Пеплом по стеклу

Говорят, смерть любимого человека переживать больнее, чем смерть своего ребёнка. Шанс прочувствовать это на себе выпал Лилиан Эвердин. Она стала миссис Эвердин в восемнадцать. Ещё очень юный возраст, совершенно, по мнению многих, не подходящий для столь серьёзного и ответственного шага, как создание семьи и вступление в брак. Лилиан и сама так думала, даже когда за ней ухаживал Редли Мелларк с намерением довести их отношения до традиционного ритуала с тостом. Эту же точку зрения поддерживали и её родители, радуясь тому, что их дочь растёт сознательной. Всё изменилось в один миг, в который Лилиан поняла свою любовь к Ирвингу Эвердину. Он был шахтёром из Шлака и, конечно, не подходил ей, дочери аптекаря из района торговцев. Однако это было сильное и глубокое взаимное чувство, то самое, когда кажется, что, отрёкшись от него, не сможешь жить. Иногда ей казалось, что Ирвинг умел околдовывать своими песнями и эта участь не минула и её. Лилиан было семнадцать, когда они встретились и она ощутила, что он её идеал. Уже через год она вместе с ним сбежала в Шлак, оставляя привычную жизнь и навлекая на себя родительское проклятие, и вышла за него замуж. Лилиан было девятнадцать, а Ирвингу — двадцать, когда у них родилась первая дочь, Китнисс. Она не унаследовала ни одной материнской черты, будучи почти полной копией отца, но была любима обоими родителями. Следующие четырнадцать лет брака принесли им появление на свет Примроуз, младшей дочери, и порой трудное, но такое большое счастье. И каким страшным ударом оказалась для Лилиан роковая авария, которая в числе других унесла и жизнь её мужа. Мир миссис Эвердин рухнул, а всё, что у неё осталось, — одни только воспоминания о былых днях. Лилиан оказалась заперта среди постоянной скорби, боли потери и апатии. С того момента она больше не жила. Она не была хорошей матерью своим дочерям, погрузившись в депрессию вместо выполнения родительского долга. Какая-то её часть неистово билась, пытаясь сломать внутреннюю клетку, в которой она пребывала, когда Лилиан видела, как тяжело приходится Китнисс, вынужденной стать главой семьи и взвалить на свои плечи заботу о ней и Прим. Изредка ей это удавалось, но большую часть времени она не могла совладать с собой. Самый сильный импульс к тому, чтобы сбросить оцепенение, она испытала, когда Китнисс вызвалась добровольцем вместо Прим. Тогда Лилиан будто очнулась, но всё же этого было недостаточно, чтобы полностью исцелить свою душу. Сложно было признаться в том, что она сомневалась в победе Китнисс. Конечно, её дочь была упорным бойцом с изрядным желанием и умением выжить, но на арене были трибуты-профи, а ещё специальные ловушки от распорядителей. И Лилиан, и Прим каждый раз невольно выдыхали, когда Китнисс справлялась с очередным испытанием. И в итоге Китнисс выжила, стала победительницей в этой жестокой игре, умудрившись вытащить за собой Пита Мелларка. Казалось, в Дистрикте-12 все действительно были счастливы от такого события, которое повлияло и на Лилиан. Тогда ей думалось, что она наконец сможет вернуться к реальному миру, снова стать полноценным членом общества. Но потом… Но потом жизнь вновь нанесла удар в спину: новые правила Квартальной бойни, вернувшие Китнисс на арену, экстренная эвакуация, бомбардировка и исчезновение Дистрикта-12, революция — все эти переживания оказались слишком сильными для её нервной системы, но Лилиан держалась, как могла. Однако добила её гибель Примроуз. Прим, её младшей дочери, её светлой и доброй девочки, больше не было, а она сама продолжала изо дня в день просыпаться под голубым небом, видеть солнечный свет и встречать рождение нового Панема. За это Лилиан прокляла себя сотню раз, но вернуть дочь к жизни была не в силах. Да и никто не был. Оставаться в восстанавливающемся Двенадцатом, находиться рядом с Китнисс, видя её сломленной, потерянной и скорбящей, было выше её сил, поэтому Лилиан избрала переехать в Дистрикт-4. Медицина, её отдушина, стала тем фактором, который не позволял окончательно впасть в меланхолию и хоть как-то удерживал на плаву. А ещё была Энни — Энни, которая также потеряла почти всё в жизни и которой тоже была нужна помощь. Поддерживать Энни было несравнимо легче, чем собственную дочь. Помощь вдове Финника оказалась и её собственным