Звон январских бубенцов

Тяжелые шаги эхом отражаются по коридору. Белые стены двигаются, пролистываются, точно бесконечные пустые страницы, на которых ничего нет и никогда не появится. Он идëт, сам не знает куда, сворачивая за углы скорее по интуиции, нежели по какой-то логике. Коридор сменяется коридором, таким же белым, стены такие чистые и чертовски, до боли в глазах стерильные, им нет конца, и это давит, черт возьми, как же это давит. Скрыться. Просто надо скрыться. Каждый шаг даëтся трудно, к ногам будто прицеплено по огромной бетонной плите, но он идëт и идëт на чистом упрямстве, хотя с каждой секундой желания к этому всë меньше. Хочется просто остановиться, лечь на пол огромной бесполезной грудой, остаться и ждать, когда станет легче. Вот только станет ли когда-то… Дышать тяжело, он задыхается, хотя давно вышел из того душного зала, доверху пропахшего невысказанными переживаниями, обидами и желаниями. Но даже так этот душный смог преследует его, он до сих пор чувствует горчичную тяжесть чужих чувств на языке, они с пóтом и словами въелись в одежду, теперь их не выстираешь, не вытравишь. «Ты здесь не нужен» Собственное сердце сжимается до глупого болезненно. Он комкает ткань на груди, сжимает бледной рукой, царапает короткими ногтями, заставляет прекратить, не чувствовать, но делает лишь хуже. Так глупо. Разве ему может быть больно сейчас? Он давно это знал. Знал с того самого момента, как появился здесь. С каждым поворотом коридоры становятся всë у́же, всë темнее, мрак скрывает укутанный в тëмное силуэт, прячет от пустых взглядов следящих камер. Становится легче. Он идëт дальше, пока не останавливается в каком-то забытом закутке без ковров, окон и дверей. Белые стены здесь скорее серые, непонятно, от грязи или почти полного отсутствия света. В углу свалены какие-то коробки, сломанные кресла и другая рухлядь. Он стоит с минуту, вглядывается долго — и решительно направляется в ту сторону. Отодвигает старые коробки (на них что-то на английском, кажется), ужом проскальзывает под деревянный полунавес из старой и тяжелой столешницы и садится на пол, подтянув колени к груди. Пол жëсткий, ноги и руки от неподвижного сидения обязательно затекут, но ему не привыкать. Главное, что здесь его никто не найдëт. Не то чтобы кто-то вообще собирался. «Да кому ты нужен, кроме меня! Там, где ты был, тебя уже никто не помнит! Никто тебя искать не будет!» «Ты никому не нужен!» Юнги не плачет — он не умеет. Да и кто заплачет от очевидных вещей. Он лишь стискивает зубы, зарывается пальцами в волосы, оттягивая пряди — больно или нет, он не чувствует, возможно, он просто недостаточно старается, чтобы ранить себя. Как всегда. Такой жалкий. «Такой бесполезный» Прикрывает глаза, глубже топит голову в собственных коленях. Пальцы сминают толстовку на худых плечах. Исчезнуть. Просто дайте исчезнуть. Чимин чувствует, что снова может двигаться. Тяжесть исчезла, мысли прояснились. Но на то, чтобы осознать это и поднять голову, уходит несколько секунд. И это не отменяет чувство оглушëнности, тяжëлым звоном осевшее в ушах. Реальность как будто игрушечная, Чимин смотрит на свои руки, словно они не его, оглядывается вокруг так, словно впервые видит. Вокруг стоят ребята, и они все как восковые куклы сейчас. Так странно. — Это… — слышит он далëкий голос Намджуна и оборачивается. Лидер тоже звучит заторможенно, едва ворочает языком, словно он заморожен. — Я же не один это почувствовал? — он оглядывается по сторонам, ища поддержки. — Не один, — подтверждает Сокджин. Он выглядит не лучше, взгляд его погружëнный в себя гипнотизирует хосоковы ботинки. — Меня как будто оглушили и в прорубь окунули. А вытаскивать не стали. Хосок рядом согласно хмыкает. — Это произошло после слов Тэхёна, верно? — продолжает Намджун. Он говорит медленно, слова даются тяжело, он явно старается ухватить мысль, рассуждает вслух, чтобы