Пеплом по стеклу

Сначала она принадлежала Мейсили. А впрочем, нет: ещё до этой девочки она была вещью её матери, бабушки, прабабушки… Она была изготовлена одним мастером ещё до Тёмных времён, а позже долго находилась в каком-то из ювелирных магазинов. За почти столетнюю историю можно многое забыть, особенно мелкие детали, — поэтому она думала, что некие неточности ей простительны. Она была — и осталась — драгоценной: сделана из золота, работа тонкая и витиеватая, изображающая диковинную птицу. Однако почему-то покупатель долго не находился, так что у неё появилось опасение: а вдруг она недостаточно хороша? Вдруг она никому не понравится и навсегда останется в стенах магазина? К счастью, владелец всё же нашёлся: им стал зажиточный господин, купивший брошь в подарок для дочери. Та девочка, лицо которой она уже не могла воспроизвести в памяти, была рада украшению и бережно хранила его, позже передав своей дочери. Один раз её отдали племяннице, так как прямая женская линия прервалась, но она не возражала: главное, что о ней помнили и носили её. И через немалое количество лет она наконец перешла к Мейсили, одной из сестёр Доннер. Девочка нравилась ей, и это было взаимно. Жаль, что спустя пять лет их знакомства имя Мейсили вытянули на Жатве. Она не очень интересовалась политикой, однако даже она знала, что это означает. И Мейсили пришлось ехать на Голодные игры — соревнование с билетом в один конец. Она была горда, что её хозяйка взяла её с собой, сделав своим талисманом (чего вроде бы не было у трёх других трибутов), но в то же время напугана: Мейсили могла погибнуть. О, как ей хотелось не видеть всех ужасов Игр, не знать обо всех смертях детей и не быть свидетельницей гибели Мейсили. Теперь она жалела, что превратилась в талисман, ведь с ней её владелицу всё равно настигла смерть. Но больше всего она боялась, что в последние минуты жизни Мейсили будет винить её в том, что она забрала её удачу. Какой-то парень, приехавший из одного с Мейсили Дистрикта, казалось, тоже винил себя. Одно время он даже был союзником её хозяйки, но незадолго до её смерти их тандем распался. Зато он был с ней, когда жизнь утекала из Мейсили, жалел её и наивно пытался успокоить. Кажется, именно ему её владелица желала победы. И последняя воля Мейсили сбылась: тот парень победил. А она сама оказалась возвращена своей семье и на долгие годы убрана в коробку. Всем не хватало Мейсили, и они старались лишний раз не напоминать себе о ней. А через двадцать лет о ней вспомнили и вручили как дар Мадж, дочери сестры Мейсили. Правда, у юной мисс Андерси она пробыла недолго — лишь четыре года, пока новая владелица не захотела подарить её абсолютно посторонней девушке. Поначалу она была возмущена. Её, золотую брошку с огромной историей, решили отдать неизвестно кому, какой-то бродяжке из неблагополучного района Дистрикта. Она ехидно думала, знает ли эта Китнисс о том, что даже с её наличием удача может обойти стороной. Но Китнисс была стойкой личностью и сделала то, что в своё время не удалось совершить Мейсили: она выиграла Игры, стала победительницей. Тот год вообще оказался богат на них — с арены вышли сразу двое. Тогда она поняла, что гордится своей новой владелицей и своим правом красоваться на её груди. Следующие два года она была в центре внимания, благодаря Китнисс сначала превратившись в модный аксессуар. Её копировали, ей подражали, что очень льстило самолюбию. Чуть позже она стала символом целого восстания, а потом и революции. Это было приятно, но не слишком радостно: в очередных смертях и жертвах хорошего не было. Однако положительным было то, что сторона её хозяйки всё же выиграла, пусть и ценой колоссальных усилий. Её увековечили навсегда — отныне она была новым символом Панема. Но на самом деле она боялась, что теперь Китнисс забудет про неё. Они не виделись с ней пару-тройку лет после победы: владелица заперла её в какую-то шкатулку, и у неё не было шанса узнать, что же происходит в мире и в жизни Китнисс Эвердин. Каждый из дней, проведённых в темноте, она считала срок своего заточения, но неизменно сбивалась. Дату она узнала случайно: как-то вскользь об этом упомянула Примроуз, младшая сестра её Китнисс. Кажется, та уговаривала старшую сестру надеть брошь на какой-то праздник — что-то вроде некоей годовщины революции. И тогда она снова увидела всех: и свою Китнисс, и мальчика, который был влюблён в её хозяйку, и других победителей, и того, кто уже давно не был мальчиком, но кого она ещё помнила им. Хеймитч даже нравился ей: в нём была сила, изрядная доля стойкости, ум, а ещё он хорошо относился к Мейсили. Это для неё было важно, как и то, что он выделял их с её последней владелицей. Но каково же было её удивление, когда она поняла, что её Китнисс больше не принадлежит ей одной, — иронично, что теперь она делила её с тем же Хеймитчем. Она была обижена на Китнисс за то, что пропустила её свадьбу. Видите ли, символ революции рядом со своим платьем невесты мисс Эвердин лицезреть не желала. Однако потом Китнисс определила ей почётное место по центру камина и взяла привычку выносить её в свет каждый месяц, и её сердце оттаяло. Время вновь казалось ей бесконечным, но эта вечность наконец была счастливой: она была рада сиять на Китнисс, её радовало, что в судьбе хозяйки настал мир и покой. Омрачилось всё однажды только парой дней, когда она не видела Китнисс (зато потом она снова заняла своё законное место). Впрочем, довольно скоро у Китнисс появилось весомое оправдание своему отсутствию. Оправдание это было маленьким, громким, но, по уверению общественности, безумно милым. Это мнение она смогла разделить только через несколько лет, когда Китнисс передала её своей дочери. И она точно знала, что собирается принести Мелиссе только удачу.