***
Мерида жевала кончик деревянного приспособления с угольком, которое дал Иккинг, не решаясь даже начать писать. «Так, ладно», — она вздохнула. — «Всё очень просто». «Дорогая мама», — написала наконец и расцвела от того, что начало положено. Но остальное казалось неподдающимся объяснениям, и она не хотела беспокоить или расстраивать больше, чем уже успела. К тому же нельзя быть уверенной, что кто-то вроде Стоика или даже Иккинга не прочитает письмо и не задержит его в страхе, что она написала много лишнего. «Конечно, с их глубокими познаниями в гэльском», — девушка закатила глаза. — «Глупая». Ещё раз вздохнув, она решила сосредоточиться на хорошем и даже наврать, если понадобится. «Я на Олухе уже около пяти недель, и здесь, прежде всего, холодно». Мерида фыркнула от своего же огромного преуменьшения. «Я путешествовала столько миль и увидела столько удивительных мест: от крохотных островков только с одним видом дракона, растения или куста до таких больших, что можно с удобством разместить весь Данброх, и ещё останется место. Я видела драконов не больше огонька и тех, что больше самой высокой смотровой башни замка. Я повидала больше, чем шестнадцатилетняя я могла сметь надеяться». Она снова прикусила предмет для письма, ведя спор с самой собой, стоит ли упоминать своего дракона. «Я довольно хорошо сблизилась с драконом, которого никто из нас никогда раньше не видел, даже Иккинг», — странно было видеть в обращении к матери его имя, написанное на родном языке. — «Она белая, как облако; мерцает, как морская пена; и по своему желанию может полностью исчезнуть, словно её и не было. Это легче, чем я ожидала — наверное, потому что не помню, как она разрушала наш дом, и не так настроена против неё, как против остальных, что рыщут по Олуху». Остановилась, чтобы перечитать. «Олух в двенадцати днях к Северу от Полной Безнадёги и паре градусов южнее от Холодной Смерти. Он крепко застрял на Меридиане Мучений. Деревня, одним словом, крепышка. Иккинг говорит, что здесь выросло уже семь поколений, но дома совсем новые. Я рыбачила, охотилась и любовалась сказочными закатами». Мерида нахмурилась, зачеркнув последнюю строку. Сарказм служил болезненным доказательством того, что она слишком много слушала Иккинга. «В основном я борюсь за то, чтобы в доме было тепло». Это она тоже зачеркнула. «Люди полностью отвечают ожиданиям — грубые и невежественные викинги. Могло быть и хуже, но не стану лукавить, что не могло быть и лучше. Есть несколько людей, против которых я не возражаю, но большую часть времени я провожу со своим мужем». Мерида покраснела и тут же посмеялась над собственной нелепостью. «Учитывая все обстоятельства, Иккинг не так уж плох. Он не обращается со мной плохо, не бьёт меня и очень редко повышает голос. Всегда приглядывает за мной, когда может, и следит за тем, чтобы я хорошо ела и в доме хватало дров, потому что знает, что я постоянно замерзаю. Дом стоит вдали от деревни. Здесь тише, чем я думала, и очень благодарна за это. Я не знала, что мне дадут дракона, возможность летать, сбежать от него и из этого места, но он доверил мне Соласту (это её имя, на мой взгляд, весьма подходящее). Он терпелив, ведь в нашем случае выражать мысли и чувства затруднительно. Порой он во многом напоминает драконов, которых приручает…». Девушка с досадой зачеркнула предложение. «Я не люблю его», — написала вместо этого, — «но и ненавидеть больше тоже не могу». Было немного стыдно признаваться в этом, особенно маме. «Он пытается добыть мне лук и стрелы, потому что…». Мериде не хотелось, чтобы Элинор узнала о её вещах. Со вздохом она и это зачеркнула. «Я старалась делать, как ты мне говорила — не потерять себя лишь из-за замужества, но это сложнее, чем казалось. Почему стирка словно нескончаемая? А полы не остаются в чистоте даже и часа, честное слово! Дни заполнены тем, что я чищу то одно, то другое, и иногда хочется бросить всё в огонь или снег и представить, что я птица или лошадь, как в детстве. Может, огонёк заблудится и появится здесь, отведёт меня к старой ведьме. Может, она превратит меня в дракона, а не в медведя, и я смогу прилететь к вам на Рождество. Я так по вам всем скучаю. По мальчикам, папе, даже Моди и лордам. Скучаю по месту у огня и своей кровати, по Ангусу и осенним листьям, по звукам выпущенных стрел в лесу. Я скучаю по волшебству своей родины так сильно, что это сжигает хуже драконьего пламени. Скучаю по библиотеке, занятиям и чувству, что я знаю своё место в жизни и что с ним делать, где я видела себя идущей, действующей, существующей. Я скучаю по цветам нашего тартана, по символу нашего клана, скучаю по тому, чтобы быть Данброх. Не могу выразить, как отчаянно я желаю покинуть остров и не возвращаться, но знаю, что это невозможно. Помимо соглашения и связывающих нас уз я начала создавать собственные. Я люблю своего дракона, она прекрасна, и остальные тоже ничего, когда не осаждают наш дом. Племя голосистое, жестокое и полное ненависти, но некоторые из них добры, даже если не обязаны таковыми быть. А Иккинг…». Не дрогнувшей рукой Мерида уничтожила всё письмо и отправила в огонь. «Дорогая мама, Я в безопасности на Олухе, по всем вам скучаю, но со мной всё хорошо. Надеюсь, что вы чудесно проведёте праздник, и знаю, что в это Рождество буду думать о вас. Я люблю тебя, навсегда. Твоя Мерида». Она кивнула: гораздо лучше. «P.S.», — добавила ниже. — «Отправьтесь в долгую поездку по лесу в память обо мне — только не заключайте сделок с ненормальными резчицами по дереву». Удовлетворённая, девушка свернула пергамент и привязала к ноге Эйдена. — Как считаешь, сможешь туда добраться, мальчик? — промычала она. — Это долгий путь для такого