Звон январских бубенцов

— …Таким образом Ли Сонге, генерал, упоминавшийся в большинстве источников, хотя и представляет собой значимую фигуру того времени, являлся лишь исполнителем и не имел прямого влияния на управление страной. На данный момент идут споры среди историков о том, какую фамилию носили представители королевской династии, поскольку эта информация по неизвестной причине скрывалась. Некоторые считают… Хосок вздыхает, подавляя зевок и изо всех сил держа глаза открытыми. Лекция идëт меньше пяти минут, а у него от всех этих Ли, Чонов, Минов и Кимов голова кругом идëт; ощущение, что не историческую лекцию слушает, а рассказ о том, как они с ребятами вчера вечером дрались за шоколадку. Даже имена почти те же, а все клановые перепетии легко заменяются на драки «стенка на стенку» подушками и простыней. И летальность примерно та же — у Хосока до сих пор коленка болит. И это они назвали «новый этап обучения»? Хосок ожидал большего от такого пафосного названия. Современная история, политика, может, разведка? Что-нибудь о мафии и теневых войнах?.. Нет. Эпоха Чосон с рассказами о том, как древние кланы друг у друга серебряную ложку отбирали. И как это относится к современной истории, совершенно непонятно. Да даже про Аристотеля слушать было интереснее… Хотя, тут Хосок, наверное, всë-таки погорячился… Чон откидывается на спинку стула, аккуратно скашивая взгляд на задние парты. Как он и думал, из всех них внимательно слушает только Намджун: лидер сидит с умным видом и смотрит вперëд, практически не моргая — и если ему и неинтересно, за прямой спиной и сосредоточенным взглядом этого не разглядишь. Остальные же с разной степенью успеха изображают бодрствование. Лучше всех получается у Чонгука с Чимином, они как будто бы даже записывают что-то, хуже всех — у Юнги, но тот на любой лекции спит, так что проходит вне конкурса. Тэхëн же просто валяется на парте, периодически пытаясь стащить ручку из рук макнэ. Ненадолго засмотревшись на момент, когда длинные пальцы Тэхëна ложатся поверх что-то пишущей руки младшего, перетягивая внимание с лекции на себя, Хосок переводит взгляд на собственного соседа. Сокджин отстранëнно разглядывает профессора Чхве, со свойственным ему небрежным изяществом подперев подбородок ладонью. Младший задерживает взгляд на скучающем лице. Округлые брови, аккуратный нос, бутонообразные губы… Хосок сглатывает, вглядываясь в скульптурный профиль, осознавая, насколько эта красота сейчас близко. Кожа гладкая, словно отполированная, и мягкая на ощупь — это Хосок на практике знает — и как же тянет к ней сейчас прикоснуться, аж пальцы сводит. Взгляд скользит по родным уже чертам и оторваться не может. Старший для Хосока будто античная статуя: красивый, неведомый, неповторимый. И кто сотворил его таким? Личной пыткой Чон Хосока, целью, до которой дотянуться стремишься, а дотянувшись — обжигаешься, от близости медленно сгорая, будучи судьбой своей при этом совершенно удовлетворëн. Он не сразу замечает, что Сокджин заметил, как он пожирает его глазами. Страший будто бы хочет обернуться, посмотреть в глаза Хосоку, но не смотрит, вместо этого шипит практически неслышно, едва губы разжимая: — Прекрати. Хосок моргает, будто просыпаясь, осознавая себя в этой реальности. Он скользит глазами по лицу Джина, по нахмуренным бровям и сжатым губам, по розовеющим смущением скулам — и, кажется, снова вылетает куда-то в фантазии. Джин смущëн, и это предельно восхитительная картина. Джин его восхищения не разделяет. Он чуть ëрзает, и следом Хосоку по ноге прилетает пятка возмездия. Младший подскакивает от неожиданности, пока рядом возмущëнно шипят: — Прекрати я сказал! Я и так едва в смысл вникаю! Хосок задыхается возмущением. Да что он сделал-то?! Ну смотрел, ну и что? Это хëн ещë не знает, что действительно отвлекает. Ну ничего, Хосок сейчас ему всë наглядно объяснит… Он дуется и демонстративно отворачивается в сторону, краем глаза наблюдает за старшим. Тот с минуту ещë бросает на комплементария внимательные, чуть виноватые взгляды, но после отворачивается, вновь сосредотачиваясь