Аферисты

      Свет. Яркий и слепящий. Контраст выглядит до того разительным, будто раньше лампы и вовсе не горели, а вот именно сейчас их врубили на полную силу. Глазам стало непривычно больно, чего вообще не должно произойти за такой-то короткий срок.       Александр пристально смотрит на меня, не то чтобы удивленным… пожалуй, офигевшим взглядом. Смешанные «и как ты рассчитываешь из этого выбираться?» и «не то чтобы я не ожидал» еще раз подтверждают, что у меня есть не больше пары секунд, прежде чем окружившая нас толпа забудет, что вообще что-то слышала.       — Браслет! — кричу, что есть мочи, первое, что приходит в голову. Из-за того, что я отчаянно воззвала к истокам собственного сознания, в голове не возникло ни одной достойной идеи, кроме отрывочных воспоминаний о наших с Евой бывших проделках.       Окружающие закопошились. Краем глаза подмечаю, что на расстоянии едва ли не вытянутой руки от нас стоит тот самый, кого мы определили как Коллинза, да только Евы рядом с ним нет! Лишь темная макушка Сэма маячит где-то позади, без шанса увидеть выражения лица ее обладателя.       — Этот человек украл мой браслет! — повторяю и наглядно вскидываю запястье, на котором никакого браслета, к слову, и вовсе не было никогда.       — Мисс, боюсь, вы ошиблись.       Холодный ответ Александра подбавил бодрости.       Толпа заинтересованно придвинулась, некоторые гости отпили шампанского, явно готовясь к хорошему такому представлению. Выручать «даму в беде» не двинулся никто.       — Он был здесь! — как шальная, трясу запястьем. — И стоит целое состояние!       Интересно, Кадоганы вообще увидят наш концерт? Что, если да?       Осторожно провожу взглядом публику, якобы в поисках… да хоть чего-нибудь. Гости мероприятия выстроились вокруг нас таким образом, что, для того чтобы покинуть или посмотреть «представление», пришлось бы пробиваться через толпу. И нет, рыжих голов пока не видно. Как и Евиного блонди-парика, между прочим.       Где носит негодяйку?       — Я вас впервые вижу, девушка, вы что-то путаете, — за наглость, с какой Александр это произнес, мне захотелось ударить его еще раз. Теперь уже посильнее и от чистой души. Нет, то, что мы играем, меня не беспокоит, но не дает покоя его нахальный тон. Я бы сказала, это уже привычка.       — Вы не можете видеть меня впервые: вы сами пригласили меня на танец! — не понимаю, заигрываюсь я или нет, но от того, с каким лицом Нильсен разит в этой перепалке, хочется поскандалить по-настоящему. Вот уж у кого врожденные способности вызвать чужой гнев.       — Ни за что бы не стал приглашать такую скандалистку, — насмехается и складывает ладони в карманы.       — Хам!       — Истеричка.       Среди «зрителей» прошел почти довольный говор. Вот уж воистину дрянное окружение: денег больше, чем могут потратить, а спеси на весь Лондон. Совсем невдалеке я услышала выброшенные реплики вроде «перепила» и «кто только пустил…».       Да что же это такое, почему Ева и Сэм не обозначают себя?       Больше сказать мне нечего, а Нильсен все еще ведет себя, как подобает истинным придуркам. Ну и плевать, иду на открытую.       — А вот сейчас и узнаем!       Не то чтобы я хорошо подумала, когда бросалась выворачивать Нильсеновские карманы, но, признаться, других идей в голову не пришло.       — Энтузиазм, достойный уважения, — ухмыльнулся он, когда мои ладони уже вовсю сновали в карманах его брюк.       — Ох, замолчите, сэр, — огрызнулась я скорее по привычке, уже совсем наплевав, на что это похоже со стороны. Если парочка благородных дам упадут от моей выходки в обморок, значит, быть посему.       И когда я готова была хоть совсем стянуть с придурка штаны, лишь хотя бы одна сволочь, наконец, перестала взваливать всю работу на мои хрупкие плечи, этих же предплечий коснулись холодные женские ладони.       — Дейзи, сестричка, я же сказала, чтобы ты подождала меня на месте, — сладкий голос Евы отзвучал прямо над ухом.       — Что? — от того, что я совершенно не ожидала ее появления, удивление выглядит более чем реальным. Оборачиваюсь на сестру и, естественно, хмурюсь.       — Зайка, ты совсем потерялась, да? — она поднимает взгляд в сторону Александра и прикладывает к груди ладонь. — Я прошу прощения, эти перепады света ее совсем напугали.       — Какого хрена?! — вот сейчас вообще несмешно. Почему из всего скопища идиотов в нашей компании играть сумасшедшую должна я? Дудки!       — Ну что вы, — Нильсен совершенно изящно вписался в беседу, — она у вас само очарование.       — Я тебе покажу очарование!       Так как гул зрителей понемногу начал угасать, без всякого зазрения совести пытаюсь хорошенько пнуть придурка, несмотря на некоторое неудобство делать это в платье. Тоже мне, нашли истеричку!       — Идем, Дейзи, идем, — по голосу понимаю, что Ева едва не ржет, пытаясь утащить меня подальше от шведа, — я взяла тебе сок.       На лице Александра столько удовольствия от той неловкости, в которую они с Евой меня втянули, что я окончательно не сдерживаюсь. Хотят рядить в сумасшедшую — да пожалуйста!       Снимаю с ноги туфлю и как следует швыряю ее в наглеца, целясь прямиком в голову. Попала я или нет, узнать не суждено, поскольку Ева полностью развернула меня, несмотря на все трепыхания, и протащила сквозь плотную толпу.       — Я вас обоих ненавижу! — шиплю в сторону сестры, когда чувствую босыми ногами слегка сыроватый от вечерней мороси асфальт. Вторую туфлю пришлось снять и нести в руке. — Погоди, а где Сэмюэль? И… Все получилось? А почему мы тут стоим? Рэйч уже наверху?       Ева достала из клатча сигарету, подожгла ее и изящно затянулась. Около минуты курила, не отвечая ни на один из моих вопросов, прекрасно зная, насколько сильно меня пожирает необъятное любопытство.       — Ева, черт подери! — от нахлынувших эмоций я даже толкнула ее в плечо, но та и виду не подала. Спокойно закончила курить и оглянулась в сторону отеля, из которого неприлично долго никто не выходил.       — Я говорила тебе, — тихий и мрачный голос сестры коснулся кожи холодной сталью, — что с ними не все так просто.       Сказанное не сразу доходит до сознания, а в полной мере, пожалуй, и вовсе лишь тогда, когда я все еще босиком бросаюсь обратно в отель. Ева за мной не последовала.       Прохожие и гости в холле оглядываются на мой слегка потрепанный, взбудораженный вид, на то, как от ступней остаются на ковре мокрые следы, но на них я не обращаю никакого внимания. Еще не до конца понимаю, отчего внутри поднялось такой силы волнение, что пальцы мои дрожат, когда нажимаю кнопку лифта, но совсем слабые, почти прозрачные пазлы понемногу склеиваются в единую картину.       Я знаю, что они там, я это чувствую. И я совершенно определенно понимаю, что устроенная нами игра не просто пошла не по плану — самого плана никогда и не было. Ответ был здесь. В Хилтоне. Ответ был близко. И ответ этот был мне очень нужен!       Слабо освещенный пустой коридор нагоняет и того больше смятения. Босые стопы бесшумны, нет звука шагов, а сама я тем сильнее замедляюсь, чем ближе подхожу к нужному номеру. Тысяча пятьдесят восьмой… Пара дверей. Тихо. Очень тихо. Так тихо, словно никто никогда на этом этаже не жил.       Дверь приоткрыта. Почему приоткрыта? Словно тот, кто заходил в номер последним, оставил ее нарочно. Слишком идеально, слишком правильно.       — Компромат…       Низкий и хорошо знакомый голос.       А Эллиа что здесь забыл?!       Больше ждать я не могу. Резко и широко распахиваю дверь, наблюдая картину ровно в тех красках, в каких представляла худший исход.       Ноябрь вальяжно облокотился о спинку дивана, в то время как Сэмюэль и Александр недобро поглядывали друг на друга, сохраняя достаточно приличное расстояние, чтобы понять: взаимоотношения двоих за эти пару минут стали порядком холоднее. Рэйчел в номере не было.       — Что здесь происходит?       Право, если вся троица решила добить мою последнюю нервную клетку, то у них отлично получается. Особенно Эллиа — вот уж в чьем хорошем расположении духа не приходится сомневаться. По лицу же Александра пробежала тень, ясно, что меня он здесь наблюдать не собирался.       Но это оказалось не единственной странностью. Теперь на поясе у Александра висела небольшая темная барсетка. Я поклясться готова, что ее там не было.       — Подожди снаружи, — почти приказал Нильсен.       Вернее, попытался это сделать, если бы в ту же секунду не втесался и здоровяк:       — Думаю, малышка тоже достойна быть в курсе, — довольно протянул Эллиа, — не зря же она в этом участвовала.       — Мы сами разберемся, — Александр скривился сильнее. По спине прошелся недобрый холод.       — Разберетесь в чем? — теперь присоединился и Сэмюэль. — В твоих махинациях? Все-таки я был прав?       А никто не хочет мне объяснить, что тут происходит?!       Эллиа словно прочитал мои мысли. Он звучно рассмеялся и решил прокомментировать происходящее:       — Видишь ли, малышка, один из нас скрыл небольшую, но важную деталь…       — Да, — недобро усмехнулся Александр, поглядывая на Эллиа, — не сказал, что он портовая крыса.       