Аферисты

      «Милая Агата, прости, что пишу письмо лишь сейчас. Признаться, я долго думала, размышляла, копалась в прошлом, прежде чем начать его. Но сегодня, в день, когда я пишу эти строки, тебе исполнилось уже пятнадцать… Думаю, лучшего момента может и не быть.       Не скрою, я ждала этого дня. Уверена, что ты стала достаточно взрослой и разумной девушкой, поэтому не воспримешь слова одинокой капризной старухи превратно. В первую очередь, потому что старуха эта желает тебе добра. Но хватит, я, должно быть, увлеклась, а ты окончательно заскучала. Что поделать, милая, с возрастом теряешься в меланхолии, а остальное становится слишком размытым.       Семья — это не просто, так ведь? Я была старшей сестрой, и, скажу откровенно, то бремя было нелегким. В детстве твоя мама обожала шалить (смею надеяться, что и ты переняла такую черту) — ее любимой игрой были прятки. Непростые. Порой Аманда исчезала без предупреждения, и только Бог ведает, где мы ее находили. В подвале, в конюшне, на кухонном складе, на чердаке в старых сундуках… Один раз она умудрилась забраться в лисью нору и провела там не меньше четырех часов!       Стоит ли говорить, как сильно мы волновались? Родители строго-настрого запретили нам играть в эту игру, и я всячески пыталась отвлечь сестру другими развлечениями, однако, стоило лишь на минуту отвернуться… Аманды и след простывал.       Ты наверняка думаешь, к чему это я? Не кори меня, Агата, старым людям порой приятно вспомнить что-то из прошлого. И пусть после таких выходок отец всегда сурово меня наказывал (розги висели в его кабинете на самом видном месте), я бы еще раз вернулась в детство, лишь бы вновь обнять твою мать. Я не виню Аманду в ее проделках, в конце концов, она была всего лишь ребенком, ведь так?       Шло время, мы стали взрослее. Аманда выросла красивой, но очень своенравной девушкой. Будешь ли ты удивлена, что ее исключили из пансионата, в котором та должна была получить образование? Но, может, оно и к лучшему, ведь подходил день моей свадьбы, и я бы ужасно огорчилась, если бы сестры не оказалось рядом. Конечно, она юна — ей было пятнадцать, как и тебе сейчас, дорогая Агата — и она совершенно не одобряла мой выбор, но и это не стало сюрпризом. В пятнадцать мир кажется чуть проще, не так ли?       Как бы то ни было, я сделала хорошую партию, и своим примером я хотела показать сестре, что правильные вещи куда приятнее безумных. Я получила хорошую фамилию и уверенность в завтрашнем дне. Не могу удержать улыбки, вспоминая, в каком бешенстве была Аманда, когда узнала, что я выхожу замуж.       «Что ты делаешь?» — вскричала она тогда, — «Зачем потакаешь родителям? Ведь ты не любишь его!». Глупая, глупая сестричка. Возможно, если бы еще тогда, в тот день, я смогла бы подобрать правильные слова, чтобы объяснить, чтобы… показать ей… чтобы научить ее! Возможно, тогда бы и не было той ужасной трагедии. Ох, недавно я улыбалась, а теперь почти плачу! И все-таки эта треклятая сентиментальность.       Вспомним же веселое: в день моей свадьбы Аманда уронила торт. Можешь ли ты представить? И прямо на церемониальную дорожку! Конечно, она потом говорила, что сделала это по чистой случайности, но я так не думаю. Бедная сестра, она так зависела от родительского внимания… Я так ей и сказала: «Аманда, вот увидишь, настанет день твоей свадьбы, и поверь, родители от тебя на шаг не отойдут, ведь именно ты любимая дочь». А она покраснела, расплакалась, назвала меня ужасной дурой и убежала… Все-таки мы такие эмоциональные в наши юные годы, ты согласна со мной? (умоляю, представь, что на этом моменте я подмигнула, а то, ей-богу, может показаться, что я это в сердцах пишу).       Клянусь, я не обманывала ее. Когда сестре исполнилось девятнадцать, родители нашли ей прекрасного жениха. Не стану лукавить, если упомяну, что он связан с одной очень именитой в политических кругах фамилией. Но в силу некоторых причин я уже никогда не смогу тебе открыть ее. В первую очередь, потому что наша семья нанесла им страшное оскорбление: в день знакомства с женихом Аманда сыграла в свою любимую игру, но уж на этот раз отыскать ее не представилось возможным. Проще говоря, Агата, твоя мама сбежала.       