Аферисты

Аэропорт Хитроу.       — И что все это значит?       Прямо перед нами мягко притормаживает щегольски-элегантный лакированный черный ягуар. Водитель — мужчина средних лет в солнцезащитных очках — почти роботизировано смотрит перед собой, выжидательно удерживая руль.       — Понятия не имею, — Александр слегка поправляет рубашку. — Можем поспрашивать твоих друзей.       Уже готовлюсь раздавить этого человека самой язвительной фразой, на какую способна, но единовременно поступившие на телефон уведомления спасают мужчину от такой роскоши.       — Как мило, а друг-то общий, — на экране специфично-сухое, немногословное: «садитесь в авто».       Номер узнавать не приходится. Ранее я уже сохранила его в контактах. В тот день, когда Сэмюэль Макото дал мне свою визитку.       — Интересно, к чему такая срочность, — Нильсен убрал мобильный обратно в карман, — у нашего Барни закончились его маленькие мармеладные собратья?       — Уверена, ты последний человек, которого он попросил бы прикупить их по дороге, — отвечаю быстрее, чем успеваю подумать. Кажется, наши перепалки переходят уже на какой-то совершенно новый уровень.       Александр довольно хмыкнул, а когда я закатила глаза и покачала головой, хмыкнул еще раз. Даже более удовлетворенно. День будет долгим. Определенно.

***

      Почему мы выехали за пределы города?       Мне казалось, раз послание от Сэма, то наверняка и привезут нас на Кромвель Роад, где состоялась первая встреча. Но нет. Мы совершенно точно едем в другую сторону. Еще и Ева не отвечает на звонки. Ни она, ни Рэйчел так и не вышли на связь с того момента, как должны были прилететь в Лондон. Признаться, это настораживает.       — Твои мысли уже пробили в этом окне дыру, ты в курсе? — как всегда Алекс находит, что сказать.       — Нет. Я ее не вижу, — продолжаю пялиться на проплывающие поля.       — С чего тоска в голосе? — поинтересовался с легкой отстраненностью.       — Ты звонил сегодня Рэйчел?       Александр недовольно выдохнул. Такие вопросы он называет «слишком очевидными».       — Как только шасси коснулись асфальта, — ответил он.       Ничего не добавил. Разумеется, безрезультатно.       — Я волнуюсь, — осторожно оглядываю, подслушивает ли водитель наш диалог, хотя ему вроде как и все равно.       — Утешит тебя или нет, но я попросил ее присмотреть за Евой и в Лондоне.       — Поэтому и волнуюсь.       Поля сменились сосновым бором. Почти лысым и безрадостным. Нильсен бережно провел ладонью по дипломату, который отказался укладывать в багаж, несмотря на требование водителя. Он вообще с самого нашего прилета только с ним и возился, к тому же заставил меня проторчать в зале ожидания лишние сорок минут, запретив забирать вещи. Сказал, что сделает все сам.       Дьявола он там, что ли, прячет?       — Удивительно, что тебя беспокоит именно это, — сказал без упрека, скорее заинтересованно.       Прислоняюсь головой к прохладному стеклу. Странно, что мне приходится объяснять подобные вещи:       — Не совсем так. То, что ты считаешь меня совсем уж дурочкой, тоже не оставляет равнодушной, — накатившая после перелета усталость взяла свое, и я совсем не пытаюсь взвесить слова. Просто говорю, что думаю. — Как будто это не то, чего следовало от тебя ожидать?       — Наблюдение за Евой или… — с огромным таким намеком усмехнулся мужчина.       — Боже, Александр, ты меня утомил! — отворачиваюсь совсем.       Несколько минут я продолжаю смотреть на смену деревенских или лесных пейзажей, пока задумчивый голос Нильсена снова не напомнил о себе:       — Эй, крошка енот, — оборачиваюсь, запоздало одернув себя за это, но швед шутить не стал. Явно серьезен. — Если… — он оглянулся на молчаливого равнодушного водителя и слегла сбавил тон, — я хотел сказать, что Рэйчел можно доверять.       