Аферисты

      — Стой, стой! Все хорошо, ты чего? — Крис поднимает обе ладони, взволнованно наблюдая, как я отшатываюсь от него подальше.       Внутри отдает спешный, отбивающий тактом пульс. Пытаюсь нормализовать дыхание и мельком оглядываюсь в поисках путей отступления. Спутник непонимающе качает головой, все еще пытаясь сделать шаг навстречу.       — Не трогай меня, — выкрикиваю, не думая, почти истерично.       Ворона каркает еще раз, теперь уже громче, и грузно прыгает с ветки, безразлично расправляя черные широкие крылья, после чего окончательно скрывается в темноте. Подступающая к горлу паника полностью охватывает меня.       — Агата, все хорошо, я ведь просто… — протягивает ладонь и касается предплечья. Дергаюсь резче.       — Я сказала, не трогай! — предостерегающе отхожу на шаг назад и вскидываю руку.       Кристофер отступает, показательно убирая руки. Он сильно хмурится, не понимая причину такого поведения. Голос мужчины становится холодным, под стать вечернему ветру, и если честно, я сама до конца не уверена, из-за чего именно я в момент покрылась гусиной кожей.       — Агата, я просто хочу помочь тебе.       Сердце часто ударяет, дышать совсем нечем. Мысленно я уже представила, как мое бездыханное тело закапывают под ближайшим деревом, где на следующий день свежую холодную могилу равнодушно пропустят мимо внимания любители утреннего бега.       Разве что у кого-то из них не окажется пса, науськанного искать места захоронений. И хоть момент максимально неподходящий, я не могу не вспомнить очевидца с овчаркой.       «Никак не успокаивалась. Все лаяла и лаяла…» — ведь так он сказал? Тот странный мужчина.       Кристофер начинает понемногу щуриться, делает попытку хотя бы наклониться в мою сторону. А я не могу сказать и слова — звуки будто застревают в горле. И все становится прозрачно: он ни при чем. Кристофер даже не понимает, зачем мы сюда пришли, он ничего не знает.       Хозяин овчарки говорил, что она обучена искать оружие… И она кого-то учуяла, здесь, на этом самом месте… Он был здесь, он прятался!       Ноги становятся ватными, перед глазами плывет, голову сильно кружит. Делаю неловкий шаг назад, хватаясь ладонью за пустоту, и, что хватает возможности, крепко вдыхаю холодный сырой воздух. Мысли совсем путаются, я пытаюсь сказать хотя бы что-то, но слова не идут, они какие-то ненастоящие, бессвязные и спутанные.       Ничего не понимаю.       В воображении отчетливая, едва ли не реалистичная картина скалящегося пса. Девушка должна была бы среагировать на такое. Быть не может, чтобы не обратила внимания. Она боялась кого-то посерьезнее? Страшилась просить помощи?       — Агата, облокотись на меня, — снова голос Кристофера. Он далекий, едва попадающий в мою реальность.       Мысли не поспевают друг за другом, мир словно остановился, а сознание почти взрывается от количества информации и предположений.       Мужчина не говорил, что слышал выстрел. Но он бы его уловил, точно бы это сделал. Почему тогда?..       Пытаюсь детально вспомнить день, когда мы были здесь с Александром. Все, что он говорил и делал. Тщетно. Ничего не выходит, ни единой детали. А точно ли он что-то заметил?       Он ведь сразу пришел сюда. Мне бы и в голову не пришло идти в парк. А может…       Кусаю губу. Если бы я хотела проверить… Если бы я хотела проверить, не осталось ли следов… Я бы тоже пришла…       Задыхаюсь. Дальше думать не могу. Это все как-то неправильно. Мои подозрения неправильны. Целый мир против придурка Нильсена — неправильно!       Потому что тебе бы хотелось ему довериться? Остаться в наивном неведении?       — Эй, — Крис протягивает мне руку.       Ладонь реальная и настоящая. Он сам настоящий, и он здесь, рядом. Без вранья, лжи и прочих оговорок. Хватаюсь и позволяю обнять себя, слабо цепляясь за его куртку кончиками пальцев. Все в порядке.       — Вот так, хорошо, — он крепче прижимает меня, пока утешает, — все хорошо, я здесь.       Сжимаю ладони сильнее и понимаю, что они не слушаются, дрожат. Огромный ком вины, величиной едва ли не с небоскреб, накрывает с головой, и я едва держусь, чтобы натурально не зареветь, как маленькая капризная девчонка.       Какая же я дура! До чего стыдно!       Сама притащила его сюда, а потом еще и сама же испугалась. Почему? Потому что Нильсен наплел не пойми чего? А кто сказал, что я могу ему самому доверять? Кто сказал, что Александр всегда говорит правду? Кто?!       