Ее записку я нашла на следующий день в своей старой комнате. Откуда она знала, что я туда зайду? Аманда написала, что горячо обнимает меня и просит ни в чем не винить. О родителях ни слова. Возможно, так даже лучше, ведь они пришли в страшную злость от ее поступка — о побеге Аманды говорили на всех семейных ужинах еще не меньше полугода. Подумать страшно, какую боль принесло бы родителям известие, что она оставила письмо именно мне.       Ты должно быть подумаешь, что мы сошли с ума, ведь могло случиться что-то страшное? Не переживай об этом, милая, о том, что это все-таки добровольный побег, мы узнали очень быстро. Полиция нашла ее и этого невежду Стивена почти сразу — скрыться в Лондоне не так уж и просто, если все твое состояние не больше нескольких тысяч, накопленных под матрасом. Родители строго контролировали наши финансы, но Аманда наверняка готовилась к новой жизни.       Уже позже я узнала, что она в придачу вышла замуж за твоего отца и возвращаться к нам не собирается, однако к этому моменту мысли мои были вовсе не о ее замужестве. Как бы отец ни крепился, он не перенес предательства, ведь Аманда действительно была его любимой дочерью. Он умер через год, не выдержало сердце. Мать протянула еще два года, для нее разлука с отцом стала невыносимой.       Как ты, возможно, уже догадалась, в завещание сестра не попала, но я — да не стыдно мне будет признать свою вину — на тот момент считала это справедливым. Она ни разу не навестила родителей в больнице и не пришла на похороны! Впрочем, последнего стоило ожидать, наверняка она не хотела ловить взгляды остальных, но… Но ведь это такая глупость, не правда ли, милая? К чему общественное мнение, когда у тебя есть последний шанс проститься с дорогими людьми?       В следующий раз я вновь увидела ее уже спустя много лет. Фамильная гордость, с которой сестра отказалась от получения наследства, (а иначе ее побег и истолковать нельзя), стерлась, когда Аманда оказалась в действительно серьезной нужде.       Стоит отметить, она держалась очень хорошо, а что самое главное, Аманда не пыталась меня обмануть. Она сразу честно призналась, что муж ее ввязался в скверную авантюру и что им нужны деньги. Много денег.       О том, что я тебя не обманываю, ты можешь судить сама: я приложила большую часть расписок, оставленных в свое время твоим отцом. Точнее, те из них, которые мне удалось найти. Карточные игры… Истинное зло, моя дорогая Агата.       Мне стало ее жаль, клянусь тебе. Но ты ведь понимаешь, что дай я ей денег, это бы ничего не исправило? Вместо этого я дала ей совет. Думаю, ты и сама догадаешься, какой. Да, здесь я остановлюсь на минутку, чтобы ответить тебе, что ты вполне можешь судить и упрекать меня, но лишь в том, что я не знала о беременности Аманды. Глупо было ожидать от нее осознанности. Если бы я только знала…       Но если ты хоть на минуту решишь, что твоя тетя — жестокая женщина… Остерегайся поспешных мыслей, вот о чем я тебя прошу!       Один Бог знает, как я себя корила в той отвратительной затее проучить Аманду, преподать ей урок. Вместо этого я должна была открыть ей глаза по-настоящему, я должна была вытащить ее из этого ада, уберечь от…       Прости, я вновь перехожу на эмоции. Но ты должна знать, моя милая, дорогая племянница, ты имеешь право знать. Я честно надеялась, что с твоим рождением Стивен одумается, ведь, как уверяла меня твоя мать, она была счастлива в браке. Не берусь судить о том, что по ее худобе и потухшему взгляду я не могу с ней согласиться. Да и потом, почему тогда она пыталась организовать все встречи за его спиной? Могу ли я ошибаться, предполагая, что он ограничивал ее свободу? Я не знаю, дорогая Агата, не знаю…       Уже после смерти моей любимой сестры я узнала о том, что ее муж продолжал играть. Наверняка он врал ей, говорил, например, о подработке или… Кто его знает? Но он связался с плохими людьми, действительно плохими. Аманда не была глупой женщиной, наверняка она обо всем догадалась. Я могу лишь гадать, почему она не связалась со мной. Точнее… Сделала это слишком поздно.       На следующий день после похорон твоих родителей ко мне пришел Эдгар — мой дворецкий. Он принес форму и, тщательно подбирая слова, покаялся в том, что больше не может оставаться на службе в моем доме. На мое изумление, он все рассказал. О том, что Аманда хотела нас с тобой познакомить. Ну вот, я вновь вспомнила, а рука моя дрожит. Некоторый груз мне придется забрать с собой в могилу, я уверена. И этот будет одним из таких. В том, что прислуга надумала сверх положенного, наверняка есть и моя вина. Ведь я никогда не говорила, как сильно мне бы хотелось вернуть сестру под родную крышу.       