Кривовато улыбаюсь, пытаясь разбавить обстановку.       — Что, неужели ей одной? — смягчить не вышло.       — Взять Еву на заметку, — объяснил швед, — это была инициатива Рэйчел. Будем считать, что тебе стоило это знать.       Прикусываю губу, так и не ответив. Сейчас не время. Пусть они оба ошибаются, но сейчас совсем не время.       Почему я чувствую такую усталость?       Пожалуй, потому, что последняя неделя перевернула все основательно, кувырком и шиворот-навыворот. И да, о предложении Кадоганов я так и не решилась рассказать.       Об этом ли стоит думать?       Перед глазами всплыла фотография. Та самая, которую ранее нам показывал Сэмюэль. И я поняла, что все это совершенно неважно. Пропала девушка. Где она сейчас? Прошло столько времени… У нас нет ни единой зацепки, чтобы приблизиться к разгадке, кроме того, что Коллинз, Кадоганы, даже тот здоровяк Ноябрь играют в какую-то совершенно странную непонятную игру и…       Почему они вообще так прекрасно осведомлены о происходящем? Что-то тут не так.       Автомобиль совсем останавливается. Поднимаю взгляд: за высоким забором проглядывается не самый большой, но достаточно внушительный дом. Водитель что-то невнятно пробормотал в портативные наушники, и тяжелые, наверняка скрипучие ворота распахнулись, впуская авто, а вместе с ним и нас.       — Напомни-ка, кем там представился наш малыш-консул? Первым секретарем?       Киваю, но не особенно убедительно. Я не сильна в государственных чинах, но как-то совсем не вяжется, чтобы один из средних чинов получал достаточно жалованья на содержание такого поместья.       Уютно спрятанный в тени рослых дубов двухэтажный дом, отделанный красным кирпичом, неприветливо давит случайного гостя холодным равнодушием. А рядом аккуратный ухоженный сад, горделиво разошедшийся первым майским цветением, тщательно подстриженный газон и отдаленная прогулочная тропа, которая, вероятнее всего, ведет в небольшой прогулочный бор, за домом.       — Вещи оставите здесь, — пробасил водитель, выключая зажигание автомобиля.       Александр достаточно красноречиво посмотрел на него, и водитель ответил снова, еще лаконичнее:       — Приказ.       Швед нервно оглянулся на дипломат, потом на дом, снова на дипломат и, хорошо подумав, сдался. С неохотой. Точно с неохотой.       Едва выхожу из авто, чувствуя свежий весенний ветер, как почти бездумно сжимаю дверь. Когда-то я уже видела другой, хоть и очень похожий особняк, также отдающий неприветливой холодностью. Когда-то очень давно.       Но ведь тот был больше.       Да, тот был больше. Намного больше. И сад был шире. И мама… волновалась намного сильнее, чем я.       « — Не будешь вертеться? — она опустилась на колени и осторожно поправила бант на моем платье.       В ответ я широко улыбнулась, как улыбаются по-настоящему наивные дети, и зачем-то показала язык. А после сделала странный, точно не помню какой, но вроде танцевальный шаг, изображая увиденного утром в телевизоре героя мультика.       — Моя ты мартышка, — только и сказала мама.       У нее руки дрожали. А бант она мучила никак не меньше минут пяти. Все делала вид, что недостаточно его оправила. Я ведь и не говорила ничего ей. Кажется, ничего. Возможно, именно поэтому меня так озадачило, когда она почти обреченно потрепала меня по щеке и, уже совсем скрывая волнение, добавила:       — Мы просто поговорим с ней, — она пригладила мои волосы двумя руками, — вот увидит, какая ты….       