Звон январских бубенцов

— Ты мягкий. В щëку небольно тычется тонкий палец, продавливая и сминая кожу, играясь с эластичностью. Чонгук улыбается легко, ладонь тонкую в собственную ловит, чтобы потом каждый палец нежно поцеловать. Время неизвестно, они чëрт знает где на этой запутанной базе, в какой-то только Тэхëну известной комнате, и Чонгук будто бы в невесомости, вне времени и пространства в далëком космосе. У него на коленях пристроил голову Ким Тэхëн, его личное божество и искушение, глазами своими снизу вверх внимательно смотрит. А Чонгук… Чонгуку бы слова, чтобы выразить то, что в сердце и в мозгу при взгляде на старшего творится, но он таких не знает, да их, наверное, и не придумали ещë. Всë, что он может, это выдыхать в тëплую кожу между поцелуями: — Ты такой красивый, хëн, — дыханием горячим пальцы согревая, губами ниже спускаться, всë больше мягких касаний оставляя. — Такой красивый… Он трогает губами кожу на запястье, вдыхая запах старшего, и на мгновение ему становится жарко, вся кожа колется тысячей иголочек, а в следующую секунду Тэхëн под ним замирает будто настороженно — и низкий бархатный смех заполняет пустую комнату, эхом отскакивая от голых стен. Чонгук вскидывается удивлëнно — и тогда видит, что в кудрявые вихры старшего, нимбом обрамляющие его лицо, вплетены несколько белых цветков. Крупные листья обнимают друг друга, складываясь в раскрывшиеся бутоны, их можно принять за розы, если бы не эти чуть небрежные края и лепестки — плотные, как лист бумаги. Гардении жасминоподобные. Цветы прекрасны, просто божественны, но меркнут в сравнении с широкой улыбкой сердечком и прищуренными глазами, в которых, тем не менее, целая вселенная помещается. — Ты меня сегодня балуешь, — смеëтся его хëн, снизу вверх на Чонгука смотря. А младшего коротит просто. Он всегда, когда рядом со старшим, неадекватный немного, но сейчас всë не просто плохо, а тотально безнадëжно, потому что всë, что может ответить на это младший — это беспомощно-восхищëнное на выдохе: — Ты такой красивый, — и в следующую секунду склоняется низко, чтобы до губ губами достать, выдохнуть уже в них: — Невероятный… Тэхëн вдыхает через нос шумно, губы чужие своими захватывает и лицо ладонями к себе притягивает, не давая отстраниться, целует вновь. Чонгук отстраняется, но немного и совсем ненадолго, только чтобы инициативу перехватить. Склоняется к старшему, пальцами в волосы зарывается, — локоны как шëлк скользят меж пальцев, — оставляет короткие поцелуи на щеках, на веках и на носу, чтобы потом вернуться к губам с долгим и чувственным прикосновением. Тэхëн мурчит довольно, руками плечи обнимает, ближе притягивая. Чонгук стонет — отчасти от удовольствия, отчасти от неудобного положения, — но губами напирает лишь сильнее, склоняется ниже, несмотря на дискомфорт в пояснице. Но хëн всë понимает — это же хëн. Не прерывая поцелуя, он елозит телом, усаживаясь Чону на колени — цветы выскальзывают из причëски и падают вниз, но кто обратит на это внимание, когда контакт двух тел становится теснее, и у Чонгука теперь есть возможность подлезть под широкую рубашку, пальцами тëплую кожу лаская. Тэхëн по плечам ведëт, за ворот младшему ловкими пальцами лезет, маленькие круги выводит. Одно соприкосновение губ. Второе. Третье. Поцелуи становятся дóльше, а время, когда они отстраняются, чтобы глотнуть воздуха, обжигающе-холодного в сравнениии с их дыханием, — короче. Губы влажные, горячие языки регулярно высовываются, чтобы смочить их в перерывах между соприкосновениями, они задевают друг друга случайно или намеренно, и это раззадоривает, горячит и горчит, как сладкий вермут. Тэхëн ëрзает у Чонгука на коленях, притираясь ближе, приоткрывает губы при каждом новом соприкосновении, подталкивая и маня́. Младший напрягается, в грудной клетке что-то сжимается вместе с потяжелевшим дыханием. Широкая ладонь спускается старшему на талию, к себе притягивая, он выдыхает густо и нетерпеливо, под удовлетворëнный выдох хëна погружает язык тому в рот. У Чонгука ещë не так много опыта в поцелуях, но он компенсирует это напором, крадëт чужое дыхание, погружаясь глубже, опуская языком в чужой рот, пытаясь изучить всë, до чего может достать, использует это как ещë один способ познания старшего. Тэхëн гортанно стонет в поцелуй, вжимается телом сильнее, его пальцы сминают футболку на груди Чонгука — ощущение натягивающейся ткани удивительно возбуждающее. Воздух заканчивается, голова идëт кругом, и лишь тогда они отрываются друг от друга, тяжело дыша, разглядывая один другого сквозь туманную поволоку расширенных зрачков. Чонгук уже ощутимо твëрдый, член сквозь штаны упирается старшему в бедро, это и больно и приятно, и старший, конечно, чувствует то же. — Хочешь сделать это сейчас? — шуршит он прямо в губы горячим дыханием. Он ерзает совсем чуть-чуть, и Чонгук шипит, пальцами в мягкую кожу на талии впиваясь, чем лëгкую усмешку у старшего вызывает. Он хочет, конечно хочет. Вряд ли можно будет найти момент в его жизни, когда бы он старшего не хотел — физически, романтически, платонически, как угодно, только бы был рядом. Но… — Мы снова будем грязные, — отвечает нехотя. Его хëн только улыбается хитро. Тянется вперëд, губами губ невесомо касается и шепчет, едва отстранившись: — Я знаю, где душевые… Младший не может сдержать довольного стона, прежде чем снова с удовольствием смять чужие губы. Господи, этот хëн… Ну как можно быть таким? Чонгук просто покорëн. — Может, тогда начнём там? — предлагает, дыша жарко, пальцами на тëплой коже круги вырисовывая. Тэхëн улыбается бесóвски, и Чонгук уже знает ответ, когда старший тянется оставить на его губах ещë один нежно-кучачий поцелуй. — По-моему, отличная идея… Дверца шкафчика жëсткая, и на плечи Хосоку давят, вжимая в неë, с таким напором, что это даже немного больно. В губы впиваются, целуют неистово, с жадностью, с яростью даже какой-то, с голодом. Хосок отвечать едва успевает, но пытается, раз за разом горячие губы ловя, тянется вперëд, пытаясь момент близости продлить. Ткань на спине натянута, потому что Сокджин рубашку младшего в кулаках комкает, плечи руками стискивая и в дверцу вдавливая. Хосока поведение старшего с толку сбивает, да что там, пугает даже: он не понимает ничего с тех пор, как урок закончился, с момента, как Сокджин схватил его за руку и потащил в сторону раздевалок. Старший будто помешался, будто афродизиак какой выпил или ещë что. Хосок не знает, как себя вести с ним, поэтому не вмешивается. Однако когда новый жаркий поцелуй прерывается, и Джин, отрываясь его губ, издаëт тихий, полузадушенный всхлип, усиливая хватку на плечах до такой степени, словно он тонет, Хосок решает, что стоит что-то предпринять. Отстраняется немного, от следующего поцелуя уходя. — Хëн, — зовëт негромко, заглядывая в глаза, когда старший замирает. Руки чужие мягко с плеч снимает и в свои заключает, чуть сжимая. Ловит взгляд не напуганный, но какой-то совершенно дикий, спрашивает мягко, но серьëзно: — Что-то случилось? Ты ведëшь себя странно. Сокджин молчит. Не выглядит удивлëнным, не пытается сделать вид, что не понимает вопроса. Мгновение словно хочет проигнорировать слова Хосока, наклоняется, чтобы снова соединить их губы, но затем выдыхает обречëнно, и, отшатнувшись, резко