***
При первой встрече воспользоваться хочется разве что запасными штанами: Антона опять пугают. Тот факт, что девушка с копытами вместо стоп умудряется незаметно к нему подкрасться, как бы намекает, что возможно дома проблема далеко не в бесшумности Арсения — скорее, в полном неумении пользоваться такими выразительными ушами. За не менее выразительную мочку одного из них Антона и треплют ласково, вдоволь нахихикавшись. — Ладно, прости, Антош, — девушка извиняется, кивнув потирающему мочку Антону, и жестом просит следовать за ней. — А я разве говорил, как меня зовут? — Нет, ты не говорил, — она ухмыляется, обернувшись. — А меня можешь Дашей звать, хоть ты и не спрашивал. Рукописный бестиарий на пару с Арсением не врали: Даша действительно невероятно красива. Вьющиеся каштановые волосы тянутся аж до колен, тёмные глаза искрятся озорством на усыпанном веснушками точёном лице, а белое платье выделяет фигурку, подолом закрывая козьи — или ослиные? — ножки. На спине, в районе лопаток, в ткани виднеются вырезы: там, по рассказам, должны быть крылья. — Ты так, поболтать пришёл, или по делу? — Даша замедляет шаг и бросает красноречивый взгляд на разодранную коленку. — Травма у тебя конечно никакущая, но оно и к лучшему, девочки быстренько помогут. — У меня ещё голова, — Антон смущённо прокашливается, — гудит. Это я так упал. — Да, с твоей высоты правда чревато падать даже на ровном месте, — она прыскает. — Не переживай, всё посмотрим. И не бойся. Ты им понравишься. Даша улыбается ярко-ярко, и Антону всё сложнее представить, что та из мести могла кого-нибудь когда-нибудь убить — а она убивала. История становления у вил незавидная и всегда примерно одинаковая. — Да я и не переживал, — он бубнит себе под нос. — Насчёт болячек, по крайней мере. А как ты, Даша, вообще можешь быть уверена, что я им… понравлюсь? «Что они не захотят запытать меня до смерти», если простым языком. — Мне же понравился, а чуйка у нас у всех одинаково хорошо развита. От тебя прямо за километр хорошестью веет и чем-то… светлым, — Дашин бодрый голос заметно смягчается. — Ты думаешь почему Сирин на тебя внимание обратила? Она ведь далеко не каждый год вылетает в человеческий мир на охоту, экономит силы, а здесь даже не колебалась. — Ты и про Сирин знаешь? — они подходят к берегу, и Антон бессознательно понижает голос, завидев силуэты ещё нескольких вил у воды. — Так весь лес знает, — Даша просто пожимает плечами, ради этого практически приостановившись, а потом вдруг срывается с места вперёд, к подружкам. Антон с весёлым «Эй!» бежит за ней, по пути размышляя, насколько сильно его дискредитирует трёхдневная щетина. Будто на смотрины пришёл, ей-богу. К пятерым хохочущим девчонкам он подходит уже вполне обычным шагом — коленка всё-таки даёт о себе знать, да и голова неприятно пульсирует. — Привет? — здоровается он и только после замечает ещё троих — в реке. Хотя, если быть точнее, в самой реке плещется только одна из русалок: ещё две устроились на огромных корнях какого-то дерева, частично проросшего прямо в воду. Из рассевшихся на дереве Антон узнаёт Катю, которая приветливо машет ему ручкой — вторая девушка тоже здоровается с улыбкой, но её лицо ему не знакомо. В отличие от Оксаны, которая вместо молчаливых жестов выговаривает «Привет!» вслух, вынырнув из-под воды. — Вот это у меня компания конечно, — слегка напряжённо выдыхает он и вытирает вспотевшую ладошку о ткань шорт. Абсолютно все девушки переглядываются и совсем по-доброму смеются в ответ, прежде чем подойти — или подплыть — познакомиться. Аня — самая светленькая, Дарина — постарше, Александра — с объёмной косой, Зоя — со сравнительно короткими волосами, и Ида — та самая незнакомая русалка. Антону бы к мозгу трав каких-нибудь приложить для улучшения памяти, а не к колену. Однако, его не шибко-то спрашивают, что куда прикладывать. Что-то воркуют вокруг, осматривают ногу, чему-то умиляются и посмеиваются, незаметно стягивают сланцы, усаживают Антона так, чтобы его стопы оказались в воде, нежно ерошат волосы и по очереди заглядывают ему в глаза. В какой-то момент картинка смазывается, и Антону кажется, что он проваливается в странную воронку — он моргает, а когда открывает глаза, обнаруживает себя лежащим на чьих-то мягких бёдрах. — Привет, — девушка ласково улыбается. — Как ты? — это, вроде бы, Аня. Вместо ответа Антон пытается поднять голову с чужих колен, но Аня с осторожным «Ну чего ты, тихо», укладывает его обратно, принимаясь перебирать кудри. Гудение в голове пропало вместе с болью — медленно сходит и туман, навеянный уже далеко не падением. — А я… отключился? — уточняет он. — Совсем ненадолго, — отвечает не Аня; голос доносится со стороны Антоновых ног. Судя по тому, что голос знакомым не кажется, это должно быть Ида — её имя он запомнил. — Это нормально, — продолжает она, — я видела, как они это делают. — Да и не только видела, — добавляет Аня, глядя куда-то вперёд: видимо, на русалку. — Мы и Идочку лечили, а там случай куда