Звон январских бубенцов

Чимин просыпается среди ночи от острого чувства неудобства — замëрзли руки, затекла спина. Он ворочается, удобнее устраиваясь, широким движением перебрасывая своë тело в другое положение. И, развернувшись, замечает хëна, маленьким чëрным комочком устроившегося на самом краю кровати. Упадëт же так… Чимин не размышляет долго, тянется в полудрëме, подгребает старшего к себе. Одеяло сбитым комом валяется где-то внизу, Чимин подцепляет его сначала ногой, потом ловит рукой и накрывает их обоих до подбородка. И засыпает почти сразу, выдыхая спокойно и облегчëнно. Юнги просыпается в непривычном чувстве тепла; оно устроилось в каждой клеточке тела, обволакивая, дарит успокоение. И это слишком странно, странно и неуютно, просто потому, что невозможно. Он хмурится, чувствуя тëплые руки вокруг груди, тихое щекочущее дыхание на шее — и вздрагивает, вспоминая. Первое чувство — страх. Первое желание — отстраниться. Он дëргается, отцепляя от себя маленькие руки, пытается вывернуться из объятий. Боже, какой он идиот. Знал же, что это ничем хорошим не… Чимин сзади протестующе мычит, сильнее вцепляясь в чëрную толстовку. Юнги чувствует, как от кожи младшего поднимается, щекоча ноздри, спровоцированный им горький дымный страх. Перед глазами вспышками оживает чужая память: ускользнувший контроль, вспышка направленной энергии и потерянный старик в маленькой детской. Жгучий страх проникает под вены, Юнги пугается тоже — и тут же заставляет себя успокоиться. Выдыхает через нос, унимая собственную панику. Надо взять себя в руки. Пока Чимин рядом, он должен лучше контролировать это. Ничего хорошего не будет, если Чимин проснëтся сейчас от утреннего кошмара. Хорошая будет благодарность за доброту. Юнги замирает, ловя ускользающее из сознания странное непривычное слово. Короткое, простое, оно переливается в ушах звоном колокольчиков и оседает на языке привкусом свежести и солëной морской воды. А также колким болезненным эхом остаëтся в груди. Доброта*… Он слышит выравнивающееся дыхание за спиной, чувствует, как расслабляются маленькие ладошки на его толстовке, разжимаются, но полностью не отпускают. Отчëтливо слышит успокоившееся сердцебиение. Слушает спящее сзади спокойствие, лежит не шевелясь. С самого начала, едва оказавшись тут, Юнги знал: ему здесь не место. Нигде в этом комплексе сложных зданий и запутанных строений, но главное рядом с этими ребятами и особенно — рядом с Чимином. С первого взгляда он казался таким хрупким, будто не из этого мира, что становилось понятно, очевидно, как собственная беспомощность под яркими слепящими прожекторами, — Юнги сломает его, если только вдруг решится прикоснуться. Но Чимин будто не чувствует опасности, с каждым днëм подбирается ближе, прокрадывается в сердце, игнорируя чужие попытки держаться на расстоянии. И если раньше Юнги не мог понять всех его мыслей и намерений, то сейчас всë, наконец, становится на места. Просто Чимин добрый. Он не может иначе. У него в груди горит маленькое солнышко, которое не успокоится, пока не осветит каждого, не согреет своим теплом. Вот только Юнги этого не заслужил. Он лежит неподвижно, смотрит перед собой в тëмное пустое пространство комнаты. У него за спиной, бурча и посапывая, досыпает оставшиеся часы перед рассветом непознанное существо, миниатюрный ангел, и прямо сейчас, чувствуя его тепло и мерное дыхание, Юнги более чем отчëтливо чувствует конечность, хрупкость и эфемерность всего происходящего. Всë это закончится, вопрос лишь в том, когда. И он знает, что надо быть решительнее, надо взять себя в руки и просто порвать всë это до того, как станет слишком поздно либо слишком больно одному из них. Но он не может. Не может решиться на это. Потому что Юнги чертовски слаб. Он лежит, чувствуя спиной тепло чужого тела и, как последний слабак, тянется к этому теплу, стискивая зубы, ненавидя себя, но не в силах от этого отказаться. Потому что, несмотря