падает на скамейку, что удачно стояла за спиной. Хосок не двигается, смотрит на сгорбленную спину старшего и на его руки, свесившиеся к полу. Сокджин усмехается чему-то тихо. Почему этот звук кажется Хосоку надломленным? — Знаешь, почему я назвал тебя надеждой? Брови младшего вскидываются удивлëнно, на секунду Хосок не понимает суть вопроса. Старший хочет перевести тему, избежать разговора? Джин не двигается, не пытается объяснить, смотрит на собственные руки с выпуклыми венами. И Хосок в ступоре: Джин для него как раскрытая книга, а сейчас он в ней ни слова понять не может. Только и может, что ответить односложно: — Нет, хëн, — тихо, чтобы не нарушить то хрупкое состояние, предшествующее то ли искренности, то ли слезам. Сокджин снова шумно вздыхает, упираясь локтями в колени и закрывая ладонями глаза. Его движения дëрганные, ломаные какие-то, словно механизм заело, либо он совсем сломался. В груди больно щемит, Хосок колеблется несколько секунд, потом делает шаг и бесшумно садится рядом, осторожно устраивает широкую ладонь между чужих выпирающих лопаток. Водит, оглаживая, медленно, нерешительно, иногда мягко, совсем невесомо похлопывая. Неважно, почему старший так себя ведëт, неважно, расскажет ли об этом, Хосок просто не хочет, чтобы он был таким сломленным. Минуты тишины растворяются в дыхании: одном мерном, едва слышном, втором — мечущемся, потеряном. В один момент Сокджин отнимает руки от лица и снова и замирает, смотрит на них и одновременно словно сквозь. Медленно заговаривает: — Я назвал тебя так, потому что ты действительно стал ей для меня, — говорит тихо, лица не поворачивает. Хосок хмурится, но молчит, даëт продолжить. И он продолжает. Только не совсем так, как ожидает Хосок. — Знаешь, как я попал на базу? — спрашивает старший. Хосок на минуту теряется. Рука замирает на чужой спине, но младший усилием воли продолжает успокаивающие действия. Он совсем ничего не понимает. — Не знаю, хëн, — в конце-концов отвечает негромко. — Расскажешь? — предлагает, не давя. На секунду лицо Джина принимает странное выражение; оно всë сморщивается, будто старший зарыдает, но затем Джин с силой зажмуривается и отворачивается. Долго сидит, замерев взглядом на шкафчиках напротив. Проходит не менее минуты, прежде чем он произносит: — Я видел будущее с детства, — рука Хосока на чужой спине вздрагивает на мгновение, затем возобновляет движение. Сокджин же будто не замечает, продолжает медленно: — Тогда всë было по-другому, хуже, чем сейчас. В момент сознание вспыхивает — и ты не здесь, видишь что-то, чего не понимаешь, что-то знакомое и одновременно чуждое, оно пугает и в то же время завлекает. А для всех остальных ты валишься на пол или замираешь посреди комнаты с пустым взглядом, — он замолкает, затем всë же продолжает, немного тише: — Я не мог объяснить, что со мной происходит, я и не понимал. Родители подумали, что у меня припадки. А когда… Он осекается, пальцы коротко дëргаются и расслабляются. Сокджин молчит пару секунд, затем заставляет себя продолжить: — Когда я начал говорить, что вижу будущее, они решили, что я таким образом пытаюсь привлечь к себе внимание, — он смотрит вперëд, на шкафчики, будто прямо сейчас видит рассказываемую им историю, — и решили, что всë пройдëт, если делать вид, что ничего не происходит. — усмехается, тяжело сгибаясь и качая головой. — Если я предупреждал, меня игнорировали, если предсказанное случалось — говорили, что это совпадение. Я сначала бился, истерил, а потом… — он жмëт плечом, голос его почти безразличен, — смирился. Снова делает паузу. Вдыхает-выдыхает, будто готовится к прыжку. — Когда стал подростком, я начал пить, — у Хосока сердце падает в пятки, а дыхание замирает. Джин как будто чувствует, сразу поправляется: — Не каждый день, но… регулярно, — заканчивает нехотя. — Тогда это казалось выходом, сознание расплывается, видения или реальность — всë едино. Ещë и не помнишь ничего утром — приятный бонус, — усмехается робко-виновато. На Хосока не смотрит. Секунды тянутся нагретым мазутом, что растëкся по раскалëнной крыше времени, опрокинутый неосторожным рабочим. Сокджин молчит, Хосок тоже. В груди за старшего болит, а ещë скребëт горькое чувство вины. Он думал, что Джин для него раскрытая книга, а сам не заметил в ней столько важных страниц. Это грустно, и он не знает, может ли что-то сказать, ведь Джин ещë не закончил историю. Так что он просто сидит, давая между ними растечься этому неприятному молчанию, ожидая, пока старший продолжит, чтобы выслушать его сейчас, впитать всë, что пропустил. Так проходит несколько минут. Голос Джина звучит чуть хрипло, когда он продолжает: — Пять лет назад я напился на чьей-то вечеринке, а очнулся в камере с мягкими стенами, — глаза Хосока потрясëнно расширяются на секунду, но он не успевает выразить свою реакцию прежде чем Джин продолжает: — Когда я успокоился, меня перевели в обычную палату, объяснили, что я здесь на «плановом лечении»… Короткая струйка воздуха вырывается через нос, нечто среднее между выдохом и смешком. Старший выпрямляется, ненадолго прикрывая глаза, и как будто бы льнëт под невесомое прикосновение ладони младшего. Хосок неосознанно возобновляет ласковые поглаживания. Ждëт, пока Джин продолжит. И он продолжает: — Оказывается, пару раз, когда был пьяным, я звонил матери и рассказывал ей свои видения о нашей семье. О папином бизнесе, что он прогорит, если продолжит ввязываться в сомнительные схемы. Что ей самой нужно перестать игнорировать себя и свою зарождающуюся депрессию. Рассказывал так подробно и убедительно, что пугал еë до истерики, — Сокджин вдыхает, выталкивает слова на выдохе: — Так было и в тот раз. Я ужасно напугал еë, она позвонила отцу, а тот выловил меня и поместил в клинику. С моими «симптомами» я — хрестоматийный образец параноидной шизофрении… Голос срывается, Джин звучит так, будто либо засмеëтся, либо расплачется, но не делает ни того, ни другого, стискивая челюсти и сжимая губы. Хосок сжимает челюсти тоже, ему больно думать, сколько слëз сдерживает в себе его прекрасный хëн. Он гладит сгорбленную спину — единственное, что может сделать сейчас. Наконец Сокджин медленно, взвешенно выдыхает — звук почти такой же, как на уроке с час назад, но сейчас в нëм другие эмоции, — и продолжает: — Родители успокоились: им объяснили причину моего поведения. За несколько месяцев, что я пролежал там, они навестили меня один раз… Чтобы сказать, что… Уезжают из Кореи… без меня, — голос вздрагивает, он замолкает, издав вздох, странно похожий на подавленный всхлип. Хосок сжимает губы. У него в груди болит, и хочется обнять старшего, но он лишь сидит, сидит и молчит, потому что Джин ещë не закончил историю. — А через месяц пришëл куратор Бан. Сказал, что верит мне и поможет выбраться… — Джин замолкает на секунду, а потом усмехается: — Я тогда решил, что он мошенник, но потом подумал: «что можно взять с недееспособного шизофреника с параноидным бредом»? Я был уверен тогда, что отец лишил меня наследства, — он улыбается широко, но тускло. Взгляд его не здесь. — Не знаю, как он убедил родителей, как вообще их нашëл, но те забрали меня из клиники, а через месяц я уже был на базе, и… Встретил тебя. Рука Хосока замирает на чужой спине, и Сокджин выпрямляется, разворачиваясь