снова не попасться в ловушку тяжëлого оцепенения. — А закончилось, когда Юнги ушëл. Тогда, получается, это… — Это его эмоции, — заканчивает за лидера Хосок. Чимин вздрагивает крупно, словно его ударили, наконец вырываясь из оцепенения. Он оглядывается вокруг, смотрит безумно, будто впервые видя, пока взгляд не натыкается на Тэхёна. В голове молнией вспыхивают и гаснут его последние слова. «Ты никому здесь не нужен, Мин Юнги, и слова свои оставь при себе!» Воспоминание гаснет, вспыхнув, словно спичка, но успевает за мгновение до собственной смерти поджечь что-то гораздо более смертоносное, более опасное, чем просто мысль. Эмоции. — Зачем ты это сказал?! — Чимин едва не кидается на друга, в голосе его отчаянные досада и горечь. Сердце болит, он почти физически ощущает ту боль, что эти слова причинили Юнги. — Зачем, Тэ?! — Чтобы херню не нëс! — тут же огрызается в ответ Тэ. Взгляд его злой, в нëм пляшут огоньки ярости и чего-то ещë, но Чимин не видит этого. — И не был таким мудаком! Мы люди, у нас есть эмоции, с его способностью он должен это понимать! — Именно поэтому он так и сказал! — кричит Чимин, и понимает, что это действительно так. Он мало знает Юнги, но почему-то чувствует, что тот не стал бы говорить такие вещи только чтобы оскорбить. Тэхён лишь сильнее злится. — Перестань уже его оправдывать! — шипит на него, подступая ближе. Тычет пальцем в грудь. — То, что он тебе нравится, не значит, что ему позволительно быть уродом! Чимин задыхается. Открывает рот, чтобы вдохнуть, но лишь бессмысленно хватает воздух, потрясëнно-потеряно смотря на лучшего друга. В груди мечется ошеломлëнное удивление вперемешку с обидой и яростным сопротивлением чужим словам. Ведь всё не так! Ему хочется накричать на Тэхёна, сказать, что если у него ситуация такая, это не значит, что и Чимин окажется в это втянут. — Это здесь вообще ни при чëм! — кричит он в итоге, сжимая кулаки в злобе. Сейчас ему впервые в жизни хочется ударить Ким Тэхëна. Но вместо этого он сильнее сжимает руки и кричит, кричит на друга что есть сил: — Ты, придурок, что за чушь ты вообще несëшь?! Ненавижу тебя! Тэхëн моргает. Лицо его вмиг становится потерянным, совсем как у ребëнка, на которого незаслуженно накричали, в них отражается искренняя обида. В этот момент Чимин понимает, что же он только что сказал. Он уже открывает рот, чтобы извиниться, тянет руку, чтобы дотянуться до друга — и слова, сказанные меньше пяти минут назад, снова всплывают в голове. Чимин так чëтко видит ярость Тэхëна, то, как он выплëвывает эти жестокие слова в лицо Юнги — и застывшее, будто мëртвое лицо старшего. И он стискивает зубы, одëргивает руку, разворачивается — и бежит прочь из зала. Уже через минуту едва одетым выскакивает на холодную улицу, сломя голову несëтся к общежитию. Ему нужно поговорить с Юнги. Когда за Чимином захлопывается входная дверь, Тэ останется стоять, продолжая смотреть вслед убежавшему другу, и никто из ребят не решается заговорить, чтобы разрушить вмиг окутавшую зал душную тишину. Наконец Тэ разворачивается резко, и все видят его горящие глаза и до безумия кривую улыбку. — Упс! — его голос звучит легкомысленно, и оттого становится лишь жутче. — Кажется, я остался без комплементария! Ребята переглядываются между собой. Тэхëн тем временем просто уходит в дальний угол, где лежит весь их реквизит, берëт новый баскетбольный мяч и подбрасывает в воздух. Тот зависает под потолком, и Тэхëн задирает голову, смотря на него долгим взглядом. Остальные смотрят тоже. После нескольких недель совместных тренировок так непривычно видеть мяч дольше двух секунд, непривычно, что он не исчезает, чтобы в следующий момент врезаться в стену, и так странно, что никто не стоит рядом с Тэхëном в этот момент. Чонгук прикусывает от досады губу, ему так хочется подойти и успокоить хëна, тот выглядит потерянным и разбитым, и младшему хочется