Захваченная

Дверь открылась, Валка возвращалась в дом мужа ещё на один вечер. Она и недели на Олухе не пробыла, и всё было не так, как представлялось, не тем, чего ждала от встречи со Стоиком Обширным. Этот человек остался всё таким же твердолобым, стеной, которую едва ли можно сдвинуть с места даже самой мощной лебёдкой. Он всегда был громким, жёстким и тяжёлым — только не с ней. И всё же вернуться было нелёгким решением даже во благо сына и Мериды. Она любила сына и его умную и сильную иноземную жену, но не знала, готова ли покинуть своё святая святых после ссоры со Стоиком годами ранее. Она никогда всерьёз не думала над тем, чтобы остаться, слушать его речи о том, с чем, казалось, покончено. Видеть разложенные на столе записи, почерк Иккинга, не слишком отличавшийся от отцовского, карты и приложения, письма с подозрениями, жалобами, меморандумы — всё помещалось в этой рогатой голове. Голове, вопреки её ожиданиям, не украшенной короной. «Конунг, — величали его, — Стоик, конунг всей Норвегии и Варварского Архипелага». Она от души хохотала, услышав это впервые на торговом посту. «Его наследник, — замечали люди, — первый драконий наездник с острова Олух!». «Не совсем», — сказала Валка про себя, но её всё равно распирало от гордости. «Он положит начало следующему роду конунгов, Драконий Король, избранный среди них». Это звучало неплохо. Но когда появился сам блудный сын, таща за собой полузамёрзшую принцессу из Хайленда, женщина поняла, что выбор невелик. Если бы она их выпроводила, несчастная осталась бы на Олухе ни с чем. Сын, при всей своей гениальности, был беспомощен, когда доходило до того, чтобы облегчить трудности для самого себя. Кроме того, девушка еле держалась на плаву, балансировала на тонкой грани, и, не найди она опору, свалилась бы вниз, увлекая за собой и других. Валка протянула руку помощи без малейших сомнений, и Мерида бесстрашно посмотрела в лицо невзгодам. Только вот нападение было нежданным даже для неё. То, что кто-то правда пытался убить это дитя, раскрывало о войнах больше, чем она готова была услышать или понять. — Валка, — поприветствовал Стоик, выглядевший непривычно ухоженным. — Ты... воротилась раньше, чем я ждал! — А, да, не хотела сильно навязываться Иккингу с Меридой. Они, кажется, пока стараются всё прояснить. Он в праведном гневе, она тоже зла — на всех нас. — Я просто... не понимаю парня, — проворчал вождь, уперев руки в бока. — Он повсечасно твердит о её месте здесь, среди нас, но ему невдомёк, что она должна сама его найти. — С сердцами играть опасно, муж. Стоик запнулся, помигал и хмыкнул. — Думаешь... — на короткий миг он показался подбитым, — что я поступил с ним неправильно? Валка прекратила снимать броню. — С Иккингом? — Да, я... заставил его вступить в этот союз, ты знаешь. Тогда это казалось лучшим для всех, но не стану лгать, что поставил его на первое место, когда должен был. Ведь однажды я чуть не потерял его. Она сглотнула, преодолевая какую-то неведомую эмоцию между возмущением и жалостью. — Я думаю... это на самом деле неважно, разве нет? Вождь ссутулился. — Сказать честно, хотелось бы. Валка вздохнула: — Я не могу ни осудить твои действия, ни оправдывать их. Ты принял решение и объявил его — у него был дракон, при желании он бы растворился в облаках. Выбор всё же был. — Да, он мог бы сбежать… Но, знать, что-то