малыша, как ты. Дракончик предупреждающе ущипнул её за палец. — Хорошо, ладно! Тогда будь осторожен, возвращайся целым и невредимым. Доставь это в Данброх и подожди, пока мама напишет ответ, идёт? Эйден лизнул своё глазное яблоко, громко каркнул и исчез в хмуром облачном покрове. С одной стороны Мерида сомневалась, что ему это удастся, но в груди цвела большая надежда, чем она сама бы призналась. И всё же Жуть только ночь или около того назад вернулась оттуда, куда отправлял его Иккинг, выплюнув написанное на ткани послание. Девушка предположила, что от Валки. Это вызвало желание поговорить со своими кровными родственниками, и она минут десять корчила из себя идиотку перед мужем, пока он не устал смеяться и не дал письменные принадлежности. Иккинг стал странным. Вернее, страннее обычного. Теперь в основном он находился дома, больше не выпрашивая дни, чтобы быть на подхвате у отца, и те немногие уединение и власть над домашним хозяйством снова у неё отняли. Если раньше он мог взять её к вождю с собой, то сейчас Стоик приходил сам, а её травмы прятали на холме, и это было невыносимо. Мерида хотела выйти на улицу и выставлять их со всей возможной гордостью, но Иккинг волновался о её благосостоянии, чтобы скрыть позорное избиение. Он начал делать на крыше что-то на подобие вороньего гнезда, очевидно, предназначенное для дракона, потому что изнутри туда было не попасть. Его задумки по стройке не то чтобы сильно удивляли, но навязчивая и безумная натура столь же привлекала, сколь и тревожила. По крайней мере, он был наверху, а не надоедал внизу. Его забота, конечно, умиляла, но Мерида готова была задушить его во сне, если не оставит её в покое дольше, чем на час. Иккинг выполнял все домашние дела, давал ей спать столько, сколько она хотела, и порхал вокруг, как маленькая разъярённая стрекоза, стоило ей спуститься вниз в поисках еды или какого-нибудь занятия. Что-то до сих пор беспокоило мышцы плеча, и даже написание письма вызывало такую боль, словно его снова вывихнули, но ей необходимо было что-то отправить маме до праздников, чтобы та знала, что дочь не убили, не бросили в леденящие океанские воды и не закололи в ночи. Элинор, несомненно, хотелось бы больше информации, но пока что Мериде не хватало эмоциональной стойкости, чтобы углубиться в обсуждение своего брака. О её небольших неприятностях семье знать нет нужды. Если быть до конца честной с самой собой, — чего она хотела избежать любой ценой — у неё не было времени разобраться в собственных чувствах по поводу всего случившегося, особенно с Иккингом, стоявшим над душой. Внутри она была такой злой, такой мучительно, жутко злой, что не отказалась бы что-то сломать. Битьё посуды и сжигание продуктов в плазме Соласты не заглушило боль, жаждущую крови. Ей нужна была та девка (Забияка, да, так её звали), нужно было получить её в свои руки, получить возможность провести настоящий бой и показать, из какого она теста. Для неё это не оказалось сюрпризом: она всегда была вспыльчива, скорая на дело, а не на думы, но что действительно удивило — она не злилась на Иккинга. Это были его люди, его деревня, но у неё никак не получалось обвинять его в чужих деяниях, хотя очень хотелось наброситься, потребовать извинений, которые он и так уже сотню раз принёс. Когда он вошёл в дом после дней отсутствия, она была счастлива — сразу после первоначального страха того, как он начнёт вести себя при виде следов от ударов. Маленькая, малюсенькая предательски женственная частичка переживала, что он посчитает её непривлекательной и больше не посмотрит так, будто она имеет значение. Однако она ошиблась. Он по-прежнему смотрел так, что всё в ней согревалось, раздражалось, ехидничало, но уже и любопытствовало. Что? — теперь ей хотелось над ним смеяться, — что смотришь, чудило? И когда он оказывался пойманным с поличным, не спешил отводить взгляд или бормотать что-то под нос, как делал раньше, а лишь продолжал открыто пялиться с лёгкой улыбкой, которая ужасно смущала. Иногда, когда она что-то помешивала, убирала или зашивала дырку на рубахе, поворачивалась и обнаруживала, что он, обо что-то облокотившись, попросту таращится как дурак. Теперь вместо того, чтобы рычать или шипеть взбешённой кошкой, она заливалась румянцем и опускала глаза на то, что было в руке; однажды даже бросила ему в лицо носок, и в итоге он чуть не свалился со стула от смеха. И она проявляла интерес к тому, на что раньше было плевать, на что не обращалось внимание. Показывала на незнакомые ягоды, — прораставшие сквозь снег белые пузыри с ярко-красными семенами, почти видимые под молочно-белой мякотью — чтобы он рассказал ей о них. Заинтересовалась его протезом, когда он снял и положил тот на кухонный стол, чтобы смазать. Она сгорала от любопытства, что привело к потере ноги. Была ли эта история такой же захватывающей, что и папина о Морду, который проскользнул на пир в честь её дня рождения? Это случилось, когда он был маленьким? Он всё ещё заметно нервничал из-за этого, был пуглив, не позволял ей видеть открытую культю, и она гадала, почему. Её занимали маленький шрам на его подбородке, сделанные им вещи, его меч, карта, книга о драконах. Ей было интересно, почему он иногда поддевает пальцами подаренное ей ожерелье и улыбается так, словно на кончиках его пальцев содержится миллион секретов. Она не понимала, как он пробуждал в ней такие эмоции одним взглядом зелёных глаз, порой светлых, как дубовые листья, а иной раз тёмных, как сосновые иголки. Как он мог поджигать её, выводя на затылке маленькие кружочки, которые будто пускали искры. Она с мучением разглядывала форму его рта, выражение лица, искажённое в замешательстве или вытянувшееся