на лекции. Хосок выжидает ещë несколько минут, а после медленно протягивает руку под партой и кладëт старшему на колено, огладив короткой лаской. Он чувствует, как старший замирает от прикосновения, но не даëт тому разразиться гневным шипением и вообще какой-либо реакцией — медленно скользит по шершавой ткани, выше и выше, неторопливо продвигаясь к паху. Рядом рвано вздыхают, и Хосок не может удержать себя от того, чтобы обернуться и полюбоваться на лицо старшего. А старший замер, кажется, забыв как дышать, длинными пальцами вцепившись в края парты, на его щеках и скулах расцветают брызги смущения. Сокджин такой потрясающий и всë такой же нереальный, похож на самую прекрасную античную статую. С той только разницей, что статую Хосок мог бы просто изучать, с головы до ног разглядывая, а Джина хочет забрать себе. И трогать, трогать, трогать. Его рука соскальзывает ниже, на внутреннюю сторону бедра — и Сокджин издаëт тихий задушенный писк, который тут же заглушает прижатой к губам ладонью. Он поворачивается к Хосоку, смотрит широко открытыми глазами, в которых паника с возбуждëнной поволокой смешивается, брови заломлены беспомощно. Хосок ясно видит, как напряжено тело напротив, как грудная клетка замирает испуганно, прежде чем спëртый воздух из груди вытолкнуть загнанно, чтобы случайно не выпустить лишнего звука. — Перестань, — шепчет старший нетвëрдо, неуверенно отнимая руку от губ. Дыхание глубокое чуть сбито, он облизывает губы и кидает на Хосока короткий взгляд — и у младшего самого сбивается дыхание, настолько Джин сейчас покорëнный. — Не здесь. Хосок на секунду брови удивлëнно вздëргивает, а когда понимает смысл сказанного, улыбается предвкушающе-хитро. — Прости, — хрипит он интимно-тихо. — Если не здесь, тогда, может… Ведëт по ткани вверх, преодолевая те ничтожные сантиметры, что остаются, — слух с наслаждением музыкального критика улавливает резкий вздох, а взгляд замечает, как чужие пальцы до побеления стискиваются на краях парты, — и укладывает ладонь на пах, прямо на чуть вздыбившуюся ширинку. Джин вздрагивает практически всем телом, в пространство упустив короткое «Ах!», которое сразу же стиснутыми зубами заглушает. Хосок улыбается. Ему всë это слишком нравится. — Может, здесь? — спрашивает голосом глубоким и низким, похожим больше на голодное порыкивание, ладонь сжимая едва-едва. Сокджин не отвечает, сглатывает тяжело. Дыхание тихое, перепуганно-взвешенное, старший явно понимает, что в любой момент голос может ослушаться его. Глаза расширены, и младший видит каждую микроэмоцию, каждое изменение выражения на открытом лице. — Ты что творишь… — выдыхает Джин едва слышно. — Услышат ведь… Он снова сглатывает, — кадык на скульптурной шее дëргается вверх-вниз, — и кидает на комплементария беспомощный взгляд. Такой вид старшего Хосока обжигает. Он чувствует, как жар опаляет лицо, перетекая в грудную клетку, а оттуда — в низ живота. Сокджин ещë как назло смотрит прямо на него, дышит тяжко, губу закусывает слабо, будто это поможет звуки внутри себя удержать. И если у Хосока и были до этого тормоза, то сейчас они слетают к чëрту, потому что губы, эти блядски охуенные губы. Он точно не остановится сейчас. Хосок подаëтся вперëд, критически близко к старшему приближаясь, безумно жалеет, что не может прямо сейчас его поцеловать. — Тогда будь тихим, — не говорит, а взрыкивает, как зверь, смотря на старшего взглядом тëмным и голодным. Фокус этим взглядом сбивает, потому что Сокджин в нëм теряется на долю от вечности, а в следующую секунду уже ловкие пальцы на собственном паху обнаруживает. — …В эпоху Чосон любой человек мог стать чиновником, если был достаточно талантлив. Людей свозили со всей страны и обучали при дворе. Именно поэтому за Кëнбоккуном в народе закрепилось название… Ловкие пальцы расстëгивают пуговицу, неслышно тянут вниз язычок молнии — Хосок ощущает замершее дыхание рядом, в предвкушении облизывает пересохшие губы, быстро ныряя под кромку белья. Губы старшего приоткрыты, дыхание застревает в горле вместе со стоном, когда ладонь Хосока обхватывает