к нему, впервые, кажется, за весь разговор смотря прямо на него, глаза в глаза. Младший замирает под этим взглядом. Сердце колотится где-то в лëгких. — Помню, я зашëл в нашу комнату, ты сидел на подоконнике, — Джин говорит медленно, впервые за весь монолог его голос звучит мягко, губы трогает пока ещë робкая улыбка. — Ты играл с… — он на секунду хмурится, отворачивается, припоминая, — Не помню, это была собака? Что-то фиолетовое с кислотно-зелëным… — несколько секунд он пытается вспомнить, затем отмахивается, как от ненужного, продолжая: — Я так позавидовал тебе тогда! Способность испортила мне жизнь, я страдал из-за неë, а ты превратил еë в игрушку! Сделал своим развлечением! — Сокджин смеётся, а у Хосока дыхание сбивается, когда старший снова смотрит на него. Он наконец снова видит, как глаза Джина сияют. — И ты… — Джин смотрит нежно, своим взглядом каждую чëрточку на чужом лице оглаживает, — То, каким ты был… ты спас меня, Хоби. Тем, что был собой. И я так благодарен. Хосок сглатывает. Как и всегда, он теряется в сияющих глазах старшего, тем более, когда они так близко. То, с какой любовью и грустью смотрит на него Джин, заставляет резко податься вперëд и заключить его в крепкие объятия. Он устраивает руки на изгибе талии, вдыхает аромат шампуня и чужих тëплых, немного потных волос. В груди так колко и больно, безумно жаль, что его прекрасный хëн пережил подобное. И как же хорошо, что больше не держит этот груз в себе. Но всё же… — Зачем ты рассказываешь это сейчас, хëн? — осторожно спрашивает Хосок. Сокджин на секунду замирает, а после медленно прерывает объятия; Хосок позволяет ему отстраниться, рук с талии не убирая. Джин заглядывает младшему в глаза, и тот на секунду пугается, что речь пойдëт о расставании, старший скажет, что ошибся и всë это время любил его как друга. Эта мысль становится огромной, панически неподконтрольной, ему едва удаëтся сосредоточиться, когда Сокджин говорит: — Сегодня, когда Юнги потерял контроль… — он почему-то медлит, и от этого Хосоку становится не по себе. — Я увидел больницу… и родителей… Хосок на секунду непонимающе нахмуривается, а затем яркая догадка вперемешку со смутным липким предчувствием заставляет его коротко вздëрнуть брови вверх. — Ты вспомнил день, когда родители приехали к тебе… — скорее утвердительно, чем вопросительно произносит он. Старший смотрит на него печально, слабо кивает и отводит взгляд. У Хосока в сердце иголкой вонзается сочувствие — но вместе с ним и кое-что другое. — И хотел забыться, — продолжает он, — поэтому привëл меня сюда. Сокджин молчит, смотрит в сторону, губы сжимает. В груди неприятно царапает, по венам растекается скользкое неприятное чувство, Хосок силится улыбнуться, но знает, что получается криво, так что бросает эту затею. — Понятно, — говорит спокойное. Голос становится безжизненным, он ничего не может с этим сделать, хотя знает, что Джин обязательно это заметит, так, как замечал всегда. Он пытается, пытается загонять это глубже, потому что это не нужно сейчас, сейчас его чувства не важны, важен Джин и то, что он пережил. Чëрт, он просто не имеет права чувствовать себя так, когда рядом хëну так плохо! Поэтому он размыкает объятия, берëт руки хëна в свои, заглядывает в испуганно-виноватые глаза, — взгляд держит дольше, чем в силах, но меньше, чем нужно, но хотя бы так, — и говорит настолько мягко, насколько способен: — Пойдëм домой, хëн. Он поднимается и собирается поднять со скамьи и старшего, но внезапно чувствует, как чужие пальцы вцепляются в предплечье. — Хоби, что случилось? Хосок сейчас не видит хëна, но и без этого тысячу раз видел его обеспокоенное выражение лица. Конечно, он понял. Он всегда понимает. Хосок сжимает губы, собирает силы, чтобы посмотреть на старшего. Это неважно, это пройдëт, и Сокджин не виноват, младший знает, что тот точно не хотел его обидеть. — Всë в порядке, хëн, — отвечает мягко, найдя всë же в себе силы встретить чужой взгляд и даже слегка улыбнуться. — Давай просто пойдëм домой, купим чипсов, посмотрим какой-нибудь сериал на телефоне… Типичный вечер двух тюленей, как тебе? — он улыбается чуть шире и, легко и подбадривающе хлопнув старшего по плечу, разворачивается и направляется к выходу. — Хоби. Хоби, постой! — острый, отчаянно-звонкий голос разбивается о спину хрупким форфором, заставляя замереть и обернуться. Сокджин вскочил со скамьи, выражение его лица тревожное и отчаянное, он в два шага сокращает расстояние между ними, хватает Хосока за плечи и заглядывает с глаза. — Что я сделал? — спрашивает тихо. Слова поднимают в груди младшего болезненную бурю. Джин выглядит так, будто ему нужен ответ, словно ему жизненно необходимо его получить… Хосок чувствует необходимость рассказать. Нет. Не надо. Это пустяк. Это пройдëт. Он снова пытается улыбнуться, заговаривает так беспечно, как только может: — Да всë в поряд!.. — Нет, не в порядке! — резко обрывает его Джин. Хватка на плечах слегка усиливается, мерцающие глаза смотрят прямо на Хосока. — Я вижу всë, и я не дурак! Ты опять закрываешься! Я был искренен с тобой, а ты снова пытаешься сбежать? Хватит скрываться свои чувства от меня, скажи правду, Чон Хосок. Хосок открывает рот, чтобы возразить, но замирает. Перед глазами лицо Сокджина, в котором отчаяние перемешивается с зарождающейся беспомощностью и злобой. И это как обухом бьëт. Боже, да что с ним! Это же Джин, его Джин, которого он, чëрт возьми, любит до безумия и чуть не оттолкнул уже своим молчанием однажды! Нужно сказать ему, он должен сказать. …Ох, если бы это ещë было так просто… Хосок сглатывает, вздыхает, пару раз нервно прочищает горло. Выпустить наружу эмоции, свою обиду, своë разочарование, оказывается безумно тяжело. Кажется, это всего несколько слов, но у Хосока с трудом получается собраться с силами, чтобы их из себя вытолкнуть. Ему привычнее скрывать эмоции — ну, то есть не все, только плохие, — прятать их, как будто их нет. Хотел бы он, чтобы так и было. — Я не… — говорит он в итоге. Отворачивается, прочищает горло. Делает вторую попытку: — Хëн, ты просто… — голос вздрагивает едва слышно, Хосок обрывает себя, стиснув зубы в немом раздражении на собственную слабость. Да какого чëрта! Просто скажи уже! Он вздыхает тяжело, поднимает на старшего усталый взгляд. — В следующий раз, когда тебе будет плохо, просто скажи мне, — просит устало. Сокджин моргает непонимающе. — Я не против помочь тебе отвлечься, хëн. Как угодно, я всë сделаю ради тебя, — он сбивается, стискивает челюсти, он хочет уйти прямо сейчас, но продолжает. Лицо сейчас одна лишь гримаса горечи, в голос против воли обида вперемешку со злостью пробивается, но уже всë равно: — Просто говори со мной. Не используй меня… Так. Вслепую. Он замолкает и отворачивается. Слова, что он выплюнул, больше не жгут внутренности, и поэтому на первых порах даже кажется, что ему стало на всë плевать. Но потом он понимает, что, хотя отвернулся, с затаившейся тревогой вслушивается в дыхание Джина, ожидая его реакции. А Джин выдыхает тихо, под звук шуршания одежды всë ближе оказывается, и вот уже грудь к груди к Хосоку прижимается, тëплые руки спину ласково гладят, совсем как младший делал недавно. — Прости меня, — просит Сокджин сипло, выдыхает с сожалением. — Я не хотел