Понемногу позволяю себя укачать и чувствую слабый, едва уловимый приятный аромат мятной жвачки, въевшийся в материал куртки. Такой… Умиротворяющий.       — Прости, это все… — сдерживаю ненавистный всхлип, — нервы.       — Я тоже хорош, — Кристофер едва заметно поправил прядь моих волос, убирая ее за ухо, — сунулся сдуру, а ты испугалась. Не злишься?       Он улыбается, и становится действительно легче, даже немного смешно.       Вот же глупая! Тоже… Нашла маньяка!       — Я просто хотел сказать, что уже очень поздно, — продолжил он, так и не дождавшись моего ответа. — Мне пора ехать, давай я отвезу тебя домой?       Киваю, последний раз вдыхая приятный мятный аромат, и отстраняюсь, заглядывая в зеленые глаза. Еще немного стыдно, но уже не так сильно. Остается лишь надеяться, что Крис ничего не подумал ни обо мне, ни о моих реакциях.

***

      Контраст, с которым я возвращалась домой сейчас, разителен. Только тихая, будто застывшая ночь за окном автомобиля и неприятное, нещадное чувство вины, тяжким грузом опустившееся на мои плечи. Вины перед Кристофером за то, что на секунду позволила себе думать о нем плохо лишь по чьей-то указке. И… Как бы ни хотелось мне этого отрицать, но в какой-то мере и вины перед Александром, ведь я опять не разобралась в ситуации. Что-то решила сгоряча и сама успела себе навоображать.       Ну, подумаешь, не дал мне Нильсен на памятник глянуть, ну и что?       Возможно, ему просто неловко делиться умозаключениями. Это же Нильсен! Он в жизни не позволит себе что-то ляпнуть, если это потом не окажется правдой.       Допустим, Коллинз — не подозреваемый номер один, а свидетель, и пофиг, что он бизнес-партнер Александра. Какое это имеет значение?       Что теперь, всю его записную книжку проверять на наличие контактов?       Ну да, я нашла у этого придурка какие-то странные непонятные таблетки, что с того?       Он же мне их в чай не подсыпает!       А вот на это остается лишь надеяться. Интересно, замедленный яд или наркотик вообще существуют? Насколько будет рационально гуглить это перед глазами придурка, когда я приду домой?       Дьявол, Агата, о чем ты только думаешь?!       — Приехали, — Кристофер обернулся в мою сторону, отстегивая ремень безопасности.       Впадаю в ступор: что я должна ему сказать? Что жду следующей встречи? Попрощаться? Хорошей дороги пожелать?       — Я сама дойду, не переживай, — хватаюсь за ручку двери, пока мужчина чего доброго не решился действительно до двери проводить.       Кто ж его знает, не сидит ли там где-нибудь на ступеньках Александр. С его-то привычкой лезть, куда не просят.       — Подожди, — ладонь Кристофера опускается на запястье, и я вздрагиваю.       Поворачиваюсь к нему, не очень удачно пытаясь скрыть волнение. Предполагаю, что и так прекрасно видно, насколько мне не по себе, но все равно бегло улыбаюсь, заранее зная, что скрыть панику в глазах не выйдет.       — Одна просьба, — осторожно произносит, будто лишнее слово, и я действительно сбегу от него.       Могла бы, конечно, но это не так важно.       Слишком уж он доверительно смотрит. Странно, никогда не замечала, что на лице Кристофера нет ни одной веснушки. Разумеется, я не мыслю стереотипами, но всегда казалось, что рыжий цвет волос и веснушки — это буквально неотъемлемые части одного мира. А вот у него нет.       — У меня есть хобби, увлечение, скорее, — поправил куртку, пока подбирал слова, — так, ничего серьезного. Просто хотел попросить тебя поучаствовать.       — Меня? Какое такое хобби?       В голове не укладывается, что он предлагает оценить какие-то личные увлечения.       Обычно в фильмах это заканчивается не очень красочно.       С другой стороны, он и ничего неприличного пока не предложил. А не спускать с Кадоганов глаз… В конце-то концов, разве не этого от меня хотел придурок Нильсен? Правильно, именно этого! А как я, спрашивается, могу не спускать с него глаз, если сама постоянно нахожусь под каким-то нескончаемым домашним арестом. Дернул же черт ввязаться в это дело.       — Увидишь, — Крис одобрительно усмехнулся, — если дашь согласие.       А вот и заминка: чтобы записать номер Кристофера, потребуется включить телефон. Неудачно, однако. И вообще не лучший момент, чтобы светить перед ним пропущенными, а того гляди, и реальным звонком от Александра.       — Знаешь, — выхожу из ситуации и играючи подмигиваю, — для этого тебе придется мне позвонить. А там, может, и отвечу.       Кристофер открывает заметки, победно улыбаясь, а я думаю лишь о том, не прогадала ли в решении оставить собственный номер.       Да и после, когда уже иду домой, два раза одергиваю себя, чтобы оглянуться и точно убедиться, что его автомобиль скрылся за поворотом. Ну не знаю я, кому из этих двоих можно верить, а кому — нет. Честно, не знаю. Может, вообще никому нельзя.       Первое нехорошее предчувствие подстегнуло меня еще во дворе, когда я поняла, что авто Нильсена здесь, а самого его совершенно нет. Второе сжалось в груди уже в холле многоэтажного дома, потому что ни в нем, ни около моей двери придурка также не было. Но куда-то же он делся, быть не может, чтобы в небытие ушел.       Ответ я нашла. Очень неожиданный, максимально странный и вот совсем не устраивающий меня ответ. Стоит переступить порог квартиры, так первое, что бросается в глаза: безмятежно-спящая физиономия Александра, который полусидя устроился на диване и, видимо, случайно уснул на одной из украшающих подлокотник игрушек. Идиотский плюшевый еж, я и забыла о его существовании. А негодник устроился на нем, как на реальной подушке: обнял рукой и мило облокотился головой, наблюдая десятый сон.       Какого, мать его, хрена?!       Уже открываю рот, чтобы оглушить наглеца самой великолепной гневной тирадой в своей жизни, но резко вспоминаю, что в игре «кто больше виноват» мне сейчас не переиграть, и хватаю воздух, сжимая ладони. Пусть живет, потом убью.       С трудом подавив громкий выдох, захожу в ванную комнату, чтобы умыться и понять, что мне вообще сейчас со всем этим делать. Идеальное решение — тихонько насадить негодяя на кухонный нож — чревато тюремным заключением и пожизненными муками совести. Не годится.       Включаю кран и охлаждаю горящее от возмущения лицо. Подведем итоги: трое, нет, четверо, включая Ноября, бизнесменов гоняются друг за другом из страны в страну, в Еву и Рэйчел стрелял полусбрендивший дипломат, а на моем диване мирно посапывает самый большой придурок современности. Упустила ли я чего-то? Ну, за исключением того, что каждый из них что-то скрывает, вроде как и нет.       Закрываю воду и провожу прохладной ладонью по щеке в последний раз. Надоело, слов нет. Ну серьезно. Знала бы изначально, что можно пойти другим путем и взять номерок Кристофера еще тогда, в отеле, честно бы, так и поступила.       Когда пульс стал ровнее, а возмущение уже совсем отступило на задний план, разворачиваюсь, по ходу подумывая, как буду поднимать устроившегося на диване мужчину… И застываю.       В дверях, спокойно облокотившись о косяк, стоит Нильсен собственной персоной в привычном ему образе из строгой рубашки и невозмутимого выражения лица. Абсолютно бодрый.       — Напугал меня! — уже замахиваюсь, чтобы треснуть шведа по плечу, но замираю, неловко перебирая пальцами воздух.       Что-то не так с его настроением. Привычные голубые глаза едва ли не темнеют, да и сдержанный вид совершенно не нравится.       — Не хочешь объясниться? — спрашивает сходу.       — Я? Это я должна объясняться? — давно взяла на заметку, что лучшая защита — это нападение, поэтому действую. — Ты как вообще в моей квартире оказался?       — Сделал дубликат ключей, — безразлично бросил, — не уходи от темы.       Новая волна гнева подступает к легким и прочно оседает, воруя последние капли кислорода. Да что этот человек вообще о себе возомнил?       — Нильсен, ты что, совсем без границ? Не помню, чтобы разрешала тебе это делать.       Пытаюсь оттолкнуть его, чтобы выйти из ванной комнаты, но мужчина сразу перехватывает меня за запястье и не сильно, но убедительно удерживает, мешая пройти дальше.       — А я не помню, чтобы разрешал игнорировать звонки, — холодно отвечает.       — Когда это мы говорили о таких вещах?!       Пытаюсь вырвать запястье, уже заранее предчувствуя, что сейчас услышу что-то в духе, что и я не предупреждала о дубликате. И не то чтобы это были неочевидные вещи.       Александр не уступает. Чем больше я пытаюсь вырваться, тем настойчивее он удерживает. В итоге, не выдерживаю и ударяю Нильсена в грудь свободной рукой, которую он также сразу перехватывает.       — Это один из Кадоганов? Ты уходила с кем-то из них?       Мне нехорошо от его пронзительного сканирующего взгляда, кажется, будто этот человек читает мысли. Челюсти плотно сжаты, а в глазах светится неприкрытый гнев, да такой, какого я давненько не видела.       