осознание тщетности всего этого, понимание незаслуженности и собственной недостойности, он всë же надеется, что это продлится подольше. Что солнце посветит на него ещë чуть-чуть. А утром он закончит это всë. На тумбочке за спиной настойчиво чирикает будильник, раздражая слух, несмотря на приятную мелодию. Хосок морщится, вслепую тянется назад, наугад хлопает по тумбочке и с третьего раза отключает вопящий агрегат. Блаженно выдыхает и вновь обвивает руки, уткнувшись носом в тëплое приятно пахнущее тело перед собой. И замирает, осознавая всë. Понимает. Это Сокджин. Он спит рядом. Хосок держит его в своих руках. Обнимает его. В голове калейдоскопом проносятся события прошлого вечера — и столько радости одномоментно обрушивается на него, что у Хосока перехватывает дыхание. Но он готов к этому, готов задохнуться и умереть полностью счастливым, ведь это, чëрт возьми, лучшее утро за всю его жизнь. Сокджин перед ним тихо с разочарованием стонет во сне, невнятно бурчит что-то и вздыхает. Младший понимает, что тот проснулся. — Доброе утро, — низко шепчет старшему на ухо, сам не замечая, как по лицу расползается улыбка. Сокджин выдыхает блаженно, Хосок ясно слышит улыбку, когда он отвечает: — Доброе. Несколько минут проходят в тишине, они лежат, охваченные сонной дымкой, и обнимают друг друга. Хосок чувствует ладони Сокджина на своих руках, как он поглаживает его кончиками пальцев, выводя неясные узоры. И Хосок готов лежать так вечно, утонуть в ощущении пальцев на своей коже, но Сокджин вдруг прекращает это, вздыхает тяжело и явно расстроено, прежде чем нехотя произносит: — Нужно вставать. Он берëт Хосока за руки, явно намереваясь отцепить их от себя, но тот протестующе мычит, усиливая объятия, стискивая старшего, зарываясь носом в мягкие волосы на затылке. Не сейчас. Ребята, конечно, классные и все дела, да и лекции штука полезная, но прямо сейчас он скорее умрëт, чем выпустит из объятий Сокджина. Ему нужно время, чтобы поверить, что тот действительно от него не сбежит. Старший хихикает нервно, но быстро серьëзнеет. — Хоби, — тянет предостерегающе. — Давай не пойдëм, — по-детски канючит в ответ Хосок и быстро целует старшего в основание затылка. Потом ещë и ещë, поцелуи быстрые, короткие, Хосок беспорядочно касается губами кожи то там, то здесь, словно если он сейчас зацелует Джина, то тот согласится никуда не идти. Но это, конечно же, не работает. — Хоби, — вновь предостерегает Джин, стараясь звучать строго, но Хосок продолжает касаться губами смуглой кожи, оставляя маленькие быстрые поцелуйчики. Сокджин вздыхает безнадëжно. — Ты маленький упрямец. — Весь в тебя, хëн, — с широкой улыбкой парирует Хосок. Старший фыркает громко, но как будто расслабляется, обмякает в руках младшего. Хосок улыбается лукаво, склоняется к мягкой коже, но на этот раз касается медленнее, вдумчиво и чувственно, задерживаясь на каждом участке подольше. Сокджин выдыхает тихо, склоняет голову, открывая больше доступа к коже, — сдаëтся. Хосок улыбается широко. Окольцовывает талию, притягивая ближе, носом ерошит волосы на затылке, втягивая запах старшего, и ведëт медленными поцелуями дорожку вниз. — Я так рад, что это реально, — выдыхает Джину в кожу, коротко целуя за ухом, рукой ведëт вверх, подлезая под футболку, оглаживая коротко бархатную кожу, вызывая этим короткий прерывистый вздох, губами пробирается дальше вниз. Когда его губы касаются сгиба шеи, а пальцы находят и легонько сжимают сосок, Джин прерывисто и как-то ломано вздыхает, будто готов был вскрикнуть, но быстро обрывает себя и лишь шепчет на выдохе с придыханием: — Я тоже… — затем вздыхает в тишину комнаты громко, и в этом вздохе отчëтливо слышится разочарование. — Но нам правда нужно вставать, — говорит с сожалением чуть подрагивающим от возбуждения голосом. — У ребят будут проблемы, если мы не явимся. Давай не будем заставлять Намджуна оправдываться за нас снова. Хосок недовольно поджимает губы, прекращая