так, боже, прости, я такой дурак… Несколько секунд Хосок просто стоит не шевелясь, а потом руки наверх неуверенно поднимает и на талию старшему кладëт, к себе притягивая сильнее. Опускает лоб старшему на плечо — и только теперь облегчëнно выдыхает, застоявшийся воздух из лëгких выпуская. — И ты меня прости, — просит виновато. — Я не хотел этого всего, не хотел обижаться, я знаю, тебе сейчас плохо… — К чëрту мои чувства, если тебе неприятно! — перебивая, ругается Сокджин. Он возится, отстраняясь, и заглядывает младшему в лицо, строго сверкая своими невозможно красивыми глазами. — Если мне плохо, это никогда не отменит того факта, что плохо тебе! Ты не можешь игнорировать свои проблемы! Ты просто!.. — он хочет продолжить, но осекается. Сначала хмурится, заглядывая младшему в лицо, затем брови его заламываются, он уже не такой злой. — Просто… Его голос вздрагивает, и он выдыхает, а в следующий момент уже прижимает Хосока у себе. — Просто говори со мной… — ухо обжигает дыхание, а с ним умоляющий шëпот, — давай помогать друг другу. Слушать друг друга. Мы же пара. На секунду Хосоку кажется, что всë тело покрывается табуном волнительных мурашек. «Пара». Какое простое слово — а внутри всë переворачивается, вспыхивая пожаром. Он обнимает старшего сильнее, талию руками обвивая, под тихий выдох из чужих лëгких плотнее к себе прижимает, места между телами не оставляя. Выдыхает отрывисто и жарко Сокджину в шею: — Да. Мы пара. И я так безумно рад этому, ты не представляешь. — Он отстраняется слегка, заглядывает старшему в глаза, говорит искренне: — Прости меня, я дурак. Я не хочу терять тебя. Пожалуйста, не уходи. Сокджин фыркает, как будто хочет засмеяться или чихнуть, но отвечает серьëзно, Хосока за шею обнимая: — Никуда я не уйду, глупый, — он вздыхает, мягко гладит младшего по спине. — Нам просто нужно научиться. Быть вместе. Что думаешь? Волна благодарной нежности заполняет Хосока так стремительно и сильно, что он сначала не знает как дышать, а потом стискивает старшего с такой силой, что последний не сдерживает удивлëнный полувозглас-полуписк. — Хëн, Боже, ты такой!.. Такой потрясный! — восторженно хнычет Хосок, и Сокджин не выдерживает, всë же тихо смеëтся, пока младший зарывается носом в шею и в волосы, обнюхивает и покрывает поцелуями шею и уши. — Можно тебя поцеловать? Сокджин фырчит возмущëнно, но совсем не злобно. — Такое обычно спрашивают перед тем, как полностью обслюнявить, — ворчит из вредности, вяло отпихиваясь. Но потом сам обнимает ладонями лицо младшего, останавливая, и первым тянется вперëд. Существование невыносимо. У Юнги это всегда, но в данную минуту особенно. Воздух давит, пространство душит. И Пак стоит в начале коридора, смотрит потеряно-испуганно, и в груди у него тысячи эмоций плещутся. Юнги молчит. Смотрит на своего собеседника, который дальше, чем нужно для обычного разговора, но ближе, чем хотелось бы. После сеанса эмоциональной тишины чувства Пака воспринимаются спокойнее и вместе с тем как будто бы острее, странно резонируя внутри. Юнги бы предпочëл, чтобы всего этого не было. Чтобы манипулятор временем не стоял сейчас в начале тесного коридора, а если бы и стоял, то пришёл бы не за Юнги. Чтобы прошëл мимо, мазнув взглядом как по мебели, закинул рюкзак в комнату и пошëл гулять с пространственником и созидателем. Смеялся, дурачился и веселился, но где-нибудь подальше отсюда. Подальше от Юнги. В коридоре отчего-то душно. Воздух тяжелеет в разы, словно вентиляция не работала несколько часов, но Чимин знает, что это не так. Куртка всë ещë свисает за спиной неудобной грудой, а под той частью, что он не успел снять, от жары уже немного печëт, но Пак не может пошевелиться. Юнги перед ним, их разделает всего лишь несколько метров коридора, но такое чувство, что они в разных зданиях. — Хë… Чимин делает шаг навстречу, — и Юнги отшатывается к двери, руку протягивает назад и крепко сжимает металлическую ручку за спиной. Взгляд чëрных глаз сверкает предупредительно, и младший замирает, лишь слегка вперëд колыхнувшись. Даже сейчас Юнги беспокоится о безопасности Чимина. И всë же неприятное чувство царапает в районе груди, пока Пак опускает руку — он опять протянул еë к старшему, когда, даже не заметил. — Хëн, — через несколько мгновений снова начинает Чимин. Начинает — и обрывает себя, едва начав. Юнги стоит напротив него, в другом конце коридора, смотрит волком. Издалека видно, как напряжено его тело. Он будто в любую секунду готов сбежать. В коридоре душно. Не из-за вентиляции точно. Чимин знает, он чувствует. От входной двери до окон закрытых сейчас спален воздух здесь пропитан паутиной невысказанных эмоций. Эмоций Юнги. Которые он глушит, которые не признаëт. Чимин сглатывает напряжëнно. Пробует ещë раз. — Как ты… — он осекается, не знает, как описать то, что произошло с час назад, — после того, что случилось? Ты!.. — голос вздрагивает и срывается, Чимин знает, что Юнги почувствует, но не может сдержать всколыхнувшиеся в груди обиду и жалость, — почему ты не сказал мне, что тебе плохо? Я бы помог, я… — Хватит. — Что? Чимин дезориентирован, на секунду ему кажется, что он ударился об стену. Он смотрит непонимающе — тем временем Юнги говорит, и голос его касается кожи отдалëнным сквозняком: — Тебе лучше вернуться к своим друзьям. Чимин теряется на секунду, но потом медленно возражает: — Но, хëн, — он понижает голос, старается говорить мягко, — ты тоже мой друг, и я… Смешок слабый, почти мягкий прерывает невысказанные слова. — От того, что прозносишь вслух, это не становится реальностью. Чимин замирает, в очередной раз будто наткнувшись на жесткую преграду. Что-то странное творится с Юнги. Не то чтобы это было совсем неожиданно, всë-таки старший совсем недавно потерял контроль, а Чимин знает, как он тяжело это воспринимает. Но кроме прочего Юнги не хочет идти на контакт, закрыт и напряжëн, и младший готов был бы дать ему уединение, но — но оставить его одного в таком состоянии просто кажется неправильным. Неестественным, просто невозможным. Расстояние раздражает. Хочется оказаться ближе к хëну, разрушить эту дистанцию, эту зону отчуждëнности, которую он вокруг себя построил. Разрушить — а потом обнять. Он подаëтся вперëд совсем чуть-чуть, но взгляд Юнги словно обжигает предупредительно — и Чимин послушно отступает назад, примирительно подняв руки. Возможно, ему стоит быть менее давящим… — Хëн, — снова начинает мягко. Дожидается хмурого тëмного взгляда, как разрешения, продолжает осторожно: — я понимаю, тебе сейчас не по себе из-за всего этого. Но такое бывает, и ты не должен переживать это в одиночестве, тем более что я, я здесь чтобы помо… — Прекрати. Чимин вздрагивает. Юнги не повышает голос, но на секунду Паку мерещится приглушëнный рык. Взгляд, метнувшийся в Чимина, глаза в глаза, острый и жгучий, как раскалëнное лезвие, судорогой сводит конечности. Младший сглатывает, подавляет желание шагнуть назад. — Ты не исправишь меня, Пак Чимин, — Юнги говорит, его голос хриплый, обманчиво-мягкий, пробирает до дрожи. — Я не стану нормальным, и моя способность тоже. Это не контролируется, и никогда не будет, я не стану одним из вас, прекрати уже это всë и трать своë дружелюбие на кого-нибудь ещë. Слова бьют пощëчиной, заставляя крупно вздрогнуть