стать тем, кто сделает ему легче. Но хëну только рядом с Чимином хорошо, что ему может дать такой несмышлëный ребëнок, как Чонгук. Лишь цветы, которые завянут и высохнут, бесполезные и бессмысленные. Всë-таки хëн был прав… Он стискивает зубы, заставляет себя отвернуться и подходит к Намджуну. Тот всë ещë обеспокоенно смотрит на Тэхëн-хëна. Чонгук кладëт руку ему на плечо. — Хëн, — зовëт робко, когда Намджун опускает взгляд на его лицо. — Давай ещë потренируемся, пожалуйста. Обещаю, я больше не ошибусь. Намджун смотрит на него, коротко хмурится, пытаясь прочитать что-то на его лице, бросает последний взгляд в сторону Тэхëна, затем кивает. Чонгук кивает, стискивая зубы, и, отойдя на расстояние, старательно представляет в голове шар для боулинга. В голову лезут образы грустного хëна, его опущенные плечи и пустой взгляд, спрятанный за легкомысленной улыбкой, и Чонгук стискивает кулаки, насильно выбрасывая этот образ на край сознания. Ему нужно тренироваться. Он должен стать лучше, чтобы быть достойным находиться рядом с хëном. До общежития Чимин добегает за каких-то пять минут, весь встрëпанный, запыхавшийся, с распахнутой курткой и безумным блеском в глазах. Он взбегает по лестнице, не здороваясь с девушкой у входа, и, поднявшись, сразу же бросается к двери. Колотит что есть сил. — Хëн! Юнги-хëн! — кричит, задыхаясь, срывая голос. В ответ тишина. За дверью как будто бы никого, но это не успокаивает Чимина. Он знает, что Юнги тихий, и что его комната всегда выглядит так, будто в ней никого нет. Он стучит сильнее, ломится так, будто за ним гонятся, или, скорее, это он сам гонится за Юнги, за важным и необходимым сейчас диалогом. — Хëн, я хочу поговорить. Пожалуйста, открой! Он стучит снова, но никто не отзывается. Возможно, хëн просто игнорирует его, но Чимин не собирается просто так сдаваться. — Хëн, если ты не откроешь мне, я сам зайду. Нам очень надо поговорить. Никто не отзывается и Чимин вдохнув и решительно выдохнув, толкает от себя дверь и шагает внутрь. Комната пуста. Даже в полутьме задëрнутых штор видно пустую кровать, заправленную белым покрывалом, а также отсутствие обуви и одежды. Старший сюда не приходил. Но где же он тогда? Чимин оглядывается, словно комната может дать ему подсказку, но кроме типовой мебели, точно такой же, что стоит и в их с Тэ комнате, не видит ничего. Только шкафы, стол и стулья, белыми пятнами выделяющиеся в полутьме. И тогда понимает, что в комнате старшего в принципе нет ничего, что говорило бы о хоть что-то о нëм. Серьëзно, ничего. Ни милого покрывала, как у Тэхëна, ни забавного ночника, как у Хосока, ни мягкой игрушки, как у Джина. В комнате абсолютно ничего. А вдруг он просто ушëл? На мгновение Чимин пугается этой мысли и бросается к шкафу, распахивая настежь двери — и чуть не задыхается, увидев одиноко лежащий на полке комплект из чëрных джинс и такой же толстовки. Он что, ушëл? Правда ушëл? Паника вспыхивает так же резко как гаснет. Нет, этого не может быть. Куда бы он ушëл с закрытой военной базы? К тому же на них датчики, его сразу вычислят. Иначе для чего, чëрт возьми, они вообще нужны!? Это успокаивает, Чимин даже выдыхает. Юнги всë ещë на базе — это определëнный плюс. Он не мог далеко уйти — это факт. Не стоит поднимать панику раньше времени, сначала нужно просто поискать его самому. И если Юнги не в комнате, то, может, в классе? Куда можно пойти, если хочешь побыть один? Это внезапно сложно, Чимин не знает ни одного места на военной базе, где можно было бы уединиться. Почти везде камеры, либо персонал, либо военные, их в последнее время здесь довольно много. Но где же тогда, чëрт возьми, его искать?! Чимин ловит себя на этой панической мысли и вовремя останавливается. Стоит начать с того, что знает. Подумав так, Чимин решает начать с класса, и уже потом подумать о возможных местах, куда мог пойти Мин Юнги. Он старается не