Аферисты

      — Мисс Харрис, вы были знакомы с убитым?       — Да.       — При каких обстоятельствах вы познакомились?       Представительный мужчина с седеющей ближе к вискам шевелюрой поправил багровый галстук и легко одернул края кофейного пиджака. В полупустом помещении суда было прохладно, нет, определенно холодно, но оно и неудивительно. Наступающий осени на пятки декабрь вот как неделю напоминал о себе, так что вытянутые узковатые окна под потолком успели за ночь покрыться изморозью, которая лишь сейчас, ближе к одиннадцати утра понемногу оттаивала. Сосредоточившись на хрупкой ледяной паутине узора, я пропустила вопрос стороны обвинения, но послушно отвлеклась, стоило мужчине издать деликатный кашель.       — На аукционе в Сиднее, — отвечаю, силясь не поворачиваться в сторону скамьи подсудимого. — Эдвард и Кристофер Кадоганы были организаторами.       — Какого рода отношения вас связывали? — мерзковатая улыбка представителя прокуратуры заставляет незаметно сжать под столом платок.       — Протестую! — звонкий голос по левую руку.       — Протест принят, — судья лениво и устало оправил мантию, грузно облокотившись на трибуну. Взгляд маленьких глаз третий раз обратился к высоким настенным часам, так что мучения мои, должно быть, скоро прекратятся.       — Вы часто общались? — переформулировал обвинитель вопрос.       — Нет, — голос не дрогнул, но ладонь сильнее сжала платок.       Представитель прокуратуры прокашлялся и шаркнул ногой. Что занятно, он невероятно терялся под тяжелым взглядом судьи. Отчего бы?       — В тот день вы посещали Парк Плаза?       Для того, чтобы не закатить глаза, приходится сознательно одернуть себя. Как будто в противном случае я бы стояла на этом самом месте.       — Вы же и так знаете…       Мужчина склонил голову и недовольно поднял брови. Конкретизирую:       — Да.       — Вы сообщали о своих намерениях кому-либо?       — Нет.       — С какой целью..       — Протестую!       — Протест отклонен...       Но обвинитель вполне успел сделать собственные выводы и резво перевел внимание с адвокатской стойки в мою сторону. Холод в судебной зале понемногу доканывал. Допрос раздражал.       — Вы договаривались о встрече в этот день?       — Нет, — зная, что ответ дает, как обвинителю, так и присяжным больше простора для воображения, добавляю: — утром я получила звонок с номера Кристофера. И ответила, поскольку…       «Черт, Агата!» — запоздало прикусываю язык. Бросаю короткий взгляд на скамью подсудимых, с трудом скрывая, насколько болезненно екнуло между ребер.       — Поскольку… — обвинитель сделал многозначительную паузу, но, не получив ответа, уточнил: — С ним вы были в близких отношениях?       — Я обещала подумать над одним его предложением, — наскоро выпаливаю, пока с адвокатской скамьи вновь не раздался очередной протест. Не сейчас. — Не фантазируйте, это связано с живописью.       Последнюю фразу выдаю с особой язвительностью. Мужчина куцо задохнулся и резко развернулся через плечо в сторону судьи, видимо, желая очернить мой сарказм оскорблением. Судья внимания не обратил.       Не могу удержать наглой улыбки. Думаю, наказания за оскорбление хамоватых представителей обвинения еще не придумали. Оно и к лучшему.       Где-то со стороны зрителей раздался не то хмык, не то смешок. Уделять ему внимание не спешу. На текущий момент вся моя сосредоточенность принадлежит только прокурору в грязно-кофейного цвета пиджаке, который, в свою очередь, дарит ответный ничуть не уступающий по холодности взгляд. И молчит. Долго молчит. До тех самых пор, пока присяжные не начали открыто перешептываться.       Обвинитель опомнился, медленно подошел к рабочему столу и поменял местами несколько бумаг. Оставил их на прежнем месте и вновь шагнул в мою сторону, но теперь его руки были сложены за спиной, а сам он необычайно походил на тонкого вытянутого богомола.       — Где вы были в промежутке от девяти тридцати до десяти утра?       Кожу ладоней обжигает свежей дорожкой от впившихся ногтей. Я знаю, что он не сводит с меня глаз, и знаю, что ждет один-единственный ответ, произнести который будет тяжелее всего. Не потому, что врать — плохо. А потому что в подобных обстоятельствах это попросту невыносимо.       — Мисс Харрис? — заминка, очевидно, порадовала представителя обвинения, позволив тому заранее горделиво выпрямиться.       — Вероятно, где-то на Стамфорт-стрит.       — Вероятно?       Слюна задерживается в сухом горле и создает неприятный, выдающий меня с потрохами комок. Понимаю, что еще одна секунда подобного напряжения, и будет совсем худо. Мне нужна поддержка. Его поддержка.       Взгляд сам собой скользит по головам ленивых присяжных, совершенно не впадающих в восторг от того, что участвуют в подобной процедуре, поскольку это четвертое слушание за последние полгода, и, мельком окинув судейскую трибуну, тянется вниз. На место подсудимого, «преступника». Место, которое занимает Александр. Мой Александр.       Он чувствует мое настроение и, едва заметно улыбаясь, мельком подмигивает, чем увеличивает охвативший душу протест. Он не должен быть здесь. Я не хочу, чтобы он был здесь, неужели этого недостаточно?       Потому что никаких «вероятно» не существует. Потому что я помню каждую минуту. Помню теплую кровь сестры под моими ладонями… И помню, как…       … ее рука столь резко вцепилась запястье, что я вскрикнула от неожиданности, диким чудом не принимаясь трясти Еву за плечи.       — Тише, глупая, — голос ослаб, но остался четким, не хриплым и не прерывающимся, как оно бывает по задумке драматургов, — я сознанку потеряла, а не сдохла. Охрененные карусели, ты тоже попробуй.       — Ева! — тело пробрала мелкая дрожь. Я не понимала, как могу помочь, не представляла усадить ее или прижать рану, или…       — Шуруй в тысяча сто двенадцатый. Скажи Барби, что я не… — она попробовала развернуться, но сразу оставила затею с громким вскриком: — Вашу ж мать!       Я не слышала. Мир потерялся, рассыпался несуществующими вещами, уходя на задний план, пока я с трудом верила в единственное, что было в моей власти: Ева все еще со мной.       — Глухая?! — шикнула она. — Живее, ну! Меня же сейчас звезданет, дура!       Пытаюсь приподнять сестру и мало-мальски усадить около стены. Поспешно снимаю светлый пиджак, опоясывая место, где, как мне кажется, должна быть ее рана. Действие дается не с первого раза, и, судя по маловнятному бормотанию, Еве затея не по душе. Мне безразлично, меня трясет и в голове туман. Сильный, до болезненной тошноты к горлу. На глаза попадается собственный телефон.       — Ев, я скорую… Я сейчас…       — Думать забудь, — держит ладонь у живота, а голос пропадает. Появилась несвойственная сестре одышка, и я начинаю понимать, что зря помогла ей опереться о стену. — Эллиа… Ему звони, поняла? И к Барби…       Телефон подвисает, никак не загораясь главным экраном. Бесит. Чертова штука!       — Ты только… Ты только не падай больше… — на интуитивном уровне рыскаю в в карманах сестры в поисках ключ-карты от названного номера, — ты… Я скоро, хорошо?       — Рука отнимается, — невпопад протолкнула она. — Катись отсюда, прошу тебя. Эллиа! Звони…       Плотная глянцевая карта находится быстро. Приятный золотистый оттенок не сочетается с испачканными кровью пальцами, в которых она удерживается. Безумное сравнение.       — Ладно… ладно… — крепко сжимаю ключ номера в запотевших от волнения ладонях. — Я скоро!       Поскальзываюсь на плитке, пока пытаюсь подняться. От эмоций ужасно штормит, происходящее мерещится дикой, непонятной игрой, из которой вот-вот должен появиться выход. Совершенно ясный, но призрачный выход. Время не щадит меня: оно медленно тянется, извивается, словно сытая змея на горячем камне. Время не дает мне понять, что делать дальше. Не дает одуматься, не дает собрать остаток мыслей. Время издевается надо мной, над всеми нами.       Опираясь ладонями о высокий стеклянный стол в коридоре, ловлю уходящую мысль, что одна вещь никак не сходится: из пентхауса я знала один-единственный выход — лифт. Но Кристофер определенно им не пользовался.       Я дважды слышала дверь. Она ведь… Она ведь была?       Не сейчас. Потом. Это потом, все подождет, для начала надо вытащить Рэйч. Сильнее нажимаю кнопку включения мобильника. Наконец, он мелко мигает и сразу запускает обновление системы.       Нет, нет, нет! Не сейчас!       До боли ударяю кулаком в вызов лифта. Кнопка обиженно отсвечивает и стабильно загорается, а выше, на экране отображается пятый этаж. Если это не ирония от самой жизни, я не знаю, что это.       Да они издеваются!       Знаю, что лифт быстрее не приедет, и все равно ударяю повторно, скорее, с долей отчаянья, но никак не по пути здравого смысла. Провожу ладонями по щекам, оставляя суховатый шершавый след скатавшейся запекшейся крови. Желудок неприятно сводит, превращая принятие легкого голода в ложное насыщение, из-за которого ощутимо мутит. А поодаль справа слышится знакомая мелодия.       Не хватало еще слуховых галлюцинаций.       На экране пятнадцатый этаж. Скоро лифт будет здесь. Заглушаю побивающий гортань сердечный ритм и тщетно контролирую дыхание. Голову кружит. Чертовски плохой знак.       А звук не утихает. Наоборот, чем дольше его слышу, тем громче он чудится, будто плач ребенка, впервые потерявшегося среди рядов супермаркета. И не раньше, чем на экране вырисовывается цифра восемнадцатого этажа, я догоняю, что это телефон Евы. Работающий телефон Евы!       Дальше не думаю: время и так против меня. Еще раз ждать лифт я не способна. Оборачиваюсь, пытаясь сообразить, откуда может сигналить о своем существовании мобильник. Справа лишь дверь в ванную, вероятно, в гардероб и коридор на кухню. Значит, кухня.       Пожалуйста, не отключайся!       Задерживая последние капли воздуха, спешу в сторону звука. Коридор выглядит у́же, чем он есть, светлые, практически белоснежные стены сливаются в одно пространство. Как закоренелая правонарушительница, мыслю о том, что к ним нельзя прикасаться, ведь оставлять добровольно кровавые отпечатки на месте преступления — не лучшая идея.       Александр бы похвалил меня за сообразительность. Наверное.       Мелодия усиливается, резко обрывается, а затем начинается по новой. Кто бы ни пытался связаться с моей сестрой, я сто раз этому «кому-то» благодарна. Дыхание предсказуемо сбивается, хватаю сухой воздух губами и часто моргаю, пытаясь смахнуть разъехавшийся от волнения фокус во взгляде.       Проверяю собственный телефон: сорок процентов загрузки. Хрен с ним.       На кухне пусто и чисто. Нет ни одной детали, которая могла намекнуть, что здесь хотя бы раз кто-то готовил. Внушительных размеров кухонный островок абсолютно свободен от таких мелочей, как оставленная кружка или ваза с фруктами; не уступает ему и гарнитур, оправдывая свое предназначение разве что выставленными в ряд полулитровыми бутылками воды. Лишь куртка сестры небрежно накинута на спинку аккуратно придвинутого к островку стула. И когда она успела?       А ведь он был выключен, когда я звонила. Точно, выключен.       Цепляю куртку и резво запускаю в карманы ладонь, шарясь, как дворовая воришка. Спешность поощряет усилившийся рингтон.       Она включила его уже после моего прихода. Что-то пошло не так, как пить дать.       