сложнее был, — мелодично тянет она, теперь уже обращаясь к Антону. — Зрение восстановилось? Думать получается? Антон, подумав, — иронично выходит, — кивает. Аня сразу улыбается совсем открыто и убирает руки от волос, корпусом слегка подавшись назад, чтобы Антон мог спокойно встать и не врезаться лбом ей в подбородок. Голова не то что больше не болит: кажется, такой лёгкой и чистой она не была уже лет двадцать, будто вместе с жужжащими там пчёлами и вечно собирающейся грозой вывезли весь мусор. Становится очень спокойно, а оттого радостно, хоть эта стерильность и сохраняется совсем недолго. Практически сразу появляется первая «грязная» мысль: этот эффект ведь краткосрочен, и шум скоро вернётся, а вместе с ним и все глупые, мешающиеся под ногами переживания… Эту навязчивую муху, правда, на удивление легко вытесняет желание наслаждаться моментом, так что сильных проблем она доставить не должна. В таком приподнятом состоянии вдруг резко хочется увидеть Арсения — то ли чтобы поделиться радостью, то ли чтобы и его укрыть этим абсолютным спокойствием. — Спасибо! — искренне благодарит он, от шока даже потерев голову руками. — Прям… прям спасибо! — Прям пожалуйста, — хихикает Аня. Антон оборачивается к русалке: та лежит на животе, оставив в воде только хвост по самую талию, и с улыбкой любуется. — Коленка тоже зажила! — она указывает Антону на действительно чистую теперь ногу и радуется, кажется, чуть ли не больше него. — Хотела бы я так уметь. Хвост печально плюхается о воду — чешуйки в движении переливаются изумрудом, отражая пробивающиеся к берегу солнечные лучи. И только сейчас Антон замечает, что подозрительно тихо не только у него в голове. — А где все? — он оглядывается вокруг. — Тебе нас мало? — показательно дует губки Ида, переглянувшись с такой же «опечаленной» Аней, однако начать оправдываться Антон не успевает. — Там с волчонком беда, — Аня быстро серьёзнеет. — Девочки убежали лечить, а Катя с Оксаной помогают. Только ты не- Антон натыкается взглядом на склонившиеся над чем-то белые фигурки вниз по течению и направляется туда, оборвав Аню на половине предупреждения — слишком уж явно читается в этих согнутых спинах общая встревоженность. Хочется банально убедиться, что вилы справляются, и с бедным животным всё не так плохо, а ещё узнать, может ли Антон чем-нибудь помочь — ну мало ли. Саша толкает Дашу локтём в плечо, когда Антон уже гораздо менее решительно подходит к ним. — Ой, ну здравствуй! — та улыбается совсем мельком, сразу возвращая всё своё внимание к щенку. Он то рычит и скалится, прижав уши, то вновь скулит, практически уложив голову на землю и слабо дёргая тем, что осталось от его задних лап. Антон смотрит на это кровавое мессиво и больше всего на свете хочет отвернуться — но почему-то не получается. — Ань, уведи его, — тихо выговаривает Дарина. — Н-да, не надо тебе сразу после лечения на такое смотреть, — вторит ей Даша, параллельно пытаясь успокоить снова разбушевавшегося волчонка. — Антон? — она окликает его то ли с опаской, то ли с подобием угрозы в голосе. — Давайте я помогу? — вырывается само, да так жалостливо, что Антон от удивления переводит, наконец, взгляд прямо на Дашу. — Пожалуйста. Чем угодно. Могу сбегать за Арсением, траву найти какую надо, ну… хоть что-то… Саша смотрит на него со всей строгостью и уже было набирает в лёгкие воздух, чтобы что-то сказать, но Даша легонько её одёргивает. Рык с перерывом на звонкий лай всё продолжается. — Арсений вряд ли сейчас поспособствует спокойствию, а за травой уже уплыли, так что тут ты нам ничем не поможешь. Но нам бы не помешала лишняя пара рук, как видишь, — она кивает в сторону израненного ребёнка. Дарина выдыхает неодобрительное «Даша» и машет головой. — К нему надо подобраться сзади и держать голову, — за шкирку, за шею, как получится, только не души, — чтобы он не мешал нам его подлатать. — Да у него этой лишней пары рук не останется! — восклицает Аня. — А если хоть одна из нас будет занята попытками его удержать вместо концентрации на лечении, то вообще ничего не выйдет! — Даша строго зыркает в её сторону. — А у Антона всё получится, да, Антон? Он уверенно кивает — сомнений и в самом деле не находит. Щенок совсем ещё маленький, ему месяца три от силы, а даже если умудрится извернуться и сильно укусить, тут вокруг пятеро целительниц, уж что-нибудь да придумают. — А почему он не засыпает, как я? — интересуется он, усаживаясь на колени за подрагивающей спиной волчонка. — У животных немного по-другому мозг устроен, на них не получится так просто «наркоз» наложить, — подаёт голос Зоя. — Но как только мы начнём, он должен понять, что ему становится легче, и успокоиться. Главное начать. Все сидят в боевой готовности, будто вот-вот нападут, а не спасать примутся. Антон подбирается к щенку со стороны его затылка и уже поднимает руки, чтобы ухватиться за шкирку, когда волчонок вдруг переключает внимание на него, повернувшись. Антон замирает. Вместе с ним затихает и щенок: просто смотрит ему