Пеплом по стеклу

Её одевают в красное. Безупречное алое платье, помада в тон. Красный — цвет силы, власти, цвет их флага. Красный ей к лицу. Говорят, в нём она больше похожа на мать. Красный — цвет крови, и это всё, о чём может думать Эрроу Эвердин. Кровь будто преследует её, увиваясь за её семьёй по пятам. Душит тошнотворным запахом при рассказах о покойном президенте Сноу, словно пылает сигнальным огнём с рубашки нового президента, мерещится в образах безгласых и нескончаемым потоком льётся с записей Голодных игр её родителей. Камеры снимают её вновь и вновь, силясь заполучить кадр получше, — чтобы выгоднее продать потом. Её фамилия специально оставлена от матери и сделана почти что брендом. Эрроу покорно крутится, улыбается им и профессионально позирует. Конечно, она не позволит себе испортить фотосессию — слишком уж дорого это может обойтись, — но мысленно она сжигает студию дотла. Однако ни тени эмоции не отражается на её лице — за девятнадцать лет пристального внимания она привыкла удерживать маску. Ещё через два с половиной часа съёмка заканчивается, и её милостиво отпускают. До очередного востребования. Которое непременно случится, и очень скоро — буквально на следующий день, а до этого ей ещё нужно будет поработать лицом на одном из многочисленных мероприятий для капитолийцев. Как бы сказала тётя Эффи, у Эрроу плотный график. Она ненавидит всё это: Капитолий, буквально приговоривший её родителей к её рождению; вечные съёмки, поездки и концерты — её способности к пению столичные пиар-менеджеры возвели в абсолют, так что, по мнению всего мира, Эрроу — блестящая певица, унаследовавшая дар от матери и деда. Но ещё больше она ненавидит себя. Ненавидит за принудительное появление на свет, которое сломало жизни матери и отца, за слабость, благодаря которой вынуждена торговать своим образом и генами в обмен на неприкосновенность, за неспособность противостоять Капитолию. Она почти не знает собственных родителей: в пять лет её забрали в столицу с возможностью посещать Дистрикт-12 раз в два месяца. Одна неделя против всего времени вне дома. Сам президент Крейн сказал, что это устроено для её блага. Эрроу уже который год глотает замечание, где она такое благо видела. Президент вообще много чего говорит — в основном, конечно, о том, что её деятельность идёт на пользу всем окружающим. Однако о ещё большем Сенека отмалчивается, и тогда за него говорит Эффи — осторожно, урывками, но правдиво. Родителям шансов поговорить с ней выпадает мало. Подлинная история начинается на Семьдесят четвёртых Играх, когда Китнисс Эвердин совершает свой знаменитый бунтарский поступок. Жаль, что трюк с ягодами проваливается: вместе с искусственным дождём распорядители выпускают всего одну иглу с ядом, но её хватает для того, чтобы все решили, что Пит Мелларк всё же отравился морником. Президент Сноу — мастер манипуляции. Тогда он с убийственной точностью воздействует на Китнисс, сочетая обещания с угрозами. Он предлагает жизнь: безопасную жизнь самой Китнисс, её семьи, друзей и всего Двенадцатого, а в обмен просит всего лишь снова поиграть на камеру. Неповиновение — мгновенная смерть, гарантированный несчастный случай, влекущий за собой кончину всех, кто ей дорог. И Китнисс соглашается, выбирая подобие спокойной жизни и обеспечивая безопасность окружающих. Однако мнимый покой длится недолго — только до следующих Игр, где Эвердин вновь должна вернуться на арену из-за новых условий Бойни. Сорванное восстание и проигранная попытка революции подписывают ей приговор. Но диктатор Панема поступает гораздо изощрённее: он мог бы убить мятежников, но устраивает акт милосердия — всего-то берёт их жизни под тотальный контроль. Сотни людей казнят, но для Дистриктов и Капитолия транслируют доброту и всепрощение Сноу: непокорные победители помилованы и снова возвращены Панему. Мелким шрифтом в несуществующем контракте выполняется приписка: президент уже задумал новое, поистине грандиозное шоу, долгосрочный результат которого будет очень ожидаем. Сноу смешивает карты чужих судеб и получает неслыханный ажиотаж: свадьбы победителей бывают нечасто. Эрроу не знает, были ли её родители хоть немного симпатичны друг другу. Ей известно, что у Финника Одэйра Сноу отнял любовь одним выстрелом и обручил его с Джоанной Мэйсон. По их рассказам никогда не удаётся понять, какие эмоции тогда владели ими и её матерью с отцом — все победители мастерски умеют скрывать чувства. Всего один раз тётя Прим может обмолвиться, что Китнисс пробовала устроить последний бунт — лишить Капитолий возможности лицезреть её дочь на Играх. Тогда её откачивают медики, после чего их семья оказывается взята под ещё больший надзор. Дядя Гейл говорит, что никогда в жизни не видел Хеймитча Эбернети в большем шоке и панике, чем в момент, когда он чуть не потерял свою жену с нерождённым ребёнком. Визажист заканчивает наносить ей макияж и покидает комнату. Мысли Эрроу снова текут в свободном движении, смешивая её будни и знания о прошлом. Иногда, когда она бросает взгляд на зеркало, ей кажется, что стилизованное колье с шипами всё туже сжимает её шею, а рубины в нём — предвестники её собственной крови. До Сотых Голодных игр, когда на арене окажется она сама, остаётся год.