моё в конце концов пустило в нём корни. — Опять за своё? — сказала она себе под нос. — Это старая рана, старый спор, — мрачно согласился Стоик, и женщина старалась не показывать, что её застали врасплох. — Но мы не закончили. Это был наш порочный круг. Валка обернулась к нему, чувствуя, что этот старый спор медленно покидает её. — О Стоик... — Вал... Я полюбил тебя с той минуты, когда увидел. Но по-настоящему — когда женился на тебе и узнал тебя, твоё доброе сердце и суть, когда узнал всю глубину своих чувств. В день, когда на свет появился Иккинг, я не думал, что когда-нибудь испытаю большую радость. Но ты сбежала, бросила меня и сына. Подстроила собственную смерть. И ни разу, ни разочка не возвращалась к нам. — Так было лучше... Если бы у тебя была хотя бы крохотная надежда, вера, что я могла выжить, ты перевернул бы Иггдрасиль корнями вверх, чтобы найти меня. — Может быть… может быть, но мы ведь не узнаем, поскольку ты никогда не пыталась. И потом снова повернулась ко мне спиной. Ты унизила и опозорила меня перед всей деревней, моей деревней, и едва не развелась со мной. Ты годами таилась в своём убежище, пока я с нашим сыном спасал народ. И… теперь ты вернулась. Но почему? — Почему? Наш сын меня попросил! — Наш сын тысячу раз просил тебя подумать о возвращении домой, ко мне, к нам. Давай не будем лгать ни себе, ни друг другу, мы уже совсем не молоды, и смерть слишком близка, чтобы скрывать истинные намерения. Ты прилетела к девочке, потому что жалеешь её и, может, даже думаешь, что, если всё станет только хуже, спасёшь её. Но я должен спросить, раз и навсегда: ты попытаешься похитить её у нас, если сочтёшь нужным? Валка задрала подбородок: — Если решу, что так ей будет лучше? Без оглядки и колебаний. Но Иккинг от неё явно без ума, и я не заберу её до тех пор, пока она действительно не пожелает уйти. Но здесь ты, дорогой Стоик, справился неплохо, — как бы снисходительно пихнула его в плечо. — Похоже, они оба глубоко привязались к твоему обещанию мира. Он промолчал, но взгляд был весьма красноречивый. — Я тоже кое-что спрошу: ты собираешься и дальше сохранять этот мир? Или дождёшься, когда она зачнёт, и вновь отправишься на грабежи и резню? — Ты не понимаешь, никогда не понимала… — Нет, понимаю — я прекрасно всё понимаю! Как ты допустил такое?! Она одна на этом богами забытом острове, прячется ото всех… — Иккинг исправит это! — Её избили до полусмерти! — И больше такого не повторится! — Ты слышишь себя?! Ты настолько зациклен на том, что там, что совершенно не замечаешь того, что здесь. Стоик, ты нужен сыну, девочке, нужен деревне. Когда же ты поймёшь, что однажды вступишь в бой, в котором не сумеешь победить, и всё это, включая будущее нашего сына, рухнет?! — А ты?! — прогремел мужчина, яростно указывая на неё рукой. — Ты так отдалилась от нашего мира и жизни, что не видишь, что мы должны увеличиваться, дабы обеспечить его безопасность! Дабы люди и драконы не голодали, дабы наши дети не прятались и не жили в страхе, как мы! Мне никогда не позабыть крики, рёв в ночи! Как смогла позабыть ты?! — То, что я прожила с ними больше двадцати лет, не значит, что я забыла, как мы росли, — процедила Валка. — Я знаю, что может пожирать голодный дракон! Я знаю, на что они пойдут, ведомые ненасытной королевой! Мне знакомы их крики и крики наших людей! Это