Вот и вся моя длинная, но, поверь, самая откровенная исповедь. Наверняка тебя интересует, почему я решила поведать ее тебе? Не думай, меня совсем не заботит, что скажет обо мне твой дядя по отцовской линии, в каких красках распишет о моем существовании, но я, по крайней мере, буду знать, что сделала все возможное, чтобы предоставить тебе правду. Пусть горькую и неприглядную. И я ни за что на свете не хочу оскорблять память о твоем отце, но уверена, ты не станешь злиться на меня за то, что я не могу относиться к нему с уважением. Думаю, бедность их семьи была лишь меньшим из пороков, за который, о, поверь, никто и никогда не укорял. Но азартные игры… а вместе с ними и участие в преступных сделках…       Охотно верю, что, возможно, ты захочешь подтвердить эту информацию, поэтому, надеюсь, что в твоем дяде осталось достаточно чести, чтобы не обманывать тебя в этом. Ему известны все факты, пусть сам он и считает, что именно я должна была в свое время погасить долги твоих родителей.       Но полно. Теперь ты знаешь, это главное.       Я буду рада знать, что твой дядя чувствует себя прекрасно (слышала, что он женился), а если вдруг ты захочешь увидеться, знай, что твоя старая тетка всегда ждет тебя. Может, я прошу совсем многого, но если ты при случае заглянешь на чай, я буду очень-очень счастлива.       На том прощаюсь.       P.S: не успела запечатать письмо. На днях получила твою фотографию и вновь расплакалась. До чего же ты похожа на Аманду».       От первоначального вида письма девятилетней давности почти ничего не осталось. Я и сама не заметила, насколько сильно смяла бумагу, быть может, в третий или четвертый раз… Толком не знаю. Я перечитывала его весь вечер и почти всю ночь. Спать не хотелось.       Строка за строкой, слово за словом, я пыталась понять, разобраться, вникнуть, найти в письме то, чего там совершенно точно не было: ответы, в которые я верила. Когда я читала его первый раз, то ужасно спешила, а не найдя искомого, единственное, что испытала — разочарование. Что-то в нем было такое, что никак не поддавалось логическому объяснению. Ускользающее, хорошо припрятанное противоречие.       Наступив на горло собственным подозрениям, я перечитала послание еще раз и еще… До тех пор, пока разочарование не сменилось слабой надеждой и едва ли не притянутыми за уши оправданиями, которые я находила в том или ином предложении. Однако, когда я изучила абсолютно каждую букву вдоль и поперек, почти выучила это злосчастное письмо, на смену всем прошлым чувствам остался тяжелый и неприятный пустой осадок.              Все стало предельно ясно.       — Не прожги в нем дыру, — Ева поставила передо мной чашку растворимого кофе и уселась на расшатанный старый стул, подбирая под себя одну ногу.       Я не ответила. Мне так хотелось поделиться с сестрой своими мыслями, своим разочарованием, своей глупой оплошностью… Но я не смогла. Не потому что не хотела, нет. Просто не получилось.       Да и с чего тут начать?       С того, что все, сказанное в этом письме — предательская и самая черствая ложь?       «Правило хорошей лжи, котенок — в ней обязательно должна быть правда».       О да, правда тоже есть. Вот она: у моей тети были все основания недолюбливать маму. За красивой оберткой «ностальгии» скрывается что-то другое. Наказания в детстве, сорванная свадьба, побег, внимание родителей... Какая небывалая «учтивость» с ее стороны рассказывать эти глубоко личные подробности.       А это ненужное... покровительство. Рассчитывала ли тетя, что у отца будут проблемы? Предвидела ли это? Хотела ли она в действительности маминого унижения или просто получила возможность сполна им насладиться?       «Вместо денег я дала ей совет».       Злость охватила меня без возможности всякого контроля. Не поспевая за собственными действиями, я крепко сжала лист, с трудом удерживаясь, чтобы не порвать совсем.       — Ну, хватит! — Ева выхватила письмо из моих рук и, не читая, отложила в сторону. — Не заставляй меня жалеть, что я открылась тебе, негодница.       — Она ее ненавидела, — тяжело унимая дыхание, процеживаю, — всю свою жизнь она ее тихо ненавидела.       Ева непонимающе щурится и почти готовится задать вопрос, когда я подскакиваю, чтобы найти отложенные в сторону чеки и расписки. Позади слышится скрип отодвинутого стула, знаменуя, что сестра двинулась следом.       Какая же ты глупая, Агата!       В спешке хватаю бумаги, перебираю все расписки, пытаюсь понять, что именно меня так сильно в них смутило, потому что, на первый взгляд, ничего необычного в них нет: разные даты, разные фамилии, разные подписи…       Разные!       Когда до сознания доходит полная картина происходящего, я почти задыхаюсь, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть. Зрение почти расплывается, а затем заполняется плотной непрозрачной завесой. Никогда не думала, что вся мировая злость может сконцентрироваться в одной единственной точке, тянущей меня на дно.       Рву бумаги одну за одной. Жестко, варварски, с остервенением. До последнего клочка. Все. И чеки тоже.       — Да что с тобой?! — Ева хватает меня за плечи.       Вырываюсь, чувствуя подступающий к горлу крик.       «Правильные вещи куда приятнее безумных».       Мелочная, самолюбивая стерва!       — Агата!       Сестра как следует встряхивает меня, из-за чего оборачиваюсь и хватаю ее за запястье, стараясь выглядеть чуть меньше сумасшедшей, чем наверняка кажусь. Ева поначалу широко округляет глаза, перекидывая взгляд то на мое лицо, то на руки, а потом вздыхает и садится рядом, нервно сглатывая.       — Они делили меня, как кусок мяса, — подавляя в голосе дрожь, отвечаю ей. — В ее глазах было не горе, Ева. Как я могла так ошибиться?       Я ведь видела... В тот день, в день похорон моих родителей, я ведь ясно видела, как она смотрела на их могилы. Она. Только она единственная, кто, как и я, не показывал фальшивых слез.       Неужели я настолько хотела в это верить, что сама придумала?       Раньше все, что было связано с моими родителями, доходило до сознания через пелену тумана, воспоминания были скомканные и обрывочные. Но теперь… Теперь я точно все помню. Да, она не плакала, но то была не тоска… А стыдливое чувство вины.       «Я совершила в жизни много ошибок, я знаю».       Сжимая ладони сестры, я чувствую огромное облегчение от того, что она… Что все-таки она не знала! Ее глупая детская ревность и то, что Ева боялась, будто я ее оставлю, если найду тетю — боже, какая это мелочь! Она не догадывалась, это главное!       — Это все из-за нее, Ева, — я продолжаю, — посмотри на расписки! Она прислала их в качестве доказательства, что отец был картежником, но… Можешь ли ты представить, что она ходила по всем, кому тот задолжал, чтобы собрать их? Откуда они тогда? Мама открылась ей… Именно ей, понимаешь? А она предала их! И словно желая унизить больше… Я… Я не могу доказать этого, Ева, но я уверена, что это она как-то устроила, что отец имел долги. Она ждала, пока мама придет к ней… Боже, да ведь она предвкушала эту встречу!       Ева попробовала что-то ответить на мою эмоциональную речь, но я не дала ей.       — У нее было достаточно поводов для мести, — качаю головой, сразу отметая любое спорное утверждение сестры, — да ты почитай, что она пишет! Мама была любимым и избалованным ребенком, подвергала критике расчетливые действия тети, всю жизнь делала, что хочет. О, нет, это не главное. Она посмела быть счастлива в браке! И это без их-то фамильной сокровищницы!       Могу представить, как горят сейчас мои глаза, учитывая, что лицо уже совсем пылает.       — А знаешь, что она не предвидела? То, что мама действительно ее любила! Она любила ее, понимаешь?! Ева, она по-настоящему, по-настоящему любила ее!       Мой голос совсем переходит на хрип. Вся вселенская несправедливость лежит передо мной, и я абсолютно ничего не могу сделать.       Сминаю в ладони обрывки бумаг. Я могла бы предположить, что в сестре будет самолюбивое сочувствие, учитывая, что она больше всего на свете хотела бы подобной развязки, но… В темных глазах напротив я отчетливо вижу, что все это для нее теперь не важно. Ева не горда и не довольна… Ева растеряна.       — Она зашла слишком далеко в своей игре, — собираю волю в кулак, чтобы хотя бы закончить эту историю последовательно, — вот почему она была такой. Мне показалось, что на похоронах родителей она чувствовала то же, что и я, но это было не сожаление, Ева. Черт возьми, это был попросту страх. Наверняка она и представить не могла, что все так обернется. Представь, какой был бы скандал, если бы это вскрылось после их смерти? Она знала, что дядя Остин возьмет за принцип «наказать ее», разлучив со мной. Знала, что не примет от нее денег, и вот почему предлагала их сразу при свидетелях. Она хотела очистить свое доброе имя, и всего-то. Я никогда не была ей нужна. Представь, как глупо он выглядел. Полный уверенности, что мстит за брата…       Меня пробирает холодный истеричный смех. До чего забавно. Все эти чеки, этот… откуп. А письмо? Какая галантная просьба никогда с ней не связываться! Не думаю, что, отправляя его в самый опасный на эмоции возраст, тетя рассчитывала, будто оно меня обрадует. Остальные не лучше, в них лишь пожелания всяческого счастья на Рождество и дни рождения. А дядя Остин… Милый, наивный пьяница дядя Остин…       — Будь он умнее, он бы знал, что я не нужна ей, — я окончательно выдыхаюсь. Резкий всплеск забрал всю энергию, поэтому больше эмоций во мне не осталось.       — Ну и плевать, ты была нужна мне!       От гневного тона сестры я слегка вздрагиваю. Смотрю на нее: сейчас бы волосы чуть растрепать, и воистину злая фурия, честное слово. Самая забавная на свете. Крепко сжимаю Еву в объятиях, пока сама она пытается трепыхаться.       Запах печенья… Точнее, сигарет. Верно, я была нужна ей. Со всеми своими капризами, причудами и наивной верой в счастливое будущее. Как же хорошо, что я была нужна ей.       Через минуту сестра отстранилась, чтобы собрать все обрывки бумаг, не читая, скомкала письмо и сложила все в тот же пакет, из которого достала изначально.       — Хватит, — сказала она, — прошлое в прошлом.       Верно. Прошлое в прошлом.       Не могу не отметить, насколько довольно сверкнули глаза Евы, когда я самолично кинула этот пакет в мусорную корзину. Единственное, что во всей этой истории оставалось непонятным: к чему Кадоганы сделали мне такое «удобное» предложение? Кто, а главное, зачем, надоумил их?       Вспоминаю, что вчера мы так и не договорили с Евой о братьях. Когда я попробовала узнать более детально, о ком же все-таки рассказывали Кадоганы, сестра безразлично пожала плечами, ответив, что не интересовалась и что куда сильнее ее волновало наше положение, а не чье-то там.       И больше мы этот диалог не начинали. Хотя теперь для него, видимо, самое время.       — Напомни, откуда ты знаешь Кадоганов?       Ева точно не проговаривала этот момент, поэтому сейчас, уже почти вернувшись к своей кружке с кофе, она остановилась, неспешно обернувшись. Как ожидалось, в бегающем взгляде я ловила то самое сомнение. Сомнение, стоит ли меня посвящать.       — Какая теперь разница? — почти огрызнулась, однако, достаточно мягко. Сдержанно. — Представь, что это не так важно. — Выдохнула, понимая, что я не успокоюсь. — Боже, до чего приставучая. Ну, в Сиднее меня нашли, дальше что? Я уже покаялась, вечно теперь пилить будешь?       Из того, что сестра покраснела и сложила руки, я могу сделать один-единственный вывод: она вновь что-то недоговаривает. Но сейчас это не самое важное, вовсе нет.       — Стой! Как в Сиднее? Когда?       Ева закатила глаза и развела руками.       — Недели через две после нашего приезда, не знаю, не помню… Не хочу я в этом копаться, как ты не понимаешь?              — Нет, нет, нет, — я машу ладонями, а затем оправляю челку, стараясь вернуть былое хладнокровие. Мысли крутятся в голове быстро. Быстрее, чем я за ними поспеваю. — Хочешь сказать, что они просто… Выловили тебя на улице?       — Я вышла за сигаретами, — пожала сестра плечами. — Проходила мимо какой-то аллеи или типа того. А там эти двое с разных углов. Сначала решила, что все, уже глюки словила. Вежливые такие, аж тошно стало. И давай расспрашивать, знаю ли я хахаля твоего, а знаю ли его подружку, слово за слово, в общем.       — Ага, а заодно посвятили тебя в подробности своей неприязни к ним? — кривлюсь и складываю руки. Что-то не сходится в Евином рассказе.       — Да чего пристала? — почти вспылила она. — Неглупая, попробуй представить, что у нас была не одна встреча.       