и отшатнуться, потерянно моргая. В груди растерянно переплетаются непонимание, обида и боль, а ещë — отчаянное сопротивление. — О чëм ты, хëн? Я вовсе не!.. — Перестань, Пак Чимин, — Юнги обрывает небрежно, тëмным взглядом на чужом лице застывает и пригвождает к месту. — Ты ведь с самого начала переживал, что я буду изгоем, тебе было неловко меня игнорировать, — Чимин вздрагивает, спокойные слова его как плетью бьют, он делает судорожный глоток воздуха, но ни слова произнести не в силах. — А когда узнал о способности, тебе стало жаль меня, и ты решил стать тем, кто будет рядом. Ты не дружить со мной хотел, ты хотел меня приручить. Чимин молчит, как громом поражëнный. Стоит, моргает потерянно, не в силах ни слова произнести. Сердце в груди бьëтся обиженно и гулко, по конечностям незнакомое бессилие разнося. Наконец он сглатывает, размыкает пересохшие губы, чтобы поблеять неуверенное: — Нет, хëн, я не… Но его обрывает тяжëлое: — Хватит. Ты врëшь себе, Пак Чимин. Возвращайся к своим друзьям, тебе с ними будет лучше. На секунду — всего на секунду — Чимин готов был послушаться. Носок его ботинка дрогнул в сторону, будто его тело и правда собралось развернуться и уйти — и в этот момент Пак осознаëт себя, понимая, что делает. Что Юнги заставляет его делать. И обида из маленького огонëчка кипучей лавой растекается от груди, захватывая всё существо. — Не смей говорить мне, что делать! — выкрикивает он высоко и громко. — Не смей использовать на мне способности! Ты!.. — Он задыхается, собственный голос оглушает его, сердце стучит под рëбрами громко, под неснятой курткой вскипает кожа. А пальцы на руке предательски сжимаются, впиваясь в кожу ладони. — Как можно так вести себя с теми, кто пытается быть добр с тобой! Ты ужасен, ты просто ужасен! Он выплëвывает эти слова со всей яростью, смотрит на старшего быстро и злобно, а после в три шага преодолевает расстояние до своей комнаты и с силой захлопывает дверь с другой стороны. Минуты, которые в этом состоянии кажутся ему бесконечностью, он в ярости смотрит перед собой, наполняя лëгкие тишиной. Потом слышит лёгкие, почти неслышные шаги на лестнице — и сигнал закрывшейся за кем-то двери. Снова слушает тишину. И только затем осознаëт, что же наделал. В душевых жарко и влажно. Раскалëнные капли срываются с потолка, оседают на коже и в воздухе душно-горячей взвесью. Она везде, Чонгук вдыхает еë, когда рвано хватает воздух между поцелуями; стирает пальцами с чужой бархатной кожи, когда наслаждается еë мягкостью; она застревает у него в волосах, когда чужие музыкальные пальцы зарываются в них; ненароком задыхается ей же, когда Тэхëн бëдрами толкается навстречу, и обоюдное возбуждение становится общим. Вода шумит, и звук этот сливается с шумом в ушах, не различить, что есть что. Старший целует его под горячими каплями, собирает языком смесь конденсата и пота с шеи, пока мягко толкает Чонгука к стене. Он сегодня непривычно напорист, но младшему нравится, он с радостью принимает и эту сторону старшего, отдаваясь ощущениям и упуская стон, когда тëплые губы оставляют поцелуй на ключице, а ловкие пальцы скользят с талии на бëдра и подбираются к ягодицам. — Ты позволишь мне? — хрипит рядом с ухом мягкий баритон, и в глаза Чонгуку смотрят два гипнотических глаза самого прекрасного человека во вселенной. — Я сделаю всë аккуратно, тебе не будет больно. Некоторое время Чонгук может только дышать и хлопать глазами, приходя в себя после тысячи поцелуев. Прохладный кафель обжигает раскалëнные лопатки, в голове туман или эта пресловутая влажность, и лишь когда Тэхëн мягко сжимает его ягодицы снова, понимает, что старший предлагает. Глупо лукавить, сначала Чонгук пугается. Сердце подскакивает и сжимается испуганно, он нервно сглатывает, смотря в глаза напротив. Его личный гипноз смотрит в самую душу, и младший ловит себя на мысли, что ему интересно почувствовать, каково это будет… Когда старший будет внутри. Чонгук кивает раньше, чем осознаëт. Тэхëн сияет так ярко, что ослепнуть можно, тянется вперëд и захватывает губы Чонгука в поцелуе. Затем отстраняется, мягко ведëт по коже наверх, разворачивая за плечи и прижимая грудной клеткой к холодной кафельной стене, тут же оставляя горячий поцелуй на плече. — Я буду аккуратен, — обещает голос рядом, и Чонгук угукает в ответ негромко. Всë, что он видит теперь, это белый потрескавшийся кафель, и поэтому вздрагивает, когда половинки раздвигают, и колечка мышц касается… — А… Ах! Х-хëн!.. — голос срывается и звучит выше привычного, пальцы на ногах сжимаются и член дëргается. Это так стыдно и при этом так невыносимо приятно. Его никогда никто не трогал там, и тем более никто никогда не трогал его там… Языком. — Всë в порядке, Гуки, — успокаивающе шуршат внизу — голос старшего сливается с общим водяным гулом, — будет приятно, вот увидишь. И целует кольцо мышц мокро и горячо. Чонгук скулит. Никогда в жизни он не мог подумать, что будет издавать такие громкие и стыдные звуки, что ноги будут слабеть, а руки хвататься за гладкий кафель, пока любимый человек за его спиной будет языком обводить по кругу его анус. Что кровь в ушах и холод кафеля ничто по сравнению с моментом, когда упругий влажный язык толкается внутрь, раздвигая стенки, и следом слышится пошлый чмок, с которым лицо лучшего на свете человека отрывается от него — только для того, чтобы со словами «чëрт, Гуки ты такой мягкий» приникнуть снова. Когда первый палец проникает внутрь вместе с языком, этого почти не чувствуется, и лишь когда этот самый палец находит внутри заветный комочек нервов, заставляя изогнуться и задохнуться вдохом, разница замечается. Тэхëн на его реакцию взрыкивает довольно, языком активнее работая, широкая ладонь с талии на бедро перемещается, чтобы после вперëд скользнуть и с членом немного поиграться. Чонгук закусывает губу. — Ммм… Хëн! — срывается всë же хриплое, когда к первому пальцу добавляется второй, и оба они начинают плавно, ритмично двигаться. Тэхëн внизу ухмыляется, горячим дыханием чужой вход обжигая. Продолжает двигать пальцами, а другой рукой тянется вперëд, обхватывая длинными пальцами чужой член. — Ах-х-ха! — чужой протяжный стон становится наградой, Тэхëн с довольной улыбкой синхронизирует движения рук, доводя до края. Тело перед ним напрягается, выгибается назад. — Я!.. хëн! — вскрикивают сверху, и струя спермы выстреливает старшему в руку, пачкая пальцы и белую плитку. Чонгук опадает на кафель, тяжело дыша. В горле сухо, он тяжко сглатывает, стараясь восстановить сознание, но перед глазами звëздочки после потрясающего оргазма. Ему даже немного стыдно, что кончил так быстро, но любые сумбурные мысли из пустой головы тут же выбивает жаркое тело, прижавшееся со спины, а ещë — тëплые губы, что шею целуют чувственно и долго, и руки, которые бëдра обхватывают и притягивают ближе, заставляя ощутить очевидную твëрдость, упëршуюся в ягодицы. Это выбивает воздух и заставляет только угасшее возбуждение зародиться снова. — Позволишь? — низкий голос пускает мурашки вдоль позвоночника и оседая внизу. Если бы даже Чонгук имел что-то против, вряд ли после такого он бы отказал. Младший сглатывает, пытаясь собрать себя в кучу для внятного ответа, но в итоге выдыхает лишь: — Только небольно. Сзади смеются — Боже, это лучший смех во всей вселенной, — и оставляют на плече дорожку поцелуев. — Конечно. Сзади возятся, тянутся к полке с шампунями, что-то падает, шëлкает, открываясь, крышка. Наконец Тэхëн возвращается, дышит на ухо жарко, и Чонгук мысленно готовится, когда пальцы старшего проникают между ягодиц. Подушечки пальцев Тэхëна ощущаются странно липкими, они обводят анус по кругу, оставляя на нëм непонятную субстанцию, а следом толкаются внутрь на пробу сразу два. Чонгук замирает, вдох застревает в лëгких. Он хочет застонать, но сдерживает себя: он не должен быть таким, не должен возбуждаться буквально с ничего! Но ловкие пальцы толкаются снова, задевая простату — и он всë же выдыхает тяжкое и протяжное: — Ха-а! — Не сдерживайся, Гуки, — он слышит улыбку в голосе старшего, — я хочу слышать, что тебе приятно. Демон. Абсолютно точно демон. Старший ещë некоторое время растягивает его, добавив третий палец, а затем вынимает их все и отстраняется. — Я аккуратно, — повторяет Тэхëн, прежде чем толкнуться резко между ягодиц. Чонгук вскрикивает, но от неожиданности, а не от боли. Еë он не чувствует, а чувствует странную заполненность там, куда ещë несколько минут назад хëн проникал своим языком. Ощущение непривычные, странные, но… Приятные. Особенно, когда хëн, подсобравшись, толкается глубже, задевая ту самую точку, которую стимулировал всë время до этого, и Чонгук вскрикивает снова. — Ах! Хëн!.. Мм. — он вовремя прикусывает губу, пока такое стыдное «ещë» не сорвалось с его губ. Но Тэхëн понимает. Он прекращает движения, прижимается голой грудью к чужой спине. Чонгук чувствует жар его кожи своими лопатками. — Скажи то, что ты хотел сказать, — соблазнительно хрипит рядом с ухом старший. Одного этого голоса достаточно, чтобы заставить Чонгука застонать, но прямо сейчас это не то, чего хочет старший. — Давай же, Гуки, — подначивает Тэхëн, подцепляя языком и прикусывая мочку уха. Рука старшего скользит по влажной коже вверх, задевает соски́ и, пока одна рука играется с чувствительной бусинкой, другая возвращается назад, к подрагивающему возбуждением члену. — Ска-жи… — шëпотом на ухо. И Чонгук сдаëтся. Вместе со стоном удовольствия выдыхает во влажный воздух просительное: — Хë-ëн! Пожалуйста, ещë! Тэхëн усмехается бархатно. Чонгук видит эту дьявольскую улыбку даже не оборачиваясь. И знает, что она не сходит с губ старшего, когда он вжимает его в стену, сильнее погружаясь в горячее нутро. Тэхëн набирает темп, толкается глубоко и ритмично, его тяжëлое дыхание сливается с шумом воды и шумом у Чонгука в ушах. При каждом движении старшего он задевает простату, заставляя младшего стонать, но на этом не останавливается, лаская грудь, играясь с бусинками сосков. Чонгук стонет громко. Он задыхается чувствами, перевозбуждëнный абсолютно весь. Он оголëнный провод, вот-вот заискрит. Старший за спиной толкается сильно, без конца трогая, и Чонгук близок к грани как никогда сильно. Он хватается за руку старшего на своëм бедре, едва в силах предупреждает: — Й-я сейчас!.. И кончает бурно, с застывшим стоном на покусанных губах, горячей грудью прижимаясь к кафелю. Тэхëн за спиной делает ещë с десяток движений, прежде чем выйти из Чонгука и излиться тому на спину. Долгие секунды проходят в шуме воды и частом дыхании. В один момент Чонгук чувствует, как чужая ладонь ложится ему на спину, осторожными движениями размазывая тëплую сперму по коже. — Боже, Гуки, ты так горячо выглядишь сейчас… Кажется, Чонгук снова возбудился. И, судя по прижавшейся сзади горячей твёрдости — Тэхëн тоже. На улице воет ветер. Он пробирается под одежду и щиплет кожу, но Юнги наплевать. Он не вернëтся в общежитие, не будет бродить по комнате в поисках собственной куртки, пока через стену, в соседней комнате, его ненавидит Пак Чимин. И Юнги заслужил, он знает это — но знать это почему-то больно, и именно поэтому не вернëтся туда, он просто надеется оказавшись дальше избавиться от этого, перестать чувствовать это всë. А если не выйдет, что ж… Может, тогда он заблудится и замëрзнет здесь, среди однотипных коробок с пустыми тëмными окнами. И тогда всë наконец будет закончено. Снег летит в лицо, он спотыкается и едва удерживается на ногах, схватившись за фонарный столб. Ветер кидает в лицо очередную порцию мелких снежинок, тело колет иголками холод, Юнги закрывает глаза, запускает руку в волосы и с силой тянет, приводя себя в хоть какие-то чувства. Открывает глаза, готовясь идти дальше… — Жалкое зрелище. Заледеневшее тело обернуться может не сразу, глаза фокусируется на фигуре рядом тоже с запозданием. Как не почувствовал его — загадка. Может, чëртова способность наконец ушла? — Ты кто? — щурится тяжело, цепким взглядом внезапного гостя разглядывая. В ответ видит усмешку. Первые мгновения они сосредоточены лишь на губах друг друга. Отрываются, чтобы глотнуть воздуха, и снова погружаются во вкус губ напротив, что пьянит покруче алкоголя. Сквозь пелену наэлектризовавшейся чувственности Сокджин ощущает, как усилилась хватка на талии, и это так сильно, так правильно и… Так потрясающе. Конечно, одним поцелуем дело не обходится. В один момент руки обоих тянутся к подолу шерстяного свитера. Они спешно снимают его, — это похоже на короткую борьбу, когда руки сталкиваются, чтобы быстрее стянуть вещь с тела, — кашемир летит в сторону без всяких сожалений, приземляется на пол с мягким едва различимым звуком. Хосок приобнимает Джина за плечи, и Джин чувствует, как его прижимают к дверце одного из многочисленных шкафчиков, а в следующую секунду уже целуют напористо со сдерживаемым голодом. И Джин отвечает, шумно в поцелуй выдыхая, за плечи младшего к себе притягивая, под чужую футболку судорожно дрожащими пальцами подлезает, напряжëнного тела касаясь. И тут же жалеет об этом, потому что Хосок внезапно отстраняется, разрывая поцелуй и прекращая все прикосновения. Сокджин моргает, встречая тëмный взгляд Хосока полным непониманием. — Ты… — начинает младший, сглатывая и тяжело дыша. — Ты хочешь этого сейчас? Его голос хрипит, и лицо так близко, а глаза с трудом отрываются от джиновых губ, чтобы заглянуть ему в лицо. Младшего слегка шатает, кажется, что он вот-вот снова поцелует Сокджина, и, чëрт, это просто сводит старшего с ума. Он не сразу может понять сказанное. А когда понимает, с готовностью отвечает: — Конечно… Он уже тянется вперëд, чтобы снова поцеловать своего парня, но Хосок внезапно отстраняется. Он не выглядит убеждëнным. — Ты уверен? — спрашивает он, напряжëнно разглядывая старшего из-под нахмуренных бровей. — Ты знаешь, что не должен делать это потому, что мы только что помирились, так ведь? Если ты чувствуешь, что не готов, то… — Хоби, я тебя сейчас ударю! — вскрикивает, перебивая, Сокджин. Младший потеряно замолкает, хлопая глазами. Картина настолько умилительная, что вспыхнувшая было злость тут же покидает Джина. Мягко улыбнувшись, он тянется вперëд, коротко целует Хосока в губы и заглядывает в глаза. Роется в кармане джинс, выуживая заветный тюбик, что прятал там с самого утра, и кладëт младшему в руку. Следит, как взгляд Хоупа опускается вниз, а затем вскидывается вверх с таким ярким удивлением и неверием, что улыбка невольно становится шире. — Почему, думаешь, я позвал тебя сюда? — спрашивает тихо, ласково, почти