Звон январских бубенцов

На мгновение кажется, что холод исчез, тело сковало ужасом, а в голове образовалась бесконечная, всеобъемлющая пустота. Пальцы сжались на телефонной трубке. Юнги надеется, что ему послышалось. Но он уже знает, что нет. Глупо было надеяться, что он до него здесь не доберëтся. — Слышу, что соскучился, — скалятся в динамике. Даже сквозь расстояние Юнги чувствует на языке привкус злорадной хлорки. — Тогда, думаю, ты не будешь против навестить старого друга. У меня, правда, новый адрес, ох, как же быть, — Юнги чувствует фальшь в каждом слове. — Ничего, мой помощник тебя подвезëт. Ты же не откажешь мне, правда? Мы столько вместе пережили, хочу тебя увидеть… Юнги не удаëтся убедить себя, что дрожь, бьющая его, только лишь от холода. Он бросает взгляд на силуэт мужчины рядом с собой, что смотрит на него со спокойной уверенностью, как будто даже изучающе. Кто он? Сотрудник базы? Какая-то высокопоставленная персона? Инструктор? Научный сотрудник? Не так уж и важно. Он уже здесь, в месте, которое Бан Шихëк считает самым охраняемым и безопасным. На военной базе, где собрана смертоносная команда наивных супердетей. На мгновение Юнги вспышкой ощущает эмоции каждого из них. Разноцветные, бурлящие, яркие, они тянутся к нему через весь комплекс, соединяют его с ними. Страсть, ненависть, сосредоточенность, забота, боль, беспокойство, нежность, похоть, любовь. От этого не тошнит, как было ещë несколько часов назад. Впервые за всë время Юнги впитывает эмоции с жадностью, ненасытно, как в последний раз. Пропускает через себя, осознаëт, понимает, чувствует. На бесконечное мгновение Юнги осознаëт значение слова «жизнь». Всë исчезает так же резко, как и начинается: чувства, эмоции, обрывки мыслей и ощущений. Всë исчезает. Но связь, непонятная и мутная, странная и диковинная для такого как Юнги, связь остаëтся. Теплится в груди, вместо прежнего мрака, там же, где испуганно бьëтся сердце. И этого достаточно. Достаточно, чтобы принять решение. Никто из них не должен пострадать из-за него. С трудом разлепив заледеневшие пересохшие губы, он произносит в трубку, надеясь, что его голос не предаст: — Если… — всë же срывается. Ну и чëрт с ним. — Если я приду, пообещай, что не тронешь остальных. На секунду на другом конце повисает тишина, а затем динамик разражается каркающим надсадным смехом. Запорошенный снегом силуэт рядом едва заметно подбирается, Юнги улавливает его бледно-голубое беспокойство. — Да кто ты такой, чтобы мне условия ставить, инфузория! — восклицают в ухо с нездоровой весëлостью. — Ты, кажется, забыл, с кем общаешься! Юнги не забыл. Он всë прекрасно понимает. Ставить условия мучителю — плохая идея. Не в том он положении, нечем ему бравировать перед тем, на чью честность к тому же даже рассчитывать не приходится. Но он и не рассчитывает. Ему нужно просто выиграть время. К тому же, противопоставить кое-что он всë-таки может. — Пообещай. — Давит голосом. Ловит паузу в динамике и оборачивается к молчаливому соглядатаю, смотрит мрачно и решительно. — Или придëтся посылать ещë одного помощника. Фигура напрягается, это ясно видно даже сквозь бесформенное пальто, теперь от него исходит едва ощутимый салатового цвета страх. На другом конце динамика молчат. — И ещë, — добавляет эмпат. И тут же замолкает, глазами замерев в пространство. Причина, ему нужна причина вернуться. Он чувствует, как подрагивает заледенелое тело, и добавляет наугад: — Мне нужно забрать куртку. Дай мне полчаса. Конечно, он совершенно не рассчитывает на выполнение поставленных условий. Но если есть шанс сделать хоть что-то, он попробует. Он дрожит, пока слушает тишину в трубке и завывание ветра между однотипных коробочных зданий. Метель развевает полы пальто у молчаливого наблюдателя, у Юнги немеют пальцы. — Ладно! — взвизгивают в трубку, Юнги дëргается от внезапности. — Забирай