Сэмюэль резко и зло выдохнул. Он сильно сжал кулаки, в то время как на лице отчетливо проступила линия скул.       — Так может самое время признаться? Пока еще не поздно.       — Не поздно для чего, Барни? — как и когда-то, я заметила, что Александр будто слегка отставил назад ладонь. Ближе к сумке. — Опять достанешь свою игрушку из набора «как стать спецагентом»?       Шутка была лишней. Сэм помрачнел еще сильнее, оглядел свой костюм, хотел что-то сказать, но потом презрительно поджал губы и наглядно откинул полы пиджака, из которых действительно проглядывала кобура. Уверенным движением он возвел оружие и очень медленно и показательно снял его с предохранителя.       — Все для тебя, клоун, — процедил он, ни капли не заботясь наличием свидетелей.       А дальше произошло то, чего я не ожидала от слова совсем: пистолет достал Нильсен. Из той самой поясной барсетки.       — Спасибо, я как раз чуть более подготовлен. В прошлый случай твой работяга лишил удовольствия похвастать.       Это прикол, да? Да кто ему… Рэйчел? Для какой, блин, цели?!       И что это за «прошлый случай» такой? Неужто он хочет сказать, что таскает с собой эту штуку постоянно?       Точно. Когда мы были за городом, он же дипломат в машине оставил. Неужели уже тогда?       — А сейчас-то какого черта?! — мой голос почти сорван. Единственное, чего хочется сделать, глядя на картину — подойти к этим двоим и как следует столкнуть их лбами. Чтобы там ни произошло, их разборки страшно надоели. Эллиа же в таком восторге от представившейся кульминации вечера, что это тянет едва ли не на клинику.       И откуда у Нильсена вообще оружие?!       — Сказал же, подожди снаружи! — голос Александра напряжен. Он внимательно следит за действиями Сэмюэля, из-за чего я не вижу, насколько он рассержен в действительности, но ему же лучше, потому что и он не видит, насколько сердита я.       — Нет уж, пусть знает! — процедил Сэм, также не поворачиваясь в мою сторону, но продолжил точно для меня: — Харрис, тебе не показалось странным, что получить доступ должна была именно его подруга?       — Сказал бы, что мечтаешь надеть форму горничной, мы бы посерьезнее рассмотрели твою кандидатуру, — Нильсен криво приподнял уголок губ. До напряжения в пространстве можно было чуть ли не дотронуться.       — Объяснитесь, — я практически шиплю на всех троих, — немедленно!       Руки сами по себе сжимаются. Развернувшееся представление не просто бесит до чертиков, оно еще и оставляет за собой неприятный горький осадок понимания, что сейчас может всплыть правда, знать которую я попросту не хочу.       — Нечего объяснять, — ответил Сэм, — у камеры хранения не было никакого ключа. Ключ — это код.       — Что?       Александр недовольно выдохнул и сильно сжал губы. Ладонь его дрогнула, а после вновь напряглась. Но он молчал. Слишком красноречиво для такой ситуации.       — Подружку его видишь? — Макото продолжил. — Вот и я нет. Уверен, что она уже на пару миль впереди нас на Блумсбери Сквер Гарден, как раз должна успеть пораньше.       — Пораньше для чего, мать ва….       — Как я уже говорил, чтобы забрать компромат, — перебил меня Эллиа, довольный от пригвоздившего меня недоумения, — чей именно, стоит говорить?       Да быть не может!       Не верю. Несмотря на всю ту дичь, которую мне приходится видеть, я не верю. Слишком она… Продуманная.       — Это же бред, — качаю головой, — Нильсен, ты-то какого хрена молчишь?       Не мог он все это провернуть перед нашим носом, да еще и с такой ловкостью. Не стал бы!       — Думаю, — Ноябрь еще раз оглядел накаленную атмосферу и мое полнейшее недоумение, — вам есть, о чем поговорить. Как я и обещал, интересного будет много.       Он слегка наклонился и подхватил с дивана большую черную сумку, переваливая ее за плечо.       — Ты же вроде как хотел свое забрать, — слова почти проталкиваю, настолько тяжело держать в себе нарастающий гнев. На Нильсена, на Макото, на Ноября… и на саму себя.       — Забрал, — мужчина потряс сумкой, проходя мимо меня, — моя награда и так здесь находилась. Это я вам обещал хорошую игру. Ну… Точнее, ему вон, — Ноябрь кивнул в сторону Макото, — а что делать с этой информацией, сами решайте.       Теперь я не сомневаюсь, что открытой дверь оставил именно Ноябрь, и, черт его подери, он сто процентов сделал это специально. Руку можно дать на отсечение!       