от волнения, и её тянуло провести ладонями по щетине на подбородке и россыпи веснушек на щеках. Его улыбка никогда не была ровной, скорее всё-таки кривоватой ухмылкой. Зубы тоже не были идеальными, но он не потерял ни одного, что само по себе было подарком судьбы. Также ей казалось необычным, что его губы не были однородного розового цвета: красноватые в центре, переходящие в загар всего остального лица, но темнели от холода или после долгих и глубоких поцелуев. Мерида прочистила горло и выпрямила трясущиеся колени, полная решимости сделать что-то до конца дня, хотя затухающее солнце уже опускалось за горизонт. Она прокляла ужасно короткие зимние дни, которые будто и никогда не закончатся и в которые так мало удаётся сделать. Сверху доносился стук молотка Иккинга и его команды Беззубику и приобщённых к делу драконов. Даже когда девушка набирала в ведро снег для растопки, какая-то часть сознания была сосредоточена на человеке на крыше и на том, насколько он внимательный. Когда Иккинг закончил, умылся и помог с ужином, они провели немного времени за принесённой им настольной игрой. Она не была сильным игроком в шахматы, но дважды обыграла его и наслаждалась шоком на чужом лице при каждом поражении. А после… После. После. Им стало комфортно друг с другом, больше они не прятались по углам, чтобы раздеться. Мериде часто нужно было помогать стянуть одежду через голову, а левая рука не слишком ловко управлялась с волосами. Она раздумывала, не попросить ли Астрид или кого-то ещё подстричь их ровно до груди или, может, заплести косу и нанизать пару металлических бусин, которые она видела у женщин. Иккинг нередко мог мелькать позади без рубашки, демонстрируя покрытые брызгами-веснушками плечи и тёмные чернила татуировки на левой стороне спины, — не нужно было спрашивать, почему там, ближе к сердцу — и отрабатывал ворчание, которое скопилось у неё за день. Затем они забирались под гору меха, пуха и шерсти и искали тепло друг в друге. И он был тёплым, чёрт побери, горячим, словно драконорождённый, о котором судачили кухарки в Данброхе. Она могла начать с того, что лежала на своей половине, но через час уже оказывалась прижатой вплотную, а по утрам просыпалась почти на нём. И он с радостью брал её за ногу, талию, плечо или гладил спину; сорочка вдруг становилась такой неподъёмной, придавливала к половицам и топила в мехах. В некоторые ночи он упирался губами в шею, не целуя, а просто дыша, и казалось, что она расплавится, всё тело нагревалось, словно он поднимал температуру кузнечными мехами, раскаляя её добела. Если бы он расколол её на части, вылепил, расплющил и заточил в нечто новое, во что бы она превратилась? Всё, до чего он дотрагивался, будто приобретало блеск чего-то обработанного, переделанного, и иногда она этого хотела. Жизнь Мериды Данброх была тяжёлой и здесь, и дома, тяжелее, чем она могла ему выразить. «Валькирия», — шептал он ей на ухо, когда начинал это своё «попробуй отбери», а она набрасывалась на него в попытке завладеть тряпкой, ложкой и всем, что он использовал в дурацкой игре. Это не было похоже не насмешку или испуганные выдохи: «неблагая» и «подменыш», а на что-то хвалебное, трепетное. Его люди не были похожи на её, — более жёсткие, безжалостные — и разве не в этом её столько лет обвиняли? Сколько раз мама её преследовала, укоряя тем тоном, который сам по себе осуждал до глубины души лишь за то, что она такая, какая есть? «Принцесса должна всё знать о своём королевстве!». И она знала, просто не совсем то, чего хотела Элинор. Нет, она и по сей день не вспомнит, где границы Макгаффинов и Маккензи, но знала каждый шаг, благодаря которому победили первых захватчиков. «Принцесса не хрюкает!». У каждого здесь был громкий, неповторимый смех. Астрид не прикрывала рот с хихиканьем, а откидывала голову назад в радости момента. Местные женщины гордились этим счастьем, маленькими его кусочками, которые отрывали и подмешивали в супы и каши, чтобы передать мужьям и детям. Они не были стеснительными, как и она. «Принцесса не набивает полный рот!». Может, и так, но никто на Олухе не церемонился с миниатюрными ложечками и крошечными порциями, когда нужно было работать, рассказывать истории и танцевать под музыку. «Принцесса рано встаёт!». Её супруг ненавидел утро. И она была с ним солидарна. «Принцесса нежна!». И куда завела Данброх эта нежность? Её дикость всегда была предметом разногласий между ней, матерью и отцом, но здесь её могли бы наградить за это. Астрид была воительницей и растила дочь себе под стать: та уже размахивала топором и тренировалась на мечах — стальных, а не деревянных. Здесь создавали женщин из огня, и Мерида всегда знала, что она — часть пламени. «Принцесса терпелива!». Она весьма терпеливо ожидала, когда кто-то заметит её доблесть в бою, способность вести за собой, но никто никогда не слушал. Терпеливость принесла ей мужа и далёкое королевство. Возможно, в него она впишется лучше, чем в родное. «Принцесса осторожна!». Никогда не смела и никогда не станет. Осторожность для тех, у кого есть время, она же всегда спешила. «Принцесса опрятна!». «О мама», — девушка прыснула в мыльную воду под ладонями. — «Видела бы ты меня сейчас… наверно, в обморок бы свалилась». «И, прежде всего, принцесса стремится… к совершенству!». Совершенство, по её мнению, было странной штукой. Недосягаемое, труднее для нахождения, чем огонёк, шелки или даже дракон. Нет, Мерида давно поняла, что никогда не подойдёт даже близко к тому, что боготворит и ищет в ней мама, поэтому стремилась всё больше и больше быть самой собой, укреплять стальной хребет, отстаивать себя и свои желания. К семи годам она была ходячей катастрофой. Сломала