The Last Strand

D как Deadman [ Дэдмен ] Благодаря одному из выживальщиков удается достать старенький планшет. Он не подключен к сети, и потому каждый раз, как они попадают в зону покрытия хиральный сети, ему предлагают подсоединиться. Он, разумеется, отклоняет запрос, но время от времени листает профили сотрудников и воспроизводит для Лу голограмму Дэдмена. Малышка радостно икает, как делала это в капсуле, только пузырей теперь нет. Хорошее место, чтобы начать: D как Deadman, Дэдмен… По большому счету, о нем ей рассказывать не нужно. Она и так его неплохо знает. В какой-то момент знала даже лучше, чем Сэма. Любила больше, чем Сэма. Он не станет притворяться, будто тогда не ревновал. Будто не испытал боль, когда она его забыла. Но позже, увидев, как и сам Дэдмен к ней глубоко привязался, решил, что, чем больше людей будет заботиться о ребенке, тем лучше. Он может представить, насколько Дэдмену было тяжело их отпускать, потому что отлично помнит, как мучительно было в тот раз, когда тот забрал ее для калибровки, всего лишь на время. А они ушли… навсегда? За это ему неловко. Он бы и рад был предложить Дэдмену отправиться с ними, но, честно говоря, тот бы и минуты снаружи не продержался. В своей лаборатории он более, чем счастлив. Место, которому, по его же словам, он принадлежит, и где был однажды создан. Может именно поэтому только рядом с ним Сэм не ощущал себя таким чудным. Потому что они оба чудики. Оба не к месту среди нормальных людей. Обоих не считают нормальными. Но Дэдмен никогда не вел себя так, словно Сэмом неправильный, в отличие от тех, кто таращился на него и замечал только прикосновение смерти. Дэдмен считал его любопытным. Дэдмен видел в нем личность. Сэм надеется, что отвечал тем же. Особенно потому, что Дэдмен и сам по-настоящему не видел в себе человека, лишь всех чудовищ Франкенштейна вместе взятых… BRIDGES, что ли, счет ведут по созданию инструментов из людей, а? Бред собачий, вот что. Именно Дэдмен раскопал правду. И именно он спас Лу от автотоксемии. Он и Сэма спас. Это Дэдмен нашел его, потерянного на вечно сером Берегу, дотянулся до него, схватил, вытащил обратно в мир живых. Обратно к Лу. У мужика душа больше, чем у любого, кого он знает. Он снова проецирует фотографию Дэдмена на планшете, и Лу водит руками через нее, пытаясь ухватить. — Знаю, — бормочет он. — Мне тоже его не хватает. Он знает, что не может отправить сообщение, хоть и хочет ужасно. Даже просто сообщить, что Лу в порядке. Он не может допустить, чтобы их нашли. Это будет безрассудной растратой подарка Дэдмена им обоим. Вместо этого он накрывает маленький кулак Лу своей рукой и удерживает его внутри голограммы — единственное взаимодействие, которое они сейчас могут себе позволить. Она тихо хнычет, но не пытается высвободиться. — Может… однажды мы его снова увидим, — говорит он ей. Он на это надеется. Возможно когда-нибудь мир совсем изменится, а Лу вырастет настолько, что никому не будет дела до того, сколько законов он нарушил, чтобы сохранить ей жизнь. А до тех пор он постарается, чтобы Лу узнала все, как есть — обо всем, что тот другой отец сделал для нее. И вырастет, точно зная, кто он такой. D как Die-Hardman [ Дайхардмен ] На самом деле, ему не очень хочется о нем говорить, но это второе слово на Д, которое приходит на ум. От Дэдмена к Дайхардмену. Настолько разные, насколько это возможно, и ровно в той же мере непростые, хотя, может, люди все непростые, поголовно. Это Лу определенно стоит усвоить. Вряд ли он когда-то знал настоящего Дайхардмена — Джона, — человека под маской. Как оказалось, маской Бриджит. Оба скрывали, кем являются. Скрывали, что совершили. В детстве его это пугало. Лицо-череп, лишенное эмоций, статичное. О том, что за ним прячется человек, говорили только движения глаз и рта. Только низкий, резкий голос, в котором всегда звучало предостережение. Дайхардмен был тенью