в глаза с каким-то знакомым любопытством — это выражение морды от собак совсем не отличается. До Антона доходит, что надо пользоваться моментом, поэтому он, стараясь не делать резких движений, обхватывает обеими руками заднюю поверхность шеи и устраивается на пятках поудобнее. Волчонок весь обмякает и рык сменяется скулежом да загнанным дыханием, когда он опускает голову на землю. Вилы удивлённо переглядываются, но быстро приходят в себя: закрывают глаза, тянутся к лапам, выставив ладони на расстоянии в пару сантиметров от кровоточащей раны, и что-то нашёптывают. Волчонок вдруг дёргается, громко запищав, но снова выдыхает и расслабляется в Антоновых руках, когда тот уговаривает его банальным «Тихо-тихо, бедный мой мальчик». Он поглаживает грубоватую шерсть, чувствуя под пальцами хриплое дыхание — шевелиться страшно, как и издавать какие-либо звуки, потому что кажется, что эта внезапная и хрупкая, но крайне полезная сейчас связь тогда попросту разорвётся. Антон робко переводит взгляд на нижнюю часть тела волчонка и кажется понимает, почему тот так дёрнулся. Между бледными женскими руками и раскромсанной лапкой летает целое облачко всякого мелкого мусора, вроде засохших листочков и чего-то ржавого — видимо, прочищали рану. Крови на поверхности тоже будто приуменьшилось, только вот зрелище от этого более утешительным не становится. Мусор отбрасывают в сторонку, Аня отлучается на пару секунд, чтобы забрать принесённые Катей водоросли, похожие то ли на паутину, то ли на мокрые волосы, которые тут же высушивают одним взглядом и прикладывают к открытой ране. Волчонок засыпает. Шёпот прекращается — остаются только вытянутые руки. Даша даже бросает на Антона радостный взгляд, больше, по всей видимости, не опасаясь потерять концентрацию. Антон выжидает ещё минуту, а потом всё-таки, помявшись, тихонько задаёт гложущий его с самого начала вопрос: — Что с ним случилось? — Капкан, — морщится Зоя. — Как?! Серьёзно? Это же незаконно! — всё так же тихо задыхается возмущением Антон, вовремя спохватившись, чтобы не шевелить мерно дышащего щеночка. — Бедняга, ужас… — Ага, — фыркает Даша, не открывая глаз, — незаконно. Можешь даже пойти в соседнюю деревню, в участок, туда и нажаловаться. Может, как раз там и с тем, кто капканы расставляет, поболтаешь один на один. У Антона получается только раздосадованно пыхтеть: ну как так? Верить, что вряд ли кто-то станет беспокоиться по такому поводу, совсем не хочется, хотя мозгом он прекрасно это понимает. Кошмар, какая ж хуета. — И прям вот ничего нельзя сделать? — Почему, — Аня ухмыляется неожиданно зловеще, — можно поймать ублюдка, который этим промышляет, и преподать ему пару уроков. Чтобы и ногой ступить в любые леса больше не смел. — Это недавно началось, — поясняет Даша. — До сих пор никто не видел, кто конкретно и когда успевает, но силы нам расходовать приходится частенько. Мы даже, если честно, на тебя думали в первое время, — Антон поднимает брови, — но быстро убедились, что ты ни на что подобное не способен. Да и Арсений не дурак: он бы другого и близко не подпустил. — А теперь Антон вообще вон, — Аня кивает в сторону волчонка, — чего-то учудил. — Учудил это точно, — хихикает Саша. — Какая-то успокоительная настойка на ножках. — То что Арсению надо, — смешливо вставляет Зоя. Антону хочется докопаться ещё и узнать, о чём вообще речь, но все снова замолкают, и дальше отвлекать кого-либо от такого серьёзного дела кажется кощунством. Нормально выдохнуть получается лишь ещё через минут десять, когда вилы по очереди поднимаются на ноги, а никакой раны под водорослями не обнаруживается — только голый участок кожи. А вскоре просыпается и волчонок. Сразу награждает каждого присутствующего формальным рыком, пару раз лижет здоровую теперь лапку и с чувством выполненного долга уносится обратно в чащу. Даже взглядом Антона не удостаивает. Как там было, «сколько волка не корми — он всё в лес смотрит»? Честно, плевать, куда он смотрит. Главное, что жив-здоров, а что он там думает по поводу Антона, получив обратно свои силы, не имеет совершенно никакого значения.***
— Покажи мне, где ты спишь. Этой просьбой, чуть погодя подкреплённой уже гораздо более робким «Пожалуйста», Антон Арсения решает огорошить сразу, едва вернувшись. Озвучивает это не из каких-то подозрений, — от них он уже знатно подустал, — а просто потому что интересно. Практически за месяц ведь ни разу не видел, куда Арсений отправляется по вечерам, обменявшись пожеланиями спокойной ночи, и откуда приходит по утрам тоже непонятно. А недавно вот уже выяснили, что он всё-таки спит, поэтому вопрос логичный, да и решиться на него после встречи и долгих разговоров с вилами не составляет никакого труда. Будто где-то глубоко внутри сняли парочку ограничителей — всего парочку, не больше, но эффект и от этого чувствуется очень явно. Арсений с удивлением промаргивается, подняв брови, но быстро приходит в себя. У него с волос капает вода, а очередной шёлковый халат местами липнет к