И если рядом с Крисом я чувствовала спокойствие и уют, то сейчас не ощущаю почти ничего, кроме подстрекающей опасности, настолько разрушительной, что дрожь пробирает до самых костей, но почему-то я не уверена, что от страха. От злости — несомненно, от возмущения — однозначно, да, но страх… Нет, тут что-то другое.       — С чего ты взял? — отвечаю таким же ледяным равнодушием.       Легкий резкий и рваный выдох, который Александр сразу же словил, стараясь не выдавать себя. Его скулы заиграли отчетливее. Ладонь на моем запястье напряглась.       — Почувствовал легкий шлейф лжи и легкомыслия, — с трудом сглотнул. — Он за тобой от самой двери тянется.       Вырываю руку окончательно и делаю шаг назад. Эмоции рвут меня на части, и было бы проще, если бы я знала, какие именно.       — Надо же, какой наблюдательный, — процеживаю, пытаясь отогнать непонятное щемящее чувство. — Опять начнешь свою байку про включение мозгов и голову на плечах?       Швед не отвечает, а меня прорывает окончательно. Слова, невысказанные за столько времени, требуют выхода, и я не могу держать их в себе.       — Почему я вообще должна доверять тебе, а? Это Кристофер заявился ко мне домой и живет здесь? Или это он не дает мне и шага свободного ступить? Или, может быть, это один из Кадоганов меня постоянно обманывает? А таблетки? Да, я видела их! Какого черта, Александр? И это ты, ты твердишь, что мне надо кого-то опасаться? Да если кого-то и нужно сторониться, то только тебя!       Нильсен сложил руки и заинтересованно возвел бровь. Между нами не просто напряжение, а целая стена, коснуться которой определенно будет чревато настоящим электрическим ударом.       — Так вот что он тебе заливает? — с какой-то неприкрытой злостью усмехнулся. — Этому учит? И как много поведал наш сказочник? Что еще пообещал?       — Кристофер меня ничему не учит!       От возмущения я совсем теряюсь в том, что говорю. И только после того, как произнесла эту фразу, осознаю, что лишь подтвердила его подозрения. Швед задумчиво потирает пальцами собственное запястье.       — Ничему не учит, говоришь?       Не отвечаю на вопрос, понимая, что он скорее риторического характера. Александр действительно этого не требует. Он подходит ко мне, хватает за подбородок и заглядывает в глаза. Устало опускает плечи, из-за чего, не знаю, отчего, но начинает горчить в собственных легких. Что-то в его поведении ужасно смущает и заставляет чувствовать себя глубоко неправой одновременно.       — Тебе хватило одного вечера рядом с ним, чтобы начать сомневаться во мне, — не спрашивает. Ставит перед фактом.       Отбрасываю его ладонь. Может, это и правда, но виноват в ней уж точно не Крис.       — Нет, Алекс, — слова даются свободно, — это не один вечер с ним. Это все то время, которое ты был рядом.       Он заметно кусает внутреннюю сторону щеки, всего на секунду и без эмоций. А затем медленно и с пониманием кивает несколько раз.       — Ясно, — сразу добавляет, — а этот… он, значит, успел с рукой на библии поклясться?       От того, как мужчина держится, чтобы не скривиться, мне становится как-то… С ума сойти, но странно и волнительно. Дурость какая.              — Идем.       Александр хватает меня за руку и тянет в комнату. Я не сопротивляюсь, смысла нет, да и по его настроению не скажешь, что меня сейчас убивать будут. Он, скорее… Разочарован? Вина накрывает снова, с прежней мощью. Ну почему каждый раз мы совершаем одни и те же ошибки?       Швед осторожно берет меня за плечи и разворачивает в сторону, так, что самого его я больше не вижу. Пытаюсь оглянуться, но он не дает.       — Не вздумай даже, — предостерегающий шепот около самого уха, прежде чем Алекс отошел вглубь комнаты.       Холод берет начало от кончиков пальцев и проходит по спине. Послушно остаюсь ждать, унимая бьющееся сердце. Шаги за спиной размеренные, но достаточно динамичные, чтобы понять, что мужчина что-то ищет. К щекам приливает кровь, и лицо пунцовеет, отдает заметным пульсом.       Нильсен снова приближается. Чувствую его крепковатый парфюм, неспешное дыхание и тепло. Мужская ладонь слабо касается спины, и я невольно дергаюсь, когда Александр проводит пальцами выше, почти перебирая ткань моей рубашки.       