свою чëртову куртку, у тебя пятнадцать минут! Юнги едва держится, чтобы не показать видимое облегчение. Неужели у него есть шанс?.. — Хорошо, — говорит, старается голос держать ровно. — Пошевеливайся, инфузория! — понукают напоследок недовольно-нетерпеливо, пока Юнги передаëт аппарат заледеневшей рядом фигуре, что спешно прикладывает его к уху. Юнги не ждëт, пока мужчина ответит на звонок или получит инструкции к действию. Он также не боится, что его попытаются сейчас остановить. Он идëт вперëд, к розмариново-тимьяновому облаку спокойствия, периодически вдыхая и заполняя им лëгкие. Его всего трясëт, голова болит, в горле собирается ком, и Юнги рад, что может это списать на холод. Вокруг беснуется метель. Сквозь неë, спотыкаясь, идëт промëрзшая фигура. За ней следует вторая, полы пальто которой ветер треплет, словно крылья. Часы тикают. Это раздражает. Под ногами ворс ковра обволакивает босые ступни, и это раздражает тоже. Сейчас раздражает всë, даже обычно такой приятный нежно-оранжевый цвет ночника и одеяло с уточками на кровати Тэхëна. Хотя дело-то на самом деле совсем не в них. Дело в самом Чимине. Вот уже минут пять он бессмысленно мечется, насчитывая шаги по маленькой комнатке; ходит кругами, и мыслями тоже ходит по кругу, снедаемый подкармливаемым чувством вины. В голове рефреном чужие обвинения вперемешку с собственным отчаянным возгласом. «Ты не дружить со мной хотел, ты хотел меня приручить» «Ты ужасен, просто ужасен!» Чимин горестно стонет, запустив пальцы в волосы. Что он наделал! Зачем, зачем так сказал! Как теперь всë исправить? Где найти Юнги? Он и в первый раз понятия не имел, а теперь и вовсе не представляет. Ну что за дурень! Чимин падает на кровать и утыкается в подушку. Слëзы душат, и он всхлипывает тихо. Ему обидно, горько и больно, и с этими неприятными чувствами внутри он просто не способен справиться. Но самое противное во всëм то, что хëн прав. Чимином действительно руководила неловкость первое время. Когда хëн появился, младший буквально не представлял, как себя вести. Мрачный Юнги казался существом с другой планеты — но не весëлой и жизнерадостной, как Тэхëн, а с планеты ужасов и кошмаров. И когда он узнал о способности — и после, когда узнал об остальном, — и жалость, и страх, всë это было. Так что да, хëн прав. Но прав не во всëм. Потому что помимо этого было ещë что-то, было ещë до того, как смутные опасения сформировались во вполне осознанное предубеждение. Было что-то, что тянуло Чимина к Юнги, заставляло его раз за разом пытаться оказаться ближе, снова и снова находить предлоги и пытаться помочь. Всë это было, было с самого начала. Неужели Юнги этого не чувствовал? Словно в ответ на вопрос Чимин чувствует что-то, странное ощущение пронзает всë его существо, заставляя замереть посреди комнаты, затаив дыхание. Его с ног до головы окутывает смутное ощущение чего-то — чьего-то присутствия. Оно не опасное, не тяжëлое, не мрачное. Оно просто существует. Просто наблюдает. И как будто грустит. … Юнги! Чимин подрывается, бросаясь к шкафу, спешно натягивает на себя первый попавшийся свитер и хватает куртку. У двери возится, подпрыгивая, пытаясь надеть кроссовки — быстрее, быстрее, пока он ещë чувствует! Он найдëт его, найдëт Юнги и обо всëм поговорит. И торопится изо всех сил, чертыхается на дурацкие кроссовки и в итоге плюëт на них, распахивает дверь прямо так и… И всë заканчивается. Чимин стоит запыхавшийся в пустом коридоре, и совершенно не представляет, куда дальше идти и что только что произошло. Часы тикают на стене, на них половина шестого. Тетрадки Чонгука разложены на столе, но самого хозяина в комнате нет. Впрочем, Тэхëна, судя по всему, в общежитии нет тоже, так что Намджун может предположить, куда именно подевался макнэ. Намджун только надеется, что Тэхëн не врал про укромные места, далëкие от камер. В общежитии тихо, нет