телу, слишком уж выделяя талию, очертания груди и правое бедро — Арсений, видимо, только вылез из ванны после целого дня работы на крыше. Не хочется думать, что под тонкой тканью у него ничего нет, но не представлять от этого становится только сложнее. — Ладно, — он показательно спокойно пожимает плечами и, скрестив руки на груди, кивает как раз в сторону той самой комнаты, по центру которой располагается на удивление большая ванна. Арсений рассказывал, как когда-то еле избежал побоища, после того, как крестьянских мужиков заставили эту махину тащить в лес — как он в одиночку допёр её в сам храм, Антон спросить не догадался. Эпоху, в которую происходило сие действо, он тоже не уточнял, но, по словам Арсения, ванна досталась ему в подарок от некой «барыни», так что догадаться можно. Догадаться и поразиться тому, как хорошо ванна сохранилась. Вся в хозяина. Может, в этом храме вообще ничто не стареет? Ни о каком водопроводе здесь, естественно, и речи быть не может, поэтому Антон сильно удивился, когда Арсений как-то раз предложил набрать ему горячей водички. Тогда он ещё не знал, что воду подогреть можно одним взмахом руки — не его, и даже не Арсения: за поддержание тепла, как и за набор воды из колодца, и за многое другое, отвечают бедные берегини. Слава богам, они понятливо вылетают из комнаты, — некоторые прямо сквозь стены, — когда Антон всё же решает этой услугой воспользоваться. Арсения, вызвавшегося зажечь расставленные по полу свечи, выгонять тряпками тоже не приходится. Не приходилось. Тогда. В последний же раз он ненавязчиво и абсолютно спокойно предложил натереть Антону спинку свежесваренным ароматным мылом, на что тот смог только залиться краской и несмело отказаться смешливым «Да иди ты». Арсений тогда пожал плечами и пояснил, что в этом ведь нет ничего такого, — стесняться, мол, совершенно нечего, особенно учитывая нюансы их контрактных положений, — а потом преспокойно оставил Антона наедине с самим собой, плавиться вместе с воском свечей. Он на свою голову представил, куда могло завести подобное натирание спин — пришлось дрочить. Наверное, именно из-за этих неловких обстоятельств Антон за всё это время так и не заметил небольшой дверцы в самом неосвещённом углу, куда Арсений его сейчас и ведёт. В небольшой каморке помещается вполне новенький матрас, заправленный куда аккуратней Антоновой кровати, целая стопка книг и тумбочка с зеркалом — полки же, коими увешана стена у «изголовья» матраса, заставлены свечами в стеклянных бутылках да какими-то баночками, а на самом верху красуется большая шкатулка, усеянная камнями. А, ещё имеется вторая дверь, ведущая, судя по всему, куда-то в главные залы храма. Окон нет. Кровати, наличие которой Антон считал само собой разумеющимся, очевидно, тоже. И целая куча подушек это пристанище не спасает. — Ты серьёзно всё это время спал тут? — голос внезапно звенит возмущением, когда Антон поворачивается к Арсению и рукой указывает на застеленный матрас. — Ну не всё это время, — тот, не менее внезапно, немного мнётся. — Только последние две с половиной недели. — То есть, я отобрал у тебя кровать. Антон не спрашивает — кивает сам себе, пожёвывая губы. — Я бы так это не назвал, что значит «отобрал»? Ничего ты не отбирал. Просто занял своё место, как и должен был. — Так, Арсений, хорош уже везде сувать эту тему, — Антон морщится, — с «хозяином» и «подчинённым». Какой я, в жопу, хозяин, и какой ты, нахрен, прислужник? Крепостное право отменили в тысяча восемьсот шестьдесят первом. Ты почему раньше не сказал-то? — Так ты и не спрашивал, — Арсений невозмутимо пожимает плечами, боком оперевшись о косяк. Блять, и правда ведь. — Блин, Арс… прости, — Антон устало потирает лицо руками, шурша щетиной. — Но сказать надо было! Прекрасно же понимаешь, что я не привыкший к тому, что кому-то может тупо не хватать кровати. — Прощаю, — тот выдыхает с улыбкой не менее уставшей. Глаза переливаются в темноте — им только звёзд внутри не хватает. — И не буду врать, что мне здесь дохрена удобно, но я и не мучаюсь. Глаза переключаются с Антоновых на потолок, и Арсений сглатывает, прежде чем хрипловато добавить: — Да и тебя через несколько дней уже здесь не будет. Не уколом в сердце — мечом. На мгновенье даже дышать представляется невозможным, и Антон просто стоит, приоткрыв рот в молчаливом возражении, и смотрит на точёный профиль Арсения, всё выискивающего что-то несомненно важное на потолке. — Пойдём, — выдыхает Антон, схватив его за предплечье, и тянет за собой. Топает, наверное, слишком агрессивно, но затылком чувствует лишь любопытный взгляд, так что продолжает топать до самой спальни. Кельи. Опочивальни. Как там по-арсеньевски? — Сегодня спишь здесь. Если тебе так надо, то я как «хозяин», — Антон подкатывает глаза и изображает кавычки, — это говорю. — Ну уж нет, это твоя комната, и спишь здесь ты. Это я, если тебе так надо, как равный тебе говорю, — Арсений гордо дёргает подбородком. Антон качает головой и тянет «Ой блять» одними