лишь половина причин, по которым я оставила это проклятое место! — Так ты скорее будешь гнездиться с драконами, чем с родным племенем? — Если исчезнет дракон, я могу представить, что он улетел и нашёл новое гнездо, новый дом на собственных крыльях! Если исчезнет человек с этого острова, мне трудно надеяться на такую судьбу! — её лицо пылало. — Я знаю, что они исчезли, но из-за чего или кого — вот в чём загадка! — Выходит, легче было уйти, теряясь в догадках, но не зная наверняка? — Знание мучительно, Стоик! — Не это, не ты! Найти тебя было как... как глоток воздуха после того, как тебя утащили на дно. Я не думал, что познаю что-то кроме горя после твоего ухода. Каждый раз, как я смотрел на маленькое лицо Иккинга, я будто заново терял тебя. Потом ты вернулась, живая и здоровая. А затем снова покинула. Ты хоть представляешь, что сделала со мной, женщина? Он покачал головой, и Валка только бессвязно залопотала. — Ты просто разорвала меня на части, — прошептал Стоик почти со слезами на глазах, заставив её застыть. Он всегда был тяжёлым, буйным, кипящим от собственной свирепости. Только не с ней. — Стоик, я... — Тебе хоть раз приходило в голову, как я буду справляться без тебя? — Я думала, ты будешь в порядке, — признала. — Найдёшь новую жену. — Как ты могла так обо мне думать? — одинокая слеза растворилась в пышных усах. — Как могла сомневаться, что каждую ночь я молил Одина отправить меня к тебе в Вальгаллу после смерти? — Я никогда не считала тебя неверным, я не то хотела сказать… Что ты мог… Не знаю… — Забыть тебя? — Возможно... — Я оплакивал тебя с того дня, как потерял. Каждый день. Я заглатывал печали выпивкой. Дрался, пока не ломал кости и зубы. Убивал каждого встречного дракона в надежде, что именно этот забрал тебя и я смогу отомстить. Мне снилось, как я приходил домой, где ты качала Иккинга и пела, и я снова становился целым. Просыпаться было кошмаром. — Стоик… — И… я не пойму, — он снова покачал головой, почти смеясь. — Как после всего, что ты натворила, всей моей сердечной боли, всех пролитых слёз, всех отданных богам молитв… я смотрю на тебя и мигом всё забываю. Валка словно втянула в себя весь воздух комнаты. — С первой нашей встречи я любил тебя всё больше и больше, каждую проведённую вместе секунду. Она сдерживала своё ноющее, трещащее в груди сердце. — Если ты здесь ради сына и этой девочки, так и быть, — Стоик пожал плечами. — Я приму это, если ты будешь рядом. Но сделаю всё что смогу, чтоб осталась. — Я здесь не только ради неё, — ответила она. — И сына. Он обещал… обещал, что ты прекратил. И если это так, я останусь. Её рука легла чуть ниже его плеча, где под доспехом бухало сердце. — Ты прекратишь это ради меня? — пролепетала Валка. — Я помогу тебе найти миллион способов хранить нас в безопасности, драконов — сытыми, ужасы жизни и мира — в стороне. Я изборозжу Царства, паду к ногам богов, проникну в их золотые залы, чтобы наш дом был в безопасности. Только не надо больше проливать кровь, не надо больше воевать. Его ладонь накрыла её, полные любви глаза потемнели. — Если останешься… больше никаких войн. Она уронила голову ему на грудь и позволила заключить себя в объятия. Валка Скиталица наконец-то была дома. Оба с облегчением выдохнули, когда частицы друг друга уместились в выемки, оставив открытые места для другого. Наконец-то.