горячую твëрдость рукой и ведëт по ней сверху вниз. Младший трогает полувозбуждëнную плоть Джина медленно, оглаживает мягко, запоминает изгибы, возвращается к головке и собирает предэякулят. Джин дышит сбито, края парты пальцами сжимая, младший смотрит на него время от времени. На висках выступила испарина, она блестит в ярком свете рабочих ламп. Хосок тихонько пьянеет. Он полностью покорëн. — Ты такой горячий, хëн, — шепчет тихо, придвигаясь ближе. Иллюзорный полог ставит интуитивно, не потому, что боится быть замеченым, а потому что понимает — такой хëн только для него. — З-заткнись, — выдыхают в ответ, дыша тяжело, взгляд тëмно-возбуждëнный стыдливо отводя. Хосоку не нравится. — Не отводи, — просит хрипло, руку протягивает, подбородок обхватывает и к себе лицо старшего разворачивает. Ловит взгляд бездонных омутов, а у самого сердце бешено заходится. — Смотри на меня, — шепчет хрипло, пальцами чувственно изгибы подбородка и одновременно члена оглаживая. Сокджин всхлипывает, громко воздух в себя втягивая — и тут же замирает, бросает на преподавателя перепуганный взгляд, и сразу следом — потрясëнный на Хосока. Младший улыбается. — Теперь можешь кричать, если хочешь, хëн, — собственный голос вибрирует в горле, кажется, ещë чуть-чуть, и вырвется наружу глухим рыком. — Нас никто не услышит… Сокджин дышит через рот, свои невозможные приоткрытые губы языком смачивает. Он явно хочет что-то сказать, но настолько разморëн, настолько повержен, что не может произнести ни слова, лишь сглатывает, ненадолго глаза прикрыв, но сразу же открывает и обращает на Хосока. Младший улыбается довольно. — Молодец, хëн, — хрипит низко. — Такой умница, — говорит, и член мягко по длине поглаживает. Джин стонет всë-таки, то ли комплиментом, то ли действиями младшего распалëнный. Он тяжело дышит, брови заломлены практически мученически, взгляд туманный. Кажется, так он долго не продержится. — Что такое, хëн? — спрашивает Хосок, мягко лаская, ритм сохраняя мучительно медленный. — Хочешь кончить? — возвращается к головке, уретру осторожно пальцем обводит. Джин вскрикивает высоко, всем телом напрягаясь. Смотрит беспомощно, брови заламывает, и кивает быстро, взгляда не прерывая. Губы едва размыкает, чтобы выдохнуть сиплое: — Пожалуйста… Хосок рычит и всë-таки подаëтся вперëд, эти чëртовы губы сминая, рукой в чужих штанах двигает яростно. Сокджин стонет ему в губы, рот приоткрывая — и Хосок тут же этим пользуется, чтобы сплести их языки в яростном, голодном напоре. Господи, Джин… Хосок так хочет его… Джин мычит глухо на очередном движении, и Хосок чувствует, как твëрдая плоть, дрогнув в его руке, исторгает из себя тëплое и липкое. Хоби делает ещë пару движений прежде чем вытащить руку из штанов. — На сегодня закончим, — говорит профессор Чхве, своим строгим голосом напоминая, что они всë ещë в классе. Сокджин обессиленно падает на парту как раз в тот момент, когда младший убирает иллюзорный полог. Профессор Чхве прошивает взглядом, губы поджимает неодобрительно, и Хосок улыбается солнечно, осторожно хëна чистой рукой по спине гладит. — Простите его, профессор Чхве, — просит улыбчиво. — Сокджин-хен просто не выспался сегодня. Женщина переводит на него взгляд, неслышно фыркает себе под нос, собирает папки и покидает класс. Хосок провожает еë взглядом, продолжая поглаживать старшего по спине. Осторожно склоняется, шепчет у самого уха: — Вот что я бы назвал «Едва вникать в смысл»… Сокджин мычит куда-то себе в локоть, поворачивает к младшему абсолютно красное лицо. Хосок ожидает, что тот обрушит на него весь поток ругательств, которые имеет, когда старший выдыхает тихо: — Чон Хосок, похотливая ты скотина… Я убью тебя, если ты сегодня не трахнешь меня нормально. Хосоку требуются все его силы, чтобы не подавиться воздухом и собственной слюной. Он ожидал услышать от старшего что угодно, кроме этого. Юнги открывает глаза, когда спина преподавательницы скрывается за дверью — чопорная сдержанность бордовым шлейфом следует за ней, унося по коридору ноты вишнëвой мяты и ликëра. Он провожает еë глазами и отводит в