все действия. Он убирает руки, не сдерживая расстроенного вздоха и слыша точно такой же со стороны старшего. Как бы ему ни хотелось это отрицать, но страший прав. Достаточно того, что вчерашняя ночь явно не была для их лидера спокойной из-за них двоих. — Кстати, — продолжает Джин. Он возится, переворачиваясь, и Хосок чуть ослабляет объятия, позволяя ему повернуться и оказаться с ним лицом у лицу. Сокджин заглядывает ему в глаза, и Хосок впервые видит робкость и неуверенность в его взгляде. — Мы расскажем им? Думаешь, они нормально всë воспримут?.. Хосок улыбается широко. — Намджун уже знает, — отвечает он, лукаво улыбаясь на нахмуренный непонимающий взгляд. — Я натолкнулся на него вчера вечером. Он, кажется, слышал наше бурное примирение. Глаза Сокджина расширяются в ужасе, он открывает рот, беспомощность хватая им воздух. — Он — что? — спрашивает, покрываясь красными пятнами. — Да всë нормально, — успокаивает Хосок. — Не то чтобы он до этого ничего не знал. Да и остальные тоже, особенно когда ты по пьяни поцеловал меня прямо на их глазах. Сокджин задыхается. — Я — что? — шепчет слабым голосом. Кажется, он сейчас в обморок хлопнется. — Ну да, — кивает Хосок. — Это было в клубе. Ты, кажется, был очень рад, когда я признался тебе в любви. Джин, кажется, на долгие секунды прекращает функционировать. — Ты. Сделал. Что? Хосок улыбается. Кажется, пора бы прекратить доводить старшего до раннего инсульта, но слова сыпятся изо рта сами по себе, он не в силах их остановить. — Ну да. Ты спросил, считаю ли я тебя красивым, и я сказал тебе… Ему приходится замолкнуть, потому что в эту минуту Сокджин вскакивает на постели и с рыком, больше похожим на визг, бросается на него, пытаясь задушить подушкой. — Я убью тебя, Чон Хосок! Почему! Почему последняя собака знает о моей личной жизни больше, чем я сам! Сколько ты собирался молчать об этом, до старости? Моя жизнь похожа на хаос из-за тебя, мелкий ты поганец! Хосок хохочет, без особого труда отбиваясь, пока старший раз за разом напрыгивает на него с подушкой наперевес. Когда Джин в очередной раз замахивается повыше, чтобы огреть посильнее, Хосок внезапно подаëтся вперëд, выхватывая из его рук мягкое оружие, а после валит спиной на кровать, нависая сверху. — Успокойся, хëн, — шепчет, склоняясь ближе. — Ты ведь уже не злишься на самом деле. Сокджин злобно хмурится и пыхтит, сверкая глазами, но вскоре сдаëтся, действительно быстро успокаиваясь. Хосок широко улыбается: у старшего не получается злиться на него долго. — Какого чëрта ты не рассказал мне всë это? — бурчит он тихо, звучит обиженно. — Почему не спросил на следующее утро? Чëрт возьми, Хоби, мы могли решить это ещë пару дней назад, почему ты не сказал мне? Он смотрит на Хосока, расстроенно поджав губы, и от этого взгляда последнему становится стыдно. Он отводит глаза. — Прости, — извиняется искренне. — Мне тогда даже в голову не пришло так сделать. Ты был пьян, говорил непонятное, когда ты поцеловал меня, я был уверен, что ты не в себе. И я не знал, что делать, я думал, что если расскажу, это сделает нашу дружбу неловкой. Кроме того, мы напарники, и, — он осекается, понимая, что не до конца искренен. — Хотя, если честно, это последнее, о чëм я думал в тот момент. Я просто… — говорит он, поднимая глаза. — Я просто не хотел потерять тебя. Несколько секунд Сокджин выглядит действительно потрясëнным. Он долго смотрит в глаза Хосоку, а после его губы складываются в мягкую улыбку. — Боже, ты такой дурак, — говорит он, протягивая руку и нежно гладя Хосока по волосам. Он ведëт рукой вниз, обхватывает ладонью щëку, с нежностью заглядывает в лицо. — Ты никогда не потеряешь меня. Никогда, слышишь? А Хосок улыбается так широко, что щеки болят. — Да, я дурак, — соглашается. — Зато я самый счастливый дурак на этой планете. Сокджин на секунду потрясëнно хлопает глазами, а потом улыбается. — Только на этой? — уточняет хитро. Хосок улыбается шире, пожимает