ногу, упав с дерева, и через день дотащилась до дома без единой слезинки. Устраивала сцены, сотрясавшие замок от стропил до погребов, и не поддавалась ни Элинор, ни Фергусу, ни кому-либо ещё, кто осмеливался встать на пути. Всегда была дерзкой и небрежно жестокой, готовая скорее уничтожить свои проблемы, чем попытаться их решить. Это было так ужасно иронично, что она не смогла сдержать улыбки, глядя на движения своих рук. Иккинг был такого рода наладчиком, который лучше разработает миллион различных схем во избежание драки, пусть в гневе и выглядел действительно грозно. Там, где она замахивалась первой и задавала вопросы потом, он каким-то образом мешал и сеял в сердце нападавшего сомнения, пока не умудрялся вырваться невредимым. Он разительно отличался от неё, но это и делало его таким интересным. Йен тоже был другим, но в нём не было ни капли борьбы. Минуту Мерида помолчала, оплакивая бывшего мужа, который ускользнул от неё, как лихорадочный сон. Йена она тоже не любила, но такого тепла, как с Иккингом, не достигала. Никогда и не выпадало шанса, его забрали слишком быстро. На миг девушка вспомнила о Логане Макгаффине. Погряз ли он в безумии, пьянстве, разлагаясь, как сын под землёй? Она надеялась, что ради младшего он сумел как-то справиться с горем. Погружённая в свои мысли, Мерида почти не расслышала топота ног, пока один из драконов не врезался головой ей в колени, чуть не повалив на спину. Почему-то от одного этого действия ей показалось, что это Беззубик, так что его выпрашивающая объедки чёрная голова её не удивила. — Ох! — она закатила глаза. — Больше никаких угощений, мальчик! А то ты станешь круглым, как тыква, нам придётся катить тебя туда-сюда, и что тогда будет делать бедный Иккинг? — Я услышал своё имя, — заговорил появившийся Дьявол. Соласта была у его ног, уже чувствуя себя с ним спокойнее, но ещё не до конца доверяя. — Обсуждаете меня, брат? Моя жена и мой лучший друг, — он покачал головой и сделал вид, что глубоко задет. — Как это жестоко. — Не знаю, что ты там говоришь, но, кажется, опять драматизируешь, — поддразнила Мерида, когда он задержался позади неё, взяв её за локти и поцеловав в щёку. Она вздрогнула и отстранила его мокрыми руками, ненадолго перейдя на понятный ему язык. — Холодный! — О, в самом деле? — излишне довольное лицо юноши заставило занервничать. — Тогда ты должна меня согреть! Иккинг нырнул под завесу её волос, прижав к шее ледяной нос, и принцесса не сдержала детского вскрика, использовав тряпку, чтобы освободиться ловким манёвром. Она попала точно в лицо, потому что, видит Бог, оставалась собой, и прицел всегда был точным. Тряпка сползла, намочив ему всю грудь, он подхватил её и швырнул обратно. Пискнув от возмущения, девушка в отместку плеснула из ведра. — Вон оно как? — крякнул муж, тем же способом забрызгав ей платье, и это переросло в войну. — Противный! Ты противный! — гоготала Мерида, вся в мыле и талом льде. Схватив его здоровой рукой, она заставила себя вычищать. — Ну и бардак ты навела, — сказал Иккинг с тихим смешком. — И ужасно собой довольна, верно? — Да! — улыбнулась она. — Болван! — Обзываешься? Чувствую себя оскорблённым, честно. — Тебе нужно больше учить гэльский. Хотя, вообще-то, не стоит, хочу и дальше над тобой издеваться. — Да. Точно обзываешься, — Иккинг стоял так близко, что мог внимательно рассмотреть пестроту на её лице. Тёмно-фиолетовый за несколько дней поблек до зеленовато-коричневого, под одним глазом увядала желтизна. Она так и осталась прекраснейшим, что он видел в жизни, но ему хотелось разрывать что-то на куски при мысли, что кто-то тронул её. Или лучше — вручить ей топор и позволить творить безумие, достойное королевы берсерков. Видя, что он смотрит на её слабости, Мерида стряхнула его руки и отодвинулась, но юноша только крепче обхватил её талию. — Пусти, у меня есть дела!.. — Не сердись на меня, — взмолился он. — Я не хотел, чтобы ты так это восприняла. Девушка закатила глаза: — Они заживут. Потерпи ещё пару недель. — Ты всегда прекрасна, — запинаясь, произнёс покрасневший Иккинг. — Для меня — всегда. Скоро всё заживёт, и ты будешь хорошо выглядеть. Или… лучше. Так же хорошо, как и всегда. Неотразимо… — О, посмотри на себя, у тебя всё лицо красное от мороза, — Мерида потрогала его горящие щёки. — Опять смеёшься надо мной? — он коснулся губами каждой ладони. — Ну хоть кто-то счастлив. — Глупый муж, — пробормотала Мерида, отняв согревшиеся руки от лица. — Невыносимая жена, — Иккинг дёрнул её за руку и притянул в свой крепкий захват, наклонив ей голову, точно собираясь поцеловать. Мерида закрыла глаза, прильнула к нему, не в силах удержаться, а он улыбнулся, прежде чем опуститься ниже, и услышал громкий потрясённый смех. На глазах у неё выступили слёзы, когда он губами начал делать «белиберду» в шею и линию челюсти, как маленькому ребёнку. Рёбра трещали от напряжения, спина будто была в огне, но она никогда не боялась боли и не дрогнула. Мерида слабо отбивалась от него, всё не успокаиваясь, потому что он был смешон. Иккинг твёрдо и уверенно вернул её в ровное положение. — Ты в порядке? — Да. — По-моему, ты врёшь. У тебя, должно быть, ещё болят рёбра, а рука… Надо было помягче. Она молча пожала плечами. — Моя мама скоро будет здесь, она сможет тебе помочь. Нам помочь. — Мама? — Да. Ты же хочешь снова с ней увидеться? — Да, — поняв, ответила Мерида. — Когда? — Скоро. Её губы и нос были розовыми от прохлады и смеха, она была совершенной, мягкой, пахла мылом. На этот раз, наклонившись снова, он поцеловал её и почувствовал вцепившиеся в плечи пальцы. Иккинг переместил их, прижав девушку к столу, и она выдохнула ему в рот. Он мог остановиться, одна