***

В преддверии Сногглтога в деревне царила суета. Изготавливались и развешивались по домам украшения, полировались и перекрашивались щиты, срубались деревья, делалось множество разноцветных свечей, чтобы выставить их на алтарях и перилах. Это было время веселья, предвкушения и восторженной болтовни, однако Иккинг пребывал в дурном расположении духа. Настроение было темнее наступавшей после заката ночи, и ничто и никто не хотел находиться рядом с ним. Не считая, пожалуй, Громгильды. Самка Злобного Змеевика всегда была к нему неравнодушна — может, из-за Беззубика, может, после того случая, когда он чесанием в нужном месте повалил её на землю и спас от топора Астрид. Скача вокруг, дракониха взлохматила ему волосы, и юноша со вздохом похлопал по широкому боку, глядя сверху вниз на одну из статуй Черноборода Оголтелого. Беззубик высадил его несколькими часами ранее и умчался в погоню за летавшей в облаках Соластой, играя с ней в невероятно нечестную игру в прятки. Мерида, должно быть, была где-то в лесу, прилежно тренируясь с его матерью. Она уже показала свои навыки стрельбы, и даже неделю спустя Иккинг оставался под впечатлением. Лучше лучника он не видел. Принцесса так уверенно сжимала оружие, словно могла выбить второй глаз Одина со своего места в Мидгарде, поражала цели с высоты на самых высоких скоростях Фурии. Она была бесшумной и разящей, как смерть, но в бою, который должен пройти всего через три дня, это большой роли не сыграет. Когда Громгильду начала бить мелкая дрожь, Иккинг понял, что, скорее всего, уже этой ночью или завтра её с остальными ящерами здесь не будет. Возможно, даже Беззубик подхватит общий вихрь, спарится и прибудет обратно с выводком. Как странно и приятно: лучший друг принесёт своему виду новую жизнь. Мериде наверняка понравятся птенцы, которые ближайший месяц будут устраивать пожары и создавать проблемы. «Разумно будет этим заняться», — подумал Иккинг, мыслями обратившись к многочисленным устройствам, требовавшим починки или обновления после долгого застоя. Снег наполнял вёдра в противопожарной системе, но немало капканов и замков требовали к себе внимания, дабы крошечные монстры не залезли куда не нужно. Дни нынче были короче, чем когда-либо, солнце ускользало, и ему тоже следовало отправляться домой. Чисто ради удобства Иккинг использовал Громгильду, но культю во время подъёма по холму всё равно жгло от мороза. Из хижины доносился счастливый женский смех, и ему бы очень хотелось присоединиться, но он не мог себе этого позволить. — А, мой любимый сын явился! — пропела Валка. — Я твой единственный сын, мама, — очень по-доброму ответил он, подумывая причиной выйти из дома на час-другой выбрать дрова. — Насколько я знаю. Валка закатила глаза: — И насколько знаю я. Но ведь это хорошо! Представь себе — два тебя. — Ага, с моим везеньем братец мой был бы весь в отца, — буркнул Иккинг, сделав глоток воды. — И, наверно, ещё в детстве задушил бы меня во сне. — Но-но! — мать бросила в него тряпку, и он увернулся. — Следите за языком, молодой человек. Мерида наблюдала лишь с половиной внимания. Иккинг рад был видеть, что следы встречи с Забиякой почти стёрлись, за исключением желтизны под правым глазом и подбородком. На рёбрах и спине ещё остались зеленовато-коричневые, но после снадобий Валки всё выглядело на порядок лучше. Она заработала несколько царапин, но зоркий глаз юноши не заметил ничего страшного, кроме изобилия запутавшихся в кудрях листьев и палочек. Одна его половина была раздражена, другая — довольна тем, сколько времени пройдёт за этим занятием. Впервые за все их совместные ночи Иккинг почувствовал, как она беспокойно ворочается, и хотел убедиться, что синяки у неё под глазами не потемнеют. Мерида в эти дни была в центре внимания, острая и смертоносная, как её стрелы. Валка ходила туда-сюда по рынку, расхваливая невестку и заявляя, что ингерманский матриарх не выдержит и двух раундов. Несмотря на все недоразумения, формально женщина была королевой, поскольку официально с супругом так и не развелась, и её слово имело больший вес, чем некоторых. Астрид тоже с готовностью защищала достоинства