Не мне судить о Евиной наивности, но если Эдвард был прав, и она действительно хотела подмешать что-то Кадоганам в еду или воду... В каком, должно быть, отчаянном безрассудстве была моя сестра. Она действительно рассчитывала, что управится с ними за один вечер, а утром как ни в чем не бывало вернется домой и лениво потянет любимый мартини?       Как легко, оказывается, манипулировать человеческим сознанием. Куда легче, чем я представляла. Вот как Кадоганы оставались «чистыми». Им ведь и делать ничего не нужно. Ева, вероятно, не подозревала, что ее так легко прочесть. Зря.       Наконец, телефон сестры в моей руке: почти новый, без трещин, в отличие от моего, и с идеально протертым экраном, на котором высвечивается короткое, но такое нужное сейчас: «Стереотипная зайка».       И если бы не обстоятельства, причину прозвища я бы вспомнила с приятной ностальгией.       Эллиа. Какое счастье!       Спутанные, слишком чужие для происходящего эмоции нахлынули холодной отрезвляющей волной. Стало спокойнее и захотелось плакать, совсем как тому самому потерявшемуся ребенку. Ватными пальцами смахиваю на экране трубку.       — Неужели?! — грубый голос мужчины одновременно испугал и обрадовал меня.       — Эллиа, это я, — цепляюсь за возможность высказать все и сразу. — Ева звонила тебе? Где ты сейчас?       Со стороны холла отзвучал открывающийся лифт.       Черт!       — Кручусь на Миллбэнк, — рыкнул Ноябрь в трубку, — и не понимаю, что твоей сестре потребовалось на этом шоссе.       Еве потребовалось? Значит все-таки связалась. Только почему шоссе...       Едва не останавливаюсь, когда понимаю, что трасса Миллбэнк - это буквально в пяти минутах через мост Ламбет. А ведь еще час назад мужчина совершенно не знал о том, что я тоже буду здесь. Сестра действительно предупредила его. Своеобразно, но предупредила.       — Ты можешь сейчас же приехать? В Парк-плаза, отель. Это важно! Ева ранена, и Рэйчел… — двери лифта беспощадно закрываются, прерывая меня. Бросаюсь вперед, чтобы поймать второй ладонью. Я не сразу понимаю, что происходит, но слышу снизу глуховатый звук и ощущаю пустоту там, где еще недавно пальцы удерживали личный мобильник. Мобильник, меньше секунды назад провалившийся в шахту лифта.       Да что же это такое?!       — Повторяю вопрос, — напоминает Эллиа по телефону, пока я буквально падаю в кабину и, еле контролируя собственное тело, нажимаю кнопку лифта.       — Пожалуйста, — голос тише. Ладонью касаюсь лба: он горячий, а голова страшно болит, прям как молотом по затылку. Тело не может вместить всех тех чувств, которые приходится испытать в короткое время. Я теряюсь в происходящем и не понимаю, за что мне хвататься в первую очередь, так что бездумно продолжаю: — Тысяча сто двенадцатый номер, пожалуйста, нам нужна помощь. И Ева…       Мне представлялось, что это невозможно, но звук тормозов оказался настолько мощным, что я услышала его и отсюда. Неужели Эллиа остановил авто? Нет, нет, не сейчас.       — Я знаю этот отель, кроха, — голос Ноября не дрогнул ни на полутон. — И предупреждал стервочку: вы ввязались в игру, в которую я не принимаю приглашения. Всему должны быть границы.       — Эллиа…       Но на линии остается разбирая, неприятная и горько-острая тишина. Спиной касаюсь прохладной стены лифта, считая пустым бездумным взглядом, мимо какого этажа я проезжаю. Цифры плывут. Бесполезно. Все бесполезно.       Что я буду делать с этим?       Ударяюсь затылком о стену. Что, если стало поздно? Что, если я и Еве не смогу помочь?       Скорая!       Кусаю губу до боли. Приятной и отрезвляющей. Впиваюсь в телефон сестры и сознаю, что, кроме как принять очередной вызов, которого, к слову, мне ждать не придется, я попросту ничего не могу сделать. Телефон заблокирован, и пароля я не знаю. Ведь...       Ведь мы с Евой совсем переборщили, отдалившись друг от друга.       Кричу, впиваясь пальцами в пряди волос. Кожу головы стягивает, но мне мало: хочу вырвать собственные волосы от бессилия. Все не так. Совсем не так, как должно быть. Все должно было быть по-другому.       А с чего ты взяла, что «по-другому» бывает?       Двери открываются вновь. Впереди темно-красная, кровавая полоса бархатистого ковра и неширокий хорошо освещенный коридор. Двигаюсь на автомате, спешно передвигая ноги и считая по пути окрашенные под дерево двери. Спокойно и тихо, как должное. А там, в других номерах куча постояльцев, не представляющих, что за одной из таких вот красивых дверей цвета красного дерева погибает человек. Настоящий, существующий человек.       Ускоряюсь. Двери мельтешат перед глазами, номера превращаются в размазанную картину, уводят в бесконечное множество чисел, среди которых нет нужной мне. Еще нужно идти дальше.       А где ключ?       Я совершенно забыла, куда именно положила его, и лишь теперь, твердо подмечая, что в руке ничего нет, рыскаю по карманам ненавистного костюма, надеясь и молясь, что запихала его все-таки в один из них, а не оставила где-то наверху.       Нет, не оставила. Оба ключа здесь: и от кнопки лифта к квартире на верхнем этаже, и от номера отеля. Облегченно выдыхаю, сжимая теплый пластик, и опираюсь лбом о нужную дверь, пока непослушной ладонью прикладываю карту к электронному замку. Тот противно пищит и дважды мигает зеленым, заявляя о своем одобрении впустить меня.       Карточка сразу летит в сторону, пока я, не закрыв за собой дверь, бросаюсь в ванную комнату. Потому что что-то смущает меня на подсознательном уровне. Что-то такое простое, но никак не улавливаю. Что же?       Вода… Она не шумит.       Дверь, ведущая в комнату, громко ударяется о стену, а картина, которую я вижу, пугает и в то же время успокаивает. Как минимум от того, что ванна была наполнена лишь наполовину: не знаю, что послужило причиной, то, что Кристофер был достаточно далеко, чтобы контролировать «умный» смеситель через приложение, либо он сам выключил кран, но подача воды была приостановлена.       