сторону усталый взгляд. Хоть кто-то ушëл. А то, кажется, ещë немного, и задохнëшься тут. Юнги вздыхает и тут же морщится слегка: густой смог карминовых эмоций заливается в нос спектром из тысячи запахов, и эмпата, что скрывать, неслабо ведëт от такого обилия чувств на квадратный метр. Ноты густые, страстные, томно-терпкие и хмельные, они расползаются от висков по всему телу с каждым ударом пульса, рождая эйфорическое головокружение. Юнги морщится, абстрагируясь, но как ни пытается, чужое приторное наслаждение оседает на плечах и расходится разрядами тока по рëбрам. Он вздыхает и переводит мрачный взгляд на виновников своей головной боли. Хосок сидит довольный как тысячи котов, с Сокджина потрясëнно-внимательного взгляда не сводит, а старший весь красный и смущëнный распластался на парте, из сгиба локтя торчит только кудрявая шапка волос и пунцовое ухо. Вокруг него клочьями вьются закатно-оранжевые всполохи затихающего оргазма. Сначала Юнги не поверил, если честно. Их в классе слишком мало, чтобы скрыть такой беспредел, просто невозможно, чтобы никто ничего не заметил. Но чутьë не обманывает: Юнги проснулся в тот момент, когда общий устало-скучающий фон вдруг сменился на томно-терпкие ноты зарождающегося возбуждения. У этих двоих страсть на вкус другая, нежели у Тэхена с Чонгуком. В джиновых эмоциях много цветов: чувственная гиацинтовая привязанность, хрупкая ромашковая нежность, густая жасминовая страсть. Хосок же ощущается как солнечная смесь лайма, иланга и бергамота, припорошенная лëгким флëром газированной игривости. От их общей страсти же веет жасмином с терпким привкусом иланга, и, несмотря на то, что эти ароматы яркие на вкус, друг друга они совершенно не портят. Должно быть эти двое действительно любят друг друга. Юнги ловит себя на этой мысли — и осаживает, дëрнув плечом, прикрывая глаза и отворачиваясь, вновь укладывая лохматую голову на руки. Не его дело, кто кого любит, а кто нет. Он вообще этого знать не должен, и быть его здесь не должно. Но думают так, видимо, не все… — Хëн? — зовëт нежный голос над ухом, и Юнги разворачивается на этот звук раньше, чем осознаëт. Он видит в опасной близости рядом с собой внимательные карие глаза, в которых на секунду тысячи ярких огней мерещатся. Моргает медленно, образ под веками запечатляя. Сегодня это должно закончиться… — Хëн? — зовут снова, заставляя глаза открыть и взгляд на собеседника обратить. Пак Чимин смотрит внимательно, голову склоняет слегка, из глаз на Юнги флëрдоранжевое беспокойство выливая. — Всë в порядке? Запахи щекочут ноздри и щипят глаза; Юнги отворачивается, сдерживая внутри раздражение и грусть. Ему не нравится, когда Чимин так смотрит: так искренне, честно и открыто, что даже взгляд поднять больно. Как будто Юнги правда что-то значит. Тогда как на самом деле сегодня всë закончится: Чимину нет смысла больше находиться рядом; он подружил его с командой, все ребята теперь относятся к Юнги дружелюбно, так что не нужно его ни от кого защищать. Они снова дружны с Тэхëном, так что скоро всë встанет на свои места. А Юнги пора бы снова уйти в тень. Достаточно с него этого тëплого света. Это логично. Так будет правильно. Он поднимается из-за стола, и, пробормотав невнятное «в туалет схожу», направляется к выходу. Нужно немного отдышаться от всех этих эмоций, пока не разболелась голова… В коридоре группка военных при его появлении замолкает, замирая взглядами на чëрной фигуре. От них волнами исходят осторожное любопытство, насмешливый интерес и даже… Похоть? Юнги морщится. Этого ещë не хватало. Дëрнув плечом, разворачивается и направляется к туалетам. Пожалуйста, пусть только там никого не будет… Отделанное кафелем помещение встречает абсолютным отсутствием людей, Юнги вздыхает облегчëнно, когда ощущает это. Подходит к кранам, умывает лицо холодной водой, ненадолго прикрывает глаза. Тут, вообще-то, даже неплохо. Ещë бы свет этот яркий выключить… Вот только в помещениях поблизости находятся люди, и разные оттенки их эмоций тянутся к Юнги, словно щупальца, со всех сторон. В голове пульсирует целый