Мериды, как и несколько мужчин, некогда имевших честь видеть её на поле битвы с безопасного расстояния. Те, кто встречался с ней, утверждали они, обратно на Олух не вернулись. «Она не человек, — сказал слегка перебравший викинг, вспоминая сражения в грязи Данброха. — Она — метка смерти». Иккинг не знал, как на такое реагировать, но от опасений её травм на арене это его полностью не избавило. Боги бывали жестокими, это он ощутил на собственной шкуре, пусть потом и получил благословение. Но даже он начинал понимать, что бой будет нечестным. Мама была свирепа, быстра и бесстрашна, и не верить её словам не получалось. Забияка в свою очередь уверяла всех, что ей даже не нужно поднимать топор — принцесса падёт ещё до начала настоящего сражения. Иккинг побывал на двух спаррингах и признал, что стиль Мериды дикий и ловкий, совсем как у их драконов. Она двигалась как что-то, чему он не мог дать названия, что встречалось ему лишь в сагах о женщинах, бывших богинями, великаншами и драконами в одном лице. Это привносило краски в его сны, с которыми приходилось мириться посреди ночи. Отчасти Иккинг, конечно, хотел, чтобы у Забияки и правда не было ни единого шанса, но в то же время с ужасом ждал высвобождения силы валькирии против смертной, что наверняка закончится чьими-то слезами и кровью. Невзирая на свою ярость, юноша понимал, что, если Мерида убьёт противницу, Ингерманы и Торстоны, без сомнений, разорвут с Хэддоками все связи. Рыбьеног был по-прежнему слаб, малоподвижен и, вероятно, не знал и половины того, что творилось за дверями его дома, под его именем, и Иккинг не хотел лишать друга жены, когда тот больше всего в ней нуждался. А главным его страхом было то, как отнесётся к содеянному, опустив оружие, уже обычная девушка. В доме было неспокойно, и он готов был покончить с этим и со всеми сопутствующими трудностями. С первой их ночи в качестве мужа и жены тело Мериды не тряслось и не ёрзало, она засыпала и уже не просыпалась до самого утра, и ему нравилась эта стабильность. Теперь же она пыталась оставаться спящей, иногда вставала в странное время и выводила его из дрёмы своими судорожными движениями. Плюс она считала, что муж в неё совсем не верит, и, очевидно, затаила обиду, часто бормоча и насмехаясь над ним, когда думала, что он не обращает внимания. Они занимались привычными делами, но мысли её витали далеко от дома. Еда была едва съедобной, доказывая, что Мерида либо слишком устала, либо слишком озабочена, чтобы заметить вмешательство свекрови. Принцесса не была необычайно талантливой, но Валка — определённо, только в плохом смысле этого слова. Две пары глаз наблюдали за тем, как она почти не оставляет в голове для них места, отвечая лишь после прямого обращения и неоднократного повторения имени. — Она волнуется? — спросил Иккинг, занявшись с мамой уборкой, когда Мерида ушла в другую комнату и села у огня. — Нервничает? — На мой взгляд, нет, — ответила Валка, моя посуду спустя рукава, — С клинком она казалась спокойнее, чем весь вечер… — Она что-нибудь тебе говорила? — Только драться с ней, как с настоящим врагом, — женщина немного растерянно пожала плечами. — Я её не жалела, но она… грозная. Иккинг почувствовал, как губы сами собой растягиваются в улыбке вопреки нервам. — Рано радуешься. Если она с честью победит, к ней станут относиться с уважением и, быть может, даже неохотно примут. Если же она потеряет этот слабый контроль и пойдёт в разнос, только из-за своих способностей может оказаться отверженной. Она… ну, давай остановимся на Валькирии. — Тогда в чём дело?! — юноша стукнул по столу кувшином и выругался, когда тот дал трещину. — Ты, Хель, сама на это согласилась! Вмешалась и практически добровольно её отдала! — Я недооценила её, и в этом, думаю, её величайшее преимущество, — сдержанно созналась Валка. — Никто из нас не знал, насколько глубока река, понимаешь? — Не знал, зато теперь всем посчастливится увидеть, — съязвил Иккинг, забирая у матери таз, чтобы выплеснуть воду в снег. — Спасибо, что освежила бельё! — Бельё? — крикнула Мерида из гостиной. — Я утром постирала. — Я знаю! — раздражённо пытался объяснить