На плечи ложится плотная, скорее всего, тугая веревка. Невесомое движение, и один край уже опутывает левую руку, следом — правую. Неизвестность откликается трепетом, нарастающим и уходящим, как прибой. Страх, азарт и любопытство смешиваются, создавая ядовитый коктейль из эмоций.       Веревка окольцовывает локти, кисти и запястья, а затем резко поднимает их, как по приказу. Послушно выпрямляюсь.       — Это что, демонстрация какая-то? — опасливо интересуюсь, потому что больше остального хочу проверить по голосу шведа, в каком он сейчас настроении.       — Небольшая, — сухо отвечает.       Веревка касается шеи и уходит вниз. Узел становится крепче, запястья плотно прижаты друг другу, а спина сильно выпрямлена, без возможности изменить положение. Действия мужчины хоть и аккуратны, но чувствуется явный профессионализм. Тянет веревку вниз, вынуждая поднять голову вверх. В груди свербит от неясного волнения.       — Давай проверим, — отстранено произносит, — насколько у тебя получится оказать сопротивление. Вперед, котенок, действуй.       Рьяно двигаюсь, пытаясь высвободить руки. Нет, веревка держит крепко, даже слишком. Плотный узел впивается в кисти рук и саднит. Дергаю плечами, напрягаюсь: и так ничего.       — Не могу! — признаюсь, выплевывая попавшую в рот прядь волос. — Молодец, ты надо мной поиздевался, а теперь давай обратно.       Веревка натягивается сильнее. Шикаю, но поддаюсь, послушно открывая шею. Пальцы Александра проводят по линии артерии, мягко оглаживают кожу и следом едва ощутимо оставляют следы от ногтей.       — Достаточно одного движения ножа, ты же понимаешь это? — пульс сильно стучит в висках и опускается к щекам. — Как видишь, я мог бы провернуть такое в любой момент. Хотела бы проснуться в таком положении?       Жмурюсь и активно качаю головой. Может, я совсем больная, но от ситуации тянет тяжелым губительным азартом. Нельзя ему поддаваться.       — Ты сделал дубликат ключей без моего ведома! — дергаю плечом, пытаясь хотя бы как-то отстоять свою гордость.       — А ты подвергла себя опасности, никого не предупредив, — его голос, словно точеная сталь, острый и беспощадный. А сейчас еще и громкий.       Сказанное эхом отдает в груди, ритмично отбивая от ребер. Почему мне кажется, что и у него тоже? Потому что я слышу его дыхание. Редкое, прерывистое…       — И если бы… — он делает паузу. Продолжает: — Это не выбор между добром и злом, крошка енот. А ты не получаешь и четверти должного наказания за такие необдуманные вещи.       Лицо окончательно горит, кровь доходит до кончиков ушей. Пусть я сумасшедшая, но…       — А я о такой милости и не просила.       От повисшей тишины становится не по себе, но я боюсь оборачиваться, особенно понимая, насколько он близко. Стыд сжимает мои ладони низ живота, переворачивает все вверх дном.       — То есть ты думаешь, что все это веселая игра?       Каждое слово выдержанно и взвешено. Он злится, и один черт знает, почему эта злость меня увлекает. Горячо увлекает, с желанием узнать больше, увидеть его настоящего. Я ведь знаю, что он есть, настоящий Александр, не тот, спокойный и равнодушный, а импульсивный, яркий. От которого ощущаю непонятную дрожь в коленях, но никак не могу остановиться.       — Нет, я думаю, что зря тебя боялась, — поднимаю подбородок, стараясь придать голосу максимальное количество равнодушия, — ты ведь не кусаешь толком. Только грозишься.       Перебираю пальцами, ощущая иногда грубоватый край веревки, и едва дышу. Понимание, что в этот раз я действительно могла сильно его вывести из себя, расходится внутри приятным огнем. Мне нравится.       — А ты так хочешь бояться?       — Может, и хочу, — плевала я на гордость.       Вздрагиваю от громкого звука, рассекшего воздух, от удара ремня, который прошелся по подлокотнику дивана. Сердце всё сильнее бьется, разгоняя по венам приток крови. В комнате поднимается напряжение и цепко хватает меня, но не душным страхом, а недостающей интригой.       Ремень ударяет еще раз, сильнее и резче, совсем рядом. Осязаю легкий поток воздуха, коснувшийся моей руки, на которой сразу расходятся мурашки.       — Ты выключила телефон, я разрешал это делать? — предостерегающий тон за спиной.       Смятение поднимается сильным циклоном, в котором я уже давно пропала. И мне нравится, дико, как по нарастающей. Качаю головой.       — Об этом ты думала, когда игнорировала вызовы? — новый удар и свист в воздухе. — О том, что тебе страха не хватает?!       