набор, бултыхается, давит на виски. Мешает невыносимо. Юнги вздыхает, концентрируясь. Оказывается в темноте сознания, где со всех сторон, колеблясь и волнуясь, к нему тянется безумное множество эмоций. Мысленно уменьшает, сокращает диапазон собственной чувствительности до маленькой комнатки с плиточными стенами. Чувствует, как разом наваливается напряжение, непонятная тяжесть, как будто напряглась до того неработающая мышца. Стискивает зубы, борясь с этим, продолжает пытаться. Ну же, вдруг получится… Щёлкает ручка, открывается дверь, и помещение заполняет резкий табачный запах с примесью мускуса. Насмешка и превосходство. Типичный мужской набор. Как будто всего остального до этого было мало… Фокус сбивается, темнота сознания исчезает, Юнги вздыхает раздражëнно-устало, открывая глаза, через зеркало смотрит на входную дверь у себя за спиной. Рослый широкоплечий парень в военной форме подпирает плечом дверь, смотрит на Юнги спокойно и отстранëнно. Если бы не букет эмоций, витающий в воздухе, можно было бы подумать, что он сюда просто так зашëл. Впрочем, может ещë обойдëтся всë… Юнги закручивает кран, отряхивает руки и направляется к двери. Военный, наблюдая это, с места не двигается. Юнги дëргает уголком губ в кислом предчувствии. Замирает у двери. — Дай пройти, — просит спокойно, в глаза парню не смотря. Голову поднимать, если честно, так лень. Сверху усмехаются, и табачно-мускусные ноты становятся сильнее. Юнги морщится, в виске уже понемногу покалывает. — А просить вежливо не учили? — слышится насмешливое. — Или детишек с серебряной ложкой учат только родительскими деньгами сорить? Юнги хмурится, смысл доходит смутно. — Не понимаю, о чëм ты, — говорит мрачно, бросая быстрый взгляд исподлобья. — Дураком не прикидывайся! — плюют сверху, к насмешливо-превосходящим нотам добавляется горелая злость. Он делает шаг вперëд, и Юнги автоматически отшагивает, увеличивая расстояние. Но парень наступает и наступает до тех пор, пока спина Юнги не упирается в одну из раковин. Парень останавливается, и Юнги со смутным облегчением отмечает, что расстояние между ними не столь критическое. Меньше, чем следует, но спасибо и на этом. Парень возвышается сверху, его эмоции душат невыносимо. В висках стучит и ломится головная боль, начинает тошнить. Юнги сглатывает. Парень склоняется к нему, ухмыляясь. К невыносимому уже коктейлю из эмоций добавляется горчичное злорадство. — Хорошо, наверное, когда не нужно никаких усилий прилагать, — хрипят низко совсем рядом. Юнги вжимается в раковину, безуспешно пытаясь увеличить расстояние. — Когда всë ещë до рождения схвачено и проплачено. Кем тебя батя обещает устроить, генералом? Или, может, сразу полковником? — Юнги молчит, и сверху усмехаются презрительно. — Посмотри на себя. Даже слово сказать не можешь. Без своей компании совсем беспомощный, да? — Юнги физически ощущает движение воздуха, когда парень склоняется ниже, дыханием опаляет лицо. Запахи эмоций усиливаются, во рту от этой смеси горчит. — Надеюсь, ты запомнишь этот момент и поймëшь, что без отца своего, какое бы место ты ни занимал, ты ничерта не стоишь. Юнги глотает тяжело. Боль стучит в висках так сильно, что отдаëт в глаза, которые он тяжело прикрывает. Кажется, его сейчас стошнит. — Отойди, — хрипит тихо. На большее просто сил нет. Сверху слышат и усмехаются. — А ты заставь. Юнги хотел бы не дышать. Как жаль, что он не камень. Голова кружится, уши закладывает ватой. Сверху усмехаются отвратительно, неприятно, как наждаком по стеклу. — Да ты даже в глаза мне посмотреть не можешь, — такой резкий запах… Это что, возбуждение? — Так сильно испугался, малыш? Юнги мутным взглядом замечает, как парень поднимает руку, тянет к его лицу. Видит, как стремительно и вместе с тем безумно медленно она приближается к нему. Ещë чуть-чуть, и… Нет Сознание вспышкой проясняется, высвобождая разум из оков внешнего эмоционального влияния, тело приобретает способность двигаться, и Юнги изо всех сил отталкивает чужое тело от себя. Он ожидает, что парень покачнëтся, отшатнëтся хотя бы, чтобы дать Юнги возможность