сторона твердила, что должен, прежде чем перейдёт её условную черту, которая со временем сдвигалась всё больше и больше. Другая, игривая, которую он старался обуздать, высунула свою уродливую голову, и он не мог совсем ей не потакать. Пальцами юноша провёл вдоль позвоночника, и Мерида снова выдохнула, пропустив его язык меж губ для новой связи. Она толкнулась вперёд, ответила на поцелуй, учась правильно двигаться. В бедро ей упёрлась быстро растущая выпуклость, и Иккинг не смог больше ждать. Просунув руки под её колени, он усадил девушку на стол и раздвинул ноги. Она была жидким огнём, но он чувствовал, что сам достигает такого же жара. Взорвутся ли они, уничтожив всё на своём пути? Создадут ли из пламени что-то новое? Растворятся ли друг в друге? Выгнувшись дугой, Мерида простонала, как в ночь после его разборок с отцом, когда они дошли до того же состояния. Мозг полностью очистился, в голове не осталось ничего кроме его рук, губ и всего, что прикасалось к ней. Ей следовало бояться, следовало негодовать — что угодно кроме возбуждения. Она никогда не была такой, какой должна была быть, нигде, где следовало. Знала лишь, что была мокрой и горячей, словно лава, и хотела, чтобы это прекратилось, но в то же время никогда не кончалось. Она ни разу в жизни не думала, что касания другого человека могут вызвать подобные ощущения, могут заставить её так себя чувствовать. Она чувствовала себя вечной, первозданной, прекрасной, поэтической и могущественной. Чувствовала себя всем, чем никогда не хотела быть, чем не верила, что сможет быть. Чувствовала себя женщиной, которой нужен мужчина, ищущей, чем заполнить внезапно возникшие пустоты. Она чувствовала себя совершенной. Иккинг всасывал и зализывал местечко на шее, когда она с толчком вернулась в своё тело. Ахнув, принцесса оттолкнула его, и он шагнул назад без заминки, подняв руки. Мерида сбежала.***
— Вот чёрт, — Иккинг рухнул на ближайший стул. — Вот чёрт! Заметив краем глаза взгляд Дневной Фурии, он взмахнул рукой: — Ну? Что уставилась?! Иди за ней! На секунду подняв глаза наверх, дракониха выбежала на снег, а мигом позднее и он с Беззубиком.***
«Отлично!», — кричал внутренний голос. — «И что теперь?!». Мерида углубилась в гущу леса едва ли не больше, чем когда-либо, и он темнел по мере того, как она ходила кругами. Накидки не было, намокшее платье начало обмерзать, девушка неслась как угорелая, совсем не зацикливаясь на том, в какую сторону направляется. Она споткнулась, врезалась плечом в дерево, чудом удержалась на ногах и продолжила мчаться во мрак. Хоть сапоги на ней были. Мир крутился волчком, выделывая безумные петли, заставлявшие всё переворачиваться вверх дном и обратно. Это неправильно. Ничто из этого не справедливо, само собой разумеется, но так не должно быть. Она — Мерида из клана Данброх, прочная сталь, покрытая бронёй; столь же не ведающая страха, что и отец; смешение всех её предков и сигнальный огонь для других кланов. Вся причинённая Конфедерацией викингов боль лежала на её плечах. Йен и Лаклан гнили в земле из-за войн, которые они начали и вели. Все несчастья, которым она становилась свидетелем; срезанные, как пшеница в поле, и брошенные на месте, как вещь, мужчины и женщины. Кого-то подвесили, как пугало, кого-то распяли, как Спасителя, которого она видела в часовне вдавленным в бронзу и разлагающимся. Она видела вступающих в лаву Громмеля мужчин, которые лишались кольчужных ботинок, а затем кожи, мяса и костей. Пронзающих грудь и глаза ядовитыми шипами Змеевиков, отчего люди будто варились в собственной коже заживо, медленно и мучительно умирая. Поджигающих посреди ночи целые сады и усадьбы Ужасных Чудовищ, чтобы заморить их голодом. Чувствовала ударную волну залпов Беззубика, видела, как один его мощный выстрел взрывает баллисты и катапульты и заставляет взрослых воинов молиться на коленях. Она знала. Знала, потому что испытала это на себе, жила посреди этого, видела это. Она вынесла на себе всю тяжесть их ненависти, столкнулась с ними в их деревне и страдала от последствий. Она истекала кровью и покрылась синяками от их злости, отбивалась от них, зная, что это не закончится так скоро. Она должна была ненавидеть Иккинга, Астрид, их народ и их семьи, ведь все они были викингами и все они прекрасно знали, что она не одна из них и никогда не будет. Но ей казалось, что она всё больше смещается, движется в противоположную сторону на Олухе. Она кормила драконов со своей тарелки, играла в игры с человеком, который разработал тактику, стольких погубившую. Она взаправду ела за одним столом с бесами, уничтожившими всё, что ей было дорого, и простила их. Она проводила время с Астрид и даже наслаждалась обществом её дочери, которая однажды станет частью нового поколения захватчиков, мародёров и разбойников. Она имела наглость целовать юношу, порешившего её дом и близких, и ей нравилось. Чёрт, она хотела ещё, страстно желала больше его прикосновений и ненавидела себя за это. Она была по колено в шотландской крови, что поднималась с каждой секундой. Снег вокруг неожиданно почернел, когда принцесса остановилась отдышаться. Сражённая тошнотой и стужей, она опёрлась на бревно и опорожнила желудок, потом села на острый камень, едва почувствовав, как он вонзился в кожу, и уронила голову на руки, дрожа от холода и ужаса. Мерида не знала, что ей делать и что чувствовать. Одна половина требовала пролитой крови, другая предпочитала плакать, пока не застынет статуей среди деревьев, лишь бы освободиться от всего этого. Расколотая пополам аккурат посередине, девушка не могла решить, какую часть слушать. Она никогда бы не поверила, что начнёт испытывать к парню, за которого вышла против