Картинка выстраивается перед глазами с предельной ясностью: если Сэмюэль прав, значит, Рэйчел и не думала идти в номер самостоятельно. Достаточно было получить код, да хоть по телефону. Было ли случайностью, что Ева так поспешно увела меня подальше от Нильсена, или и тут сработал классический план Эллиа, неизвестно, но сам Александр совершенно точно сразу же направился именно в номер. А Сэм, скорее всего, просто ринулся вслед, едва увидел. Ну и сам Ноябрь в качестве десерта очень «вовремя» оказался в нужном месте в нужное время.       Александр, теперь ты обязан все объяснить! Обязан, слышишь?!       Недавно укрепившаяся вера в то, что Нильсен на самом деле был со мной предельно честен и лишь изредка подтрунивал, покачнулась, как тонкий карточный мост.       В номере повисла звенящая в ушах тишина, а Александр и Сэм так и продолжали стоять друг напротив друга, и у каждого из них чуть ли не поочередно залегала складка на лбу.       — Боже правый, вы в отеле! — не найдя других слов, я уже открыто кричу на обоих. Несмотря на неоднозначность ситуации, в моих глазах мужчины выглядят скорее, как два нахохлившихся воробья.       Александр опустил курок первый. Сэм последовал за ним. Оба не сказали ни слова.       И это все?! Я не против, но почему так быстро? Что за хрень?       Не успеваю нахмуриться, как Нильсен уже хватает меня за запястье, путая еще больше, чем… Чем вообще когда-либо.       — Идем, — сухо бросает, утаскивая на выход, да так резко, что я вообще не успеваю оглянуться на Сэмюэля.       — Что? Нет, стой! Александр!       Яро сопротивляюсь, но мужчина не уступает и настойчиво тянет через весь коридор. Чем больше пытаюсь противостоять, тем меньше он обращает на это внимание.       Но ему придется!       У меня миллион вопросов: откуда у него пистолет? Как давно он таскает его с собой? А в тот раз… в парке? Так вот почему на него собака сорвалась? Нет, вот самый важный: почему я не в курсе?!       — Александр Нильсен! — требовательно ударяю мужчину по запястью, но он не оборачивается.       Мы влетаем в кабину лифта, и, вместо того чтобы задать все свои вопросы, приходится и здесь молчать, потому что, кроме нас, ее заняла какая-то старушка-постоялица, которая что-то увлеченно вычитывала по пути в яркой газете.       Расстояние с десятого этажа до первого кажется мучительно длинным. Все это время я тщательно выискиваю в Нильсене возможные ответы, но тот словно специально отворачивается в сторону, слегка нахмурив брови. Так бы и ударила, честное слово!       Двери кабины медленно открываются, после чего старушка неспешно выплывает в холл, а за ней и мы, теперь Александр не держит меня, а просто идет вперед, и без того зная, что никуда я не денусь.       Конечно, не денусь! Он не ответил!       — Нильсен! — вновь ударяю его по спине, когда мы оказываемся на улице. Коснувшись стопами прохладного асфальта, повторно вспоминаю, что обуви на мне нет. Где я оставила вторую туфлю, уже и не помню, да и черт с ней, с этой туфлей!       Хватаю мерзавца за края рубашки и заставляю повернуться в мою сторону. На лицо падают крупные капли дождя, предвещающие стабильный Лондонский ливень.       — Что происходит?! — ударяю мужчину по плечу. Накопленные ранее эмоции ломают меня изнутри, они больше не могут уживаться в этом теле. — Какого хрена?! — Новый удар. — Какого, дьявол тебя подери, хрена?! Что за бред он наговорил? Почему ты молчишь?!       Ливень усиливается. Я почти не вижу, как ударяю Александра в плечи, в грудь, в живот… Я вообще ничего не вижу. Меня немного трясет, страшно поднять взгляд, страшно увидеть спокойствие в его глазах.       — Потому что мне нечего тебе сказать, — безразлично ответил, — сейчас нечего.       Холодные капли дождя попадают на щеки. Перед глазами мокрая непрозрачная пелена. Хочется заставить его взять слова обратно, как угодно. Не сейчас, не после того, как…       Не после того, что было!       — Я поверила в тебя! — толкаю мужчину обеими руками. — И я поверила тебе! Я поверила, что ты не имеешь к этому отношения!       — Разве я говорил это?       От равнодушного тона Нильсена я моментально поднимаю голову вверх. Бесстрастный взгляд пронизывает куда как больше, чем тот же ливень.       — Я не говорил, что не имею к этому отношения, — повторил, — и не призывал в это верить. Я предложил действовать по моим правилам, а ты согласилась.       