вечно шумящих и воюющих Хосока с Сокджином. Джун видел, как их старший в конце уроков схватил Хоби за руку и потянул куда-то вверх по этажам. Так что, похоже, эти двое тоже нашли себе занятие. Высока вероятность, что их драки отныне перейдут совершенно в иную плоскость. Намджун приподнимает ненадолго уголок губ и перелистывает страницу. Наконец-то в общежитии тишина. В комнате напротив, правда, мечется беспокойно Чимин, но Намджун счëл за благо не вмешиваться: он подходил к общаге, когда оттуда смурной тенью выскочил и бросился к однотипным постройкам Мин Юнги. А встревать между этими двумя Джун не собирается — по крайней мере, не сейчас. Хорошо уже то, что Юнги отошëл от срыва, на сегодня потрясений более чем достаточно. Под мирное шуршание часов Намджун перелистывает страницу, когда внезапно возникшее чувство заставляет его замереть и поднять глаза от страниц. Чувство странное и не до конца объяснимое, но прямо сейчас он чувствует, словно рядом есть кто-то. Это настолько реально в своей убедительности, что заставляет оглядеться, хотя Джун точно знает, что в комнате один. Вся ситуация, её вназапность пугает, он уже собирается что-нибудь предпринять, когда всё исчезает так же внезапно, как появилось. Секунды он так и сидит, вцепившись руками в подлокотники кресла, готовый вскочить и взволнованно озираясь по сторонам. Затем медленно, по одному, разжимает напряжëнные пальцы и возвращается к чтению. Не сразу, но ему удаëтся сосредоточиться на ровных строчках... А потом в дверь стучат. Книга вздрагивает в руках, разрушитель поднимает взгляд на дверь, настороженно хмурясь. Неужели Чимин пришëл поговорить? Зачем бы ему? С другой стороны, а кто это может быть ещë? — Войдите, — разрешает он, откладывая книгу и поднимаясь с кресла. За дверью слышат, ручка поворачивается — и лидер вздрагивает, наблюдая, как в комнату заходит тëмная тень Юнги. Вот кого Намджун меньше всего ожидал увидеть на пороге своей комнаты. — Хëн? — Намджун теряется. В голове быстро прокручиваются тысячи комбинаций, зачем Мину могло понадобиться идти к нему. — Чимин у себя. Юнги моргает, на секунду острым взглядом прошивая, и Намджун понимает, что ошибся. Ну, в таком случае у него больше нет вариантов. — Нет, я… — голос у Юнги хриплый, будто простуженный. Намджун замечает намокшие волосы и остатки снега на толстовке. А старший взглядом тяжëлым комнату обводит, по сторонам оглядывается, будто ищет что-то, пока не заканчивает: — Я к тебе… На секунду у Джуна в мозгу коротит. Юнги. Пришëл. К нему. — Зачем? — фраза вырывается раньше, чем осознаëтся, но он правда не понимает. Из всех, кто есть в их команде, Юнги нормально общается лишь с Чимином, если это общением, конечно, можно назвать. В любом случае, точно не к Намджуну он должен был прийти. Но Юнги жмëт плечом неопределённо, вскользь мажет по лицу Намджуна направленным внутрь взглядом — и лидер осознаëт, что Юнги, похоже, и сам не до конца понимает. — На самом деле неважно, — смягчается он. Вспоминает утро, интересуется осторожно: — Как ты? Старший молчит. Не то чтобы Намджун ожидал другого. Юнги вряд ли так просто раскроется. Тем более, они лично ни разу не разговаривали по сути. Но Юнги всë же заговаривает. Правда, совсем не о том, о чëм Джун спрашивал. — Я подумал, — говорит, гипнотизируя точку на ковре, — если на базе происходит что-то серьëзное, как скоро об этом узнаёт командование? Намджун хмурится. — Ты о том, что было сегодня? Уверен, куратор Бан уже в курсе… — А если нет? — вдруг перебивает Юнги, поднимает взгляд, который Намджун идентифицировать не может, говорит с нажимом: — Если он не в курсе, кто будет вместо него? Кто решает проблемы вместо него? Намджун в замешательстве. Он роется в голове в поисках ответа, а найти его не может. Потому что его нет. Нет человека, который отвечал бы за их команду, кроме куратора Бана. И как