плечами. — Не знаю, — отвечает беспечно. — Отвечу точнее, когда узнаю от Намджуна, есть ли жизнь на Марсе. Сокджин фыркает и легко бьëт его кулаком в плечо. — Придурок. — Весь в тебя, хëн. Сокджин лежит под ним, мягко улыбаясь. Его волосы растрëпаны после сна и в беспорядке разметались по простыне, смуглая кожа выглядит гладкой и тëплой, до неë хочется дотронуться, ощутить под пальцами. Но дольше всего Хосок задерживается глазами на губах. Боже, они такие нереальные, пухлые, приоткрытые, похожие на бутон. Хосок до сих пор не может поверить, что ему теперь позволено целовать их. И он уже склоняется, чтобы сделать это прямо сейчас, но ладонь Сокджина ложится ему на грудь, осторожно, но уверенно останавливая. — Хоби, — Джин смотрит серьёзно. — Нам правда нужно на лекции. Хосок безнадëжно стонет. Чонгук открывает глаза ранним утром — организм привычно будит его за несколько минут до будильника. В кровати напротив неподвижно лежит спящий Намджун. Едва взглянув на лидера, Чонгук вспоминает события прошлого вечера — и жгучий стыд заставляет его покраснеть до кончиков ушей. Боже… Это… Перед глазами возникает лицо Тэхëна с блестящими в темноте глазами, на губах и коже оживают прикосновения вчерашнего вечера, и Чонгуку резко становится жарко, в животе крутит, а в паху волнительно зудит. Поверить в то, что это было вчера, что всë это было с ним, что хëн целовал его — и не этими снисходительными поцелуями, которыми одаривал за каждый цветок, а по-настоящему, с несдержанным пламенем, — оказывается практически невозможным. Несмотря на то, что хëн лежит рядом, обнимая со спины, именно сейчас то, что казалось логичным и таким очевидным ночью, в полумраке предутренних сумерек обрастает новыми сомнениями и страхами. И вчерашнее «люблю», сказанное хриплым полушëпотом в самое ухо, больше не кажется таким уж правдивым и искренним. Ведь хëн пришëл к нему только потому, что поругался с Чимин-хëном. Зачем ещë ему идти к Чонгуку? Разве может Чонгук находиться рядом с ним? Может дать ему больше, чем он получает рядом с Чимином? Чонгук лежит неподвижно, слушает мирное дыхание над ухом. А может это правда? И хëн действительно имел в виду то, что сказал? Стоит только подумать об этом, у Чонгука в груди всë взрывается радостными петардами — и сразу же оседает горьким пеплом, когда на смену одной мысли приходит другая. А если нет?.. Что, если он ошибся? И когда старший проснëтся, вместо нового горячего поцелуя лишь улыбнëтся снисходительно, потреплет по макушке и с улыбкой скажет привычное «Доброе утро, Гуки». И всë вернëтся на круги своя. Так, будто этой ночи никогда и не было. Эти мысли вызывают острую боль, макнэ морщится и выскальзывает из кровати, осторожно снимая с себя расслабленную руку Тэхëна. Тот тяжело вздыхает во сне, и на мгновение Гук испуганно замирает, ожидая, что он проснëтся, но хëн лишь сильнее зарывается в одеяла, подгребая под себя подушку, выдыхает блаженно-расслабленно. Кажется, он даже улыбается. Чонгук прикусывает губу, сдерживая новую гримасу расстройства на лице. Он спешно отворачивается, идет к шкафу, не глядя доставая одежду. Собрав всë в огромную груду в собственных руках, он направляется к двери. Он оденется в ванной и сразу же отправится на лекции. Он знает, что это неправильно, что он не должен вот так сбегать, бросать старшего, он бы и рад был остаться, но мысли о Чимин-хëне не покидают его, он помнит, знает, как хорошо было старшему с Чимином, и от мысли, что ему самому никогда не будет места рядом с хëном, что он не сможет заставить старшего смеяться так же счастливо и солнечно, ему становится очень тяжело. Последний раз бросив взгляд на спящего старшего, как он распластался по его кровати, безраздельно господствуя над грудой одеял и подушек, Чонгук тихо приоткрывает дверь и покидает комнату. Когда Чимин просыпается снова, за окном понемногу светлеет, напоминая о неумолимом приближении раннего утра. Прямо перед ним, в