губами. — Щас довыёбуешься, будем оба здесь спать. — А что, неплохо, — выдаёт Арсений, предварительно смерив кровать оценивающим взглядом, будто видит её впервые. — Что я, зря её такой просторной для одного человека делал, что ли? Уместимся спокойно. Он снова смотрит Антону прямо в глаза, вызывающе наклонив голову и уперев руки в боки. Блефует? «Вот и проверим», — думает Антон, и отвечает так же невозмутимо: — А чё, давай. Ты же всё равно не уступишь, — тот отрицательно машет головой в подтверждение, — и я не уступлю. Ложись! — Ага, щас! Чтоб я тут улёгся, а ты ка-ак убежал оккупировать мой матрас? Антон с недоумением смотрит на Арсения пару долгих секунд, пытаясь понять, насколько он в своих теориях заговора серьёзен, а потом всё-таки сгибается пополам от смеха. — Ты как себе это представляешь, Арс? — тот тоже смеётся — жаль только, что беззвучно: лишь плечи подрагивают и кадык бегает туда-сюда. — Ну правда? Как в «Маске»? Он изображает анимированную разбежку из недавно просмотренного фильма, и Арсений руками упирается себе в колени, продолжая тихонько сотрясаться от смеха. — Ой пиздец, — выдыхает Антон, успокаиваясь, и падает на злосчастную кровать. — Ну чё, ложимся тогда? Я устал ужасно. Арсений продолжает стоять, но кивает — уже не так смело. — Тебе одежду дать? Или ты прям так? — В «твоей» одежде, если ты помнишь, лежат и парочка моих рубашек, да и футболок, насколько я знаю, и штанов, так что спасибо большое, их я бы и взял, — по фактам раскидывает его Арсений и первым направляется к открытому сундуку. Антон только разводит руками, всем своим существом примиряясь с такой решимостью, и еле успевает культурно отвернуться, когда Арсений одним махом сбрасывает с себя халат. Однако, и пары секунд хватает, чтобы запечатлеть в памяти ямочки на пояснице, торчащие лопатки, кучу родинок и ладные ягодицы. Ах, да — хвоста там нет. Как будто раньше были по этому поводу какие-то сомнения, ей-богу. Краем глаза убедившись, что Арсений надел хотя бы шорты, — почему-то всё же не свои, а Антона, — он тоже отправляется переодеваться. Трусы снимать не планирует, а в них Арсений его уже видел, так что опасаться нечего. Кровь, которая сама решает, куда и когда ей приливать, однако, это аргументом не считает. Спасибо, что выбирает верхнюю часть туловища, а не нижнюю — вот тогда было бы неудобно. Антон укладывается к стене, практически в неё вжимаясь, а Арсений следует за ним: ложится осторожно, словно боясь спугнуть не то кровать, не то Антона, и едва-едва прикрывается одеялом. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи. … … …Неудобно лежится. …И так тоже. …И ноги не раскинешь. И руки… …Да и одеяло бы подоткнуть… Антон честно думал, что вырубится, как только примет горизонтальное положение, но спустя полчаса бесполезных ворочаний приходится сдаться и признать своё поражение. Он со вздохом переворачивается на спину и косится влево: Арсений за всё это время не издал ни шороха, но по напряжённым плечам видно, что он тоже не спит. — Арсений? — Антон почему-то шепчет, повернув голову в его сторону. — Спишь? Тот в ответ ёжится и вздыхает так же вымученно. — Если бы. Ещё какое-то время тишину нарушают лишь сверчки за окном да редкий шум листвы на ветру: сегодня весь день было пасмурно, но дождь так и не пошёл. — А я сегодня помог волчонка вылечить, — вдруг с улыбкой вспоминает Антон. Арсений с интересом переворачивается на другой бок, лицом к нему. — Вилам помог? — Антон нарочито гордо ухмыляется и кивает. — Ну-ка расскажи. Ночь, как известно, время откровений. В пересказе событий минувшего дня, на самом деле, нет ничего сокровенного, но и этот обмен информацией сейчас приобретает какую-то особенную важность, поэтому Антон рассказывает легко, активно махая руками в воздухе, а Арсений внимательно кивает, показывая, что слушает. Когда Антон доходит до факта расстановки капканов, тот зло сверкает глазами, скривившись и поджав губы: «Я это тоже так не оставлю», — настолько угрожающих ноток Антон в его голосе ещё не слышал. — Очень интересно, — тянет Арсений в итоге без доли сарказма. — У тебя, судя по всему, просто замечательно выходит созидать. Энергию, эмоции — будь они человеческими или животными. Поэтому и техника у меня в руках не ломается, когда ты рядом. Никогда бы не подумал, что ты такой… баланс с кудряшками. — Не понял, — Антон тоже переворачивается набок, — это мне обижаться или нет? Арсений хихикает, а потом замолкает, снова принимаясь глазами бегать по его лицу. Только во взгляде у него что-то изменилось; похоже, прибавилось мягкости — и немного печали. Так тянет протянуть руку и просто коснуться этого эфемерного нечта: легонько тыкнуть по самому кончику вздёрнутого носа, пальцем провести по щеке, дотронуться до губ… — Ты тоже, знаешь ли, не эталон сбалансированности, — вместо этого тихо выговаривает Антон. — А я таким и не притворяюсь, — у Арсения дико приятный голос, когда он говорит вот так спокойно, не прилагая практически никаких усилий. — Я больше по