же они все проглядели такую дыру в системе? Нужно обсудить это с куратором Баном, когда он вернëтся. — А ты сможешь это сделать? — продолжает Юнги. — Сможешь защитить их? — Он вдруг смотрит прямо в глаза, и на мгновение Намджуну кажется, что старший хочет что-то ему сказать, но не может сделать этого напрямую, но тот отводит взгляд слишком быстро. — Неважно, — вздыхает тяжело. Запускает руку в волосы, смотрит в сторону. — На самом деле, я не знаю, почему говорю всë это, — выдыхает он, прикрывая глаза устало, и это самый человечный жест, который Намджун видел у старшего. — Всë в порядке, — пытается успокоить Джун, но Юнги лишь хмурится и качает головой, взгляда не поднимая. — Тебе лучше отдохнуть, сегодня был тяжëлый день. Юнги усмехается, отводя глаза. — Да… — голос его глухой и безжизненный. — Я действительно сильно сегодня вам жизнь испортил… — Я не об этом, — возражает Намджун, за что получает быстрый взгляд исподлобья. — Точнее, да, об этом тоже, но не совсем. В первую очередь это было тяжело для тебя… — его обрывает презрительное фырканье. — Немного труда — доставлять людям проблемы, — усмехаются горько. Намджун замолкает. Бросает на старшего быстрый взгляд, секунду раздумывает, хмуря брови, затем спрашивает осторожно: — Сегодня, когда ты сорвался… Ты видел что-то? Юнги на секунду недоумëнно вскидывает брови, затем настороженно хмурится. Он как будто не уверен, что именно должен сказать. — Слишком много, чтобы запомнить. Намджун не понимает, уклоняется старший от ответа или же говорит правду, поэтому уточняет: — Ты видел меня? — Быстрый взгляд, метнувшийся из-под тëмных бровей, тут же спрятавшийся за разглядыванием ковра, выдаëт старшего красноречивее всяких слов, и Намджун заключает: — Видел. Юнги молчит. Намджун тоже. Он точно знает, какое воспоминание открылось эмпату, какую рану он ненамеренно вскрыл своим срывом. Воспоминания наплывают плавной мучительной лавой, вскрывая гнойники, что под коркой таились давно. Солнечная улыбка, искристый смех. Потерянное равновесие, рывок навстречу. Замерший непонимающий взгляд. Мир, разделившийся на до и после. — Как еë звали? Намджун вздрагивает, хриплый голос на секунду будто звучит в самом его сознании. Он поднимает глаза, улыбается натянуто. — Ли Санни, — отвечает с теплотой. — Лучшая подруга. Некоторые думали, что мы встречаемся, но на самом деле… Она… — младший жмëт плечами, в глазах блестит влага, натужная улыбка застыла на лице, превратившись в печальную маску. — Она просто… Принимала меня. Юнги не произносит ни слова, и Намджун старается в его сторону не смотреть. У него уходит несколько минут, чтобы прийти в себя, он трëт переносицу, большими пальцами убирает из глаз собравшиеся слëзы. — В тот день мы… Мы просто гуляли в парке, — продолжает он, когда дыхание выравнивается. — Она… постоянно носилась, что-то говорила, была такой жизнерадостной, как и всегда, — он сбивается, медленно выдыхает, поднимает глаза, старается говорить бесстрастно, хотя понимает, что старшего не обмануть. — Потом споткнулась. Я еë схватил, и… Не знаю, как так вышло... Ей не было больно. По крайней мере, она так не выглядела. Она просто… — слëзы снова подкатывают, но он их сдерживает: — Исчезла. Минуты долгой, тягучей тишины. Юнги стоит в дверях, смотрит сочувственно. — Мне жаль, — только и произносит он. Намджун дëргает уголками губ, усмехается неопределённо. Пытается сменить тему: — Так что, хëн, просто забудь про сегодня, — говорит как может непринуждённо, — сегодня никто не пострадал, и это прекрасно. Остальное не имеет значения. Но Юнги не выглядит убеждëнным: он поджимает губы, горько качает головой. — Ты просто не знаешь, что я творил… — Вряд ли что-то вроде массовой резни, — возражает на это Намджун. Ловит острый взгляд тëмных глаз, но не отводит свой, держит контакт чуть больше, прежде чем Юнги отворачивается. Продолжает