И хоть я совершенно промокла, настоящий озноб пробрал лишь сейчас. Настолько дикий, что я перестала чувствовать пальцы рук. Александр оглянулся за мое плечо, и по дрогнувшему лицу я поняла, что наверняка где-то рядом все еще стоит Ева. Даже странно, что она не ушла с этим Ноябрем.       Швед схватил меня за ладонь, заставляя вновь следовать за ним. Ослабленная, но послушная, я повинуюсь. Сил и эмоций для спора уже попросту не осталось, поэтому я лишь наблюдаю, как ударяют по темному сырому асфальту новые капли. На шведа не смотрю.       — Выше подними, — требовательно схватил меня за плечи. Упираюсь, но все же поднимаю взгляд, почти с болью отвечая на его условие. — Два дня протянешь?       — Что? — мое желание не отвечать на вопросы рушится от идиотизма услышанного.       Какие еще два дня?       — Два дня, — повторил он, зачем-то дублируя на пальцах, — ни во что не влезай, не делай никаких выводов и ничего не ищи. Понятно?       — Иди к черту, — слабо смахиваю его ладонь и пытаюсь отвернуться.       Александр перехватывает меня за край подбородка и заставляет повернуться обратно. Тщательно вглядывается. Наблюдаю, как капли попадают на его скулы, а в самих глазах мужчины… Не знаю, что именно.       Мне с волнением хочется, чтобы эта решимость вот-вот подтолкнула его на какую-нибудь смутную глупость, которая вновь разуверит меня в услышанном. Которая заставит вернуться на его сторону, если такая сторона вообще существует. Но, нет, Александр выпрямляется, оставляя на душе поганую и мучительную пустоту. Разочарование. Жжение.       Подталкивает меня в сторону Евы и заставляет встать совсем рядом с ней, игнорируя гримасу, с которой сестра наблюдала за нашим взаимодействием.       — Позаботься о ней, — приказал, игнорируя мое возмущение от услышанного.       — Да уж я-то позабочусь! — фыркнула Ева.       Но Нильсен пропустил эти слова мимо ушей.       — К рыжим ублюдкам на пушечный выстрел не подпускай, ясно?!       Не успела сестра серьезно озадачиться от сказанного, как Нильсен широким и быстрым шагом оставил нас одних, скрываясь в другой стороне улицы. Хватая Евину руку, я еще две минуты смотрю ему вслед с предельно смешанными эмоциями после произошедшего.       Удивление сестры меня не заботит: я очень сомневаюсь, что она вообще поняла, о ком он сказал, поскольку самой ей с Кадоганами видеться вроде как не приходилось.       Но противоречивые действия Александра да еще и та… незаконченность, оставшаяся от их с Сэмом конфликта, сверлят во мне новый осадок. Осадок, который я теперь и не знаю, как загладить.

***

      Вместо заявленных двух дней, ни про Нильсена, ни про Рэйчел не было слышно вот уже неделю. А может, и больше. Счет времени стал неопределенным и как-то потерялся среди череды других неприятностей.       Первой из них стало мое выселение…       Не сказать, что прилежность и хорошая память — мой конек. И о том, что задолжала за два, если не больше, месяца проживания, я вспомнила достаточно поздно. Ну… как поздно. Именно тогда, когда мои вещи красноречиво были выставлены за дверь за короткое время отсутствия. Звонить арендодателю и устраивать скандал я не стала. В первую очередь, от того, что сказать было нечего, крыть долг тоже нечем.       В итоге, с котомками наперевес я и вернулась к Еве. Она так громко смеялась, что могла с чистой совестью перебудить всех соседей в округе, но к себе пустила. Меня не оскорбило ее веселье, правильнее будет сказать, что оно и вовсе не вызвало во мне никаких чувств. После исчезновения Нильсена во в мне в принципе не было эмоций, а желания копаться в чем-то не появилось тем более.       Постепенно она это заметила. Язвительность сестры звучала все реже, смешки сменились на поначалу раздраженные, а потом и вовсе снисходительные вздохи.       И тогда же случилась совсем неожиданная вещь: сестра все чаще начала уходить в себя. Она начала больше курить, дольше задерживаться в клубе Ноября, меньше разговаривать. Если бы была такая болезнь под названием «резкая осознанность», я бы сказала, что сестра ее подхватила.       Трижды она пыталась начать диалог, переходила с шуточек к полусерьезным темам, что-то спрашивала про Рэйчел, уже сложно припомнить, что именно. Один раз пыталась уточнить, не знаю ли я, куда именно Нильсен и Линд уехали, потому что сама она каким-то краем уха слышала, что они попросту свалили обратно в Стокгольм, и больше мы их вообще не увидим. Я не ответила.       