разрушениям, чем по созиданию. — Это почему ещё? Ты вокруг смотрел? Не вижу, чтобы храм загнивал, а нежить бушевала под твоим присмотром. Арсений ухмыляется, прикрыв глаза. Пушистые ресницы вызывают иррациональное желание на них подуть. — У меня разрушения в крови, — он выговаривает на грани слышимости. — И холод, как бы по-дебильному драматично ни звучало. — Ты о чём? — у Антона сердце замирает и он на подушке придвигается чуть ближе. Арсений выдыхает и отворачивается к потолку. Видимо, услышать предстоит что-то действительно важное. — Я сам наполовину нежить. Мать — берегиня — умерла при родах. Они тогда ещё были вполне материальными, так что вот… — Блин, Арсений… сочувствую, — Антон сводит брови скорбным домиком, и, чуть погодя, осторожно спрашивает: — А… на другую половину? — Вот в ней и проблема, — Арсений криво улыбается в потолок. — Мой… отец — концентрация всего самого злобного, что только может быть в существе такой силы. — Бог? — Чернобог. Антон на мгновенье холодеет: такого он не ожидал. — Погоди, а Чернобог, — он всё же решает уточнить, — это который бог… холода? И, ну, смерти? — Уверенней, Антон, чего ты, — Арсений смешливо выдыхает через нос. — Всё верно. Но это ты самые невинные из его качеств назвал. Он среди славян прослыл как абсолютное зло — и не зря. Как ты понимаешь, забеременела берегиня не по своей воле. Антону хочется завыть, кого-нибудь ударить, и одновременно сжать Арсения в объятиях — не судьба, а пиздец. Не боги, а звери. Хотя нет — они куда хуже. — У животных хотя бы нет разума и такой власти, — цедит Антон сквозь зубы, и только по удивлённому взгляду Арсения понимает, что сказал это вслух. — Извини. — Не извиняйся, ты прав. Животные, даже самые опасные, и близко не смогут столько вреда миру нанести. Мне, в общем, невероятно повезло, что берегиня служила именно у Лады, — его голос снова теплеет. — Она смогла укрыть меня и вложить при воспитании хоть какую-то… долю человечности. И постаралась, чтобы Чернобогу это всё с рук не сошло: они с Белбогом умудрились запереть его как можно дальше от этого измерения ещё до того, как ушли сами. Только вот его частица, — Арсений тыкает пальцем себе в лоб, — осталась тут. — Ты не его частица, Арсений, — Антон самой подушечкой пальца ласково проводит по тому месту, куда попал Арсений, будто залечивая. — В тебе любви и света сильно больше, чем какого бы то ни было зла, я же вижу. И ты совершенно точно тёплый. А тьма всё-таки во всех из нас присутствует, и это… нормально? Есть там какая-нибудь поговорка о том, что надо просто принять это в себе? Арсений всерьёз задумывается, а потом вдруг смеётся, сложенными вместе пальцами обеих рук касаясь губ. — Представляешь, ни одну вспомнить не могу. Чтоб вот именно как ты сказал — ни одной в голове нет. Только что-то про вечную победу добра и призывы только им и заниматься. — Ну значит дураки славяне. — Подожди! — он радостно хлопает в ладоши, снова развернувшись лицом к Антону. — Так притча же есть! — Про волков, которых кормить надо? — с улыбкой уточняет тот. — Она самая. Вот как закрутилось-то всё обратно к волкам в итоге, ты посмотри! Непонятно почему, но лежать вот так, лицом к лицу, оказывается совсем не неловко. Даже молча несколько минут кряду. У Антона уже начинают закрываться глаза, когда Арсений робко подаёт голос: — Я, если честно, ждал, что ты откажешься в одной кровати спать, — говорит так, будто надеется, что Антон не услышит. Но он слышит. Более того — чувствует, когда со лба ласково убирают отросшую прядку, и мягко улыбается, так и не открывая глаз.***
— Маш, ну давай хоть загадки позагадывай, чё ты, — Арсений просит, зажав маленький колосок между зубами. — Да ты их знаешь все, какой смысл, — полуденница смешливо фыркает и машет на него рукой, заодно отбросив назад длинные волосы — цвета такого же, как пшеничное поле вокруг. Антон уже какое-то время просто наблюдает за их дружеской перепалкой, изредка вставляя что-то своё да посмеиваясь, и не сказать, что ему такое времяпрепровождение не нравится. Арсений вообще впервые при нём взаимодействует с кем-то «посторонним» — помимо довольно молчаливых берегинь, конечно, да и их сложно назвать посторонними. Правда, и сейчас они, по сути, общаются с такой же берегиней, только бережёт она своё поле, и к тому же оказывается сильно разговорчивее и веселее домашних. — Так не для меня же! У тебя вот, — он обеими руками указывает на Антона, да так торжественно, будто он тут главный музейный экспонат, — свежая кровь! — Ой, у меня с загадками всё оч плохо, — смущённо смеётся тот. — Тогда Маша тебя защекочет до смерти, да, Маш? — Арсений шепелявит совершенно обыденно, языком перекатывая колосок во рту из одной стороны в другую. — Да ну, делать мне нечего, — полуденница снова цокает, махнув рукой, и одаривает Антона успокаивающей улыбкой. — Но просто веселья ради, так и быть, давайте позагадываю. Только без подсказок! — её указательный палец проходится в угрожающей близости от Арсеньева носа, и тот машет