Я выдыхаю. Допустим, эта часть действительно совпадает с правдой. Потому что примерно в эти же сроки недоверие Евы к Нильсену да и в какой-то степени к Линд действительно обострилось. Но от того, что ее слова подтверждаются, ни капли не легче.       — И тебя ничего не смутило? — как минимум это странно, что они «ловили» нас по отдельности. — Ты же… Нет, я не понимаю, Ева. — Понемногу все встает на свои места, а куски разбросанной истины складываются в единое целое. — Они упоминали… чьи они партнеры?       Сестра фыркнула. Видно, что она не отнеслась к деятельности Кадоганов всерьез, а их разборки с Александром для Евы послужили лишь блестящим поводом, чтобы отвадить от Нильсена меня. Но тем прозрачнее становится ситуация.       — Чьи? — закатила она глаза.       — Моей тети, Ева, — слегка подаюсь вперед, чтобы звучать достаточно убедительно.       На услышанное сестра реагирует странно. Словно делает вид, что пытается удивиться, но ей это не удается, поэтому она опять пожимает плечами, правда, лишь слегка, совсем слегка настороженно.       Меня почти прорывает:       — Они сказали, что устроят нашу с ней встречу.       Быть не может, чтобы и на это Ева отреагировала спокойно. Так и есть. Глаза сестры широко открываются, а приоткрытые губы хватают воздух.       — Они сказали, что?..       Сестра настолько громко протянула последнее слово, что едва не взвизгнула. Руки ее задрожали, пока она пыталась несколько раз поправить волосы, откидывая назад челку, и расхаживала по комнате, будто испуганный и обреченный зверь. Затем остановилась, в один шаг оказалась рядом и схватила меня за руку, насильно заставляя подняться.       — За мной! — приказала.       — Куда?       Ева дернула ладонь сильнее, хоть я и не сопротивлялась, а просто не поспевала за ней.       — Куда-куда? К дипломату этому, как там его, консул который, — огрызнулась, надевая уличные кроссовки, — разбираться будем! Его это тоже касается.       — Ева!       — Что, Ева?! — от гнева в ее глазах стало натурально неуютно, словно это не Кадоганы умолчали о своих намерениях, а я. — Убью уродов!       Она едва не порвала любимую джинсовку, пока срывала ее с крючка. И окончательно о том, что с Евой лучше не шутить, подчеркнула громко захлопнутая за нами дверь.

***

      В кабинет Сэмюэля на Кромвель Роад Ева ворвалась без всякого предупреждения, почти как осенний тайфун. Хлопнула дверью по носу суетливой низкой секретарше, которая пыталась нас не пропустить, и долго протаптывала дыру в темном ковре, прежде чем сказать хоть что-то. Не думала, что моя сестра умеет подбирать слова, но, видят все святые, так оно и было.       Прежде всего удивление мое было в том, что Макото ее выслушал. Не перебивал, не спрашивал, не пытался высмеять. А ведь последнее было бы вполне логично, учитывая, на какой ноте прошло наше последнее общение.       Ева рассказала ему все то же, что и мне: как она встретила Кадоганов, как она делилась с ними информацией, нашими планами, даже тем, что та самая новостная сводка, из-за которой произошел скандал в его доме и в которой он столь легко обвинял Нильсена, была ее рук делом. Все.       Казалось, что молчание Сэмюэля лишь больше выводит Еву из себя. Раскрасневшись, она схватила со стола графин и налила себе воды, которую залпом выпила. Только когда сестра поставила стакан на стол, Сэм спокойно, но без всякой неприязни уточнил:       — Где основания, что это правда?       Ева коротко вдохнула.       — Класть я хотела на твои основания, — облокотилась ладонями о стол, практически нависая над сидящим в кресле Макото, — ты хотел знать, кто хочет сместить тебя с места, разве не так? Вот, пожалуйста! Я принесла тебе информацию, иди, назначь им стрелку, дуэль, или как это у вас политиков принято? Словом, сделай что-нибудь!       — Откуда такая ярость? — и все еще спокоен. Удивительно, потому что я-то думала, что Сэм как минимум начнет сразу же рыскать в поисках… Хоть чего-нибудь.       — Откуда надо, красивый!       — Мы ведь можем пойти дальше, — предлагаю идею, сама не зная отчего больше: от желания поддержать сестру или же вывести близнецов на чистую воду. — Я могу встретиться с Кристофером, а там уже…       — Черта с два ты с ним встретишься! — грубо отрезала сестра.       Сэмюэль слегка наклонил голову. Теперь он действительно заинтересовался.       — Я не могу прийти к кому-то и выставить обвинения только потому, что вы двое парня не поделили.       Хмурюсь. Фраза Сэма меня смутила.       — Ты идиот?! — Ева практически закричала на него. Никогда еще не видела ее в таком состоянии. — Да я тебе прямым текстом говорю, что те двое пытались подставить и тебя, и дуру эту, — она кивнула в мою сторону, — а что самое главное… Эти уроды пытались подставить меня!       Сэм сложил ладони, но ничего не спросил. Ева часто задышала, именно теперь опомнившись, что вела себя слишком эмоционально. Но было уже поздно. Вопросы появились у меня.       — Каким это образом? — я не ожидала, что мой тон будет настолько холоден. Но, если взять в оборот, что сестра вспылила лишь после того, как узнала, что Кадоганы и со мной виделись, ответ уже почти был мне известен. Осталось его подтверждение. — Ты знала и раньше? О том, что они связаны с моей тетей?       — Знала, — она открыто посмотрела на меня и вздернула подбородок, — и мне эти уроды обещали ровно обратное: сделать все возможное, чтобы мы с тобой навсегда свалили из этого гребенного города и страны, в целом. Ни о каких встречах речи не шло!       Прошлая «я», уверена, страшно бы разозлилась на сестру за такие выходки. Но сегодня… Сегодня я с обвинениями не спешу. И не стану.       — Ой, ты переживешь, — махнула Ева рукой, вновь пряча взгляд, — и так уже понятно, что я бяка-закаляка.       Нет, Ева, понятно другое. Так вот о чем Нильсен говорил, когда рассуждал, будто Рэйчел нашла слабости моей сестры.       И как я сама этого всю жизнь не видела? Ева, нет, серьезно, Ева, именно она потеряла всякую бдительность, стоило кому-то пообещать, что я никуда от нее не денусь.       Наивная и глупая девчонка. Как… и я.       — Рановато, конечно, но... Ладно, идем, — Сэм поднялся с места и подобрал со стола ключи от машины.       Это игра такая? Кто выкинет самый непредсказуемый финт?       — Куда еще?       Не понимаю. Разве он теперь не должен выгнать нас или обвинить, что мы заодно с Нильсеном и на самом деле хотим его одурачить, или … не знаю, просто высказать нам что-нибудь.       Но Сэм не отвечает. Он проходит мимо нас, не оборачиваясь, всем своим видом намекая, чтобы мы следовали за ним. Ева пожимает плечами, но повинуется, да и мне не остается ничего другого.       Сколько бы я ни старалась украдкой оглядываться на мужчину, Сэм не обращал никакого внимания на мои косвенные попытки разговорить его или хотя бы подвести к нужной теме. Впрочем, куда бы он ни решил нас отвезти, мысли мои очень скоро переключились на более близкого по всем параметрам человека: мне все еще есть, что обсудить с моей сестрой.       Выждав достаточно времени, чтобы мужчина сосредоточился на дороге и явно не пытался услышать части нашего диалога, я повернулась в сторону Евы, пока сама она смотрела на уходящие в окне улицы Лондона.       — Избегаешь?       Сестра не поворачивается. Дергает плечом, а после выпрямляется, мягко постукивая пальцами по оконному стеклу.       — Мне нечего скрывать, Агата, — ответила не меньше, чем через минуту.       — Избегаешь.       Выдыхает. Ненадолго опускает голову, после чего смотрит прямо мне в глаза. Спокойно, без лишних нервов и очень-очень привычно.       — Ирония, да? — спросила она. — Я ведь себя такой умной считала. А ты мне еще и фору зарядила.       Это что-то новенькое.       — Ты что же, — удивленно раскрываю глаза, — про Нильсена?       Краем глаза пытаюсь заодно подсмотреть эмоции Сэма, если он вообще нас услышал. Эмоций нет.       — Не то чтобы, — сестра сложила руки и пожала плечами, — голосовать за него я бы не стала, но готова присоединиться к команде, если мы размажем этих лжецов по стене. — А далее добавила и вовсе несусветное: — а будет хорошо себя вести, так и быть, разрешу купить тебе лимонад и сводить в парк в качестве поощрения.       Я с трудом удерживаю улыбку.       — Да ладно, — усмехаюсь, — даешь свое благословение?       — Вот еще, — фыркнула, — только посмей в один день сообщить, что он решил затащить тебя в церковь. Не жди, что я захочу на это посмотреть!       — Ладно, — игриво подмигиваю. Настроение частично улучшилось. — Тебя бы все равно в священники не взяли, придется искать другого.       Сестра состроила максимально равнодушное выражение лица.       — Ха, — саркастично выдала она на мою реплику. И сразу вернула серьезный настрой. — Я не шучу, Агата. Теперь я, конечно, может, и не имею такого права в чем-то тебя укорять…       — Укоряй, — качаю головой.       — Что?       Разминаю пальцы, чтобы сосредоточиться.       — Ты всегда была сварливой, — поясняю, — так почему теперь решила прекратить? От того, что ты в ком-то ошиблась? Ты и раньше ошибалась, а я и раньше делала по-своему. Что изменилось? Да ничего. Ошибаться не так уж и страшно, Ева. Ну… это я тебе, как эксперт по проколам говорю.       Сестра наградила меня легким беззвучным смешком.       — Кто бы говорил… — тихо пробубнила она. — Не надо меня жалеть, ладно? Не сейчас. Разочаровалась во мне, так и скажи, нечего тут строить из себя…       — Нет, Ева, нет, — хватаю ее за руку, чтобы объяснить понятнее, потому что, судя по всему, дается мне это просто ужасно, — ты не поняла. Я просто… Я просто почему-то думала, что уж ты-то такой глупой ошибки, как я, никогда не допустишь. Откуда мне было знать, что… И тебя можно поймать на слово.       — Наивная, — почти закатила она глаза, — всех можно поймать. Даже твоего хахаля.       — Но ведь ты всегда была такой сильной! — цепляюсь за аргумент, как могу.       — Сильных не бывает, Агата, — цокнула она, — бывают те, кто не имеет права показывать иное.       Сжимаю ее ладонь. И все-таки глупая.       — В следующий раз, — тщательно подбираю каждое слово, — просто позволь мне нести его рядом.       — У тебя горячка? — Ева кладет ладонь на мой лоб и внимательно вглядывается. — Что нести?       — Груз, — отвечаю, — тот самый, который про ответственность. Ты не обязана была.       — Обязана, не обязана, — она вновь отвернулась к окну, но я уже заметила эту довольную, пусть и небрежную улыбку, — сама потащишь, я в отпуск.       На том и договорились. В душе стало легче, намного легче, настолько, что и словами не передать. Всю свою жизнь я искала ответы, пыталась понять, где мое место, цеплялась за призрачные мосты, и вот… Я вновь чувствую под ногами опору. Пропасть, казавшаяся раньше бездонной, была всего-навсего небольшим оврагом, потому что, куда бы я ни упала, у меня есть человек, который ни за что не даст провалиться безвозвратно. Моя сестра.       Мы выехали почти за город. Небольшие бывшие поселки, которые примыкали к Лондону на севере, казались почти унылыми, но сейчас я и не думала об этом. Предчувствие чего-то неприятно-горького пусть и сверлило меня с того самого момента, как Сэмюэль попросил занять места в автомобиле, но череда навалившихся событий слегка сгладила эту горечь в обычное нехорошее волнение. Пусть оно и усилилось, когда я поняла, что мы остановились у мрачноватой парковой аллеи, вход к которой перекрывали широкие кирпичные ворота с блеклой вывеской «Кладбище Чингфорд Маунт».       — Приехали, — сказал Сэмюэль.       Ошарашенная, я закрыла за собой дверь автомобиля и неуютно поежилась. Сэм все также безразлично, лишь с каким-то оттенком неприязни или некомфорта двинулся вперед по дорожке, за ним и я, временами оглядываясь на сестру.       Кладбища я не любила и не посещала их. В том числе и родителей. Пыталась найти хоть какую-то информацию о том, где я могла бы найти их могилы, но все напрасно, а дядя так и не сказал этого. В какой-то степени я надеялась, что встреча с последней из прямых родственников поможет мне разобраться в этой тайне, но… Очевидно, надеялась зря.       Мы шли в полной тишине и молчании. Ева не решалась что-либо спросить или сказать, наверняка она чувствовала себя не в своей тарелке, как, собственно, и я. Других посетителей в округе видно не было, только редкие белки спрыгивали с деревьев в поисках чего-нибудь съестного.       Был бы тут Нильсен, точно бы не удержался от комментария.       Одергиваю себя. Учитывая тяжесть всего происходящего, вспоминать колкие замечания Александра — последнее, что я могу сейчас себе позволить.       — Здесь, — Сэм остановился у совсем небольшой, на вид относительно новой, но безымянной гробовой плиты.       — Что здесь? — недобро поинтересовалась Ева, все чаще растирая от холода — и от холода ли — собственные плечи.       Сэм опустился на колено и осторожно коснулся еще прохладного участка земли. Выглядел он не столько печально, сколько отрешенно.       — Здесь ее похоронили, — ответил он. — Хлою.