Он берется за узел и тянет на себя, почти вплотную. Замираю, боясь даже мыслить, но нетерпеливо ерзаю. Ожидание тяготит куда больше, чем само наказание, которое, теперь я уже уверена, я точно получу.       А ведь и правда, почему?       Я могла ответить ему хотя бы в смс, наврать, наплести что угодно. Но я не стала этого делать. Как результат идиотского эксперимента, ждала, что он собирается делать, как отреагирует на мою вольность. Я знаю, чего я желала…       — Хотела понять, на что ты способен.       Одна фраза, и я говорю ее тихо, почти проталкиваю. Теперь мурашками расходится все тело, и клянусь, если он и сейчас не поймет меня, я просто не отвечаю за свои действия.       Но он понимает. Сложенное основание ремня касается спины и медленно, мягко ведет вверх. Даже через одежду я ощущаю касание, которое уже распаляет меня, что-то меняет внутри.       — Ты же понимаешь, что, а главное, зачем, ты говоришь?       От сильного притока крови тело ноет, сглатываю с большим трудом. В голове гудит, мысли путаются. Но отвечаю я твердо и взвешено. Абсолютное, осознанное:       — Да.       Свободная рука мужчины обнимает меня за талию. Неспешное движение, и любимые черные широкие брюки легко скользят вниз, выпуская свободную светлую рубашку. Бедер касается прохлада, я неуютно переминаюсь. И снова ожидание. Тягучее, как патока, мучительное, заводящее…       Вскрикиваю, когда на нежную кожу с небольшим тихим свистом опускается ремень. Место прикосновения разгорается пульсирующими волнами. Удар. Еще один.       — Все еще так считаешь? — говорит настоятельно, словно ждет, что я приму поражение.       Не могу издать и звука. Слепо киваю, кусая нижнюю губу. Удар. Желание настоящих прикосновений усиливается, но я терплю, не проговариваю его.       В груди здорово жжет, а ниже ребер концентрируется чистое желание. Я обманывала, черт возьми, обманывала себя все это время. Потому что я не чувствую страха рядом с ним. Мне нравится, и мне хочется позволить ему большего.       Основание кожаной ткани нежно оглаживает разгоряченные от ударов ягодицы, а я едва не плачу, настолько приходится скрывать выдох, потому что я элементарно боюсь, что вырвется и голос. Внизу уже совсем тяжело.       Когда он перестанет открывать это во мне?       Сильно напрягаю бедра и опускаю голову. Александр замечает это и хватается за веревку, утягивая меня на себя, тем самым заставив развернуться. Приподнимает подбородок все тем же основанием. Грудь мужчины размерено и заметно вздымается, в глазах что-то скрытое.       — Хватит, — тихий голос становится все жестче. — Это не твое.       Я ненавижу его. Ненавижу за этот уверенный взгляд, за это решение, принятое вместо меня, за попытку оградить меня от того, что … Черт возьми, уже является мной.       Скулы мужчины напрягаются и расслабляются, пальцы сильно сжимают предмет в руках, а дыхание трудное и короткое. Истина, простая и такая ясная, накрывает как губительная волна.       Он пытается не меня сдержать, а себя!       — Кто сказал? — едва проговариваю сухими губами, чувствуя, что после проделанной практики тело пылает и ноет от ощущения пустоты.       Этого хватило, чтобы в глазах Нильсена снова изменился целый мир. Швед расслабляет ладонь, из-за чего ремень безжизненно и почти бесшумно падает на пол, а после хватает меня под локоть, заставляя упасть вместе с ним на диван.       Точнее, это он оказался на диване, я же снова крепко прижимаюсь к нему самому, с трудом балансируя на чужих бедрах. Удивительно, но без участия рук удержаться на его коленях очень сложно. Но он меня не отпустит, я знаю. Взгляд мужчины окончательно становится игривым, а на губах легкая улыбка.       — Неужели, лилла каттен, ты думала, что на этом твое наказание закончилось? — с наслаждением протягивает, наблюдая за моей реакцией.       Требует, чтобы я доказала, что хочу этого?       Опускаюсь, касаясь его щеки кончиком носа. Двигаться еще тяжелее, но я стараюсь. Послушно льну к нему и просяще заглядываю в глаза, перед тем как слегка прикусить нижнюю губу. Я играю, я знаю, что ему нравится: эта нарочитая скромность, когда делаю вид, что хочу приподняться, а вместо этого падаю, с каждым разом все больше ощущая возбуждение мужчины.       Он прикрывает глаза, и я улыбаюсь, понимая, что как бы он ни стремился держать меня под контролем, в итоге сам остается в моей власти. Как в борьбе, в которой я определенно побеждаю. Только в последний момент, словно почувствовав предвкушение чужой победы, мужчина выпрямляется и крепко хватает меня за бедра, сильно прижимая к себе.       