его руках, маленьким комочком свернулся Мин Юнги. Чимин позволяет себе уткнуться лицом в широкую спину, прижаться щекой к чуть шершавой трикотажной ткани. Под пальцами его тепло, оно проникает под кожу приятными волнами, и Чимин впитывает еë, тихо улыбаясь. Юнги мягкий. Тëплый. А ещë грустный. Юнги вздыхает, легко поводит плечами, и Чимин понимает, что тот не спит. — Доброе утро, — приветствует он, снова мягко улыбаясь. Глядя на старшего, он чувствует, как в груди просыпается нежная теплота, и ничего не может с этим поделать. Да не то чтобы ему и хочется, надо сказать. Юнги замирает на секунду, прежде чем ответить короткое и хриплое: — Доброе. Он молчит некоторое время, потом добавляет: — Не нужно было меня обнимать. Чимин хмурится, пытается возразить: — Ты бы упал иначе… — Я мог задеть тебя, — перебивает Юнги резко, заставляя замолкнуть. Он молчит секунду, затем продолжает с ощутимой горечью в голосе: — Это гораздо хуже… Чимин замирает, улыбка пропадает с его лица. Он отстраняется, смотрит на широкую напряжëнную спину перед собой. Он будто наконец просыпается, вчерашние воспоминания, слова и разговоры болью отдаются в груди. Трудно представить, сколько в этом теле горечи и печали, оно будто соткано из них, Чимин болезненно морщится и сжимает зубы, от этих мыслей ему не по себе, но ещë больнее — оттого, что он знает, что прав. Долгие минуты он молчит, пытаясь подобрать слова, пока не выдыхает робкое: — Но ведь не сделал, — говорит, вновь продвигаясь ближе. Юнги дëргается, когда чужие руки обвивают крепче, прижимая ближе, но в этот раз Чимин не отступает. — Сейчас же всë хорошо… — Могло и не быть, — вновь возражает Юнги. — Больше не делай так, это опасно. Я опасен. Этих слов Юнги не говорит, но Чимин слышит их, чувствует, как они пробираются под кожу, просачиваются в сознание вместе с ядовитой недосказанностью и чужой отстранëнной болью. Чимин с силой закусывает губу, не давая себе сосредоточиться на этих эмоциях. Нет уж. Он не сдастся так просто. Он смотрит на Юнги. Точнее, на его спину: старший всë ещë лежит спиной, смотрит перед собой, а Чимину вдруг очень хочется увидеть его лицо. — Хëн, — зовëт негромко. — Хëн, посмотри на меня. Юнги замирает, будто на секунду задумавшись над просьбой, но потом продолжает лежать, не шевелясь. Чимин вздыхает. Он отстраняется, выпуская старшего из объятий, но только для того, чтобы опереться рукой рядом с головой старшего, заглядывая ему глаза. — Юнги… — неформальное обращение снова срывается с губ, но в этот раз Чимин быстро исправляется: — Хëн, — смотрит в глаза. Юнги под ним выглядит настороженным и малость испуганным, но вырваться не пытается, и тогда Чимин говорит, стараясь словами и взглядом передать свои мысли другому: — Ты не монстр. Ты никому не сделаешь больно намеренно. Я знаю это. Секунду Юнги выглядит потрясëнным. Он смотрит на Чимина, взгляд его бегает по его лицу, прежде чем болезненная эмоция искажает его собственное, и он отворачивается, качая головой. — Ты всего не знаешь, — начинает он, но Чимин перебивает. — Я знаю достаточно, — заявляет он, склоняясь ниже, заработав ещë один удивлëнный взгляд старшего. Нельзя сказать, что ему это не нравится. Реакция Юнги показывает, что он здесь, что действительно слышит его. Это не может не вызвать улыбку, когда Чимин продолжает: — Достаточно, чтобы сказать, что ты не злой. И не ищешь способа заставить людей страдать. Юнги усмехается на это. Отводит взгляд, в котором через край плещется грусть. — И всë же это единственное, что я умею. — Ты можешь научиться, — возражает Чимин. — Твоя способность… — Она не моя, — перебивает Юнги, вдруг взглянув прямо в глаза. — Мне еë привили. Чимин на секунду теряет дар речи. В голове у него вереницей проносятся увиденные вчера воспоминания, и чужая боль в секунду пронзает его. «Я создал тебя! Ты без меня ничто!» В ушах эхом отдаются слова, оскорбительные эпитеты, которые подбирает для Юнги человек из