воли, что-то помимо безразличия. Она ожидала, что проведёт остаток дней, борясь с желанием умертвить его в постели и сразу последовать за ним в Ад. Куда улетучилась ярость? Что стало с ненавистью, которая бурлила в каждой поре по пути в чужой край? Где пропадала девочка, которой она была, женщина, в которую она превратилась? Теперь, стоя напротив существа, которым становилась с Иккингом, она обнаружила, что не знает, что она такое и где находится. И теперь ей хотелось его касаний, его внимания и одобрения, его улыбок, смеха и счастья рядом с ней. Она с нетерпением ждала его возвращения после долгих насыщенных работой дней, искала взглядом каштановые волосы, когда он был на улице, целовала его, смотрела на него, интересовалась им, и это было совсем, совсем неправильно. Крохотный кусочек сознания пытался успокоить её голосом, так похожим на мамин. «Всё в порядке, следовало ожидать, что у тебя появятся к нему чувства, не нужно себя обманывать» — но когда она слушала логику Элинор? Стискивая в пальцах локоны, Мерида вдруг захотела только одного — вырвать всё с корнем и рассыпать вокруг себя, как разбитые о камень мозги. Через тьму прорезался зовущий её голос, девушка поднялась на нетвёрдые ноги и двинулась назад, прочь, дальше в глушь. Так она чувствовала себя опасной, дикой и необузданной, словно могла разорвать его лицо ногтями. — Мерида, пожалуйста! Он звучал отчаявшимся, напуганным, и душу ей раздирало на части. Она не хотела делать ему больно, даже если должна была. Должна была хотеть, чтобы он был в таком же ужасе, как и она сама, должна была хотеть, чтобы боялся до смерти. Иккингу Хэддоку следовало страшиться демонической жены, Валькирии, способной забрать его жизнь. Ему не следовало целовать её вот так, словно она принадлежит ему, словно она ему это позволит. Потому что она не должна была позволять! — Мерида! Всё болело с каждым движением, пальцы на ногах замёрзли, а на руках словно ободрались до костей. Мерида уже не помнила, как давно ушла, но солнце зашло, и было очень, очень холодно. И всё же хотелось бежать, она всегда хотела бежать, ведь какой ещё остаётся вариант? Если она не остановится, продолжит отскакивать и избегать его, его цепких рук, его тёплого дома, открытых дверей — возможно, просто сможет вернуться к своим людям, к самой себе. Что-то схватило подол её платья, и Мерида ударилась коленями о твёрдую землю, не успев подставить здоровую руку. Дребезжащая боль пронеслась по всему телу, зубы заскрежетали. Повернувшись, она увидела белое пятно, усердно тянувшее её круглыми зубами. — Милая, иди сюда, — попросила девушка. — Дай мне на тебя сесть. Забери меня отсюда… Отвези домой. Хотя вряд ли что-то выйдет: дракон всё оттаскивал её назад, а толстые отростки на голове дёргались из стороны в сторону. — Пожалуйста, я не могу остаться, — Мерида попробовала встать, но Дневная Фурия резким движением вернула её на землю. — Пожалуйста, п-пожалуйста… — О, слава Тору, — она не видела, как он прибыл, не замечала, пока не оказался прямо над ней. — Ну же, Мерида, пойдём, не сопротивляйся. Она не могла мыслить рационально, холод изрезал разум на мелкие кусочки. Попыталась сбросить чужую руку, но тело почти не реагировало. Хотела закричать, но едва подняла руку, чтобы толкнуть его в плечо. — Хватит. Хватит, — Иккинг не был сильнее, не был, но рывком поднял её с земли, словно она вообще ничего не весила, и усадил на спину своего дракона. — Пока без пальцев не осталась! Беззубик. Потому что Иккинг был слишком умён, чтобы доверить ей Соласту и дать совершить какую-нибудь глупость. И, выходит, если они — противоположности, а он — умён, то она — глупа. Иккинг сидел позади, обернув вокруг неё руки и держа к себе как можно ближе, пока дракон, проскочив между соснами, поспешил к дому. За время, показавшееся промежутком между морганиями, они приземлились у заднего входа. Юноша подхватил её на руки и с силой пнул дверь, чтобы посадить её у очага. Он был сердит, раздражён, возможно, стоял на краю той пугающей ярости с острова Вопля Смерти, повалив её на лавку со спинкой и укутал. Надо было что-то сказать, сказать что угодно, но ничто не складывалось в раздробленном сознании. И он был холодным, таким холодным — не на ощупь, она ничего не чувствовала, но в обращении. — З-злой? — прошептала Мерида. «Почему меня это волнует?!», — вопрошала внутренняя обида на судьбу и на её жестокую с ней игру. — Ш-ш, — Иккинг разжёг огонь и стянул ей сапоги, подозвав под ноги драконов. Рука, по ощущениям отделившаяся от тела, потянулась к нему, но он перехватил её, крепко сжав своей. — Злой? Он не потрудился ответить. Она полагала, что это и не нужно. Иккинг сорвал свой меховой плащ, залез под одеяло и притянул её к себе на колени. Лицо девушки стало нагреваться, как и всё остальное, медленно, но верно, что вызвало неприятное покалывание. Пальцы ног начало жечь, и она посмотрела вниз, гадая, правда ли дракон дышит на неё огнём. Потеря чувствительности была намного лучше постоянно усиливающегося жжения, которое распространялось по рукам. Сразу вспомнилось время, когда Мерида стреляла из лука каждый день почти три недели, кончики пальцев посинели, и она ничего не могла делать правой рукой. Король заставил её носить перчатку следующие полтора года уроков. Иккинг схватил её ладони и начал дышать на них, и ей показалось, что он — горн, делающий из пальцев кинжалы. У Мериды вырвался болезненный вздох, она слабо дрогнула, но юноша не остановился, и вся её кожа стала странно пурпурной, будто она — один сплошной синяк. Больно было во всех смыслах этого слова, и в конце концов мозг сдался. Она врезалась твёрдым черепом в грудь Иккинга, выбив из него воздух, и попрощалась с холодом.***