Тихо охаю, когда ощутимый бугор задевает чувствительную точку, а затем краска расходится на моем лице, и лишь упавшие пряди волос закрывают этот вид, которым ненавистный швед точно наслаждается.       — Откуда в нашей наглой кошечке столько скромности? — усмехается, убирая прядь волос за ухо.       А я тоже еще не доиграла!       — С трудом держусь… — шепчу ему в губы и перехожу к уху, — чтобы не назвать кое-чье имя….       Он едва не рычит, грубо сжимая бедра, после чего хватает пальцами подбородок, сильно приближаясь.       — Сейчас ты будешь называть только мое имя, каттен, — предупреждает едва ли не с яростью в глазах, — столько, сколько потребуется, чтобы навсегда забыть другие.       Одним движением достает из кармана знакомую глянцевую упаковку. Я хочу видеть эту картину полностью, смотрю, едва ли не как завороженная. Какая-то откровенная и пошлая часть хочет увидеть, насколько Александр жаждет заполучить меня, но швед снова дергает за веревки, и приходится смирно поднять голову вверх. Непослушно двигаюсь, за что получаю несильный, но хлесткий удар ладонью.       — Тихо, — приказывает, и я вся застываю, послушно ожидая его действий.       Желание съедает, я почти на грани, а, лишенная возможности что-либо видеть, и вовсе скоро сойду с ума. Отчаянно кусаю губы, ерзая на нем.       Когда Александр наконец входит в меня, я уже не сдерживаю легкого, едва слышного стона, но не успевает он закончиться, как превращается в громкий и протяжный, поскольку почти сразу, не успев сделать и первого движения, мужчина меняет темп, делая его грубым и сильным.       Перед глазами проходится пелена, я не понимаю, закрыть их или нет, потому что чем чаще закатываю от наслаждения, тем больше это нравится ему самому, а вот это в мои планы точно не входило.       — Алекс… — выдыхаю.       Руки сильно затекли, почти не чувствую их. Но я не могу о них думать. Я хочу, чтобы он не останавливался, хочу чувствовать его пальцы на своих бедрах, слышать его дыхание. Я хочу еще раз убедиться, что мы делаем все правильно, что я делаю все правильно и что я не буду жалеть ни об одной чертовой минуте, когда я нахожусь в его объятьях.       Александр продолжает держать меня в том же положении, открывающем линию шеи, которую сам покрывает неспешными рваными поцелуями, переходя на укусы в районе предплечья. Подаюсь на встречу, пытаясь незаметно перенять главенство на себя.       — Побудь раз в жизни паинькой, — грубо прерывает все мои попытки. — Доверься, котенок.       Послушно расслабляюсь, съезжая по нему и широко раскрываю рот в немом крике. Это что-то невероятное, безумное, чего со мной еще ни разу не было. Александр отпускает узел, позволяя принять более удобное положение, и сильно удерживает, направляя меня. Пытаюсь сдержать выходящие стоны, но не получается совсем, поэтому я нарочито делаю их более вызывающими, страстными и вместе с тем легкими.       — Черт! — несдержанно шипит, когда проникновение становится слишком глубоким.       Его пальцы оставляют на коже вмятины, но я уже совсем этого не замечаю из-за того, что кожа максимально пылает.       — Алекс, — говорю еще раз, специально, нежно, просяще.       Нильсен сжимает губы, едва удерживая довольную улыбку. Держит меня настолько крепко, будто вот-вот и я пропаду, растворюсь в воздухе, как снежная пыль. Я не против.       Сколько бы я ни пыталась, я не могу спорить сама с собой: такого, как с ним, у меня никогда не было, да и, скорее всего, не будет. Мне не стыдно быть пошлой, развязной. Не стыдно говорить о своих желаниях, просить, умолять, требовать. Мне не стыдно пробовать что-то новое. Безудержно стонать, чувствуя его биение сердца рядом с моим. Капризничать, меняя уже привычный ритм, отчаянно и сильно кусать его, передавая в этом выпаде все свои чувства. Мне не стыдно предаваться самым откровенным желаниям, о которых раньше я даже подумать не могла, но втайне, где-то глубоко внутри себя хотела их.       И я знаю, что именно это ему нравится во мне. Притворная послушность, постоянные нарушения правил, открытый вызов. А главное: полное отсутствие рамок и условностей. Открытое пространство для сумасшествия, в котором мы уже совершенно потонули. Грязно и без сожаления.       