараюсь. Совершенно счастливая пробегая мимо спальни сына, Лайя слышит разговоры. Ребята всё ещё сидят там, что-то бурно обсуждая. Не хватает только рыжеволосой головы. – А где Лео? – войдя внутрь, Бёрнелл важно шагает к прежнему месту и падает в него. – Ушёл за напитками. А ты чего такая довольная? – Ноэ с ехидным выражением лица поудобнее устраивается в кресле. – Наконец, пришли к одному соглашению с Владом? – Объединились, я бы сказал, – добавляет Рокус, с совершенно непроницаемым лицом по-прежнему листая журнал, но взлетающие вверх уголки выдают его с головой, Лайя совершенно не по-взрослому краснеет ещё больше. – Я бы назвала это «нашли общий язык», – вставляет Сандра, а Бёрнелл отворачивается к стене и с негодованием мотает головой. – Ну вас, – только и отвечает художница, а друзья уже не сдерживают себя от веселья.***
На заднем дворе замка Лайя нашла сидящего на скамье Ноэ, с высокого крутого холма задумчиво осматривающего размеренно покачивающие листвой деревья, распростёртые на всё видимое пространство поля и лужайки, усеянные разноцветными бутонами цветов, кланяющиеся в разные стороны в такт тёплому южному бризу. И волосы Локида подчинились стихии: его локоны беспорядочно трепались и он время от времени отводил их с лица. Бёрнелл наблюдала за ним чуть поодаль, удивлённая его сосредоточенностью и серьёзностью, особенно когда он оставался один. А теперь бес отрешённо и невесело смотрел вдаль, и, как показалось девушке, рызмышлял отнюдь не о красочном пейзаже впереди и надвигающемся алом закате, а о чём-то своём, о чём блондин делиться, видимо, не собирался и в мыслях не вынашивая идею о том, чтобы этот груз распределить на четыре плеча вместо двух. Так бы стало легче и проще, но неужели эти два слова характеризовали её друга? – Долго стоять там будешь? – вздохнул Ноэ и, не поворачиваясь, похлопал по свободному месту рядом. – Садись. – Не хотела мешать, – пожала плечами брюнетка, но всё же подошла и села. – Выглядишь неважно. Он хмыкнул, откинулся на спинку скамьи и промолчал. Художница подумала, что он подбирал слова – так и было, Локида за их долгое знакомство она уже выучила как саму себя, и блондин это также прекрасно знал. И за это её так сильно любил и уважал. За то, что у них беды составляют одно целое и они вместе с ними справляются. За то, что они, наплевав на свои чувства, гоняются друг за другом и помогают выжить во всём это болоте, в котором по шею погрязли и без поддержки выплыть не могут. За то, что она так искренне и отчаянно в нём нуждается, а он – в ней, как в родной сестре, которой она для него за это время и стала; которая пошатнула его принципы и дала повод верить в людей. За то, что всё его существование он так сильно презирал человеческий мир, а по итогу ему только он и был нужен, чтобы чувствовать себя живым. Она открыла ему новое место, где не одиноко в огромном большом доме, где не нужно потешать себя практикой иллюзий, чтобы встретиться с семьёй – они неподалёку, всегда готовые обнять его, ворчливого недотрогу, и не отпускать, даже если он в силу своего характера настойчиво отпирался. Она показала ему, что это не постыдно – создать образы покинувших его родителей так рано и так внезапно, рассматривать лица близких и детально отпечатывать в памяти, что скучать и хотеть вернуть – нормально. Что он их любил и любит, что любить – это не слабость. Это – настоящая сила. – У тёмных плохие времена, Лайя, – всё же выдавил Ноэ. – Низшие объединяются, готовят восстание на адитумов. Планируют переворот власти. Из Пустоши сбегают заключённые, в основном совершившие тяжкие преступления. – Мытарям не победить высший совет, они идут на смерть. Даже будь их миллиарды, если четверо адитумов объединятся, за ними пойдут остальные, – девушка повернула голову. – Они бы не стали протестовать, не будь у них могущественный лидер. Настолько могущественный, что.. – ..что сможет пойти против пандемониума, да, – кивнул Локид. – Помни, что у тёмных никогда не будет честности. Над всеми артефактами поставили увеличенную охрану. Я не хочу туда возвращаться, но тот переполох и мой дед.. – Ты видел Прокула? – оживилась Бёрнелл, уже рукой поворачивая к себе лицо блондина. – Разговаривал с ним, – мрачно ответил мужчина. – Он почти уверен, что замешаны силы времени. И ещё, – потёр лоб. – Он хотел бы с тобой встретиться. У Лайи внутри всё оборвалось и непонятной массой залегло на дно. Участвовать в суматохе другого мира, когда в своём она ещё не разобралась и не факт, что всё разложит по своим местам совсем не входило в список её желаний. Но и отказывать адитуму означало оскорбить его и закрыть доступ к тёмным, а однажды он ей пригодится. – У меня нет никакой информации, ты знаешь. Что он хочет от меня добиться? – пожала плечами, но потом всё равно руками их обняла, унимая возникшую из ниоткуда дрожь. – Я сама её искала. – Знаю. Но у него есть к тебе особый разговор, – бес притянул её к себе за плечи, и темноволосая легла ему на плечо. – Я пойду с тобой. Хочешь? – Хочу. За помощь адитума на горбе Лайи висели невыполненные обязательства, которыми поступиться она не могла. У неё в крови заложено благородство и честь, предполагающие возвращать долги и помощь, а поэтому просьбу мужчины она не отклонит и, возможно, втянется в то, от чего ей лучше бы держаться подальше. Что, если частое посещение тёмного мира увеличит в ней энергию, и так держащуюся на добром слове, на импровизированном балансе? Что, если это создаст угрозу для Влада и Лео, которых терять она больше не намерена? А будет так – пожертвует даже своим уважением среди тёмных, пожертвует репутацией бывшего декретора и ноги её на земле демонов больше не будет.***