выскользнуть. Но парень не отшатывается — он отлетает, ударяясь о противоположную стену с такой силой, словно его сбил грузовик. Ноги подкашиваются, и военный сползает по стене, смотря испуганно и потрясëнно. Юнги и сам потрясëн. Он замирает на месте, тяжело дыша, с абсолютным непониманием смотря на собственные руки. Долгие секунды он силится осознать, что же только что сделал, — и тут ясность, пришедшая так внезапно, внезапно же и исчезает, обрушивая на эмпата лавину беспощадного эмоционального шума. Головная боль усиливается до предела, к горлу подкатывает тяжëлый, склизско-горький ком. Ноги подкашиваются, Юнги сгибается над раковиной, тяжело дыша. Чужие эмоции, непонятные, странные, ненужные, переполняют его, рвутся наружу, просятся назад из тела, которое их не принимает. Его всë-таки рвëт. Узнать, где проходят занятия у детей Шихëка, не так сложно, как найти потом это место занятий. Учебный корпус будто специально построен для того, чтобы в нëм бесконечно блуждали. Вроде бы простые белые коридоры, ничего лишнего, минимум поворотов. И никаких указателей. Если у тебя нет сопровождающего, или ты не держишь в голове карту, имеешь все шансы остаться здесь в качестве местного привидения. Впрочем, после пары поворотов до женщины доносится невнятный гул, какие-то крики, и Игнес справедливо решает, что ей туда. Когда она быстрым шагом показывается из-за поворота, то в первую очередь замечает толпу взволнованных парней в форме, разговаривающих на повышенных тонах и крайне, крайне напуганных. Игнес хмурится, раньше эти парни себя так не вели: на тренировках они всегда собраны и, не в пример одной маленькой компании, крайне дисциплинированы. И чтобы все они разом потеряли над собой контроль, такого уж точно не было. Тем не менее Игнес сначала про себя облегчëнно выдыхает, — это хотя бы не безумная команда полковника Бана, уже хорошо, — а потом замечает в толпе кучерявую макушку Ким Тэхёна и андеркат Ким Намджуна. И после этого наваливается осознание: дела идут чертовски плохо. — Что происходит? — произносит она, возвышает голос, заглушая металлом царящий вокруг хаос. Воцаряется тишина, во время которой все взгляды оборачиваются на неë — а после снова поднимается невыносимый шум. — Берга-сонсеним! — один из ребят в военной форме отделяется от толпы, направляясь к ней быстрым шагом. По нервным движениям и скачущей походке становится ясно, насколько он взволнован. Он останавливается рядом и указывает рукой в сторону скучковавшихся и нервно переговаривающихся подопечных куратора Бана. — Один из них напал на Ким Дохуна! Брови Игнес сначала потрясëнно вскидываются вверх, а сразу после — сурово сходятся на переносице. Какого чёрта? Она проходит вперёд — парень почтительно отступает в сторону, — шагает к затихшим военным, что авангардом собрались вокруг болезненно-бледного парня, что тяжело прислонился к стене и тяжко морщится. Ким Дохун, надо полагать. Она шагает вперëд. При виде неë парни выпрямляются и расступаются, освобождая дорогу к пострадавшему. Сделав несколько твëрдых шагов, она останавливается напротив него. Выглядит он и правда ужасно, словно с размаха получил удар под дых. Однако синяков на лице нет, видимых повреждений тоже. Что такого произошло и кто из этих детей мог приложить прошедшего строгий отбор солдата? — Что произошло? — спрашивает строго, взгляд глаза в глаза. Ким Дохун пытается выпрямиться, но тут же болезненно морщится и сгибается обратно. Игнес подавляет желание обернуться и прикинуть на глаз, кто же всë-таки способен на такое в весëлой компании семерых раздолбаев. Она отгоняет это желание, фокусируется на словах солдата. — … Хотел поговорить просто, а он меня толкнул. Пол скользский был, я споткнулся и… Игнес кивает. Пол скользкий. Что ж, это проясняет ситуацию. Дальше она уже не слушает, бросает строгое «отведите его в медпункт» и, дождавшись кивка, разворачивается к подопечным Шихëка. Те притихли, словно птенцы, и перешëптываются взволнованно, Игнес, подходя, улавливает фразу «нужно же что-то делать» и «где ПиДи?», прежде чем еë замечают и замолкают, обращая