думать о том, насколько отвратительно пуста в этот момент его голова. Заперев комнату и спустившись вниз, Чимин на этот раз вежливо здоровается с девушкой у входа и выходит на улицу максимально неторопливо. Зато когда отдаляется от общежития на несколько сотен шагов, брасается вперëд. Он должен найти его. Он должен поговорить с Юнги. Сокджин закрывает дверь, на мгновение задержав на деревянной поверхности раскрытую ладонь. Прикрывает глаза, словно собираясь с духом, — а так и есть, — и разворачивается в комнату. Хосок сидит в кровати и читает — теперь он постоянно это делает. Он вроде как очень увлечëн, листает страницу за страницей, вот только лицо его при этом такое безразличное, да и книга эта не меняется уже седьмой день. Джин смотрит на эту насквозь фальшивую картину несколько секунд, затем проходит к шкафу и берëт оттуда полотенце и сменное бельë, которое наденет после душа. — Странный день сегодня, верно? — говорит, пытаясь заполнить тишину, заранее зная, что это бесполезно. — Я не знал, что Юнги контролирует эмоции. А ты? Тишина и шелест страниц. — Нет, хëн, — отвечают после паузы.— Я не знал. Врëт. Пока все были шокированы, догадка об эмоциях первая слетела с его губ, как нечто само собой разумеющееся. И ещë эти переглядки с Чимином… Единственные из их команды, кто физически соприкасался с Мин Юнги, кидали друг на друга странные взгляды всë время того странного разговора. Эти двое знали, Джин не дурак, он всë видит. Он хочет спросить об этом, узнать, почему младший ничего ему не сказал с самого начала, почему скрывал это и делал вид, что ни о чëм не знает. Вот только если он спросит, получит только ложь или погружëнное в книгу фальшивое молчание. Джин вздыхает. Он бы лучше провëл весь день на этой бесполезной тренировке, даже если бы это не дало абсолютно никакого результата, ведь там младший хотя бы пытается с ним взаимодействовать, в то время как в комнате, единственное, что он далет — это сидит и пялится в бесполезную книжку. А ведь раньше не было ни дня, когда бы они не разговаривали, теперь младший либо занят, либо… Молчит. И продолжает говорить, что всë в порядке. Хосок больше не честен с ним, и это больно. Джин ещë несколько секунд печально смотрит на Хосока, затем закидывает полотенце на плечо и отворачивается. — Я в душ, — бросает он, направляясь к выходу, в ответ получая короткое хмыканье. Не то чтобы в последнее время он рассчитывал на что-то большее. Горячая вода обволакивает, окутывает текучим одеялом, расслабляя тело, даря тепло и защиту, но не успокоение. Мыльная пена стекает с плечей и лопаток, перетекает на поясницу и тяжëлым потоком опадает вниз. Обычно Джин не принимает душ долго, у него просто не получается. Обычно. Но сегодня ему нужно… Подумать. О младшем. О том, во что превратились их отношения за какой-то чëртов месяц. А как всë было хорошо раньше. Хосок бесконечно общался, вечно отвлекал своими идиотскими, но такими трогательными иллюзиями, смеялся солнечно и ярко, а ещë прикасался. Сокджину так всего этого не хватает. Хотя и тогда всего этого было мало, так чертовски мало. Он выдыхает, прислоняясь лбом к холодной плитке кафеля, прикрывает глаза. Под его веками образы, которых никогда в реальности не будет, которым не суждено сбыться. Он представляет, как заходит в комнату, и Хосок бросает на него долгий взгляд. Как он поднимается с кровати, подходит к нему, обхватывает за плечи и толкает к стене. Джин в реальности сжимает глаза и стискивает до боли зубы, выдыхает сквозь них отчаянно. Так больно знать, что всë это неправда, что так никогда не будет. Что он всë испортил. Испортил их дружбу, влюбившись так глупо и бесповоротно. Но пожалуйста. Можно ему помечтать хоть сейчас? Хоть на секунду поверить, что всë возможно?.. И он отпускает себя, представляет, как воображаемый Хосок склоняется к нему, как сам подаëтся навстречу — и целует, пробует