Однако Рэйчел все еще была внутри. Вода едва касалась ее носа, полностью покрывала щеки и приоткрытые губы. Линд выглядела страшно бледной, в жизни бы не поверила, что лицо может принять такой оттенок.       — Рэйч, — на автомате говорю, пока бросаюсь вперед, — я сейчас, ты только… — откидываю телефон и пытаюсь выхватить ее руки в ледяной воде, — ты помоги мне, ладно?       Вода не отпускает девушку, тело ее мягкое, но тяжелое, оно скользит по поверхности материала широкой ванной, и мне не удается хорошо ее приподнять, чтобы вытащить. Упираюсь стопами в пол, пытаюсь прижать Линд ближе к грудной клетке, но она вновь соскальзывает, а меня окатывает всплеском холодной воды.       — Давай же, — тяну на себя, с каждой секундой все крепче чувствуя, что силы вот-вот оставят меня, — пожалуйста…       Обнимаю тело, сжимаю зубы и привстаю вместе с ней. Холодная и мокрая щека девушки касается плеча, блузка быстро мокнет и прилипает к коже. Не разрываю объятий, надеясь сцепить за ее спиной пальцы, чтобы точно не выпустить Линд из собственных рук. Ногти царапают кожу. Горло сдирает сдавленным сжатым криком, который я не могу себе позволить. Отпускаю.       — Еще немного, — шепчу, бессмысленно стирая мокрой и холодной ладонью со лба липкий пот. Держу ее за плечи, зная, что каждая минута отнимает у девушки не меньше десяти процентов шанса, — мы сейчас.       Руки ужасно болят, мышцы сводит судорогой до такой степени, что даже думать о том, будто я смогу поднять ее полностью, не имеет смысла. Продолжаю действовать.       Мы справимся. Нормально... Нормально.       Пальцы отнимаются совсем. Я не сдамся. Мысли о том, что я могу позвонить на ресепшен, вызвать скорую через стационарный телефон, слишком настойчиво крутятся в голове, но мне страшно, элементарно страшно, что если прямо сейчас прекратить усилия, через несколько минут будет поздно. Надо хотя бы вытащить ее.       Ты должна, Агата, слышишь? Должна!       — Уйди, кроха!       Все происходит слишком быстро: вместе с грубым замечанием меня, не церемонясь, отшвыривают в сторону. Когда подскочивший в сознании мир собирается в целую картину, под хорошо слышимый всплеск воды я вижу Эллиа, удерживающего Рэйчел на обеих руках.       Неужели?       Не верю. Нахождение Ноября здесь кажется каким-то чудом, не иначе. Эллиа без тени лишнего волнения, но вполне серьезно оглядывает бессознательное тело девушки и осторожно укладывает ее на холодный кафель.       — Сколько? — коротко уточняет, прислушиваясь к сердцебиению. Не услышав мгновенного ответа, повторяет: — Сколько прошло времени?       Качаю головой и неосознанно хватаю Рэйчел за ладонь. Пальцы, как лед.       — Они врубили воду минут пятнадцать назад.       Сердце бешено стучит, отдает в висках неровным пульсом. Я ведь не сильна в первой помощи.       — Эллиа, ванна вместительная, она не так быстро… Быть может...       Но он не слушает. Выставив колено, Ноябрь хватает Линд легко, словно тряпичную куклу, и перекидывает, опуская вниз головой. Дальнейшее мне видно плохо. Похоже, что он старается вызвать рвоту. Действия мужчины техничны и чисты, без малейшей капли сомнения. И это работает, это точно работает.       — Я вызову скорую! — подскакиваю, понимая, что не могу просто сидеть рядом и ждать, пока Ева, как и Рэйч, в опасности.       — Стоять, — Эллиа сказал это совсем негромко, но так… властно. Достаточно, чтобы я мигом замерла.       — Ты не понимаешь, там Ева!       Ноябрь вновь уложил Линд на пол, придвинулся вперед и открыл зрачки, тщательно их осматривая. Прощупал пульс.       — Я сказал, ждать, значит, жди, — коротко повторил.       — Но…       — Кроха! — на этот раз мужчина голос повысил. — Раз уж я решил вмешаться, не подставляй свою сестру хотя бы.       Горячность бьет в голову и сжимает сознание полным неприятия головокружением. Мне мнится, что здоровяк ужасно медлителен и что слушать его — абсолютно необязательно. Да ведь он сам не понимает, что несет! Он не знает, в каком Ева состоянии, он ничего не видел! Как он может судить о подобных вещах, да ведь это бред!       Ноябрь больше не смотрит на меня. Силой давит на грудную клетку Линд да с таким упорством, что становится еще страшнее. С его-то руками, неровен час, и сломает Рэйч ребра. Мне хочется остановить его, вмешаться, сделать что-то с этим, но послушно задерживаю дыхание и наблюдаю. В чем-то он прав: кроме как довериться, выхода у меня нет. И если во мне осталась хотя бы толика ума, я не должна мешать. Он знает, что делает, он наверняка знает, что делает.       Пропустив четкую минуту, Эллиа зажимает нос девушки и старательно впускает в ее легкие порцию воздуха, еще одну, вновь массаж сердца.       Одержимая желанием что-то предпринять, все-таки срываюсь. Внимания на меня Ноябрь не обращает, так что хочу найти в этой комнате что угодно, что может ему помочь, но успеваю лишь схватить с одного из кресел плед с подушкой, когда телефон Евы вновь напоминает о себе. И в тот же момент давящую тишину в номере прерывает громкий кашель.       — Боже правый! — бросаюсь к Рэйчел, совершенно позабыв о мобильнике.       Девушка хрипло выдыхает, вновь кашляет, пока Эллиа в свойственной ему манере грубовато помогает Линд перевернуться на бок, чтобы она отплюнула лишнюю воду.       Телефон затихает.       — Жить будет, — спокойно заявляет Ноябрь и, вероятно забывшись, с какой-то долей братской заботы хлопает Рэйчел по плечу.       — Я выпорю эту девчонку, — едва шевеля губами бросает Линд, и, слабо подняв одну ладонь — из-за чего она чуть не упала — хаотично прощупывает левое плечо. Вновь кашляет. Даже с большим упорством, что первый раз.       Значит, ей что-то вкололи. Не то что нам с Нильсеном. Ну… Ему.       — Кроха, — утомленный голос Ноября выводит меня из только-только притянувшегося морального успокоения. — Эй, прием.       Возвращаюсь в реальность, когда понимаю, что здоровяк все еще сверлит взглядом мой мобильный, в свою очередь успевший заиграть тем же рингтоном.       Звонок, да!       Принимая вызов, я с трудом не замираю, обратив внимание, что запекшаяся кровь на моей ладони еще видна. Ужасно.       Опасливо поднимаю телефон к уху:       — Ева, умоляю, поклянись, что вы трое в безопасности.       Никогда бы не подумала, что буду рада этой смеси раздражения и взволнованности в голосе человека, которого я ожидала услышать меньше всего.       — Сэм, — неотрывно слежу за состоянием Рэйчел, поэтому не знаю, какая реакция на информацию у Ноября. А что хуже, от поднявшегося облегчения меня тянет на совсем спутанный энтузиазм. — Боже, Сэм, ты не представляешь, насколько я рада тебя слышать! Где ты?!       Скажи, что недалеко, скажи, что недалеко.       — В офисе, где и должен, — осадил он, но слегка поубавил вспыльчивости, — Агата? Черт подери, Агата, я пытался дозвониться до тебя раз десять! — речь его прервал приглушенный шум и строгое «да погоди ты!» в сторону. — У тебя есть две секунды назвать адрес, пока этот придурок не сломал мне руку, пытаясь вырвать телефон.       Алекс! Господи храни, он у него! Какое облегчение.       Я понемногу начала кутать Линд в плед, который нашла в номере, но так и остановилась. Ноябрь хмуро свел брови, намекая, что время не ждет, и многозначительно разводит руками, напоминая мне о собственных опасениях. Он прав. Мы нужны Еве.       По ту сторону связи вновь раздалась ругань. Прерываю балаган:       — Сэм, слушай меня внимательно…       Понимая, что с Рэйч должен кто-то остаться, я вытаскиваю из кармана пропуск в пент-хаус и спешно вкладываю его в широкую ладонь Эллиа. Он понял все без лишних слов.       Обнимаю Рэйч, надеясь хотя бы так согреть ее, и, с волнением провожая спину Ноября по выходу из номера, продолжаю:       — …мы на Вестминстер бридж роуд. Со мной Рэйчел и Ева, им нужна помощь, — игнорирую слабый толчок в бок от Линд. — Звони на этот телефон, ладно? Я уронила свой.       — Понял, мы…       — Сэм! — прерываю, понимая, что он двинулся, решив не дослушивать меня до конца. — Сэм… Тут… Здесь человека убили.       Я отсюда слышу, как он остановился. В воображении сразу возникает полная картина, как, например, Нильсен, точно обогнавший дипломата на пару шагов вперед, удивленно обернулся.       — Послушай, просто послушай, не спрашивай, — речь моя сбивчива, я пытаюсь не оборачиваться в сторону Линд, потому что знаю, как она смотрит, — он… Там мои отпечатки… Нужно вызвать полицию, пока хуже не стало.       Шум усилился. Судя по всему, Макото успел поставить вызов на громкую связь, так что Александр точно все расслышал и вновь попытался вырвать у дипломата телефон.       — Агата, оставайтесь там, мы едем! Никого не вызывай! — бегло выпалил Макото и сбросил телефон.       Теперь и умереть не страшно.       Это я всецело ставлю на способности Линд. Оборачиваться к ней лицом все еще страшновато, но медленно я это делаю. Возможно, зря, судя по злому потемневшему взгляду из кокона теплой ткани, в который она закутана.       — Урою обеих, — прохрипела синими губами, с трудом побеждая дрожь, из-за которой у Линд и без того зуб на зуб не попадал. А потом во взгляде Рэйч мелькнуло что-то новое. Осознанное и запуганное. — Где она?!       Я не могу ответить. Я боюсь. Ведь мы могли потерять необходимое время. Вот так просто.       — Агата, где эта упертая девчонка?!       Клянусь, я не знала, что Линд умеет так спрашивать. Приподнимаюсь, протягивая ей руку. Вопрос поставил меня в неестественный и глуповатый ступор. Все перемешалось, причем так твердо, что мне натурально кажется, будто ничего и не происходило. И что Евы тут вовсе нет. И неясно, почему мы оказались в этом месте в это время.       — Как ты здесь оказалась? — спрашиваю вместо ответа. Я все еще не понимаю, как Рэйчел с ее-то предусмотрительностью умудрилась попасть в столь легкую ловушку.       Она послушно позволяет поднять себя. Девушку немного колотит от перепада температур, но, в целом, ей заметно легче.       — Сама как думаешь? — грубит, но сразу берет себя в руки. — Эта дурочка позвонила мне и наплела какие-то глупости про то, что надо срочно приехать, и прочую ерунду. Алекс оставил телефон на Кенсингтон, когда вы уехали, а тебе она просила не говорить. Конечно, я распереживалась, я ведь знаю, чей это отель, не дура.       — И ты поехала сюда одна? Зная, что можно хотя бы намекнуть о произошедшем Сэму?       — Если бы он был в собственном доме, намекнула бы! — злость, которая вернулась к Линд, и с которой она высказалась, заставила меня оторопеть.       А он-то куда успел уехать?       — Погоди, а где…       Договорить не выходит. По тому, как расширяются зрачки девушки, и ее негатив сменяется растерянностью и беспокойством, а затем как будто даже облегчением, я понимаю, что больше мы в номере не одни, и оборачиваюсь.       Эллиа однозначно сердит. Гадалкой быть не нужно, чтобы это понять по полному мнимого безразличия выражению лица. Но, хвала всем святым, он был не один.       Мужчина нес Еву на руках с такой легкостью, будто в ней не было никакого веса. Ева оказалась еще бледнее, чем когда я оставила ее, не совру, если скажу, что к лицу прибавился и отдельный зеленоватый оттенок. Моя не особенно успешная «перевязка» из пиджака все еще опоясывала ее талию. И сестра вновь без сознания. Но живая. Раз здесь, то живая!       — Вы даже представить себе не можете, в какие проблемы ввязались, — констатировал Ноябрь.       Спасибо, разобрались.       — Ей надо в больницу! Им обеим.       Мужчина кивнул.       — Надо, — согласился он, — надеюсь, ты не стала глупить насчет скорой? Повезем на моем авто. Внимание сейчас ни к чему. Уже наигрались, как погляжу.       Хмурюсь, не понимая его мотивов, однако Эллиа безоговорочно развернулся и потащил мою сестру на выход.       — Стой, погоди! А если ей станет хуже!       — Ей и так хреново, кроха, — на удивление, голос Эллиа остался бесстрастным, и только плечи напряглись, — а если будем выбирать между «а» и «б», девчонка откинется. Поздно думать.       Бегло оглядываюсь на Рэйчел. Все еще зла и в этот раз отказалась принять предложенную ей руку, чтобы опереться. Демонстративно двинулась на своих двух.       — Когда это дерьмо закончится, и я узнаю, что она натворила, попадет абсолютно всем! Знаешь, что будет в больнице? Они спросят, откуда это, Агата! — она ткнула в воздух, словно в нем находилась свежа рана Евы. — И я не думаю, что кто-то поверит, будто Ева с лестницы упала!       Линд оглядела меня с ног до головы, жестко процедила неизвестное мне словечко и запахнулась плотнее в плед. Ее еще трясло, но общий цвет лица понемногу возвращался. Как и привычная сдержанность.       — Забудь, — качнула головой, — я зла. И успокоюсь не скоро.       Все мы сейчас не в себе. На часах нет и десяти утра, а моя жизнь вновь крутанулась, как мышь, случайно оказавшаяся в барабане стиральной машины. И чувствую себя примерно также.       — Рэйч…       Она не стала слушать. Провела ладонями по лицу и, крепко удерживая ткань накидки, так и вышла в ней из номера. И знаю, что утешать людей не является моим беспрекословным талантом, но едва ли когда-нибудь жалела об этом больше, чем сейчас. Потому что в гневе и злости Линд виднелась растерянность. Живая, настоящая растерянность.       Она не верила, что Ева может с ней так поступить, не так ли?       — Пройдем через пожарный выход, — бросил Эллиа через плечо, проверяя, чтобы в длинном коридоре не было лишних глаз. — В холле слишком людно.       — С десятого этажа?! — Линд так рассвирепела, что схватила Ноября за рубашку, силой дергая на себя. Никогда бы не подумала, что в столь хрупком на первый взгляд создании такое количество силы. — Ты убить ее хочешь?!       — Не так прицельно, как она тебя, судя по всему, — язвительно хмыкнул тот, намекая, что не упустил суть первой же услышанной фразы, — я ее понесу, а не с пролета швырну, так что успокойся, кусачая.       — Рэйч, — качаю головой. Я понимаю, что Эллиа прав. — Нельзя… там посторонние. Нельзя светить ее здесь, хуже будет.       Линд не сразу вняла убеждениям. Она еще раз силой дернула ткань чужой рубашки:       — Головой отвечаешь, понял?!       Вместо ответа Эллиа кивнул в сторону пожарного выхода, намекая, чтобы Линд самолично открыла двери. Девушка сильно сжала ладони в кулаки, но послушала, явно проглотив раздражение.       — Эллиа…       В один момент бросаюсь к нему, вновь запуская ладонь в чужой карман — сегодня это явно моя традиция — где еще лежал ключ от квартиры Кадоганов. Я не могу пойти. Кто-то должен остаться…       А кто-то должен приглядеть за Евой.       — Я не могу поехать, — поворачиваюсь в сторону Линд. — Нужно вызвать полицию. Я… Присмотри за ней, ладно?       Вот теперь девушка хмурится чуть менее злостно. Понимает. Она протягивает ладонь, желая, видимо, взять меня за руку, возможно, непроизвольно, но я прячу обе собственные ладони за спину и качаю головой.       — Кусачая, время, — напомнил здоровяк.       Рэйч втягивает и задерживает воздух в легких. Закрывает глаза, чтобы собраться с мыслями, но послушно кивает.       — Идем, — обратилась она к Ноябрю, усиленно толкая запасную дверь пожарного выхода.       Тугой звук эхом отлетел от пустых, как будто мягких визуально стен и потерялся. Касаюсь горячей шеи, приводя эмоции в порядок, и, что хватает сил, отгоняю мысли, в каком состоянии мою сестру довезут до больницы. Потом.       Да, Агата, потом.       Оглядываюсь. Дверь в номер осталась открыта. Странно, что на площадку не вышел ни один постоялец. Странно и подозрительно…       Может, на этом этаже их вовсе нет?       Захожу в номер и прикрываю дверь, но не закрываю. Если Сэм с Алексом приедут… А если кто другой — теперь все равно.       Телефон Евы, забытый мной, остался лежать на полу. В остальном — и не считая украденного нами пледа с разгромом ванной — обстановка выглядит так, будто здесь и вовсе никого не было. А времени все меньше. И возможностей привести себя в порядок тоже.       Теплая вода из-под крана окрашивается в красный, когда я запускаю под поток ладони. С остервенение тру щеки, шею, лицо, участки ткани… Царапаю скулы ногтями, пытаясь отмыть с себя чужую кровь. Я больше не понимаю, чья она.       Дышать становится отчего-то больно, а твердый ком в горле никак не дает спокойно проглотить слюну, которая по-прежнему отдает железом. В висках бьет молотом, механическим и тяжелым, голова горячая, ватная… Ударяю кулаком в раковину. Боль слепит, а затем мягко распространяется выше к локтю и предплечью. Еще раз. Боль представляется приятной. Она нежно касается меня, крепко сжимает в объятьях, как старая добрая подруга. От нее становится легче.       Импульсивно выдаю неровный несвойственный вскрик. Опираюсь руками о столешницу. Чертовски плохо. Умываю водой лицо. Паника не находит выхода, она ломает меня изнутри. Режет отточенным ножом. Она тянет меня на дно, зовет за собой, требует отчаянья, требует простых человеческих слез, требует, чтобы я подпитала ее ощущением безысходности, и я готова… Я действительно готова уступить ей.       