его матери. Постоянно рядом, вечно настороже. Их знакомство с Сэмом было поверхностным, они никогда толком не говорили. До дня инаугурации, когда Джон, рухнув перед ним на колени, всхлипывал на полу. Сэм не убежден, что это можно считать за разговор. Ему совершенно нечего было ответить. Он и без того разгреб достаточно чужого дерьма. Вина Джона была его личной проблемой. Ты не можешь просто стереть прошлое и начать сначала, надеть маску и сделать вид, что ничего не чувствуешь. Сэм этот урок выучил. Теперь очередь Джона. Может, это UCA и нужно: президент, который не боится быть уязвимым. Быть честным. Не прятаться. Он не слишком в это верит. Это же политика, правильно? Одна большая компания по внушение идей. И в подноготной BRIDGES, если начать копать, слишком много сомнительного, чтобы просто так отмахнуться. Слишком много, чтобы просто так простить… Похоже, Дайхардмен и сам это понимает. Этого он и боялся в тот день в коридоре: что Сэм произнесет это вслух. Он подозревает, нового президента вполне устраивает их исчезновение. Решение, от которого все в выигрыше. В конце концов он делится с Лу только тем, в чем уверен. — Джон любил Бриджит. И моего отца тоже любил. Он старался сделать то, что считал правильным, но…, — он вздыхает, не найдя оправданий. — Это сложно, малыш. У него нет сил на претензии. Он слишком стар, слишком устал, чтобы продолжать таить обиду. Им удалось скрыться, и этого достаточно. И что бы Дайхардмен ни сделал для UCA, это будет на его же совести. D как DOOMS [ ДУМ ] Пока он был маленьким, ДУМ встречался довольно редко. Людям казалось, что это какая-то опасная болезнь. С ним обращались как с заразным. Бриджит старалась держать его симптомы в тайне, не открывать за пределами круга ученых и психологов, но время от времени он все равно слышал перешептывания. Как ДУМ сводит людей с ума, словно террористов, словно МУЛов, как заражение хиралием. Как это заставляет людей убивать. Все, что он знал — ДУМ подарил ему ночные кошмары, от которых так сводило грудь, что дышать становилось невозможно. Казалось, он умирает. А весь мир умирает вместе с ним. А потом он просыпался на Берегу Амелии, напуганный, изможденный и неспособный понять видения, просочившиеся в его сны. Все, что он знал — из-за хиралия у него течет из глаз, но он может находиться снаружи дольше остальных. Он способен сопротивляться тому, чего все так боятся. И в каком-то смысле это было неплохо. Он знал, что станет курьером, сколько себя помнил. Только этого он и желал: быть снаружи, подальше от пристальных взглядов и шепота, от людей, что были уверены, будто он один из тех. Будто по его вине мертвые принялись вырываться из под земли. До того, как он начал работать, никто с ДУМ ему не встречался. Кое-кто из курьеров им болел — словно бы это приложение к должности. Кое-кто из исследовательской группы Бриджит тоже. Те, кто работал усерднее остальных, чтобы понять природу Выхода. Те, кто понимал, чем все может закончиться. Он понятия не имел, что есть какие-то уровни. Даже не представлял, что ДУМ может быть сильнее или слабее. До тех пор, пока не встретил Фрэджайл. То, что он умела, превращало его “второй уровень” в шутку. А еще был Хиггс. И Амелия… Изменяющие мир вокруг себя… Но он никогда такого не хотел. Это приводило его в ужас. Каждый нюанс. И он до сих пор напуган до чертиков, хоть о ДУМ можно больше и не тревожиться теперь, когда конец света — отдаленная возможность, а не неизбежный факт. На замену он придумывает новые поводы для тревог. Ужасающие теории об… обычной жизни. Миллион волнений о Лу. Вдруг он делает недостаточно? Что, если она заболеет? Что, если BRIDGES их найдет? Что, если что-нибудь случится с ним, и он не сможет дальше присматривать за ней? Что, если она вырастет, отдалившись от него так же, как он отдалился от Бриджет? Что, если он все понимает не так? Что, если все это просто