как маленького. В то же время берëт несопротивляющегося Хосока за другую руку и мягко направляет к своему паху, давая разрешение, подталкивая к действию. Тянется вперëд, оставляя короткий поцелуй в уголке губ. — Помнишь, что я сказал сегодня после урока? — Хосок на секунду выглядит сбитым с толку, а затем краснеет, и это так умилительно, чëрт. Сокджин не может перестать улыбаться. — Я не отменяю своих слов. Мучительные секунды Хосок просто смотрит, потеряно моргая. За эти мгновения Сокджин успевает испугаться того, что это на самом деле Хосок к этому не готов, что он слишком давит и пугает младшего и уже хочет сгладить обстановку, когда Хосок единым движением подаëтся вперëд, захватывая губы старшего голодным собственническим поцелуем и одновременно сжимая лежащую на промежности ладонь, заставляя Джина от неожиданности издать громкий полувозглас-полустон. Хосок уже в следующую секунду вжимает его в шкафчик сильнее, не прекращая с жадностью терзать пухлые влажные губы. Упирается рукой с зажатым в ней тюбиком смазки напротив джиновой головы, в то время как другой ладонью мягко, почти нежно гладит чужой стремительно твердеющий член сквозь ткань. Джин стонет. Джину жарко. Его рот напористо и влажно исследует чужой язык, пока сам он пригвождëн к шкафчику в тренажëрной раздевалке, и это скручивает внутренности жгучим возбуждением, заставляющим желать бóльшего. Он подаëтся навстречу ласковым движениям, трëтся пахом о чужую ладонь, когда эта самая рука вдруг исчезает, заставляя его бессмысленно дëрнуть бëрдрами и разочарованно замычать в поцелуй. И в следующую секунду уже охнуть от неожиданности, когда вместо руки между ног вклинивается чужое колено, и, чëрт, это так же хорошо, если не лучше, потому что теперь у Хосока свободна рука, и он пользуется этим, чтобы положить еë старшему на талию, чуть сжать, а затем чувственной лаской огладить тут же покрывшуюся мурашками кожу. — Издеваешься надо мной… — сбито шепчет Джин между поцелуями, и лишь гений или фантазëр разглядел бы в этом едва выразимое измождëнное негодование. Хосок улыбается в поцелуй на это заявление. — Ещë не начинал, — отвечает рыком, тут же к шее поцелуем приникая, коленом по промежности внезапно проезжаясь. Ладонь поднимается к лицу, в кудрявые локоны зарываясь и поглаживая. Сокджин стонет под лаской. Он тянется ближе, протягивает к Хосоку руки, подлезая ими под футболку, ощупывает напряжëнное тело под тканью до лихорадочного жара жадно. Когда просто прикосновений становится мало, он тянет футболку вверх, и младший понимает его, отстраняется, помогая снять. Они сбито дышат, пока избавляются от лишней ткани, она летит на пол без всякий сожалений. Следом расстëгивают пуговицы на джинсах друг друга и, да, сейчас становится немного страшно, но Сокджин гонит это от себя, целует Хосока, пока тот возится с молнией и штаны старшего падают к их ногам. Лишь тогда оба отстраняются. Хосок смотрит на Джина с жадностью, буквально облизывая взглядом торс, ноги и обтянутое тканью боксëров возбуждение, и старший краснеет нещадно, хотя голый перед младшим уже не в первый раз. Джин сглатывает, когда Хосок вновь шагает к нему, обхватывая за плечи и приникая поцелуем к местечку за ухом. С губ срывается не то скулëж, не то всхлип, Джин хватается за предплечья своего парня, пока тот, оторвавшись от кожи и мазнув носом по щеке и шее, хрипит тяжëло-рычащее: — Чёрт, хён, ты такой… — Какой? — спрашивает, задыхаясь. Грудь тяжело вздымается, он буквально чувствует, как подпрыгивает вместе с его дыханием желудок и диафрагма. Хосок с ответом не задерживается. Он отвечает, с каждым словом к коже на шее старшего поцелуем приникая. — Прекрасный, — оглаживает пальцами кожу живота. — Потрясающий, — подцепляет и оттягивает резинку трусов. — Сексуальный, — ладонью ныряет внутрь, одновременно к самому уху губами продвигаясь, хриплым рыком последние слова в сознании старшего выжигая: — Единственный в своём роде, — и обхватывает ладонью возбуждëнный член. Старший стонет в голос — умоляюще-громко, возбуждëнно-ломко. Он тянется к Хосоку, практически вслепую ищет его губы своими, а когда находит — обхватывает лицо парня руками, зарываясь пальцами в волосы, не давая отстраниться. В этот раз они целуются дольше, и их голод обоюдный. Хосок раньше не представлял, как можно целоваться так, как в кино показывают: подаваясь навстречу друг другу, рты открывая, едва не наперегонки друг друга пробуя, будто съесть готовы. Ну, для Хосока так и есть: очень скоро он понимает, что действительно хочет укусить Джина, хочет касаться его, оставить метку. Он сжимает в ладони твëрдую плоть старшего, медленно и с расстановкой дрочит, проглатывая сдавленный возглас, перемешанный со стоном и заглушëнный дыханием рот в рот. Джина хочется пробовать вечно, и Хосок едва сдерживает разочарование, когда старший чуть давит ему на плечи, пытаясь отстраниться. — Хоби, — выдыхает Джин, едва дыша. Он едва стоит на ногах, держится за плечи младшего подрагивающими руками. Его туманный взгляд и затраханный вид заставляют и без того изнывающий член болезненно дëрнуться. — Если ты ничего сейчас не сделаешь… И давится так и невысказанной угрозой, когда чужая ладонь соскальзывает с члена, чтобы обхватить и мягко сжать одну из ягодиц. — Ты точно уверен? — хрипит вопросительно Хосок, и Сокджин не удерживается от того, чтобы закатить глаза и раздражëнно зарычать. — Я убью тебя, клянусь! — шипит он, выпутываясь из чужой хватки, стягивая с себя и отбрасывая в сторону бельë. И тут же сам возвращается обратно, пользуясь коротким замешательством младшего, — он выглядит таким смущëнно-удивлëнным, нет, Сокджин не будет улыбаться сейчас, точно нет , — сразу же целует его, обнимая за шею, прижимаясь своим возбуждением к чужому через ткань джинс. Отстраняется ровно настолько, чтобы заглянуть в глаза. — Я хочу этого. С тобой. Сегодня. Завтра. Всегда. Он хочет развернуться, чтобы открыться младшему, и попросить его себя растянуть — но Хосок не даëт ему пошевелиться, крепко удержав за бëдра. — Смотри на меня, — рычит он тихо, заставляя мурашки пробежать по нагому телу, а самого Сокджина — сглотнуть и кивнуть согласно. — Умница. Хосок толкает его назад, смотря в глаза, пронизывающе и голодно, и Сокджин не может отвести взгляд, его пробирает до волны мурашек от поясницы и до самых пяток. Он снова вжимает его в шкафчик, ведëт рукой вниз по бедру, хватает под коленкой и закидывает ногу старшего себе на бедро. — Держись, — улыбается хищно в ответ на недоумëнный взгляд. Он протягивает ладонь со сжатым в ней тюбиком Джину, и тот несколько секунд непонимающе пялится на него, но после всë-таки берëт в ладонь. — Вылей, — звучит больше похоже на приказ, но Джин слушается, открывает тюбик и щедро льëт на подставленные пальцы. Как завороженный смотрит на то, как Хосок размазывает смазку по фалангам, как заводит руку старшему за спину и вниз... — Ах! Палец влажно хлюпает, погружаясь по фалангу, и Сокджин не удерживает возгласа, запрокидывая голову и в цепляясь младшему в плечи. Тюбик смазки летит в сторону, а Хосок тут же принимается жадно целовать открывшуюся шею, вылизывая кадык и касаясь зубами подбородка, медленно продвигая палец глубже, заставляя старшего сдавленно замычать, прикусив