Заметив безразличие, с которым я игнорировала ее то ли вопросы, то ли намеки, Ева перешла к новой и совсем уж странной теме:       — Помнишь среднюю школу? — резко начала она одним вечером.       — Ага, помню, — подтверждаю, — как тебя вечно таскали к директору за драки с Бритни Лэйн, например.       Не понимаю, с чего это сестра решила так внезапно поговорить о школе, да еще и с таким видом, будто сейчас будет вершиться судьба человечества. Ева довольно хмыкает.       — Ага, с ней, — подтверждает, — стерва так сильно меня ненавидела, что была готова сделать что угодно, лишь бы вывести на эмоции прям там. Среди этих шеегрызов.       — Ну и при чем тут она?       Не сказать, что это лучший из возможных диалогов, на который была бы способна моя сестричка, но сейчас я не задумываюсь об этом. Воспоминания о Еве с вечно-гневным взглядом и разодранными джинсами, в которых она каталась по полу в очередной драке с той самой одноклассницей, понемногу вытесняют другие заботы.       Они боролись постоянно, каждый день и не по одному разу. Лейн — лучшая девочка класса, красавица, отличница, пример для всех, и Ева — полная ее противоположность. На шоу собиралась вся школа.       — Скажем так, мы бы дрались поменьше, если бы эта пустоголовая кукла не заявила, что… — Ева тяжело вдохнула. Она отсела чуть подальше, а затем и вовсе упала на кровати, раскинув руки в разные стороны.       Заинтересованно оглядываюсь. Сестра продолжает сверлить потолок тем самым взглядом, в котором обычно появляется личная борьба с собственными мыслями, и она решает, говорить мне что-то либо все-таки спрятать информацию подальше.       — Ну, — подталкиваю к откровению, — так что там с этой Бритни?       Сестра сдалась:       — Как-то я зашла в женский толчок, а там эта стерва со своей шайкой. Стоят у зеркала и рассуждают, что было бы неплохо втянуть тебя в их ряды. Что ты как раз симпатичная, но ведомая. Как им нужно.       С трудом держусь, чтобы не испортить и без того трудное откровение какой-нибудь идиотской улыбкой. Смущение Евы — вещь столь редкая, что, право, проще снег в Африке застать, чем поймать ее на волнении.       — Я бы спустила этот инцидент на тормозах, — продолжала сестра, — если бы ты потом и впрямь не начала таскаться за этой компашкой. Выбесила меня страшно. Еще и не слушала, мелкая упрямица!       — Так к чему ты о ней начала? — повторяю свой вопрос, чувствуя, что вот-вот Ева сделает то, что делает крайне редко: признает собственную неправоту.       — Ты так и не вынесла из этой истории урок, негодница, — чуть более грубо добавила сестра, — кто его знает, на что те дуры толкнули бы тебя, если бы родители Лейн не утащили ее в другой город? А теперь, — она на секунду оглянулась от меня, но почти безразлично продолжила, — точнее, с той самой поры я в каждом типе, который пытается воспользоваться твоей наивностью, вижу эту идиотку Бритни Лейн.       — Хочешь сказать, что представила Александра в теннисной юбке и белом топе? — припоминаю излюбленный вид Бритни и хитро поглядываю на сестру.       — Не смешно, — отрезала та. — Ты поняла, о чем я.       — Тогда зачем ты решила поделиться этим со мной? Имею ввиду, сейчас. Или другие аргументы против Нильсена у тебя уже закончились?       Ева оглянулась на пустующую подставку для какого-нибудь цветка, но, закатив глаза, вернулась в прежнее положение. Видимо, искала сигареты, которых там не было, а идти за новой пачкой оказалось выше ее сил.       — Не знаю, — призналась она, — просто… Это не значит, что я его одобряю, поняла меня?! Просто… если раньше мне казалось, что в его лице я вновь соревнуюсь с этой Лейн, то… — Ева сжала ладони и резко отвернулась, поджимая губы, — то почему-то сейчас дурой Лейн являюсь я.       — О чем ты? — для того, чтобы лучше видеть ее лицо, я падаю рядом. Привычно бледная кожа сестры кажется почти фарфоровой. Да и вся она, признаться, частенько напоминает очень дорогую шарнирную куклу своими четкими чертами и сильным контрастом темных волос на светлом лице.       Ева не отвечает. Молча разглядывает меня и ни одним движением не дает понять, о чем думает на самом деле. И пусть это тысячу раз странно, я готова сыграть.       — Знаешь, почему Бритни Лейн на самом деле свалила из нашей школы?       Сестра косится, но пока без особенного энтузиазма, что логично, поскольку она точно не готова к удивлению, которое вот-вот грозится на нее обрушиться. А я, между тем, продолжаю:       — Помнишь, у всего класса кто-то воровал бумажники? Ты еще злилась, что с таким же успехом могла бы сделать это и сама? Не знаю, ходили потом слухи или нет, но все кошельки были найдены в рюкзаке Лейн.       