его губы снова и снова, и снова. Отчаянно, жадно, словно никак не может насытиться. Кусает чужие губы, ловит зубами, не давая отстраниться. Хосок в его воображении стонет, сильнее вдавливает с стену, протискивает колено между ног. Сокджин стонет — и в воображении, и в реальности, — он уже чувствует, как внизу зарождается томительный жар. Он представляет, как цепляется за плечи младшего, как трëтся об его колено, прижимаясь ближе. Хосок от этого низко и глухо рычит — Джин слышал такое однажды ночью, когда младший что-то видел во сне, — и от этого звука, пусть такого эфемерного и нереального, у Сокджина мурашки ползут по спине, концентрируясь на пояснице. Он больше не может терпеть, он уже возбудился, уже лезет рукой вниз, вскользь проезжается ладонью по животу и сжимает твëрдую плоть, представляя вместо своей руки длинные смуглые пальцы Хосока. Воображает, как тот крепко сжимает его, как требовательно прижимается губами к его — и медленно, медленно ласкает. Джин низко стонет, до боли закусив губу — ему нельзя быть слишком громким. Но картинки перед глазами такие яркие, такие притягательно-запретные, бьют по сознанию круче вина или той пресловутой водки из бара. Он почти верит, что всë это правда, почти даже чувствует чужую руку на члене, и это так нереально, но так головокружительно приятно, что он не может сдержать стона. Он прижимает руку ко рту, закусывает запястье — кусает так сильно, что будет синяк, но боли не чувствует, водит рукой беспорядочно, рвано. Он уже близко, так чертовски близко. Но движения рукой вдруг становится так катастрофически мало, что Джин разочарованно стонет во сжатыми зубами. И вдруг он думает кое о чëм. Он видел это раньше, когда читал о сексе между мужчинами, но никогда не делал это с собой. И он не уверен, что стоит, вдруг это больно, вдруг он будет слишком громким, он не знает. Но он уже так близко, и ему так хочется. Хочется больше нежности, больше внимания, больше прикосновений воображаемого Хосока. Очередное движение рукой заставляет жалобно всхлипнуть, и он сдаëтся. Отпускает руку — вскользь видит на ней красные отпечатки зубов — и заводит за спину. Нетерпеливо спускается к самому колечку мышц, на секунду замирает нерешительно у самого входа, прежде чем протолкнуть внутрь палец — и почти вскрикивает, его накрывает внезапным оргазмом, член в руке вздрагивает и выпускает струю спермы, пачкая стену и живот. Через секунду на эту же стену опадает и Сокджин, тяжело дыша и дрожа, о прижимаясь лбом к холодном кафелю, а спиной чувствуя обжигающий дождь из душа, покрываясь мурашками от контраста температур. Долгие минуты он стоит, приходя в себя, прежде чем начать приводить себя в порядок. Едва он ступает за порог ванной, как на него буквально набрасывается из ниоткуда возникший Чимин. — Хëн, помоги мне! — кричит он на старшего, схватив за плечи, в глазах отчаяние и безумие. Сокджин соображает медленно, он всë ещë немного оглушëн открытием по поводу своего тела и последствиями оргазма, у него всë ещë дрожат ноги, поэтому самое осмысленное, что он может сказать это: — Что? — Я не могу найти Юнги… Юнги-хëна! — выпаливает Чимин. Сокджин не замечает запинки. Точно не сейчас. — И что ты хочешь, чтобы я сделал? — он правда не понимает. Чимин смотрит на него, умоляюще сводит брови домиком. — Ты же можешь посмотреть… Посмотреть, как всë закончится. И сказать, где он. Ну же, пожалуйста, хëн! Сокджин моргает. Послеоргазменная пелена постепенно спадает, он, наконец, понимает, что от него просят. И, если честно, немного пугается. — Чимин, — осторожно начинает он. — У меня не всегда получается, ты же знаешь… Я не до конца это контролирую… Тем более сейчас… — Хотя бы попробуй! — перебивает Чимин, наступая на него с самым умилительно-умоляющим лицом, если бы не этот безумный блеск в глазах. — Прошу тебя, Сокджин-а! Сокджин вздыхает. Он сдаëтся. Хотя он более