руками, состроив самые невинные глазки на Диком Западе. Антон для приличия подкатывает глаза и укладывается на землю, подложив под голову рюкзак. Ему это всё на самом деле дико нравится, особенно учитывая, что они здесь развалились совсем не по плану. Просто Арсений с утра внезапно решил, что работать они сегодня не будут — вместо этого пойдут в поле неподалёку от леса, печься под солнцем и плевать в небо. Чёрт знает, что на него повлияло: близость окончания договорённости или сон на одной кровати, — обошлось, кстати, без объятий и смущающей тактильности, которой Антон втайне опасался, — но кто Антон такой, чтобы ему отказывать? Отказывать полубогу, как выяснилось. — Ну давайте сюда свои загадки. Маша усаживается напротив, аккуратно разложив подол тоненького платья, и сосредоточенно поджимает губы. На рюкзаке с бутылками воды лежать не слишком удобно, и Арсений замечает, видимо, как Антон ворочается — тыкает его в плечо, обращая на себя внимание, забирает рюкзак себе под голову и приглашающе хлопает по собственному животу. И кто Антон такой, чтобы ему отказывать? Он с кряхтеньем укладывается перпендикулярно Арсению и устраивает голову на тёплом животе — ощущается, как живая упругая подушка. Но так гораздо удобнее, тут не поспоришь. — Ну чего ты там думаешь? — Арсений под ним скрещивает вытянутые ноги и ворчит, подложив согнутые в локтях руки себе под голову. — Так надо же что-то… эдакое, — Маша всплескивает руками и вздыхает. — Ладно, начнём с простенького, — она прокашливается, прежде чем задать вопрос поставленным голосом: — Что может в одно и то же время и стоять, и ходить; и висеть, и стоять; и ходить, и лежать? — Нихуя себе, с простенького, — возмущается Антон и затылком чувствует, как живот коротко вибрирует от Арсового смешка. — А ты же по-любому знаешь, да, жук? — он поворачивает голову к лицу Арсения, расплывшегося в бессовестной улыбке, и тыкает под рёбра, провоцируя на ещё одну вибрацию и смешливое «Ау». — Предположи хотя бы, тут по логике можно догадаться, — приободряет его Маша. — Ну я не знаю, часы? На подобные загадки всегда ответ или часы, или время. Но время не лежит… Так, подождите, а оно одновременно должно все четыре действия делать, или как ты говорила прям, по парам? Потому что одновременно и лежать, и стоять, например, и часы не могут… А, нет, могут! А вот и лежать, и висеть, это уже чё-то не то… — По парам, — Маша светло улыбается, а Арсений с гордостью кивает: значит, угадал. — Реально, часы? — Антон вопросительно поднимает руки и переводит взгляд с Маши на Арсения и обратно. Убедившись, что он правда попал, Антон расслабленно фыркает и напускает на лицо побольше пафоса. — Ну всё, давайте сюда свои эти загадки, я их щас разнесу! — Ох как разошёлся-то, ты посмотри! — цокает Арсений. — Значит, надо посложнее, Маш, жги. — И без твоих команд, Арсений, разберусь, — Маша снисходительно хлопает его по коленке. — Ну давай, значит, такую. Нас не было — оно было, нас не будет — оно будет; никто ни у кого его не видал, а у каждого оно есть. Ну? — Э-э… — Маш, ну ты все новые загадки загадываешь, а как же старые-добрые «Золотое коромысло над рекой повисло»? — А почему золотое, если радуга? — робким предположением перебивает его Антон. — О, а говорил, что глупый! — Маша наклоняется и ерошит ему волосы. — Ну я не говорил, что прям глупый, — морщится Антон, возвращая чёлку на её законное место. — Просто загадка лёгкая. — Ладно, а если «Висит сито, не руками свито»? — Арсений не сдаётся. — …Паутина? — Блин! На всякий зов даю ответ, а ни души, ни тела нет? — Ну тут точно эхо. — Голубой шатёр весь мир накрыл? — О-хо-хо, — прыскает Антон. — Я бы пошутил, но не буду. Небо! — Вот ты… Бородой трясёшь, лыко дерёшь, а лаптей не плетёшь. Антон пару секунд думает, а потом смачно хлопает Арсения по бедру под заливистый смех Маши. — Сам ты козёл! — Вот теперь понял, Арсений? — просмеявшись, вопрошает Маша. — Больно они лёгкие. Вернёмся к моей? — Ну подожди, дай последнюю загадаю, её прям надо вот сейчас! — Отбирает у меня последний хлеб, ты глянь! — возмущается Маша, и теперь смеётся Антон, разглядывая хитрое лицо Арсения со своего непривычного ракурса. — А почему прям сейчас надо? — вопрошает он. — Ответом будет «девушка»? — Арсений делается ещё хитрее и отрицательно машет головой, ворочая во рту искусанный колосок. — «Поле»? — Антон осматривается в поисках подсказок. — Э-э-э… «Пшеница»! — Маша незаметно касается пальцем Антонова колена и одними глазами указывает на лицо Арсения. До него доходит: — «Колосок»! — Да ты оборзел! — Арсений резко поднимает корпус и нападает с щекоткой, заставляя Антона с хохотом обороняться всеми руками и ногами. — Даже не дал мне сказать ничего, ну это некультурно, в конце концов, Шаст! — он оставляет попытки защекотать Антона до смерти и вместо этого зачем-то накрывает ему глаза ладонью. — Маша, скажи ему. — А что сказать, ты, по-моему, и сам справляешься, — та только умилённо улыбается. Антон хватается за чужую руку и силой