настороженные взгляды. Вперëд выступает Ким Намджун, будто бы заслоняя собой остальных, и вежливо кланяется. — Здравствуйте, Игнес Берга-сонсеним, — максимально вежливо здоровается он. Он старается быть спокойным, но в глазах его видна тщательно сдерживаемая паника. Игнес пропускает вежливое обращение мимо ушей, поворачивается на остальных, окидывает их строгим взглядом. Отмечает у каждого распахнутые, потерянные глаза. — Кто виновник? — спрашивает спокойно. Да уж, здесь Шихëку их прикрыть не получится. Если спустить такой проступок, дисциплине они никогда не научатся. Дети взволнованно переглядываются, после чего один из них, самый маленький ростом, кажется, Пак Чимин, произносит негромко: — Юнги-хëн… Игнес стискивает зубы. Понятно. Единственная реальная проблема этой команды — это Мин Юнги. Особенный подопечный с особенными проблемами. Шихëк приютил себе большую головную боль. — Где он? — спрашивает, сдерживая гнев. Ребята затравленно переглядываются, пока один из них, Чон Чонгук, не кидает долгий взгляд в сторону туалетов. Ясно. — Идите на пары, — приказывает не глядя, уже на ходу бросая заключительное: — Я разберусь. — Сонсеним! — ударяется звонко-испуганное в спину, заставляя Игнес замереть на месте и обернуться. Пак Чимин, этот мальчик-одуванчик, смотрит на неë и просит: — Будьте осторожны… Ему очень плохо. Женщина секунду хмурится, возможно она что-то не понимает из-за неверного перевода, но когда осознаëт, что перевела всë правильно, фыркает насмешливо, вновь уверенно направляясь к туалетам. Вот ещë. Будет она бояться какого-то птенца желторотого. Чимин провожает фигуру беспомощным взглядом и стискивает кулаки. Как он мог… Пропустил, просмотрел, проморгал! И теперь только и может, что в собственной вине купаться. Юнги там плохо, а Чимин даже не представляет, как помочь... И непонятно, что послужило причиной. Если бы он был внимательнее... Чьë-то тепло прилаживается под бок, тяжëлая кучерявая голова ложится на плечо. — Хей, Чимини, — мурчит ласково рядом. Руку находит и сжимает в тëплой ладони, даря поддержку. — Всë хорошо будет. Чимин с трудом отводит взгляд от поворота, за которым скрылась фигура их инструктора. Он смотрит на Тэ, что голову поднял и в глаза смотрит преданно, и хочет, очень хочет с ним согласиться. Вот только в груди свербит неприятное чувство, и спасительное согласие не спешит сорваться с искусанных губ. Вместо этого он вяло улыбается ими же и произносит неопределëнное: — Надеюсь. Тэхëн смотрит внимательно, всë понимает, — не зря ведь лучший друг, — но ничего не говорит, приобнимает друга за плечо и уводит в класс. Чимин идëт, погружëнный в себя. Ворвавшись за поворот, Игнес замирает у самого входа. Неясно отчего, но еë вдруг настораживает эта дверь, создаëт ощущение опасности. Как будто что-то страшное притаилось там, и, входя, Игнес рискует не вернуться прежней. Женщина хмурится в непонимании, а потом упрямо встряхивает головой. Какой бред! Какая опасность может угрожать ей здесь? Она привыкла доверять интуиции, но даже в самом отлаженном механизме случаются сбои. Так что она поворачивает ручку и заходит. И тут же останавливается. Тело напрягается, а мозг как сумасшедший просто кричит об опасности. Она в непонимании судорожно осматривает ряды керамических раковин, пытаясь понять, что с ней происходит, ищет источник опасности, но не находит ничего. Лишь тяжëлое, загнанное дыхание доносится со стороны кабинок. Она снова пытается сделать шаг — но разум, замороженный в своëм паническом припадке, не даëт сдвинуться с места. Что за чëрт? Стиснув зубы, он пытается преодолеть это, но всë, что получается — маленький, неуверенный шажок. Тело не слушается и, кажется, подрагивает слегка. Да что, чëрт возьми, с ней такое? — Мин Юнги! — собственный голос вздрагивает в начале, но она усилием берëт его под контроль. — Выходи сюда сейчас же! Дыхание замолкает, погружая помещение в липкую тревожную тишину. Потом она слышит, как дëргается дверца в одной из кабинок, и сразу оборачивается на звук. Дверь дëргается ещë раз, кто-то безуспешно пытается