динамика с визгливым голосом, но больше — он сам. Жалкий. Мерзкий. Гадкий. Никчëмный. Бесполезный. Младший шумно вздыхает, насильно вырываясь из накативших волной воспоминаний. Смотрит на Юнги, как всегда встречая в его глазах понимание вперемешку с болью. — Уже твоя, — заявляет решительно, смотря старшему прямо в глаза. Тот удивлëнно моргает, а Чимин продолжает, настойчиво облекая мысли в слова. — Ты бы иначе не смотрел на меня с таким сочувствием. Хëн, пойми, не важно, принадлежала ли она кому-то раньше и существовала ли вообще — она теперь с тобой. Что бы ни случилось, как бы это не произошло, теперь это часть тебя. Прими еë, перестань бояться, и она научит тебя не только страху. Долгие мгновения Юнги молчит. На его лице отражается борьба, она как будто хочет верить Чимину, но сомнения оказываются сильнее, и наконец он с трудом отводит взгляд, тяжело качая головой. — Не думаю, что получится… — Хотя бы попробуй, — настаивает Чимин, склоняясь ближе, но видя, как испуганно расширяются зрачки старшего, благоразумно отстраняется. — А я помогу. Какое-то время Юнги просто смотрит на Чимина. Сомнения всë ещë видны на его лице, но теперь к ним примешивается что-то новое, странная робкая эмоция пробивается сквозь все барьеры. — Хорошо, — наконец произносит он, смотря в глаза. На секунду Чимин не верит, что это правда. А после улыбается так широко, что глаза почти исчезают, он едва видит лицо старшего под собой, но всë равно замечает, как растягиваются его губы в робкой обнажающей дëсны улыбке… Эта улыбка притягивает взгляд. — Ты красивый, — говорит Чимин раньше, чем задумывается об этом. Юнги замирает, смотрит на Чимина удивлëнно и странно пронизывающе, в его глазах потрясение граничит с таким очевидным непониманием, что младший сразу клянëт свой проклятый язык и хочет забрать свои слова назад. Но уже, очевидно, поздно. Тишина тянется невкусной жвачкой, парни смотрят друг на друга. Наконец Юнги откашливается, собираясь что-то сказать — и в этот момент на тумбочке рядом громко и надрывно верещит будильник. Чимин вскрикивает и падает с кровати. — Они неплохие ребята. Просто с ними… — Полковник Бан, это лишнее, — грудной женский голос перебивает решительно и твëрдо. — Я читала досье, этого достаточно. Мне ни к чему знать их как людей. Шихëк морщится болезненно. Ему не нравится это всë. Но ничего не поделаешь, ребятам нужно тренироваться, а в этой сфере он не силëн. К тому же, у него самого последние дни совершенно не хватает на них времени. И всë же ему хочется, чтобы рядом с детьми в это время был кто-то более... Лояльный. Широко поднимает взгляд на боевого вида женщину, начинает обтекаемо, осторожно: — Всë же я думаю, вам стоит знать их особенности… — Всë, что нужно, я узнаю в процессе, — снова возражают ему. Смуглые руки складываются на груди, в голос добавляются нотки раздражения. — А пока, пожалуйста, не пытайтесь повлиять на моë мнение раньше времени. Я знаю, вы очень привязаны к ним, но не собираюсь давать послабления только основываясь на вашей симпатии. Это касается и… как его — женщина морщится, пытаясь вспомнить. — Мин Юнги, — напоминает Бан, расстроенно вздыхая при упоминании имени подопечного. — Я не требую к нему особого отношения, но его ситуация… — Именно это вы и делаете, полковник Бан, — перебивают его. — И закончим на этом. Мне скоро идти. ПиДи вздыхает, смиряясь. Возможно, это к лучшему. Не все ведь будут с ребятами так же дружелюбны, как он. — Как скажете, — соглашается, коротко взглянув на собеседницу. — Позвольте проводить вас. — Это лишнее, — обрубает женщина, сурово хмурясь и поджимая губы. — И всë же вынужден настаивать, — мягко требует Шихëк. Он должен хотя бы нового человека представить им нормально, без этой чëртовой спешки и нервов. Ребята заслуживают того, чтобы им всë спокойно объяснили. А ещë он не видел их уже пару дней. Женщина дëргает уголком губ, будто мысли его читает, усмехается неслышно. — Ну раз так…