И она не продолжила. Остановилась резко, будто слова, которые допустимо произносить, совсем закончились. Она поднялась, взяла меня за руку и твердым шагом двинулась вперед по широковатой песчаной дорожке.       На улице стояла нестерпимая жара, какой в старой доброй Англии быть не должно. Окруженные сочными газонами сады обильно поливались из автоматических распылителей. Часть воды попала на мое платье. Я отряхнула его одной рукой, так как вторую все еще держала мама. А еще, она была очень красива в этот день, несмотря на то, что ужасно волновалась.       На ней было самое дорогое из платьев: белое, в сиреневый цветок, и настолько легкое, что, казалось, маленький порыв ветра поднимет ее вверх вместе с ним самим. Как настоящую фею.       Когда мы подошли к длинному крыльцу с вымощенными мрамором ступеньками, мама оглянулась еще раз. Кивнула куда-то почти мне, а вроде и совершенно нет. Резко выдохнула, как сделала это один раз, когда сильно и глубоко порезалась, из-за чего рану надо было дезинфицировать болючим неприятно пахнущим средством.       Я слышала музыку за тяжелыми дверьми. Тихую, едва доносящуюся до нас. Шторы были плотно закрыты, и посмотреть мне так и не удалось. Мама два раза крепко сжала в воздухе ладонь, а на третий сильно нажала на звонок. А потом еще раз. И через три минуты. И через пять.       Она ощутимо-сильно сжала мою ладонь, когда дверь открылась, но воздух, который мама вобрала, готовясь к эмоциональной речи, не потребовался. По горько исказившемуся лицу я поняла, что мужчина в аккуратном черном костюме, вышедший нам на встречу, — не тот, кто нам нужен.       — Мадам? — он спросил тихо и очень почтенно, но… Но как-то не так.       — Эдгар, — на выдохе сказала мама, — пожалуйста, пусти нас.       — Мадам, миссис не дома.       — Эдгар, — голос ее дрогнул, сильно. — Я ведь слышу. Это она. Пусти нас, прошу. Мы просто поговорим.       — Со всем уважением… — выражение его лица не изменилось. Все то же равнодушие.       — Пожалуйста, — это она произнесла твердо. — Это важно.       Мужчина не поверил. Он отстранено качнул головой и закрыл дверь. Музыка все еще доносилась. Окна остались закрыты. Мама снова оказалась передо мной на коленях. Она смотрела опустошенным взглядом и, не переставая, гладила меня по плечу.       — Мы попробуем в другой раз, да? — ласково, даже слишком, произнесла она.       Я не хотела пробовать. Этот человек огорчил ее, и теперь все окружение здесь казалось противным. Газоны и сады больше не выглядели яркими, в одну секунду они стали чопорными. Я взяла маму за руку, пытаясь успокоить. А она, наоборот, заплакала. Крупными заметными слезами, которые медленно проходили дорожками вниз, останавливаясь в уголках ее улыбки.       Через неделю она снова надела свое платье. И снова улыбнулась мне. Погладила по щеке. Но брать с собой не стала. Так сказал папа. Сказал, что им нужно поехать вдвоем. Что скоро они вернутся.       И если бы у меня был выбор: я бы ни за что не поверила ни во второй, ни в третий раз. Выбора не было. И они не вернулись».       Чувствую, как что-то резко утягивает меня назад за край рукава. Оказалось, что это оперативная хватка Нильсена буквально вытащила меня из задумчивости. Только теперь, когда он одним движением перехватил меня, замечаю, что с завидной беспечностью едва не угодила в дерево.       — Крошка енот, я понимаю, что тебя тянет домой, но в этом, кажется, дупла нет, — его насмешливый голос окончательно выводит из транса.       Оборачиваюсь, поджав губы:       — Я тебя что, в прошлый раз плохо веткой огрела?!       