«Господи Иисусе…». Мерида сказала бы, что ей надоело просыпаться с болью. В бёдрах после полёта, от мороза, побоев, а теперь ещё и ожогов от сильного ветра и волдырей. Осталось добавить ко всему хруст в шее и искривление спины, и она начнёт с ором разбрасывать вещи в борьбе со слезами. Они с Иккингом были тесно прижаты друг к другу, железная нога свешивалась через край, а она лежала сверху, задыхаясь от кучи одеял. Девушка содрогнулась, попытавшись отодвинуться, но он в ответ крепко обхватил её. Его глаза были закрыты, и Мерида не понимала, проснулся он и просто не хочет с ней разбираться или цепляется за неё во сне. Она положила подбородок на его грудную кость и вперила взгляд в лицо, желая коснуться, но боясь разбудить. Шрам на подбородке дразнил её, она хотела провести по нему пальцем сверху вниз, спросить, как это произошло и что он сделал, чтобы порезаться так глубоко. С другой стороны от тех слов, которые он действительно хотел сказать, она измучается больше, чем от чего-либо. Иккинг, без сомнений, очень злился, и в нынешнем состоянии Мерида почти могла его понять. Её реакция была глупой, страх подверг обоих опасности. Зная его, он решил, что она испугалась его действий, но на самом деле — своих. — Я бы хотела, — язык был словно свинец. — Чтобы мы могли свободно пообщаться хотя бы час. Если бы среди ваших холмов жила ведьма, я бы выпросила у неё твою речь. Не знаю, что именно я бы сказала, но мне бы хотелось узнать, чувствуешь ли ты то же, что и я… Иккинг не шевельнулся, и Мерида продолжила говорить шёпотом, чувствуя себя так лучше, даже если он не слушал. — Мне так страшно, Иккинг, — она почувствовала, как сжалось горло, но от этого стало легче шептать. — До безумия. Я не та, какой была раньше, до того, как попала сюда, даже не та, какой была на поле битвы. И мне плевать на… холодную смерть, что из меня выбивали всю дурь, что уничтожили мои вещи. Я боюсь потерять себя, кто я есть, кем себя сделала. Я столько работала, чтобы стать той, кем могу гордиться, кто может потягаться с мамой, негодными братишками, проклятыми женихами, папой, чёртовым Морду! Я готова была умереть за Данброх, но не знала, что моя смерть будет такой медленной. Девушка хотела растрясти его, заставить слушать. Но он тихо сопел, со свистом выпуская воздух через маленькие щели в зубах. — Мне кажется, что я превращаюсь в кого-то другого, это тяжело, это больно, и мне страшно. Я не хочу быть женой и матерью, я всегда была принцессой и воином. Как мне быть тебе женой в этом месте, со всем нами пережитым? Драконы, викинги, кланы, твой отец, мой бедный Йен? Как мы пересечём разделяющую нас реку крови? Как мне видеть в своём тюремщике любимого? — Наша постель полна тел, которые держат меня подальше от тебя. Временами, да, это сжигает меня — хотеть тебя, зная, кто ты и что сделал. Моя судьба принадлежала мне, и ты её украл. Ты и твои драконы пришли в ночи и завладели всем моим. И теперь ты забираешь всё, что я есть, заново, и это ужасно. — И я должна тебе ненавидеть, понимаешь? — всхрапнув, Иккинг чуть поворочался, и Мерида вздохнула. — Должна. Но вот она я, думаю о том, как отливают медью твои волосы в свете горящего очага, что из-за этих кругов под глазами ты похож на енота и тебе нужно больше спать. Думаю о том… какое милое у тебя лицо, когда расслаблено и лишено лукавства. О том, какие мягкие у тебя губы, о том, как ты поджигаешь меня, словно хворост… — Иккинг… бедный мой Иккинг, — ворковала она, двигая туда и обратно большим пальцем. — Я думаю о том, как хочу тебя, потому что это правда, и я этого боюсь, себя боюсь, огня, который ты пробуждаешь во мне. Я думаю о том, чтобы поцеловать тебя, коснуться тебя и быть с тобой… во всех смыслах… но не знаю, как двигаться дальше. Я ношу всё это с собой и просто хотела бы знать, куда это положить, убрать, зарыть в яму, но это не отстаёт от меня, муж мой, прилипает, и я не знаю, как от этого избавиться. Не говоря уже о том, должна ли я… Мерида сдвинулась, — Боже, как было больно — склонившись к его лицу и чувствуя, как что-то внутри набухает, дикое и горячее, возможно, слёзы или что-то, чему она не могла дать названия. — Муж мой, — ей нравилось, как это звучало по-гэльски, так же, как и писалось на пергаменте. — Я думаю о том, чтобы любить тебя, быть с тобой и оставить всё позади. Но не знаю, как это сделать, не знаю даже, как попросить тебя помочь, даже если бы ты мог. — Но… иногда я этого хочу, правда хочу. Преодолеть это, забыть. Начать сначала, словно всё было лишь дурным сном. Я хотела бы просто отпустить, утопить всё в озере… э-э, океане, — Мерида использовала его слово, забыв своё. — Порой я жалею, что не встретилась с тобой при других обстоятельствах. Не на играх, нет, я бы тебя прикончила. Но может… может ты бы залетел слишком далеко, мотаясь от одного острова к другому, и свалился бы в мой лес прямо с неба. Ты увидел бы замок, тебе стало бы интересно, что кроется за этими стенами, ты летал бы вокруг него по ночам, пытаясь заглянуть в окна. — И однажды я бы прогуляла занятия, чтобы покататься на Ангусе. Напугала бы Беззубика или перепрыгнула бы через тебя, спящего на бревне, или чуть не попала бы в тебя стрелой. Может, мы бы невзлюбили друг друга с первого взгляда. Или… я, ещё полная озорства и бесстрашия, разглядела бы зелень в твоих глазах. Ты взял бы меня полетать, и я бы сразу поняла, что проведу остаток дней в погоне за ветром. И желая, чтобы ты всегда был рядом… — Но, может, так было бы только хуже, потому что тебе бы рано или поздно пришлось улететь. Может, тогда бы я уже была замужем за Йеном и всегда помнила тебя, улетающего, отправляющегося навстречу новым