отрывает её от собственных глаз — но Арсений лишь нагло перемещается ему на нос. — Арс, — он обречённо гундосит, — ну ты ещё в рот мне залезь. — Ты поосторожнее на поворотах, а то я же могу, — тот игриво дёргает бровью, но руку убирает. — Только не при мне, Белбога ради! — вскидывает руки в защитном жесте Маша. Антон неловко смеётся и на секунду поднимается, чтобы привести себя в порядок после нападения, а затем торопливо укладывается обратно на Арсения — чтоб не убежал. — Так какая там была загадка, я забыл уже? Маша послушно повторяет. — Значит, всегда было и будет? — переспрашивает Антон — Арсений с Машей кивают практически одновременно. — И его никто не видел? — кивок. — Но у всех есть? — Шаст, тебе вот это как-то помогает? — слегка раздражённо реагирует Арсений. — Ну извините, Владыка, что не у всех ум такой же острый, как ваши клыки, — Маша в шутку кланяется, поднявшись на ноги, чтобы размяться. Арсений только недовольно морщится, но замолкает. — Не знаю, блин… воздух? — высказывает Антон заведомо неверное предположение. — Что-то среднего рода же ещё, получается… Опять время? — тоже не то. — Ну конечно нет, естественно… — Нет, технически, кстати… — начинает возражать Арсений, но Маша вовремя его одёргивает: — Время по параметрам, может, и подходит, но правильным ответом не является. — Ну это вообще что угодно может быть! Божество? Образование? — Вот образование точно не у каждого есть, — Арсений прыскает. — А божеств уже не осталось. — Ну ты же вот он. — Я не в счёт, — мягко возражает Арсений. Антон воет прикрыв лицо руками. — Дава-ай, думай, — Маша продолжает наворачивать вокруг них круги, руками любовно касаясь пушистых колосьев. — Да, Антон, — выделяет Арсений, с невинным видом разглядывая собственные ногти, — давай, всё получится. Маша с осуждением вздыхает, а Антон в свою очередь подозрительно щурится, чуть не свернув шею в попытке разглядеть Арсово лицо. — Ну ебануться, там где-то подсказка была? — Нет, Антон, что ты, никаких подсказок. — Арсений! — цокает Маша, и тот закрывает рот на воображаемый замок, очень выразительно выбросив ключ. Истина, как всегда, где-то рядом, и Антон всё перебрасывает недоверчивый взгляд с Маши на Арсения и обратно — что, вообще-то, непросто, учитывая насколько снизу вверх приходится смотреть — в попытках ухватить эту истину за хвост. — А может быть… имя? — Да ты ж мой хороший, — вдруг умиляется Арсений и снова поднимается, сдвинув голову Антона — триумфально дёргающего всеми конечностями — себе на бёдра, чтобы своей пятернёй взъерошить ему волосы. И чего все к ним так прицепились? — Так нечестно! — Маша топает ножкой, — Ты подсказал! — Я?! — Арсений удивляется, пожалуй, слишком искренне. — Да это Шаст вообще из-за тебя догадался, да? Он опускает взгляд на Антона, который кивает, решив подыграть: — Да, ты вот когда «Арсений» сказала, я сразу всё понял! — он довольно улыбается, пока Арсений самостоятельно приводит им же растрёпанные волосы в относительный порядок. — Да ну вас, дураки! Маша смеётся и скрывается за колосьями: вот так, ни здрасте, ни до свидания. Оба оставшихся дурака смеются, пока один — тот, что в улыбке светит острыми клычками — так и перебирает пальцами светлые кудри другого. И Антону уже даже почти не странно осознавать, что лежит он на коленях далеко не человеческих. А вот то, что уже послезавтра это всё может вот так просто закончиться, не оставив после себя ни следа, пугает гораздо больше. Что Антон вообще должен после этого делать? Жить дальше? Забыть и про прекрасных девушек, которых нежитью назвать язык не поворачивается, и про хмурых леших, то и дело мелькавших за деревьями, и про будто пропитавшийся силой храм посреди леса, и про значения каждого символа на деревянных амулетах, и про Арсения, наконец, с его идиотскими устойчивыми выражениями, синими глазами, откусанным носом и россыпью родинок по всему телу? Забыть вкус его губ, который в последнее время нестерпимо хочется ощутить ещё хотя бы разок? Забыть мягкий запах и мелодичный смех? Снова оставить его одного, лишив едва им распробованной связи с внешним миром? Да Антон готов хоть каждый день драить да заделывать полы, чинить крышу, таскать из деревни продукты, возить на машине материалы с одного конца деревни на другой и просить пугающе-массивных незнакомых мужиков помочь с тяжестями до дедова дома, лишь бы это не прекращалось. Даже к Сирин сейчас не получается испытывать никаких отрицательных чувств — только грустную благодарность за то, что это удивительное вообще с ним произошло. Арсений что-то увлечённо рассказывает, — кажется, про то, почему не у всей нежити есть имена, — и Антон с тупой болью впитывает каждую нотку, движение каждой мышцы на красивом лице, всё тепло, которое тот излучает. Всерьёз рассчитывать на то, что и он не хочет расставаться так же сильно, наверное, было бы слишком наивным. Или?.. Только завтрашний день и покажет. Хотя, вообще-то, не день даже: не зря же судьбоносный праздник ночью Ивана Купала называется.