Придурок поднимает обе ладони, но нахальная улыбка остается ровно там, где и была. Мысленно уже планирую раздобыть новую палку, которой смогу преподать этому наглецу хороший урок, но тактично-тихое покашливание где-то со стороны входа отвлекает нас обоих. В паре десятков метров стоит Сэмюэль Макото собственной персоной.       — Пожалуйста, проходите, — вместо банального приветствия сразу потребовал он, — нас уже ожидают.       Александр на это замечание прищурился с легкой, но явной хитрецой, а я вот не удержалась:       — Кто ожидает?       Ответа не последовало. Развернувшись, Сэмюэль первым прошел в дом, намекая, чтобы мы последовали за ним. Пожимаю плечами, последний раз оглядываясь на Александра, который, похоже, совсем не был удивлен такой реакцией.       Внутри дом оказался таким же простым, как и снаружи, но не без подчеркнутого духа благородства. Местами висели викторианского стиля картины, плитка явно не новая, а вот мебель определенно по последним каталогам.       Мы прошли через пустой холл, отдающий эхом шагов, и, наконец, оказались в небольшой, но светлой комнате. Кажется, гостиная, если учитывать заставленные цветами углы комнаты, предложенный в центре помещения диванный комплекс с журнальным столом и не меньше трех стеллажей, заставленных книжными коллекциями. На первый взгляд, комната должна быть прекрасно освещена, но аккуратно задернутые шторы мешают этому.       — Да неужели? — не верю глазам, но голос сестры точно не дает усомниться, что это Ева. — Я уже думала, мы тут умрем от скуки.       Она равнодушно подняла ладонь, так и не приподнявшись со светло-серого кресла, находившегося во главе диванного комплекса. Рэйчел, тоже оказавшаяся тут, поймала взгляд Нильсена и озадачено пожала плечами.       — Что происходит? — понимаю, что возможно я буду не первым человеком, кто задал этот вопрос, но, черт возьми, он действительно меня интересует.       — Присаживайтесь, мисс Харрис, — Сэмюэль прошелся по всей гостиной, сложив ладони за спину. Затем оглянулся на Александра. — Вы тоже.       — Неужели обиделся, что я тебе не перезвонил? — Нильсен показательно ухмыльнулся, но на диван все-таки сел, аккурат под укоризненный взгляд Рэйч.       — Я тоже не понимаю, — Ева игриво потянулась, — ради чего меня сюда вытащили? Эту парочку ждать?       — Ну извини, — неясно, откуда охвативший меня гнев на поведение сестры полыхает, и слова вырываются сами собой.       Ева заинтриговано ловит мое негодование и хищно улыбается, смотря прямо в глаза. Не выдержав давления, отворачиваю взгляд и сразу понимаю, что сделала это зря.       Черт!       Я успела забыть, что сестра знает меня намного лучше, чем все остальные в этой комнате. И причину моей злости она тоже считала быстрее, чем я успела подумать. Я уже почти слышу, как она говорит это: «Что ты опять натворила, маленькая негодница?»       — Пожалуйста, — Макото произнес это значительно громче, — настройтесь на диалог. Прошу вас.       В комнате потянуло холодом. Фальшивым таким, не предвещающим хорошего исхода. Послушно опускаюсь в ближайшее кресло, оглядывая присутствующих. Ева никак не отреагировала на реакцию дипломата, Нильсен недовольно поморщился, Рэйчел внимательно сощурилась.       — Мистер Макото, — по фразе, осторожно произнесенной Линд, я понимаю, что эти двое, как минимум, успели познакомиться, — вы задерживаете нас по стоящему поводу?       — Более чем, — он смягчился, но не настолько, чтобы я совсем выдохнула.       Сэмюэль устало протер лицо обеими ладонями. Очевидно, что ему трудно собраться с мыслями. Он подошел к небольшому полукруглому столику в углу и и достал из выдвижного ящика припрятанную газету. Ее же бросил на журнальный стол, вокруг которого сидели мы.       — Ознакомьтесь, — он прервался, почти охрипнув, и зачем-то добавил, — прошу вас.       