Ева сначала нахмурилась, пытаясь осознать сказанное мной, потому что сама Бритни никогда бы не опустилась до подобной выходки, а потом брови сестры взлетели вверх, и стало ясно, что она догадалась, кого на самом деле нужно благодарить за участие в этом деле.       — Мерзавка! — тонко выдала она и ударила меня по плечу. — Да как тебе в голову пришло? А если бы тебя поймали?       — Закончила бы школу чуть пораньше, — бросаю в ответ, — но сейчас это уже неважно. Не поймали же.       — Так вот почему ты глазом не моргнула, когда… — Ева осеклась, а потом прокашлялась. — Я-то думала, тебе претит быть… ну… Где твоя хваленая идеальность, негодяйка?       Не претит мне. Просто говорить, что я все это ненавижу, было проще. Для себя проще.       — Она вывела меня из себя, — продолжаю, — если бы продолжалось в том же духе, тебя бы исключили из школы, поэтому я нашла свой выход из ситуации.       — А я-то думаю, кто тебя плохому учит, — критично цокнула она. — Ты смотри осторожнее, а то ведь таким темпом мне придется перестать пить.       — Я не такая уж и пропащая, как тебе иногда кажется, Ева, — отвечаю вполне серьезно. Видят все святые, я долго избегала этого диалога в своем желании остаться «правильной». — И я могу за себя постоять. Правда, могу.       — Да уж вижу, — невесело усмехнулась сестра. — А вот я сплоховала.       Вопросительно поглядываю на нее, понимая, что с каждым словом Ева становится все мрачнее.       — Почему? — не люблю, когда сестра серьезна. Не люблю, и все тут. Ей это не идет.       — Потому что даже твой хахаль понял, что ты не ведомая, — она отвернулась, пряча лицо, но по хриплому голосу понятно, что Ева держится с трудом. Она сглотнула. — В отличие от меня.       И прежде чем я успела задать какой-никакой вопрос, сестра резко приподнялась и двинулась в сторону шкафа; легким движением вытащила нижнюю панель, достала какой-то пакет, оглянулась на нее, раздумывая, вставлять ли ее обратно, но в итоге махнула рукой и оставила лежать на полу. С этим же пакетом она вернулась ко мне, крепко сжала его пальцами, словно цепляясь за последнюю спасительную нить, и затем, резко выдохнув и едва не зажмурившись, высыпала содержимое на кровать.       На меня рухнула целая кипа каких-то странных писем и бумаг. Их было явно не меньше десяти-пятнадцати, точно мне трудно сказать. Потому что если поначалу я заинтересованно проморгалась, то после, прочитав фамилию отправителя, скорее впала в неоднозначное состояние. Фамилия на письмах была слишком уж красноречивая.       Хватаю первое же, неверяще разглядывая, словно буквы могут попросту убежать и стереть мою надежду в прах.       — Они… От тети? — поднимаю взгляд. Ева не отвечает, не подходит ближе и, в целом… не показывает ни одной эмоции. Дрожащими руками тянусь дальше, бездумно хватая и вчитываясь в бумаги. Перед глазами скользят фамилии матери, отца, слова «долг» и «расписка». Мелькают какие-то подписанные тонким изящным почерком чеки.       — Ева, — вновь окликаю ее, потому что мне чудится, что если сестра не скажет хоть слово, я натурально сойду с ума, — что все это значит?! Откуда это все?       Резким движение вскрываю первый же конверт, датированный сроком не меньше, чем лет семь назад. Еще в Портсмут.       Письмо и чековый лист.       И еще конверт.       Расписка.       Письмо.       Долг.       — Некоторые уже вскрыты, — голос сестры пробивается через плотную завесу, — не все мной, но я… Я тоже хотела сначала разобраться.       — В чем?       Я уже не читаю ни одной бумаги. Элементарно не вижу буквы. Во мне столько волнения, что сконцентрироваться даже на маленьком словечке было бы невозможно.       — В том, почему твой дядя прятал это от тебя.       Как это возможно?       Я помню, что именно он увез меня из Лондона, когда я была ребенком, помню, что он недолюбливал тетю, что винил ее во всех бедах моей семьи. Но и тогда же я помню, как долгими вечерами он рассуждал, что никто из этой семьи не собирается помогать нам. Что судьба моя больше никому не интересна и что все свои видимые приличия они выполнили еще тогда, в день похорон моих родителей. И меня не удивляет, что он врал мне.       Меня удивляет, что Ева наплевала даже на деньги.       — Я малодушно решила, что он пытался таким образом тебя уберечь, — добавила сестра после затянувшегося молчания. — Документы забрала, но показывать тебе не стала.       — Ты боялась, что я к ней уйду? — сжимаю лист в ладони, пусто оглядывая остальные такие же.       — Да.       — Почему теперь не боишься?       Вопрос справедливый. После того, что сестра устроила, я вполне могу оставить ее и вот уж действительно отправиться на поиски собственного счастья. Только подумать — я уже вижу не меньше десяти тысяч фунтов, и это лишь из суммы попавшихся мне на глаза чеков. А она молчала. Со всей своей любовью к деньгам — Ева молчала.       Она упала на кровать, сжимая руки и пусто смотря вперед себя.       — Он доверил тебя мне, — произнесла она, — он сказал, чтобы я позаботилась о тебе. Зная, что я наделала, он сказал мне именно это. Он ведь знает, Агата. Знает, я уверена. И все это время спускал с рук… — она оглянулась в мою сторону, позволяя разглядеть, как в темных глазах бьется тревога, — зачем?       — Ох, Ева…       Бумага с чеком больше меня не интересует. Я хватаю Еву за запястье и тяну на себя, заставляя сестру не просто оказаться в моих объятьях, но еще и не вырываться из них.       О том, что мне со всем этим делать, я потом подумаю. В какой-нибудь другой раз. Я не могу понять, что я чувствую от этой информации. Если бы меня спросили об этом месяц назад, я бы точно накричала или сошла с ума от эмоций, или… Я так ждала этого. Именно этих писем, чертовых чеков, объяснений, наконец!       И вот они лежат передо мной. Лежат, пока я крепко держу неугомонную сестру за плечи. И у меня нет желания брать ни одну из этих бумажек обратно в руки, пока я не разберусь, что здесь и сейчас происходит с сестрой. С моей, черт возьми, сестрой.       На запястья капает что-то горячее. Ева не издает ни звука, я не вижу ее лица, но сомневаться в происходящем не приходится. Железная Ева действительно плакала.       — Это я, Агата, — она попробовала меня оттолкнуть, но сразу крепко вцепилась в запястье холодными пальцами, — Я была информатором.       Все мы хороши.       — Если ты про Эллиа, то …       — Точно дурочка, — теперь Ева оттолкнулась всерьез и оглянулась на меня, твердо смотря в глаза. — При чем тут Эллиа? Сдались мы ему на хромой кобыле. Коллинз ему денег должен был, вот они и помогли долг вернуть.       — Они? — вопрос дурной, потому что ответ я и без того прекрасно теперь понимаю.       — Я говорю о рыжих этих. Братьях Кадоганах.       Так. Ладно… Ладно.       Плавно дышу, стараясь контролировать каждый глоток воздуха, пока еще могу это делать. Допустим. Допустим, что и это не сюрприз.       — Но зачем, Ева? Почему ты не посоветовалась со мной? Почему не спросила?       — Потому что все, что они говорили, было правдой, Агата, — Ева обняла себя, но сразу опустила руки и принялась нервно терзать пальцы, — все. Нильсен твой и Линд вели себя ровно так, как об этом предупреждали Кадоганы, говорили то, о чем те двое предсказывали, скрывали то, о чем братья предупреждали. Да я и сейчас сомневаюсь, что делаю правильно, просто…       — Просто, что?       — Они сказали, что он постарается запутать тебя. Сделать так, чтобы ты больше никого, кроме него самого, не слушала. И что… что он обязательно добьется нашего с тобой разлучения. Надо отдать должное, до недавнего времени у него прекрасно получалось. А потом этот урод нахрен все снес своим поведением. Все гребанные обвинения. И если это не блестящая игра с его стороны, то… То, возможно, ты и должна знать.       Собираю ладонью волосы, убирая челку назад. Выдыхаю. На один вечер откровений многовато, однако мне даже страшно спросить, уж не моя ли сестричка пришила в свое время президента Кеннеди. Учитывая тон, с которым мы начали, я бы ждала и такого откровения.       — Я не понимаю. Ладно, твоя предвзятость, она ожидаема. И братья… Да, они его недолюбливают. Но я действительно не понимаю… Зачем он им сдался?       Ева уже успокоилась. С завидной скрупулезностью она принялась укладывать разбросанные письма и листки в одну стопку, удерживая вопрос без ответа.       — Не могу сказать, что их слезливая история меня заинтересовала, — бросила она, не глядя, — я действовала в своих интересах, Агата. Не в чужих. Я не святая.       Началось. Мадам «невозмутимая леди» вновь на своем месте.              — Хорошо, давай по-другому. Должна же быть причина, которую они явно озвучили. Что они тебе сказали?       Листки, которые Ева перебирала, закончились. Она отложила кипу бумаг в сторону и вновь взглянула на меня. Уже совсем открыто.       — Что он погубил дорогого им человека.