уверенно: — Ты сложный человек, хëн, но не похож на того, кто бы по собственной воле причинял людям страдания… — Это не твоя вина. Ответные слова будто током бьют, Намджун вскидывается и ловит на себе прямой взгляд серьёзных чëрных глаз. Он смотрит неотрывно пару секунд и моргает, нервно уголками губ в подобии улыбки дëргая, от этих слов и этого взгляда чувствуя странное облегчение. — Да, наверное, — отвечает неопределëнное, улыбается — в этот раз широко, искренне. — Спасибо. Старший кивает и разворачивается, собираясь уходить, и вид его сгорбленной спины напоминает Намджуну кое о чëм. — Хëн, — старший оборачивается. Намджун думает, правильно ли будет его любопытство, но всë же спрашивает. — Когда ты уснул вчера на наших посиделках, я кое-что… Что значит звон бубенцов? Юнги замирает, и Намджуну кажется, что глаза его на секунду потрясëнно расширяются — но затем он усмехается грустно, взгляд бросает смутно печальный. — Ничего, — отвечает спокойно. — Просто глупый сон. Прощай, Намджун-а. Намджун кивает чуть заторможенно, наблюдая, как хëн скрывается за дверью. Закрыв дверь, Юнги тяжело выдыхает, прикрывая веки. Не вышло. Стоило ожидать, конечно, но Юнги всë равно наивно понадеялся на предусмотрительность ПиДи. И прогадал. С другой стороны, его нельзя винить, и никого нельзя, удар в спину всегда непредсказуем, а подопечные его ещë совсем дети, даже их лидер Намджун, не готовы они взять на себя ответственность противостоять системе. Юнги горько усмехается, открывая глаза, смотрит в стену устало. Ну, он должен был хотя бы попытаться. Времени остаëтся мало, пора идти. Юнги делает шаг к лестнице, но замирает. Поворачивает голову, утыкается взглядом в конкретную дверь. Даже разговаривая с Намджуном, он не мог отвлечься от розмариново-коричного букета с кисло-сладкими нотами сливы. Неопределëность. Беспокойство. Смущение. Переживает. Даже сейчас. Юнги знает, что не должен заходить. Лучше расстаться на такой ноте, чтобы последнее, что Чимин запомнил о нëм, были жестокие слова и вся мерзость, из которой Юнги состоит. Так младшему будет легко его ненавидеть. Тогда он не будет жалеть, что Юнги исчез. Так правильно. Он делает шаг — и одновременно эмоциональный фон даëт яркую тыквенно-сливочную волну стыдливого смущения, а Юнги сразу вспоминает момент, когда они с Чимином увидели предсказателя с иллюзионистом целующимися около класса. Чимин тогда был безумно смущëн, но при этом так же безумно счастлив, и его улыбка сияла так, как ни одно солнце не способно сиять… Юнги вздыхает, прикрывая глаза, и со вздохом разворачивается. Он слишком слаб. Он чувствует, как покалывает кончики пальцев, пока он тянется, чтобы постучать. Негромкий стук разносится по коридору, как будто камушки падают на землю. За дверью ощущается лимонная волна удивлëнной настороженности, Юнги знает, что сейчас Чимин в непонимании замер. Он слабо улыбается уголками губ, когда слышит неуверенное «войдите». Открывает дверь, вскользь замечает мягкий тëплый свет и милые одеяла, а после сразу же фокусируется на удивлëнно вытянувшемся лице Пак Чимина. Он никогда раньше не был в его комнате. И теперь, когда ему представилась такая возможность, он заходит, чтобы попрощаться. — Хëн? — осторожно зовëт Чимин, от него веет пыльной неуверенностью с примесью робкой радости со вкусом персика. — Привет, — Юнги замирает в проходе, прикрывая за собой дверь. На секунду поднимает глаза, впитывает, запоминая, выражение лица, и тут же отводит взгляд. — Я хотел поговорить… Чимин зависает. Юнги чувствует его потрясение, но не даëт ничего сказать или сделать, — времени мало, ему нужно спешить, — продолжает сразу же: — Я сожалею о том, что сказал тебе сегодня. — Он улавливает волну сожаления и ещë какое-то щемящее чувство, странно резонирующее внутри, но не отвлекается. — Я правда ценю твою доброту ко мне, и я благодарен. Другие