Мне казалось, что первым газету обязательно схватит Нильсен, но нет. Линд успела буквально в одну секунду перехватить издание уже из-под протянутой руки мужчины. Александр скривился, пытаясь удержать первенство, но Рэйч абсолютно невозмутимо хлопнула его по руке и отвернулась, чтобы смотреть было удобнее.       — Проникновение в государственный музей, — громко и четко, так, чтобы было слышно всем, зачитала она, — в октябре **** года стало известно, что в музее в центре Лондона — название организации не оглашается до окончания расследования — было совершено ограбление. Преступники смогли обмануть систему и проникнуть в хранилище ночью. Все артефакты и предметы искусства остались нетронутыми. По предварительной версии в деле могли быть замешены сотрудники. Тщательно скрываемая халатность или акт вандализма? Что скрывается за невинным на первый взгляд проникновением?       Рэйч затихла, тщательнее перечитала и все-таки, непонимающе качая головой, подняла озадаченный взгляд на Сэма.       — Желтые газеты иногда бывают полезны, — отстранено сказал он, — вы слышали, что самые крупные скандалы всегда начинаются именно с них?       — Решил толкнуть пафосную речь? — Александр откинулся на спинку дивана и по-особенному придирчиво сложил руки. — Прости, зайчик, мы к таким играм как-то не готовились.       — Проблема может возникнуть, — замечание Сэм проигнорировал, — если слухи рано или поздно оправдаются.       Ева совершенно искренне прошептала одними губами в мою сторону что-то вроде «Что?», Рэйч наклонила голову. Нильсен же, которого, судя по всему, так и подмывало заявить о себе, все-таки выхватил из рук юриста газету, самостоятельно ее рассмотрев:       — Если так переживаешь, что они раскроют твои маленькие тайны, мы можем пользоваться в переписке кодовыми именами, — он нескромно ухмыльнулся.       Ну что за человек!       Перекинувшись, ударяю мужчину по плечу, на что Ева вновь приподнимает бровь. Отмахиваюсь. Уж с ней я явно не сегодня буду объясняться.       — Мистер Нильсен, поберегите осведомленность в сборнике рыночных анекдотов до лучшего дня, — Сэм устало поморщился. — Если дело раскроется, думаю, в местах лишения свободы она пригодится вам куда как больше.       — Пережиток былых времен? — неугомонный швед и тут нашел что сказать.       По крайней мере, если я его убью, у меня появится хотя бы один сообщник.       — Я собрал вас не просто так, — Макото прекратил расхаживать по комнате и остановился, деловито оглядывая каждого, — трое из вас были первыми и единственными людьми, осведомленными о пропаже важного украшения. До последних дней мне удавалось скрывать этот факт. Официально драгоценность находится на переоценке, в связи с некоторыми обнаруженными, но пока не обнародованными, историческими факторами.       — Неужели сам придумал, — Александр еле держал улыбку, присыпая едва ли не отеческим одобрением. Разумеется, язвительным.       — И все-таки спустя полгода молчания факты понемногу стали доходить до публики, — Сэмюэль тверд, будто его и вовсе никто не перебивал, — почти сразу же после того, как о них стало известно вам.       Он выдержал в воздухе недолгую, но напряженную пазу, после чего задал последний вопрос:       — Возможно, кто-то из вас желает объясниться?       Хотелось бы знать, как под это подозрение умудрилась попасть и Рэйч. Или зачем она здесь?       Я максимально приготовилась к очередной шутке Александра, но вместо этого услышала хлесткий, как удар, голос Евы:       — А, возможно, ты сам, красавчик, желаешь объясниться? — она спросила это абсолютно расслабленно, с легкой издевкой.       