сон, и он проснется снова совсем один? Иногда он и правда просыпается посреди ночи, едва дыша, ощущая вес всего, что с ним произошло. Ужасаясь, как он справится со всем в одиночку. Представляя, как это должно было быть. С Люси. У нее тоже был ДУМ. Он его ей передал. Или ребенок. В любом случае, это его вина. Но об этом в другой день, потому что L как Lucy, Люси, и до этой буквы они еще не добрались… D как Distribution Centre [ Распределительный центр ] Они минуют центр на краю серой вулканической пустыни, который еще ни разу не видели. Он обходит его по широкой дуге, как привык делать в бегах. Центры и раньше казались неуютными, даже когда ему можно было там находиться. Будучи курьером, он никогда не заходил дальше отведенной ему личной комнаты. Мысль о тысячах людей, столпившихся в одном помещении, заставляла кожу зудеть. Он где-то читал, что люди запрограммированы существовать только в сообществах от сотни участников или выше, но с появлением городов, интернета, с перенаселением, все это вышло из под контроля. Социальная перегрузка. Передозировка общением мутирует до тех пор, пока не превращается в зависимость от внимания. Излучаемая восемью миллиардами людей одновременно. Он прикидывает, с каким количеством ныне живущих людей он знаком и насчитывает меньше сорока, и этого более, чем достаточно. Он соблюдает дистанцию, но видит, как люди работают снаружи центров — грузовики и строительное оборудование, и курьеры снуют туда сюда. Маленький кластер новых структур выходит на поверхность, восстанавливаются дороги… Интересно, многое ли теперь изменится. Начнут ли люди выбираться наружу, отходить от городов, расширять границы, путешествовать с места на место, как делали раньше. Он не уверен, как к этому относится. В глубине души он понимает, что это — хорошо, но он так привык, что внешний мир принадлежит только ему, что почти не хочет делиться. Дуга вокруг центра занимает больше времени, чем он ожидал — место велико, а поселение за ним еще крупнее, и он осторожничает, не рискуя подойти слишком близко и попасть под радар сторожевых вышек. Может, его уже заметили. Теперь он носит серый костюм, чтобы оставаться неприметнее, но прошло много времени с тех пор, как он последний раз находился настолько близко к постройкам UCA. Внутри него странная борьба по этому поводу. Лу продолжает зевать, и он не может не думать о нормально постели в закрытом помещении, в тишине и покое. Душ, обед, музыка. Нет, этого не будет. Никаких UCA-бонусов. Он отлично переносит холод, а малышка внутри его костюма в полной безопасности, а на горизонте уже виднеются зубцы холмов. Там наверняка найдется пещера, где можно переночевать. Им не нужны BRIDGES. Им не нужны люди. Даже пресловутая сотня. Он продолжает идти, наверно даже дольше, чем требуется, и останавливается, когда ночь сгущается, огни центра превращаются в невнятное сияние, а ноги немеют и легкие начинает жечь. Лу давным давно спит, убаюканная стуком его сердца, разгоняемого адреналином, но он чувствует, что сам сегодня не уснет. Будет всматриваться в темноту. Разглядывать далекое сияние, словно чудовище из глубин океана — блестящую приманку, что без сомнений ядовита, но не позволяет отвести глаз… Утром у него все болит, а он сам хмур и зол по бесчисленному количеству причин. Он поворачивается спиной к распределительному центру и начинает шагать. Уходить всегда казалось правильным. Города не могут последовать за тобой. Города не могут двигаться. Но он может. Его ноги могут отнести его и Лу так далеко, как нужно, чтобы быть свободными, и он не прекратит идти до тех пор, пока они не дойдут. …и D как Death [ Смерть ] Он воображает смех Люси. Может представить ее невозмутимое лицо. — Ты рассказываешь ребенку о смерти, Сэм? Но Лу и так про нее знает. Она видела ее много раз. Видела, как он умирал снова и снова. Однажды и сама через это прошла. Но его версия