приключениям, преследующего меня… Иккинг как будто бы нахмурился из-за грусти в её голосе. Словно именно это заставило его проснуться — не гнев, не тоска, не надежда, а искренняя печаль от мысли об отсутствии его в её жизни. — Мерида? — Ш-ш, — она устроила голову между его плечом и шеей. — Я в порядке. — М? — Ш-ш. Иккинг заморгал, пробудившись, закрыл рукой мешавший обзору свет и прошёлся взглядом по лицу жены. У неё, вероятно, опять появится сыпь, Мерида почувствовала себя виноватой и ненавидела это. Окоченевшие пальцы распухли, кутикулы жутко потрескались, и она надеялась, что ногти не почернеют и не отвалятся. Всё было жёстким, слишком твёрдым, хотелось спать, плакать и кричать одновременно. Иккинг видел её истощение, он всегда всё замечал. Мог понять, сердится она или же веселится, прочесть в глазах миллион посланий. Но в данный момент слишком злился, чтобы думать о её чувствах. Он всегда был осторожен, не торопился заводиться и действовать опрометчиво, терпеть не мог кричать в отцовском стиле, хлопая дверцами и разбивая кружками приглянувшиеся цели. Когда это случалось, когда он срывался и начинал дымиться, после всегда чувствовал немалую вину и изо всех сил старался не допустить такого впредь. Слишком много всего произошло, слишком много накопилось пренебрежения и боли. Поднявшись, он добавил дров и пошёл на кухню за водой, пытаясь сохранять спокойствие и собранность, но чувствовал ослабевающий контроль. Стоик с Плевакой обращались с ним, как с ребёнком, читая нотации и вымещая раздражение. Деревенские его публично унизили, нацелившись на Мериду, и это в очередной раз подорвало его авторитет, он чувствовал себя глупым и неустойчивым в своём положении. Он был напряжён и расстроен по разным причинам, так или иначе касавшихся супруги, и брак за месяц с лишним до сих пор не был консумирован. Мерида всё время отталкивала его, останавливала, проявляла неуважение наедине, пыталась сбежать, сделать то, что не следовало, пренебрегала им. «Спокойно», — вмешался голос разума. — «Ты знаешь, что это неправда. Сохраняй спокойствие, ей страшно». Но в груди всё равно ещё было тесно, руки чесались сломать об пол ближайший стул. «Нет», — отрезал Иккинг самому себе, будто тьма, покой и мороз прокрались с улицы внутрь и пустили в нём корни. — «Я не зол. Просто разочарован». В себе, за то что надавил, когда знал, что не должен был; в ней, за то что убежала, вместо того чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Он думал, они уже прошли через это, а слова отца преследовали его. Мама почти прямым текстом сказала, что не одобряет их с захваченной, украденной Меридой союз под предлогом мира, была категорически против своего мужа, его использования драконов, экспансии по Архипелагу. Несмотря на отмену в этом сезоне, Иккинг не знал, сможет ли и дальше выкручиваться, пока сам не станет конунгом Норвегии. Прилетев, Валка принесёт с собой смуту и сможет вдохновить Мериду его бросить и вернуть свободу, невзирая на последствия. Развод не был таким уж редким явлением, это случалось. Но их женитьба была политическим шагом, её было не отменить, не оставив глубокого следа. Однако и с силой Валки стоило считаться, как и с глубиной эгоизма. Бросила свою семью, деревню, племя, считая, что не здесь её место, потом сделала это ещё раз, устроив разнос, потрясший отца и всех остальных. Она могла, как предположил Стоик, повлиять на невестку так, что всё кропотливо выстроенное между ними рухнет. Он должен был всё укрепить, позаботиться о том, чтобы она осталась. Руки разжались. «Значит, прислушаться к Астрид. Создать доверие. Как когда я дал ей дракона, как когда я дал Беззубику хвост. Дать шанс уйти, но сделать так, чтобы она не захотела этого». У него не было ни малейшего желания говорить бывшей невесте, что она была права — снова. Мерида наблюдала за ним усталыми красными глазами, несчастная и отчаявшаяся на вид. Считает ли она его призраком, обволакивающим её душу? Хочет ли от него избавиться, выбрать побег при первой возможности? Если он даст ей все основания остаться, будет ли её всё равно тянуть на родину? Существует ли на свете хоть что-то, что он может сделать, чтобы всё уладить? Юноша медленно приблизился к месту, на котором она так и сидела. Казалось, между их ровными вдохами и выдохами прошли целые эры. Мерида не отвела взгляд в сторону, пристально смотрела в ответ. Он провёл пальцем по дуге её скулы. Как ты себя чувствуешь? Пожатие плечами. Хорошо. Ты меня напугала. Я знаю… Иккинг вздохнул, сев рядом с ней, и напряжение заметно спало, когда девушка прислонилась к плечу. Руки сами собой потянулись к ней, уверенно прижимая к себе. Её дрожащая ладонь опустилась и нежно прошлась по его груди к плечу. Это тяжело. Его пальцы легли поверх её, большой потёр покрасневшие костяшки. Да. Да, верно. Никогда не думала, что всё будет так. Я тоже. Их пальцы переплелись, сцепившись в замок. У нас когда-нибудь будет всё хорошо? Не могу сказать. Оба знали, что между ними есть много чего. Он сжал её, чуть надавив, и она дёрнулась в ответ. Мы можем попробовать? Ты готова попробовать? Её пальцы снова дрогнули. Ну я же здесь, правда? Ты останешься со мной? Долгое мгновение они сидели на одном стуле, глядя на огонь и вдыхая море тишины. Потом Мерида, шумно втянув воздух, зарылась лицом ему в шею. Да, останусь. Он таял, медленно опускаясь на подушки. Хорошо. Я тоже. Я здесь ради тебя. Я всегда буду выбирать тебя. Снова и снова. Его хватка усилилась от небольшой доли отчаяния. Прошу, не уходи. Не оставляй меня. Останься. Останься здесь. Она закрыла глаза. Больше ей не нужно было на него смотреть, чтобы читать, достаточно сжатия его руки, чувства его пульса в шее. Хорошо.