О том, что моя ладонь расслабленно сползает по тумбе, а сама я сижу на полу понимаю с вязким, словно затуманенным запозданием. Голову кружит. Я больше не могу. И не хочу. Единственное, чего сейчас желает мое подсознание — свернуться и хорошенько обнять собственные колени. Я проиграла…       Вокруг тихо и спокойно. Время кажется рыхлым, утекающим, словно песок из сжатой в кулак ладони. Ева не хотела, чтобы мы в это ввязывались, и она была права, она была охренеть как права, так почему…       Почему я ни о чем не жалею?       Вспоминаю все, что произошло за последние полгода. Начиная с идиотской выходки в казино, за которую Ноябрь, толком еще не зная нас обеих, отправил меня в дебильный офис, где сама судьба велела напороться на Александра. Подумать только… Если бы он пришел несколькими минутами позже, ничего бы не было.       Ничего.       Ни той встречи в отеле, ни знакомства с Линд, ни спонтанной поездки в Сидней. Не было бы вечного препирательства Евы с Рэйчел, тупых шуток Нильсена, его безосновательных поучений. Не было бы моего желания задушить этого человека от всех возможных чувств, которые доступны человеческому пониманию. Не было бы даже Ноября, который, оказывается, умеет не только брать. Да и, что уж там, забавного полного недопонимания взгляда Сэмюэля Макото тоже бы не было.       Все повторяется. Как дьявольская заезженная пластинка. Построив новый прочный мир, я опять лежу на его осколках. И на этот раз они впиваются в кожу куда острее, чем когда-либо.       «А я говорила», — вторит в сознании категоричный голос сестры.       Дожили, Агата, ты уже голоса слышишь.       И не только Евы. Второй голос, такой знакомый, привычный и нужный сейчас звучит еще ближе. Он кажется спасительным глотком свежей воды в жаркой пустыне, как и все остальное, это лишь тешащий воображение мираж. Но так близко…       — Агата! Tamejfan! Агата!       Нет. Голос настоящий. Он настоящий.       Алекс...       Бросаюсь на выход из ванной и сразу, ничего не успев осознать, врезаюсь в широкую мужскую грудь. Утопаю в аромате знакомого парфюма и стирального порошка, слабой нитью сохранившегося в рубашке. Въевшегося на постоянной основе и уже привычного.       — Алекс!       Это правда он!       Мужские ладони тихо и ненавязчиво обнимают плечи, и вот я в его руках. Прижимаюсь в ответ, пряча лицо в Нильсеновской рубашке. Той самой, в которой он был еще вчера. Опора под ногами становится в разы прочнее, а дышать хочется медленнее. Чтобы полностью поверить, что он рядом, чтобы успокоиться, чтобы задержать вместе с воздухом драгоценные, но очевидно безжалостные короткие секунды, которые остались нам на двоих. Ведь скоро все изменится, но не сейчас, не в это мгновение...       — Алекс, — повторяю и от дрожи в голосе становится совсем плохо, — там… Это какой-то кошмар!       — Знаю, котенок, знаю, — гладит по спине и слегка покачивает, словно успокаивая маленького ребенка. Клянусь, я чувствую себя им.       В его объятьях я вновь могу быть беззащитной. Мне не страшно. Теперь не страшно.       — Они Еву увезли, — не то объясняю, не то жалуюсь, — он ее… а потом… И Рэйчел… Он ведь ушел, Алекс, ушел!       Отклоняюсь слегка назад, чтобы заглянуть в лицо. В зону видимости падает собственная мокрая челка, и Александр аккуратным движением убирает ее. Теперь вижу его лучше, подмечаю, что глаза красные, под ними залегли мешки, скулы бледнее, чем обычно, и сам мужчина совершенно растрепан.       Это от лекарства? В каком же состоянии он примчался к Сэму в офис?       В том, что он ворвался в спокойное рабочее утро дипломата, я не сомневаюсь. Наверняка выглядело мощно.       — Кристофер ушел! И отпечатки… Надо полицию вызвать!       — Я уже вызвал, — спокойно отвечает, проводя теплой сухой ладонью по моим щекам. Лишь теперь осознаю, что в уголках глаз скопились противные соленые слезы, которые он мягко стер большим пальцем. — Скоро приедут, крошка енот.       Киваю.       — Это правильно, — отчего-то плакать захотелось сильнее. То ли от того, что он так нежно смотрит, то ли от того, что сейчас, именно перед ним, я действительно могу просто… просто пожалеть обо всем. — Он ведь не сможет избежать правосудия, да? Алекс, скажи, что мы добьемся этого!       Мужчина вновь крепко прижимает меня к себе и касается губами виска. Закрываю глаза, позволяя утонуть в короткой минуте спокойствия, которого скоро не останется.       — Я ведь не называла номера… — говорю отрывочно. Мне, в целом, все равно, как он узнал, что я здесь, главное, что он рядом. Мой Александр рядом.       — Рэйчел позвонила, — ответил, — с номера любителя карточных игр.       Усмехаюсь. Даже сейчас, в этой чертовски глупой ситуации, нет, в этой идиотской передряге Нильсен остается Нильсеном.       — Я все им расскажу, — твердо настаиваю, набравшись сил, — Кристофер может сколько угодно пользоваться собственными связями, но я расскажу, как было. Там ведь не одни мои отпечатки, его тоже есть! Он их не стер, как дурак… И Ева… Она подтвердит, знаю, что подтвердит. Ей только… С ней все будет хорошо. И мы его прижмем, слышишь?       Не знаю, кого я пытаюсь убедить: себя или его. Просто пытаюсь, а от этого становится легче.       — Знаю, — повторяет он, — но сейчас ты поедешь к своей сестре. Барни ждет тебя внизу.       — Что? — я не понимаю, о чем он. Куда это я поеду, если скоро здесь будет полиция? Вот уж бред. Я должна остаться! Иначе они еще подумают, что я пытаюсь скрыться с места преступления. Дудки, не дам такого повода. Кадоган и представить не может, насколько он сглупил в решении пойти против меня!       