стали относиться ко мне лучше благодаря тебе, так что… — он сглатывает, настало время поставить точку. — Я хочу сказать, ты правда больше не обязан быть рядом. Пусть это больше не беспокоит тебя, ты сделал всë, что мог, и не должен… — Хëн, ты дурак? Юнги моргает, против воли поднимает на младшего расширенный в непонимании взгляд. Чимин смотрит с неодобрением и обидой. Его губы при этом поджимаются, а брови хмурятся до умиления трогательно. Когда он заговаривает снова, он ужасно похож на обиженного ребëнка: — Я не заставляю себя, я хочу быть рядом… — Эмоции его дают знакомый скачок, он на секунду отводит глаза, продолжает медленно: — Да, ты прав, раньше мне правда было неловко… — снова поднимает взгляд, говорит уверенно: — Но сейчас всë по-другому. Я хочу быть тебе другом… — снова колебание непонятного смущения, — Боже, хëн, ты читаешь эмоции, неужели ты не видишь? Почему думаешь, что дело только в жалости? — Если не из жалости, то зачем тогда? Чимин замирает, Юнги ощущает, как его эмоции дают потрясëнный всплеск, словно океанские волны; они даже пахнут озоном и морской солью. Проходит несколько секунд недоверчивой тишины, и Чимин продолжает осторожно: — Просто… Просто потому, что хочу так. Хëн, ты… — Пак сбивается, звучит очень потерянным, неприятные эмоции и догадки роятся у него в груди, и Юнги это не нравится. — Никто никогда не был просто добр к тебе, хëн? Юнги жмëт плечом, отвечает отстранëнно: — Я не помню. Наверное нет. Пак замирает, его потрясëнное молчание разливается между ними, пока Юнги смотрит в пол, гипнотизируя ворс ковра, собираясь с мыслями, чтобы сказать главное. — Знаешь… В тот день, когда ты услышал наш разговор с Шихëком… Я знал, что ты стоишь за дверью. — Молчит, даëт время всплеснуться и осесть осознанию и удивлению. — Когда почувствовал тебя… я хотел прервать его, сказать, что ты слышишь. Но не стал. Я решил, если ты узнаешь, то отстанешь от меня, хотел напугать тебя, чтобы никогда больше не смел подходить… — Останавливается, прислушивается к тяжëлым эмоциям внутри младшего. Колеблется перед тем, как продолжить: — Если честно, я до сих пор этого хочу. — Признаëтся, поднимая тëмные глаза. — Хочу, чтобы ты понимал, как опасно может быть связываться с таким, как я. Я же… — колеблется, собственные слова неприятно скребут в груди, — я ведь не совсем человек, и я… не понимаю, почему ты не боишься… Я сам себя боюсь, а ты… При всëм, что знаешь… Знаешь, какой я… — Хватит, хëн! Юнги вздрагивает от этого отчаянного, ломкого вскрика. Он поднимает глаза, ловит потеряный взгляд глаз-полумесяцев, из которого на него водопадом обрушиваются чужие противоречивые такие терпкие эмоции — и сбивается. Сбивается, смотря в эти глаза и видя замершее в напряжении тело. Целое цунами эмоций заключено прямо сейчас в Чимине. Глаза потрясëнно расширены, в них плещется влага, что вот-вот выльется, губы приоткрыты, в нëм столько боли, сочувствия, нежности, стремления — что у Юнги внезапно болит в груди. Нужно это прекратить. Прямо сейчас. Эмоций в Паке так много, все они направлены на Юнги, и если он позволит им выплеснуться, позволит младшему сделать хоть что-то, то потом вряд ли найдëт в себе силы уйти. Поэтому он обрывает то, что даже не началось, бросает торопливое и почти напуганное, отступая назад: — Прости, я… Не понимаю, что несу... Это неважно, это глупость всë, забудь. Ты… — он отворачивается, говорит со странным сопротивлением, в горле непонятный ком. Пора уходить. — Спасибо, что был… что ты добр ко мне. Я благодарен, — на секунды поднимает взгляд, улыбается тепло. — Правда. Спасибо тебе, Пак Чимин. Он разворачивается, чтобы уйти. — А ты не хочешь!.. — бьëтся пугливое в спину, и Юнги замирает раньше, чем осознаëт. Он ненавидит себя за то, с какой радостью он разворачивается, чтобы взглянуть на чужое смущëнное лицо и услышать сбивчивое: — Ты мог