Мягкие руки вытолкнули Лайю из царства Морфея посреди ночи. После того, как Влад поймал её в коридоре и голосом, не принимающим отказов, назначил встречу в ресторане как деловые партнёры и партнёры без прилагательного с ноткой загадочности, а именно этот вопрос он и предложил решить – какое из множества поставить перед таким универсальным существительным? – Бёрнелл вытянула из него подробности его идеального здоровья и невыясненных мотивов неожиданного обморока, озадаченно накручивая на указательный палец влажную после душа прядку и в рассуждениях закусывая губу. Басараб моментально отправил её высыпаться и к вечеру быть готовой, а девушка на крыльях удовольствия допорхала до кровати и больше уже ничего не помнила. И теперь, сидя на постели и сонно хлопая глазами, она чувствовала моральное удовлетворение, но неприятные физические ощущения. Протерев рукой глаза, а ладошки почему-то оказались влажные и чем-то перепачканные, художница побрела в ванную и в отражении увидела измазанное красной жидкостью лицо. Лайя перепугалась. Поднесла руку к носу, улавливая металлический запах крови и судорожно стала смывать её с рук. Ничего не помнила. Копалась в голове, и последнее, что могла представить – как укрылась одеялом и с довольной улыбкой погрузилась в сон. Бёрнелл до красноты, до жжения в коже упёрто пыталась смыть с лица явное доказательство того, что она возвращается к своим истокам. И пока боль уже ощутимо не вспыхнула, пока не пробила стену из мыслей и своих обвинений, темноволосая не перестала с усердием растирать мыло по коже, уже уставшей от запаха и ощущения засохшей крови. «Кровь свежая..» – неожиданно осенило Лайю, и она оперлась о раковину, опустила глаза в пол. И заметила заляпанные грязью босые ноги, по щиколотку полностью, до колена – пятнами. Прошла к кровати, даже в лунном свете отмечая измазанное одеяло и простынь, с кусками травы и листьев, толстыми красными линиями и пылью. Резким, психованным движением девушка сорвала постельное бельё и отправила в стирку, а сама залезла в душ, и потом уже больше не уснула. Дыра в самоконтроле разрасталась всё шире и шире, теперь туда падали целые часы ночи, туда падали униженные годы обучения себя сдержанности и хладнокровия, туда падала сама Лайя, руками цепляясь за выступы, ломающиеся рукоятки, всё дальше отдаляясь от выхода и где-то вдали слышала смеющиеся, радостные голоса друзей, которые она с лёгкостью заглушит своими проблемами. Ей нужно одиночество. Нужно отшельничество, ещё век заточения и ограничений, чтобы её вечно соревнующиеся энергии наконец уяснили, кому нужно подчиниться, кто их хозяйка. Заставить голодать, закрыть любой доступ к подпитке и настолько истощить себя, что у них не останется выбора. Сейчас Бёрнелл видела только такой выход. Однако, по истечении десяти дней ей уже ничего в этой жизни не пригодится. И это звучало безнадёжно, но в то же время освобождало её от бремени мучений и горя. Она сделала всё, что смогла – и то, что она действительно за них боролась, вкладывала абсолютно все свои силы, придавало ей выдержки и тишины. Тишины, которой ей категорически не хватало. И которую у неё все шансы обрести, если прямо сейчас не опустить руки, в которых она держала целый мир. – Мисс Лайя, Вы спать? – около семи утра тихий стук в дверь заставил её вздрогнуть и отвести глаза от стены напротив, которую Бёрнелл сверлила уже третий час. – Нет, – ответила девушка, отперла замок и приоткрыла не слишком большую щель, дабы не светить свою прекрасную практически полностью прозрачную пижаму перед Валентином. – Доброе утро. Что случилось? – Доброе утро. Прошу извинить за мой визит. Мистер Влад попросить предупредить, чтобы Вы не покидать стены замка до его разрешения, – дворецкий виновато кивнул головой и уже собрался уходить, но брюнетка успела поймать парня рукой. – Почему? Что произошло? – Я найти этим утром большой мёртвый лиса. Двое, – пояснил он. – Господин искать браконьеров, они могут навредить. – Хорошо, – потухшим голосом ответила Лайя. – Спасибо, Валентин. Ранее Бёрнелл никогда не оставляла своих жертв на виду. Даже в забытье. Даже в полной потере управления собой. А что теперь? Доберётся до своей семьи и безжалостно с ней расправится? Гневно накинув плотный шёлковый халат, девушка нашарила под кроватью чемодан и вытащила его, раскрыла на незаправленной кровати, словно ещё ночью подразумевала сделать этот решительный шаг. По очереди снимая с вешалок одежду, она не особо заморачивалась о том, чтобы их сложить, поэтому разъярённо кидала вещи и шумно дышала. Услышала топот и хлопок дверьми. – Слышала, что.. – Ноэ бесцеремонно ворвался в комнату, а за ним следом вошёл Рокус. – Ты что делаешь? Даже не повернувшись в их сторону, Лайя продолжила опустошать шкаф и ящики. – А что, не видно? Уезжаю.