Поддавшись смутному порыву, он хватает меня у основания шеи и мягко, но требовательно тянет на себя. Во всем этом сосредоточении похоти и желаний, чуткое прикосновение мягких губ кажется чем-то абсолютно непривычным. Поцелуй выходит смешанным: ласковым, чувственным и каким-то… Откровенным.       Алекс сильно сминает мои губы, наслаждается ими, не перегибает черты, за которой идет уже обычное влечение. Он властный, но теплый, приятный и такой…       Отвечаю, игнорируя легкое головокружение, разрастающееся сильнее от того, что я начинаю понемногу волноваться, черт его знает от чего. Потом разберусь, сейчас неважно. Целовать Александра мне всегда нравилось, и уж в этом я могу себе признаться. Ловлю неприкрытый кайф, ответно втягивая его нижнюю губу и прохожу по ней кончиком языка, оставляя мокрый след.       В этот же момент Александр с тихим слышимым выдохом прикусывает меня в поцелуе, а внизу ощутимо пульсирует. Осознание, что это был результат моих действий, окрыляет. Расслабляюсь окончательно, и томная приятная дрожь поднимается выше, распыляясь по всему телу. Сильно вздрагиваю и дергаюсь, пытаясь задержать момент. Накал собирается, но тихо, постепенно отпускает, оставляя остаточное наслаждение.       Закрываю глаза, опуская голову на чужое плечо. Снова эта идиотская неловкость. Момент, когда мне в очередной раз становится совестно, что… Я будто использую его, честное слово, и это я-то? Должно быть наоборот, если совсем правильно взвесить наше положение. Боюсь поднять голову, что швед, с присущей ему бдительностью, сразу замечает.       — Рэйч заполучила код, — совсем между делом замечает Александр, распутывая узлы на запястьях и предплечьях.       Снова все делает за меня, меняет тему, да так ловко, что и слова не скажешь. Затекшие конечности слегка сводит после освобождения, и я неумело цепляюсь за его плечи, почти падая после услышанной информации.       — Что? Правда? Серьезно? Но почему мы тогда не… — почти подрываюсь с места, но слишком сильно отклоняюсь в сторону. И я бы почти упала, если бы мужчина вовремя не подхватил меня, мешая куда-то резко подскочить.       — Успокойся, — почему-то в нем совсем нет того озорства, какое я видела всего-то несколько минут назад, — дай себе отдохнуть. Вечно ты куда-то спешишь.       — Но… Но как же? — верчу головой, и так прекрасно понимая, что в таком положении это не лучшая идея.       — До зимней спячки еще далеко, крошка енот, — слабо усмехается, — все успеешь.       Ударяю его в плечо, прежде чем окончательно успокоиться и действительно позволить себе вернуть привычный сердечный ритм. Хорошо, что… Что он это он. Что нам не приходится говорить о произошедшем. Что нет никакого недопонимания. Только вот, смущает, что какой-то он слишком задумчивый.       — Есть еще кое-что, — добавляет спустя минут десять, когда я уже полностью оправилась и даже налила себе стакан воды.       Вопросительно поглядываю. Александр выдыхает и проводит ладонью по волосам, но отвечает:       — Когда я отдавал нашему консулу его маленький грязный секретик, — сначала привычно усмехается, но сразу берет себя в руки. Значит, что-то серьезное. — Я кое-что положил туда. Так, чтобы он точно нашел, если бы принялся действительно проверять провода.       Хмурюсь и подхожу ближе. Подозрение понемногу царапает изнутри, но я не отвечаю, даю ему рассказать эту историю полностью. Видится, что есть о чем.       Вместо ответа, Нильсен тянется за мобильным телефоном и показывает одно единственное входящее сообщение. Первое, что бросается в глаза, это фото: на нем то самое кольцо, которое мы нашли в доме у Хлои.       Уже планирую было как следует возмутиться, с какого хрена этот придурок вот так вот отдал важную улику, ни с кем этого не обсудив, но вовремя отвлекаюсь на текст, после прочтения которого мозг уже попросту отказывается анализировать информацию быстро:       «Серьезно? Если так хотел сделать мне предложение, лучше бы встал на колено и притащил цветы».       И скупое добавочное:       «Клоун».       Поднимаю глаза, непонимающе качая головой.       — Это же… — Александр кивает, а я продолжаю, боясь, что если не выскажусь, то голова просто взорвется: — Но… но как? Ведь это означает, что он не дарил его Хлое! И… Стой, погоди! Либо он нагло врет и пытается что-то скрыть от нас, либо действительно не узнал кольцо, и тогда получается, что…       — Верно, крошка енот, — мужчина сдержанно кивает, — что подарок от кого-то другого.