Мужчина не ответил, но вопросительно поднял бровь.       — Что, рубить здесь? Так сразу? — она усмехнулась, легко оглядев нас всех. — Ну ладно. У меня тоже к тебе будет один вопрос: ты почти полгода скрывал, что твоя ненаглядная что-то там украла, а как только появляемся мы, сразу карты на стол? Зачем было рассказывать об этом случайным незнакомцам, если такая уж охраняемая тайна?       А ведь правда.       Сэмюэль как-то странно оглянулся сначала на нее, а потом на Александра.       — Назовем это моей слабостью.       Швед тактично кашлянул, привлекая к себе общее внимание, а затем сдержанно поднялся с дивана.       — Мы услышали достаточно, — грубо ответил он. — Дальше расхлебывай сам.       За ним, предварительно пожав плечами, приподнялась и Рэйчел. О том, что она везде следует за Нильсеном, я уже поняла. Ева пока не торопилась.       — И все-таки, — строгий, почти жесткий голос остановил их.       Алекс оглядел дипломата максимально снисходительно, сверху-вниз, крепко задумался, но сказал:       — Девушка права. Если не хотел, чтобы информация просочилась в прессу, не кричал бы о ней на каждом углу. Откуда нам знать, что ты не посвятил в свои тайны личной жизни кого-то еще?       — Потому что я знаю, что вы ведете двойную игру! — ладони Сэма сжались. Он произнес это совсем несдержанно, едва контролируя мысли. Голос почти эхом отразился от стен, застыв в нашем молчании.       — Интересно, — снова сложил руки швед.       — Я… — Макого расправил плечи, прежде чем продолжить, — я знаю, что среди вас есть информатор.       — Из-за какой-то неподтвержденной статьи? — даже меня это удивляет. Сэмюэль не выглядит человеком, который будет верить печатным изданиям. Да ведь это же прошлый век!       — К черту статью! — он почти взревел.       Лицо мужчины исказилось, нервно дернулось, подчеркивая сжатые зубы, а после резко и неожиданно расслабилось. Внутри меня что-то неуютно сжалось. Настолько, что захотелось размять похолодевшие кончики пальцев. Что бы он ни задумал, собрав нас здесь, ничем хорошим это не кончится.       Я боюсь оглядываться на Нильсена, поэтому наблюдаю за Рэйчел и Евой. Последняя внимательно следила за Сэмом. За каждым его действием. Но совсем не обернулась, когда тот медленно вернулся к тому же столику, из которого ранее достал газету. Легкие сковывает недоброе предчувствие.       — Алекс... — разворачиваюсь к нему, но швед осторожно опускает ладонь, приказывая не двигаться, в то время как сам не отрывает от Сэмюэля внимательного взгляда.       Он тоже это чувствует?       — Я не верю в совпадения, — мрачно заверил Сэм, резко дергая на себя ящик стола, — как и не верю в случайности.       Как оказалось, в ящике было что-то еще. «Что-то», оказавшееся настоящим пистолетом, который теперь Сэм крепко держал в левой руке, неспешно целясь практически в упор на Александра. Холодею уже полностью.       Раньше мне не приходилось видеть оружия. Это устрашает. Чертовски устрашает. Совсем не как в фильме, где у героев обязательно останавливается время, и они успевают придумать какой-нибудь оригинальный план. А по-настоящему. До дрожи в коленях.       Никаких мыслей о том, как нам спастись, не появляется. Лишь до жути реалистичное представление боли, с какой каждый из нас почувствует в груди или в шее, а, возможно, и в голове самую настоящую пулю. Эта мифическая, еще не существующая боль буквально обездвижила меня. И понимание: ему точно хватит нескольких секунд. Мы не успеем.       — Молодец, у тебя есть игрушка, ты ей похвастался, — Александр осторожно поднял обе руки, — а теперь, будь добр, положи на место.       — Будь добр, заткнись! — Сэм качнулся, но устоял. — Захлопнись!       — О, мы все-таки перешли на «ты»? — даже с направленным в свою сторону оружием, швед не изменил нахальному тону. — Я уже боялся, что мое сердце останется навек разбито.       — Вы серьезно решили, что я такой дурак? — мужчина ухмыльнулся краем губ. — Решили, что я совсем спятил, когда доверился вам?       — Ну что ты, — Александр опасливо оглядел остальных, — боюсь, эта мысль пришла ко мне только сейчас.       — Оно и видно.       Быстрое движение. Легкий щелчок дал понять, что мужчина снял оружие с предохранителя. Чувствую, как на лбу проступил противный липкий пот.       Это же не серьезно? Боже, скажите, что это не серьезно!       Сэмюэль продолжил неотрывно смотреть на Нильсена, периодами оглядывая остальных, вероятно, опасаясь, что кто-то из нас сделает непредсказуемую глупость. Напрасно. Мы не двинулись. Послушно застыли, не веря в происходящее.       — Ну так что? — процедил он. — Самое время признаться, не считаешь?       Александр не ответил. Он поднял ладони выше, но молчал. На собеседника — если его вообще можно так назвать — смотрел с чистым хладнокровием.       — Послушайте, это все какая-то большая ошибка, — мне казалось, что Рэйчел будет напугана не меньше нашего, однако она произнесла это спокойно, почти ласково, будто успокаивала больного ребенка.       — Считаете? — улыбка Сэма исказилась. Стала совершенно неестественной. Почти безумной. Он наклонил голову и произнес совсем жалостливо. — Это насколько надо быть уверенным в собственном превосходстве, чтобы поверить мне?       — О чем вы? — я еще не понимаю, что произошло, но настойчивое ощущение подвоха уже понемногу собирается в районе груди.       Александр не ответил и в этот раз. Лицо его дернулось, эмоции изменились на короткий миг и стерлись, словно не было их. Дыхание, кажется, замедлилось.       — Последний шанс, — произнес Макото и снова не мне. — Даю последний шанс рассказать, кто именно является информатором.       — Красавчик, да с чего ты взял, что это один из нас, — Ева сидела к нему ближе остальных, для того чтобы высказаться, ей пришлось поднять голову. — Плохо подкупил музейных работяг, вот они и сдали твою ненаглядную. Не всем же нужно верить. Да кто угодно мог…       Мужчина громко цокнул и покачал головой. По лицу Александра я понимаю, что он о чем-то явно догадался. В итоге дипломат все-таки заявил:       — Не было никакой государственной ценности в этом чертовом ожерелье, я блефовал.       Мысли, предположения, теории, все, что я предполагала ранее, рассыпалось, как хрупкая посудина, со всей силы брошенная на пол.       Что значит, блефовал?       — Ожерелье не является ценностью, тем более исторической, — продолжил мужчина, — я говорил, что Хлоя совершила ошибку и украла его. Это действительно так. Но все остальное — ложь. Эта информация бесполезна. А знали, точнее, думали, что знаете о ней, только вы.       Ева непонимающе поморщилась, почти с улыбкой. Она всегда так делает, когда видит какую-нибудь глупость. Но я почти не обратила на нее внимания. Меня целиком заинтересовал взволнованный взгляд Рэйчел, брошенный на Александра. Но что озадачило еще больше, так это то, что сам он болезненно скривился. Болезненно и будто осуждающе. Ладони его нервно сжались и разомкнулись.       Что бы это значило?       — Но зачем? — с трудом шевеля губами, все еще пытаюсь наладить контакт.       — Он знает, зачем, — дипломат бесстрастно кивнул в сторону шведа. — Что, не хочешь похвастать? Ну тогда я сам. Я дал вам уловку, а вы на нее купились. Теперь вопросы остались у меня, и вы на них ответите. Не правда ли?       