бы… Я имею в виду… Сегодня был тяжëлый день, и… Юнги осознаëт, что улыбается, когда в глазах начинает пощипывать непривычная влага, и спешно отворачивается, прочищая горло. — Извини, не могу сейчас. ПиДи вернулся, хочет поговорить со мной, — он хочет развернуться, но прежде бросает последний взгляд, говорит насквозь лживое, наполненное противоречивой надеждой: — Я обязательно вернусь. Он старается говорить ровно, но на последней фразе голос не слушается, вздрагивает всë же, и Юнги разворачивается, спешно покидая комнату. Он оставляет за спиной Чимина, чувствует на себе его потеряный непонимающий взгляд, от которого желание спрятаться, и хочет грудную клетку себе вскрыть и сердце вырвать, только бы оно не стучало так больно. Но нельзя. Так вышло, что живым он будет этим детям полезнее, чем мëртвым. Спускаясь по ступеням, впервые за весь день он замечает пустой ресепшен, где до сих пор его всегда усталым взглядом приветствовала девушка из наблюдательного персонала. Устранили ли еë, или она была соучастницей? Уже не имеет значения. Отодвигая электронную дверь, Юнги ëжится от налетевшего холода: он так и не взял куртку. Чувствует чьë-то тщательно сдерживаемое напряжëнно-нетерпеливое присутствие и поднимает взгляд — помощник его мучителя где-то нашëл автомобиль. Потрясающе. Как только он подходит, ему передают мешок и открывают багажник, Юнги принимает кусок ткани (мужчина следит, чтобы не соприкоснуться с ним даже через этот барьер), не дожидаясь приказов надевает на голову и наощупь лезет в тесноту автомобиля. Едва он устраивается, багажник за ним с грохотом закрывается, отрезая от метели и всего остального мира. Юнги тесно и по-прежнему холодно, но он игнорирует это, отбрасывает, сосредотачиваясь на других ощущениях, обращается к тому, что увидеть не может, зато чувствует. Вот мужчина уходит вперëд, от багажника к водительскому сидению — за воем вьюги его почти неслышно, зато отлично чувствуется свежее облегчение с запахом прелых листьев. Сел в машину и захлопнул дверь, — Юнги чувствует лëгкую вибрацию, — завëл машину и тронулся с места — слышен звук, и тряхнуло на старте. Юнги словно бы выворачивается наизнанку, обращает себя наружу, обращая внимание на детали, которых не видит. Ловит отголоски людских эмоций в проезжаемых зданиях, пытается понять, куда его везут. Направление не запомнил, это паршиво, зато тщательно считает повороты. Возможно, выдастся шанс подать сигнал, и тогда всë будет не напрасно… Но едут они недолго: внутреннее часы Юнги отсчитывают минут пятнадцать, после чего машина резко останавливается. Вокруг не ощущается ни души, должно быть, его вывезли за территорию военной базы. Мин чувствует копошение у багажника и быстро сдëргивает с головы мешок. Наверное, пересадят в другую машину, это его шанс. Даже если сбежать не получится, это идеальная возможность разглядеть местность… Под щелчок замка багажник открывается, Юнги бросается вперëд, ловя лицом порывы ветра и мелкий снег, и… — Привет, инфузория! Запинается и выпадает на землю, ударившись плечом и неверяще распахнув глаза. В лицо летят снежинки и лупит яркий белый свет, но даже так он видит… — Ты… — говорить невозможно, в горле паника и жëсткий ком. Он знает это место. Он знает это лицо. Фигура ступает на два шага ближе, склоняется скорченным ястребом с перекошенным ухмылкой лицом. Худшим лицом, что Юнги видел за всю свою жизнь. Лицо мучителя близко, он разглядывает Юнги, а затем ухмыляется. Произносит медленно: — А ты изменился. Изрядно оброс… Давай-ка уберëм всë лишнее. Юнги не успевает отпрянуть, когда узловатые пальцы крепко вцепляются в волосы. На мгновение голову обжигает боль, а после он уже ничего не помнит... В общежитии Чимин подскакивает на кровати, вскрикивая от боли. Голова болит, словно в неë вцепились, он вдруг остро и с ужасом ощущает словно потерял что-то дорогое...