губу. Возбуждение сильное, с каждым движением прокатывается кипятком по венам, Джин мычит, с силой закусывая губу. — Не надо, хëн, — просит хриплый голос гипнотически мягко, головокружительно близко, — не заглушай их… Говорит — и губами дорожку поцелуев к подбородку ведëт, пальцем в тесном нутре медленно двигая. И старший стонет, не сдерживаясь, себе громким быть позволяя, когда младший, немного разработав вход, добавляет второй палец. — Х… Хоби, — выдыхает сипло, с дыханием неспособный совладать. — Я здесь, хëн, — отзывается рыком Хосок. Он губами обнимает подрагивающий кадык, спускается вниз, фигурную ключицу прикусывая и тут же зализывая. — Я здесь... — Хватит, — Сокджин бормочет как в бреду, задыхаясь. — Хватит дразнить… Пальцы на чужих плечах беспомощно сжимает, ногтями в медовую смуглую кожу впиваясь. Веки закрытыми держит, ощущениями наслаждаясь. Он не знает, что Хосок горит весь из-за него такого. Что он дал бы ему ещë, ещë долго бы несдержанными стонами и разморëнным старшим любовался, но сам хочет, хочет до звëздочек под веками того, о чëм Сокджин его так жарко просит. — Подожди немного, — просит хрипло, горячий поцелуй на коже оставляя, и пальцами активнее работает, — ещë чуть-чуть… Сокджин едва дожидается, пока второй палец начнëт проходить свободно, и даëт молчаливый сигнал, сжав на чужом плече пальцы. Хосок понимает и добавляет третий, он проходит с сопротивлением, Джин мычит сдавленно, и младший тут же успокаивает его сотней тëпло-заботливых поцелуев: в щеки, в губы, нос, в закрытые веки. Когда всё три входят свободно, он заглядывает Сокджину в лицо, спрашивает короткое: — Готов? Тот сглатывает трудно, но кивает уверенно. Он тянется вниз, к ширинке на джинсах младшего, — он потрясëн, как Хосок терпел всë это время, ни разу себя не коснувшись, — тянет за язычок вниз и пытается снять штаны вместе с бельëм. Хосок помогает и вскоре прижимается к старшему всем телом, зажимая того между шкафчиком и собой. — Смотри на меня, — снова просит он, Сокджин лишь кивает нетерпеливо, задерживая дыхание. Хосок и сам дышит через раз. Он приподнимает бëдра старшего, отстраняя его от себя, находит и направляет член к сжавшемуся анусу, под общий оглушительный вздох упирается головкой во вход. Толкается — и громкий стон Джина горячим потоком вливается младшему в уши, в то время как сам Джин глохнет от низкого мычащего стона младшего, заставляющего пальцы поджаться на ногах. Они смотрят друг на друга, зрачки расширены, тела дрожат. — Тебе больно? — хрипит младший. Он дышит сбито, и от этих звуков Джин едва не стонет вновь. — Если хочешь, я могу… — З-заткнись, — обрывает младшего Джин. Он давит ногой младшему на талию, тем самым сильнее притягивая его к себе. Выдыхает тяжело, облизывая пересохшие губы: — Только посмей сейчас сбежать… Но у Хосока и мысли такой нет, как и не было всë это время. Он подаëтся к старшему, толкаясь в него глубже, сцеловывает упущенный стон, заменяя лаской возможный дискомфорт. Ловит спазмы удовольствия от узости, что сжимает его внизу, и от пылкости, с который старший на его поцелуи отвечает. Двигается на пробу раз, затем второй, третий, и так вновь и вновь, потому что старший стонет протяжно от удовольствия, потому что искры из глаз и остановиться не получается. Он держится за бедро старшего, двигает своими сильно и ритмично, через раз оставляя созвездия засосов на гладкой коже — будут ещë долго напоминать об их первом разе. Уже сейчас Хосок представляет, как будет прикасаться к ним губами, пока старший нежится в его объятиях одним из поздних вечеров — и волна нежности и возбуждения кипятит и скручивает его внутренности, заставляя двигать бëдрами и оставлять засосы ещë усерднее. Он готов делать это вечно. Но Сокджина хватает ненадолго: стонущий и перевозбуждëнный, он в один момент резко опускает бëдра вниз, насаживаясь на член младшего практически до основания, — Хосок чувствует головкой что-то упругое — и в этот момент старший вскрикивает и кончает со стоном, сжимаясь и дрожа. Хосок обнимает его, прижимая к себе давая прийти в себя, он гладит его потную спину и влажные плечи, измученно улыбаясь тому, что смог довести старшего до края. Но тут Джин вдруг замирает в его руках, а затем смотрит на Хосока внимательно. Тот отвечает непонимающим взглядом. — Ты не кончил… — едва дыша, практически шёпотом произносит Сокджин. Звук его голоса, затраханный вид и слова, слетевшие в красных истерзанных губ, заставляют член дëрнуться, и Хосок понимает, что действительно не кончил. — Я помогу… А вот что сказал Джин, он не понимает, и осознаëт смысл фразы к тому моменту, как Джин слезает с него, выпутываться из объятий. Хосок пытается протестовать: — Перестань, хëн, это ничего стра… Звук застревает в горле в тот момент, когда Сокджин падает перед ним на колени, открывает рот и подаëтся вперёд, собираясь обхватить губами его член. Старший всë ещë тяжело дышит, он красный и вспотевший после секса, на его губах блестит слюна, его лицо находится рядом с членом Хосока, настолько близко, что он ощущает чувствительной кожей его жаркое дыхание, и это… Хосок вздрагивает, его член дëргается, и белëсая струя выплëскивается наружу, пачкая лицо старшего, его губы и даже немного волосы. — Чëрт! — Хосок пугается, резко присаживаясь напротив. Он очень пугается, но раньше, чем успевает извиниться или помочь подняться, Джин фыркает, а после заливается громким смехом, заставляя Хосока замереть. Отсмеявшись, он смотрит прямо на Хосока. — Ты обломал мне минет для потрясающего мужчины, — заявляет он ему в лицо, и Хосок окончательно теряет дар речи, краснея до кончиков ушей. Сокджин на это лишь усмехается, поднимаясь и поднимая младшего за собой. — Пошли отмываться, герой-любовник. Возможно, минет кому-то сегодня всë же перепадëт… Незнакомец делает шаг, а у Юнги не хватает сил, чтобы отшатнуться. От мужчины исходит красноватое тимьяновое спокойствие, но само по себе это ни о чëм не говорит. То, что человек спокоен, совсем не значит, что он безопасен. — Тебе знать меня не обязательно, — начинает внезапный собеседник, чуть улыбаясь, пока Юнги от холода стискивает зубы и сжимается под кофтой. — Гораздо важнее, что у нас есть общий знакомый. И прямо сейчас он хочет с тобой поговорить. Мужчина неторопливо суëт руку в карман, — Юнги цепким взглядом следит за этим действием, — достаëт оттуда телефон и со своего места протягивает его эмпату. Тот стоит, молча пялясь на мужчину, по ощущениям, целую вечность. Долго думает. Хотя опасности не ощущается, мужчина подозрительный, и приближаться к нему он совсем не хочет. Да и какие у него могут быть общие знакомые? Разве что куратор Бан. Юнги вперивается долгим взглядом незнакомцу в лицо. А разве есть разница? Знает он его или нет, куратор Бан с ним хочет поговорить или кто-то ещë, шутка это или реальность, разве не всë равно? Поэтому, шагнув вперëд, он протягивает руку и принимает из рук телефон. Уголки губ незнакомца приподнимаются, он убирает руку в карман пальто. Юнги ожидает, что тот уйдëт, но он остаëтся на месте и внимательно наблюдает. Последний раз стрельнув острым взглядом, Юнги прислоняет ухо к динамику. Он слегка морщится от шуршания динамика, прислушивается, хрипит безразличное: — Алло? — Привет, инфузория! Скучал по мне?