Неуютно оглядываюсь, сжимая ладони. Дом ведь совсем в безлюдной местности. Единственный, кто знает, где мы находимся — водитель. Сомнительно, что он будет разговорчив, если с нами что-то случится.       Мы в полном дерьме.       — Вопрос первый: кому потребовалось сместить меня с должности?       Александр крепко и заметно стиснул зубы.       — Отпусти девушек, — потребовал в итоге.       — Поздно, — грубо бросил Сэмюэль. — Мой тебе совет, самодовольный ты кретин: не хочешь опасаться за чью-то жизнь, не втягивай людей в свои игры. Так легче будет говорить?       С этими словами он опустил руку, прикладывая дуло пистолета в упор к макушке Евы. Едва не вскрикиваю, дернувшись в тот же миг. Сестра и бровью не повела.       — Красавчик, а ты еще и убедительный, — она облизнула сухие губы, — давай-ка успокоимся и…       — Ты хотел со мной поговорить, — Александр сразу перебил ее, — вот он я. А девушек отпусти.       — Вопрос второй, — не слушая никого из них, Сэмюэль продолжил, — зачем вы подстроили встречу на выставке?       Мы? Подстроили? Что за бред?       — Да послушайте же, — Рэйчел смотрела на Еву, кажется, переживая больше нее самой, — все совсем не так. Александр, да скажи ты уже!       Она сильно сжала ладони. Если бы не твердость, с какой девушка выпрямилась, я была бы уверена, что ее трясет. Линд отчаянно переводила взгляд с Евы на Александра, который на последнее высказывание слабо, совсем едва заметно качнул головой. Пальцы его дрогнули, рука сама по себе дернулась куда-то назад, но так и осталась высоко поднятой. Он неотрывно следил за действиями японца.       — Пусть они уйдут, и мы поговорим, — то же требование.       — Зачем? — непонимающе поднял бровь Макото. — Люди вроде тебя бесстрашны, пока речь идет о их жизни. Но положение дел меняется, когда речь заходит о таких, как она, — он равнодушно кивнул на Еву и, подумав, добавил: — или, может быть, она?       Мужчина делает три шага назад, меняя положение руки, и направляет пистолет на почти побледневшую Рэйч. Если рискнем и двинемся — это может стоить кому-то жизни. Даже учитывая, что сам дипломат находится дальше, практически у окна.       — Последний вопрос, — продолжил Сэмюэль, — подумай он нем хорошенько. Что случилось с Хлоей?       — Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — в глазах Александра светились ярость и… Как будто сожаление.       — Считаю до трех.       — Алекс! — Линд нервно сглотнула.       — Красавчик, это уже слишком! — общая паника передалась Еве, а значит, дела совсем плохи.       Он же совсем сошел с ума!       — Один.       — Оставь ее, — грудь мужчины часто вздымалась, — научись выбирать достойную мишень!       Как он ни старался, собеседника это не трогало. Собственное сердцебиение почти заглушило все происходящее, в глазах словно пелена. В висках больно от ударяющего пульса.       А что, если они и правда ничего не знают?! Что, если…       — Два.       — Не знаю я! — Нильсен сорвался в крик, выставив руки вперед, словно это могло остановить происходящее.       Он сказал, что в курсе только мы, но ведь…       В памяти как по щелчку всплыл мартовский парк. Прогулка. И Эллиа с бумажным стаканчиком кофе в руке. А потом мои слова: «Перед исчезновением Хлоя украла кое-что государственное. Дорогущее ожерелье или вроде того. А затем пропала. Это все».       О нет. Это же я! Это была… Я! Я!       — Сэмюэль, постойте!       — Три, — сухой приговор, подчеркнувший, что меня он слушать не стал.       А дальше, как падение в пропасть. Лишь понимаю, что это я кричу почти истеричное «Нет!». Что вижу спину Александра, который, наплевав на все, ринулся в сторону мужчины. И слышу громкий, сравнимый с громовым звук…       Звук выстрела.