смерти вряд ли соотносится с общепринятым, нормальным толкованием. Смерть — не совсем смерть, если ты продолжаешь возвращаться. Но с объяснением логистики можно и подождать до R как Repatriate, возвращение… Он рассказывает ей, что так говорят, когда кто-то уходит и больше не возвращается, но это не совсем верно. Например, не для Мамы, слившейся с Локни. Или Бриджит, жившей в Амелии. Или Хартмена, который возвращается раз в двадцать одну минуту. Или даже Хиггса, ожидающего окончания вечности на своем Берегу. — Будто… кто-то просто уходит, — произносит он, потому что это охватывает все без необходимости вдаваться в подробности. Лу глазеет в ответ. Потому что она гребаный младенец, и она не понимает ничего из того, что он объяснял ей все это время кроме, может, убаюкиваний и поддразниваний, и слова “бутылочка”, поскольку оно означает молоко, сон, и отдых. — Но тем не менее ты все равно пытаешься объяснить концепцию смерти ребенку, — шепчет в ухо призрак Люси, потому что он взял за привычку разговаривать не только с собой, но и со своей покойной женой, следующей за ним попятам, и ему приходит в голову, что это сигнал к тому, чтобы взять паузу. Он находит сухую пещеру под нависающим обрывом, которая им подходит. Садится на землю и опускает Лу перед собой. Она уже неплохо может сидеть, опираясь на его рюкзак, но ему нужно придумать, чем ее отвлечь, прежде чем она начнет ползать кругом как маленький демон. Он прикрывает лицо ладонями на пару секунд, прежде чем выглянуть обратно, и, поскольку она пока не имеет представления о постоянстве объектов, это до сих пор действенный фокус. Он проделывает то же самое с одеялом, удерживая его перед ее лицом и скрывая себя, а потом эффектно роняет, от чего она визжит. Он превращает это в игру. Прячется дольше и дольше. Она издает удивленный писк, который превращается во взволнованный, но когда он появляется, снова смеется изо всех сил. Такая доверчивая. Такая счастливая, что снова его видит. Она совсем младенец и не понимает слов, но, может, сумеет понять вот это. “...будто кто-то просто уходит…” В этот раз он убеждается, что она устойчиво сидит, и проделывает обратно весь путь к выходу из пещеры, заворачивает за угол, за пределы поля ее видимости, и ждет, и ждет, пока взволнованный писк не сменяется ворчанием, потом хныканьем, а потом полноценным плачем, и все равно ждет еще немного, и он знает, это жестоко, и может вообразить ее маленькое раскрасневшееся личико, мокрое от слез и соплей. Но теперь она будет знать. Потому что иногда люди уходят и больше не возвращаются. Больше он вынести не может. Он мчится обратно, падает на колени перед ней. Она завалилась на бок и воет во всю силу легких, глаза плотно зажмурены, а кулачки сжаты словно от боли. Он сгребает ее в охапку и укачивает, хлопает, трется своей щекой о ее, бормочет на ухо. — Все хорошо, малыш, я здесь, прости меня, я никуда не денусь, я с тобой… Она перестает плакать довольно быстро, вцепляется в его воротник, словно никогда не отпустит, но она все еще сердится, глядит на него строго, и ему кажется, будто она смотрит прямо в душу. И до него доходит, что она и так уж все об этом знает. Она сталкивалась с этим раньше. Слишком часто. Каждый раз, когда он возвращался, после того, как оставить ее одну. Горло стискивает вина, когда он воображает ее в капсуле, все еще пристегнутой к его безжизненному телу, плачущую и плачущую, и плачущую, а рядом нет никого, кто бы услышал, успокоил, и остается только ждать, пока он вернется назад. Он прижимается лбом к ее. — Я всегда буду возвращаться, Лу. Обещаю. Он очень надеется, что это правда. …и D как Delivery [ Доставка ] Честно говоря, скорее всего именно доставка спасла ему жизнь. У него не оставалось причин жить, после Люси… после Люси. Но умереть он тоже не мог — не навсегда, — поэтому вынужден был продолжать: двигаться, есть, спать, дышать. Смерть от