Александр вновь осторожно целует меня в висок, затем скулы, и совсем-совсем поверхностно его губы касаются уголка моих. Задерживается, отчего чувствую его теплое приятное дыхание. Знаю, что он не хочет отпускать меня, но ведь и я не хочу. Просто остаться с ним и стереть происходящее, как запись неудачно пройденной видеоигры.       — Иди, — подтолкнул меня на выход, — сейчас ты нужна там.       — Подожди, Алекс, нет, — мотаю головой. Предчувствие нашептывает, что этот придурок опять что-то решил без моего ведома. Что-то, чему я не смогу противостоять.       — Не включай свое упрямство, — настойчиво и строго повторил, — я все улажу, а ты пока успокой этого адвоката дьявола, иначе она им весь госпиталь разнесет.       — Как? Как ты собираешься…       — Агата!       — Не поднимайся наверх, ладно? — предупреждаю, но в душе радуюсь, что он и так не сможет этого сделать, ведь ключ у меня. — И ни во что не ввязывайся! И… И я вернусь, понял? Мне достаточно убедиться, что с Евой все в порядке.       — Как я по-твоему это сделаю, крошка енот? — устало провел ладонями по лицу. — Ты думаешь, я каждый день на всякий случай таскаю с собой ключи от Кадогановской квартиры?       — Но…       — Можешь мне не верить, но, как добропорядочный гражданин, я просто поднял тревогу и наплел прочей ерунды.       — Но камеры…       — Решим, — закончил он спор. — Мы все решим, но потом, хорошо? Сейчас мне надо, чтобы ты была подальше отсюда, пока решается эта проблема, договорились?       Сжимаю его ладонь с запоздалым и неестественным пониманием, что она успокаивающе теплая. Сердце сжимает дурное предчувствие. Но Александр спокоен. Да, слегка помят, но абсолютно уверен в себе, впрочем, как и всегда. Может, он прав? Может, я опять все гиперболизирую?       Неплохой вывод, да. Агата, тут человека убили, а не с пятнадцатого этажа гибискус скинули.       Ничего бы не было, если бы Ноябрь спокойно дал нам вызвать скорую! Злость дымчатой пеленой застилает глаза, мешая сосредоточиться. И почему во мне не было этой уверенности двадцать минут назад?       — Александр… — хочу сказать хотя бы что-то, перед тем как позволю прогнать себя в общество Макото.       Нильсен больше не дает шансов. Схватив за плечи, он силой выставляет меня в коридор. В этот момент особенно понимаю, что в дурацком теле не осталось сил. Потому что не смогла сделать и попытки вырваться. Никакой, вот совершенно.       — Какого черта, Нильсен? — ударяю ослабленной ладонью в захлопнутую перед носом дверь. — Ты думаешь, я у порога не останусь?!       Но в памяти потерявшая сознание сестра в огромных, почти медвежьих объятьях Ноября. Ева никогда не лезла на рожон. Особенно бездумно. Никогда.       Глупая девчонка!       Если я сейчас останусь с Александром… Если меня не будет рядом с Евой…       Сжимаю губы до посинения, с болью кусая щеку изнутри. Я ненавижу их обоих.       — Ты так просто не отделаешься, — последний раз ударяю дверь, — я сразу приеду обратно, и поверь, если потребуется лично влезть в полицейский рапорт, я это сделаю, придурок!       На выход спускаюсь знакомой дорогой по пожарной лестнице. Особенного смысла не светиться перед камерами у меня нет, но я все-таки осторожничаю. Да, величайшая глупость, после того как позволила Кристоферу всучить мне в руки оружие. Неважно.       Солнце поднялось выше, напоминая, что впереди нас ждет прохладное, но какое-никакое Лондонское лето. Внизу ветер чувствуется чуть более сырым, либо мне попросту показалось. Не знаю. Все выглядит слишком ярко, до неприличия жизнерадостно. И группы детей, во главе с вожатым, которые отправились на очередную школьную экскурсию по окончанию учебного года, и толпы туристов с объемными фотоаппаратами, в этих убогих и ни капли не забавных соломенных шляпах, и молодые амбициозные сотрудники, спешащие в очередную офисную клетку с бумажным стаканом двойного капучино в руках.       Проснувшийся город не заметил перемен.       Автомобиль Сэмюэля я заметила не сразу — это была не та машина, которую ранее — всего-то вчера вечером — стащил у него Александр. О том, что ожидание по мою душу, я поняла только по раздраженному выражению лица периодически выглядывающей из окна головы. Голова оказалась знакома и, разумеется, принадлежала дипломату.       — Рэйч сказала, в какой они больнице? — выдаю вместо приветствия, влетая на заднее сиденье. Не хочу, чтобы Сэм видел мое лицо. Не сейчас.       Он не ответил, но мне показалось, что кивнул.       — Хорошо, — шепчу, сползая по гладкой обивке сиденья. — Сэмюэль… А ты… Ты сможешь потом подвезти меня обратно?       Не уверена, но, вероятнее всего, он вновь кивнул. Настроение Макото, признаться, начинает понемногу настораживать.       — Все в порядке?       Не люблю задавать подобные вопросы. Во-первых, от них веет и без того очевидной глупостью, а, во-вторых, куда уж «порядок» в эту минуту.       — Нет.       — Прости, — отворачиваюсь к окну, желая для успокоения сжать тот чертов ключ, который ведет в квартиру Кадоганов.       По крайней мере, честно…       — Я не смогу помочь, — как-то странно и словно даже отвлеченно бросил он. По тону чувствовалось, что мужчина сильно сжимает руль.       — Я понимаю, все… — меняю положение, потому что ключ никак не находится, и теперь я пытаюсь вспомнить, а не запихала ли его в другие карманы. Да, в те, которых и вовсе не было.       — Нет, не понимаешь, — огрызнулся, а затем сдержанно выдохнул, — забудь.        — Сэм, слушай, я…       Говорю, а мысли крутятся лишь вокруг моей забывчивости, пока, наконец, не понимаю, что ничего я на самом деле не забыла. Ключ точно был в кармане. А теперь его нет.       Александр!