исцелением. В Четвёртом Лилиан казалось, что жизнь опять понемногу возвращается в нормальное русло. Так потянулись годы: налаживалась ситуация в социальной сфере Панема, перестраивался государственный уклад, рос Финник-младший, который принимал Лилиан за свою бабушку. С Китнисс же она практически не разговаривала и ни разу её не видела — поездки в Двенадцатый Лилиан избегала, а долгая болтовня по телефону не устраивала Китнисс. Наверное, это всё же была её вина — отсутствие контакта с дочерью, близких родственных отношений. Однако поняла это Лилиан немного запоздало — тогда, когда узнала о замужестве Китнисс. Ей бы стоило поднять скандал, как сделала бы любая нормальная мать, усомниться в психологическом здоровье дочери — но миссис Эвердин прекрасно отдавала себе отчёт в том, что Китнисс могла наплевать на её мнение. Тем не менее она пробовала говорить с дочерью, пыталась убедить в том, что Хеймитч Эбернети ей не пара. Проклятье, он был одногодкой Лилиан; он был тем самым человеком, из-за которого умерла Мейсили; он был тем, из-за чьего вызывающего поступка Сноу изменил возраст участия в Играх, желая, чтобы в трибуты строптивого победителя попало как можно больше его приятелей; он был тем, с кем был знаком Ирвинг, но кто никогда не нравился ей. Наглец, ставший причиной смерти собственной семьи и так бездарно тратящий жизнь, давшуюся победой в Играх и столь дорогой ценой. В конце концов, он был алкоголиком. Лилиан надеялась, что ей всё же примерещилось высокомерное презрение в глазах Китнисс, когда она соглашалась пройти психологическую экспертизу на предмет какого-либо воздействия. Независимый эксперт подтвердил отсутствие оного, и торжество Китнисс было практически осязаемым. Она сказала, что полюбила его, когда Лилиан затронула разницу в возрасте, и уверила в том, что идея о подсознательном поиске отца — полный бред: у неё уже был отец, и искать другого Китнисс не собиралась. Лилиан могла только качать головой в неверии, не умея принять позицию дочери. «Он добровольно прошёл разновидность пытки, которую Капитолий применял к Питу, мама, — приводила ещё один аргумент Китнисс. — Разве отказ от части себя — недостаточное доказательство?» На свадьбе Лилиан присутствовать не стала, хотя и получила приглашение. Она не могла запретить Китнисс выйти замуж, не могла на неё повлиять: её дочь уже шесть лет была совершеннолетней, а её взгляды на жизнь давно сложились. Лилиан была бы не против Гейла, Пита или кого-то, похожего на них, — но она была чертовски против Хеймитча. Возвращение в Четвёртый опять стало её спасением, и теперь Лилиан предпочла бы на самом деле забыть о произошедшем. Жаль, у неё не получилось — принять выбор дочери не помогли даже беседы с Питом и Гейлом. Однако жизнь входила в привычную колею, и Лилиан решила, что через некоторое время на расстоянии от Двенадцатого ей будет проще со всем смириться. Китнисс перестала звонить ей, предпочитая писать поздравительные письма с короткими приписками о том, что у них всё хорошо. Это короткое «они» всё ещё вызывало раздражение, но с каждым разом оно постепенно уменьшалось. Отчего-то Лилиан казалось, что даже такие скупые послания её вспыльчивая и упёртая дочь отправляла не совсем по собственной воле.

***

Через два года ей пришло другое письмо. Лилиан Эвердин собиралась на работу, когда курьер отвлёк её от сборов в больницу, передав запечатанный конверт. Она могла бы не вскрывать его сразу из-за риска опоздать — в конце концов, ничего срочного там явно не было, — но этот конверт несколько отличался от предыдущих. Лилиан села на диван, распечатывая послание с таким привычным указанием адресата: «Миссис Эвердин». Содержимое конверта в этот раз не ограничивалось письмом, но начать она решила с него.       «Здравствуй, мама.       Я знаю, что я редко пишу и что ты не одобряешь мой брак, что в последние годы мы стали почти что чужими людьми. Но всё же я думаю, что ты заслуживаешь того, чтобы узнать: твоего внука зовут Ирвинг.       Китнисс». Всего несколько лаконичных строк и небольшая фотография. Когда по её лицу покатились слёзы, Лилиан не смогла бы сказать, что чувствует сильнее: печаль или же радость. Точно миссис Эвердин знала одно: сейчас, в этот самый момент, она освобождалась от своего горя. Пришло время съездить в Двенадцатый.