чем на сто процентов уверен, что ничего у них не выйдет вот так, спонтанно, без концентрации и подготовки, но просто не может отказать Чимину в таком отчаянном состоянии. Так что он попытается. Он же хëн в конце концов. — Ладно, — выдыхает он, сразу замечая широко распахнутые глаза и благодарный блеск. — Но ничего не обещаю. Чимин напротив усиленно кивает. Джин вздыхает, закрывая глаза. Старается сосредоточиться. Сознание застилает привычный белый туман, и внешние звуки как будто отключаются, а следом за ним уходит и ощущение собственного тела. Он мысленно движется в этом тумане, отодвигает в стороны клочья и пласты, напоминающие белую вату, ищет нужный момент. Впервые он ищет что-то конкретное, про конкретных людей, и это так странно, но вместе с этим даëт какую-то уверенность, Сокджин двигается вперёд, как будто знает, что нужно искать. И действительно вскоре находит: последний клочок тумана отодвигается в сторону, и он видит Чимина, подающего руку Юнги. Он тут же отворачивается, сосредотачивается на месте, а не на людях. Он никогда раньше не видел этого места, хотя белые стены, заметные в полутьме, говорят о том, что это одно из зданий в городке — как будто могло быть иначе. Хотя, если складывать то, что он смутно знает о Мин Юнги, он бы не удивился, окажись тот, к примеру, в подвале многоэтажки за чертой города. Неважно. Он идëт дальше, мотает плëнку вперëд, прослеживая их путь к выходу. Он видит. Да, точно. — Подожди, что-то есть, — произносит он, сосредотачиваясь. Видение недовольно рябит от его слов, но полностью не исчезает. Это хорошо. Он смотрит дальше. Боже, сколько коридоров. Как Юнги вообще туда добрался? Но главное, нахрена здесь вообще такие лабиринты? Джин выдыхает, старательно считает повороты. Налево, затем направо… Боже, они же идут назад, значит всë наоборот! Чëрт возьми, да что за сложности! — Направо, налево, — Скоджин морщится, видение тоже, — напр… Лево. Право. Ух, чëрт возьми. Право, лево… Прямо, прямо. Хвала богам, лестница. Господи, вот проныра! — кажется, он слышит нервный смешок. Честно, он без понятия, как Чимин это запомнит. — Так, это… Третий этаж. Учебный корпус? Боже, я не знал, что там столько коридоров. В этот момент видение снова заволакивает туманом, скрываясь, словно обиделось на необычную болтливость Джина. Но ему больше и не нужно, он уже всë увидел. — Итак, — он открывает глаза. Чимин смотрит на него серьёзно, кажется, повторяет в голове все эти этажи и повороты. — Удачи. Чëрт меня дери, если ты не самый упрямый малый, которого я встречал. Чимин напряжëнно улыбается. Кажется, мыслями он уже не здесь. — Спасибо, хëн, — говорит с благодарностью и, резко поклонившись, срывается с места, скрываясь за поворотом. Сокджин усмехается, слыша торопливые шаги на лестнице. Его умиляет этот малыш, и его такое сильное стремление сблизиться с новеньким. Кажется, он искренне переживает за этого нелюдимого чудака. Интересно, сойдутся ли они? Получится ли у Чимина? Как далеко это зайдëт? Он ведь может это узнать. Джин хмыкает про себя. Почему бы и нет. У него на удивление хорошо получилось в этот раз, так почему не попробовать снова? И Джин опять закрывает глаза, абстрагируясь. Белый туман появляется сразу, будто ждал, когда его позовут, Джин раздвигает белые облака, продвигаясь вперëд, ищет и, кажется, находит. Да, это… Воу. Вот чëрт. Стойте. Отмена. Он не хотел заходить так далеко. Он не хочет этого знать! Джин распахивает глаза, он чувствует, что его лицо пылает. Образы перед глазами ещë так я́рки, и, чëрт, это совсем не то, что он хотел увидеть! Боже, о господи… Джин закрывает руками лицо и усиленно растирает, стараясь прогнать навязчивые картины. Идëт в комнату, всë ещë борясь с собственной бестолковой головой и ругая себя за излишнее любопытство. Надо забыть об этом как можно скорее, или он точно не сможет завтра смотреть Чимину в глаза…