открыть еë, и лишь после этого щëлкает запирающий механизм, и дверь открывается. Она видит Мин Юнги. Все волоски на теле встают дыбом, когда пошатывающаяся бледная фигура начинает приближаться к ней. У Мин Юнги взгляд опущенный уставлен в пол, на лице испарина и сам он нездорово бледный в ярком свете дневных ламп. Подопечный Шихëка выглядит так, словно в следующую секунду рухнет замертво — а в Игнес Берга всë буквально кричит о том, что нужно бежать прочь. — Что ты устроил здесь? — она старается звучать грозно, одновременно изо всех сил напрягая мышцы, чтобы не сорваться и не сбежать. Анализ ситуации заброшен с самого начала — она разберëт произошедшее потом. Фигура замирает, взгляд поднимается и останавливается на лице Игнес, будто Юнги только что еë заметил. Однако во взгляде не мелькает ни узнавания, ни понимания, ни испуга — вообще никакой эмоции, которая могла бы появиться на человеческом лице в такой ситуации. — Сонсэним… — раздаëтся хриплое. — Мне нужно уйти. Игнес вздрагивает едва заметно, не способная контролировать ту волну ужаса, что окатила еë вместе с этими словами. Она хочет сбежать и не понимает почему. Это что-то инстинктивное, базовое, то, что тело понимает на первичном уровне, тогда как разум осознать не способен. И в этом сумбуре она даже не сразу осознаëт смысл сказанных слов, а потому реагирует лишь секунд через пятнадцать. — Ты с ума сошëл?! — испуганные нотки всë же проскальзывают в грозном возгласе, но она быстро берëт себя в руки. Фигура замирает, смотрит выжидательно, или так кажется. Игнес сглатывает, продолжает уже твëрже: — Приведи себя в порядок и отправляйся на лекции. О твоей провинности поговорим потом. И даже не надейся отвертеться в этот раз. Юнги замирает, смотрит на Игнес, но будто не видит еë. Стоит с минуту, а затем — Игнес подавляет вскрик — идëт в еë сторону. В голове взвывает пожарная сирена, она хочет метнуться в сторону, но ноги словно вплавляются в пол, тело отказывается ей повиноваться. Всë, что она может: смотреть, как к ней приближается самый страшный человек из всех, кого она встречала: Мин Юнги. Он идëт вперëд медленно, пошатываясь почти как пьяный. Вот он делает очередной шаг — и у Игнес словно выбивают воздух из лëгких. Она видит это. Дом, охваченный пожаром. Надрывный крик и тело, метнувшееся вперëд, в огонь. Кто-то другой кричит, и пожарные оттаскивают с силой от дома-костра — как наяву чувствуется крепкая хватка, заключившая тело в безопасную ловушку, как и то, как вспыхнула обожжëнная болью рука за секунду до этого — шрам останется на всю жизнь. И не только от пожара... — Мне жаль… Игнес приходит в себя от того, что судорожно и громко хватает ртом воздух. Она мечется глазами по пространству, в непонимании оглядывается, дезориентированная, пока осознаëт, что она всë там же, где и была — в мужском туалете, среди керамической плитки, раковин и кабинок. Что прошло меньше секунды она понимает, когда мимо неë медленным шагом проплывает человеческая тень и, приоткрыв дверь, бесшумно выскальзывает в коридор. Долгие секунды, что в оглушëнном мозгу тянутся дряной жвачкой, Игнес смотрит на выход. В голове всполохами возникают картины минувшего прошлого вперемешку с мгновениями из настоящего. Оглушëнная давно забытым, осознавая себя в этой реальности, она не сразу понимает, что снова может двигаться, что тяжесть больше не сковывает непослушное тело. И тогда бежит наружу. Она выныривает из-за поворота как раз в тот момент, когда Мин Юнги пытается пройти мимо столпившихся в коридоре военных. Те, увидев его и́здали и узнав виновника инцидента, тут же с криками бросаются навстречу — и в следующую секунду их почти одновременно раскидывает к стенкам, вдавливая в бетон. Кажется, они боятся даже дышать, в глазах, не сводимых с медленно бредущей фигуры — нефильтрованный, неподдельный ужас, словно хлипкий парень в чëрном является самой страшной вещью, которую они видели за всю жизнь. И только когда фигура исчезает в конце длинного коридора, скрывшись за поворотом, они отмирают, потрясëнно переглядываясь. Вместе с ними отмирает и Игнес.