голода или переохлаждения крайне неприятна — он выяснил это трудным путем, — и потому ему пришлось продолжать существовать, даже если интереса к жизни не оставалось. А доставка была вариантом деятельности с минимальным количеством человеческих контактов. Иногда он не встречался ни с кем лично неделями. Только голограммы. Безликие терминалы. Выезжающие почтовые ящики. И дружелюбные объятия бесконечных, безжизненных пейзажей, разделяющих его изоляцию. Кроме того… ему было, чем заняться. Куда идти. Была причина преодолеть следующую гору. И доставка всегда была единственной вещью, которая ему хорошо удавалась. Одна единственная вещь, причиной которой не была Бриджит, не был ДУМ или его способность к возвращению, или что-то еще. Что-то, что он сам выбрал. Он вроде как даже научился этим гордиться. Тем, что делает, кем является. Загвоздка в том, что это вызывает привыкание — отнести груз потяжелее, пробежать маршрут за время покороче, убедиться, что какая-то странная хрень от одного чудика с одного конца карты, отправленная другому чудику на другом конце карты, осталась целой. Содержимое его не касалось. Он знал, что весь груз важен для кого-то, были ли то срочные лекарства или антикварная игрушка. Не его дело, что он несет — C как Cargo, груз, а любой груз — ценность. Он не знает, чего ожидать от нового мира, но сомневается, что когда-либо перестанет быть курьером. Даже если однажды это станет труднее, когда Лу повзрослеет. Он не представляет, чем еще мог бы заниматься. Разве что однажды они осядут где-нибудь, и он разберется, как жить не на ходу, или найдет другой способ добывать нужные им вещи. Он фыркает, представив себя фермером. Мысль о том, что кто-то другой будет доставлять ему необходимое, кажется дикой… Так что нет, он не думает, что однажды перестанет быть курьером. Может, это в его крови. Может, у него больше сходства с МУЛами, чем хочется признавать. А, может, он просто делает то, что ему нравится. Что-то для себя. Он тихо усмехается. Любопытная концепция. Но, наверно, он может к ней привыкнуть. …и D как Dandelion [ Одуванчик ] Растения теперь повсюду, дикие и свободные в отсутствии угрозы темпоральных дождей. В основном травы и крепкие кустарники, проскоблившие себе путь наружу сквозь твердые камни мертвых земель, но иногда встречаются и цветы. Он забирается на холм и замирает — вокруг полупрозрачное белое море, волнующееся на ветру. Несколько недель назад оно было желтым, но, похоже, впервые со времен Выхода без уничтожающих хиральных дождей одуванчики своим темпом достигли следующего этапа жизни. Безупречные пушистые шарики рассыпаются в воздухе каждый раз, когда ветер дует сквозь долину. Он почти уверен, что это все сорняки, но кому какое дело. Он тянется, чтобы сорвать один, и поднимает так, чтобы Лу могла его рассмотреть, но не смогла немедленно запихать в рот. Он показывает, как правильно на него подуть, как заставить семена закружиться в воздушном танце. Кажется, нужно загадывать желание. Об этом он Лу тоже говорит. И придумывает одно для себя. Желает, чтобы они были в безопасности. Чтобы она была в безопасности. Она пищит как обезьянка, что означает “еще”, и он подбирает новый цветок и дает ей попробовать. Она больше плюется, чем дует, и он незаметно помогает ей, и ее глаза широко распахиваются, когда крошечные семена взмывают в воздух. Еще! Он улыбается. Срывает новый. Видит, как лицо ее расцветает. Вокруг них целое поле желаний. Миллионы миллиардов семян, жаждущих разлететься в стороны, найти новое место и прорасти, начать цикл заново. Еще. Еще. Еще. Он воображает Лу шестямесячной или годовалой. Она бежит через цветочное поле, раскинув в стороны руки, дикая и свободная, в отсутствии угрозы растущая как буйный сорняк, и вздымает волны пушистых фейерверков. Заселяет мир одуванчиками. D как Dreamcatcher [ ловец снов ] — смотри N как Nightmares [ кошмары ] (скоро)