он. — Именно! Девушка что-то проворчала в ответ, и Иккинг вздохнул, надеясь, что ночной воздух его немного остудит. — Я сделала то, что посчитала правильным, — Валка присела возле него. — Сколько можно уже сидеть и терпеть? Сколько она ещё сможет выдержать, прежде чем свихнётся? Закупориваться в таком состоянии никому не пользу не идёт, ей нужна отдушина. Этот поединок послужит доказательством! Убедительным доказательством, что с ней не стоит связываться. Она выйдет оттуда воительницей, прочно обосновавшись среди наших людей. Отец сказал, ты хочешь, чтобы она была одной из нас — но мы оба знали, что так не будет, не по-настоящему. Она должна найти свою опору, проявить себя, показать, что может вступить в наши ряды. Особняком, да, но как равная. Жена она тебе или нет? Должна она жить здесь или нет? Станет она супругой конунга и вождя и достойна ли грядущих титулов? Иккинг молча созерцал темноту, не желая отвечать. — Всё идёт не так, как мне хотелось, — пробормотал он. — У меня был план. Вы с папой всё перемешали. — Сомневаюсь, что всё так, как ей или даже отцу хотелось бы, и я точно никогда не думала, что случится такое. Стоик просто верил, что мы, дураки, будем смотреть на неё, как на красивую картинку. И одни боги знают, чего ожидала она. Наверное, думала, что её убьют ещё до отбытия. — С этим я бы согласился. — Просто наберись терпения, сынок. Спокойствия. Со временем она к тебе привыкнет. Она ведь немного привыкла, верно? — Я думал, что мы уже пришли к этому, — Иккинг разочарованно провёл по волосам. — Я думал, если я ей буду нужен, она сама придёт ко мне. У нас ведь было… что-то. — Она упряма и независима. Она была рождена и росла, чтобы получить властные полномочия, но не так, как ты. На Олухе за тебя должны голосовать, выбрать тебя, чтобы ты доказывал свою ценность подвигами. Ей такого выбора не дали, её не выпускали к простым людям, делали её возвышающейся над остальными путеводной звездой. Сколько, считаешь, у неё было друзей в детстве? — Я… я не знаю, — он как-то и не задумывался о таких вещах, и не то чтобы это было так просто узнать. — Готова поспорить, несколько, если вообще были. И все ниже, не на кого было положиться. Она, как и ты, учится состоять в паре. Иккинг не без тяжести во взгляде уставился на мать: — Что, если она убьёт Забияку? Валка заморгала: — У неё есть право выбора. — Ну и? — настаивал он. — Тогда… — женщина покачала головой. — Кто знает? Кто-то увидит в ней уже большую угрозу, кто-то зауважает. Она была ранена, оскорблена, прилюдно унижена и имеет полное право поступить так же, сделать всё, что посчитает уместным. — Но что насчёт того, как это повлияет на неё? — панически зашептал Иккинг. — О чём ты? — Что, если она от огорчения потеряет сон? Что, если на самом деле ей из-за этого ещё труднее, но она подавляет всё, потому что не доверяет мне или не может выговориться, и тогда придётся решать совсем другие проблемы? — он выпустил воздух через сжатые зубы, снова потянувшись к вихрам. — Это… Ох, ты и отец это сделали! Валка опешила: — Прошу прощения? — Вы оба никогда не думаете о последствиях. Особенно ты, когда дело касается людей. Отец запутался в цифрах, перевозках, импорте, экспорте. О чём-то вы думаете, но только не о том, как изменится после другое. — Что ж, — проговорила замершая на месте мама. — В этом, возможно, ты прав. Я ни разу не задумывалась о том, какого тебе будет без меня. Лишь о том, что здесь у тебя будет место, что ты будешь одним из них. Я никогда не допускала мысли, что ты будешь чувствовать себя брошенным, одиноким, нежеланным. Я не представляла себе причинённую вам со Стоиком боль от мнимой смерти. Но я это поняла и даже выразить не могу, как мне жаль. — Теперь это неважно, — вздохнул Иккинг, и не начав переваривать объём эмоционального потрясения. — О другом надо беспокоиться, что было, то прошло. Валка отвела взгляд. — Правда. И я с радостью помогу всем, чем смогу. Иккинг оттолкнулся от дверного косяка. — Пусть моя жена останется живой и счастливой, и будем считать, что мы квиты. Женщина опустила голову, чтобы скрыть улыбку при мысли, каким хорошим он станет лидером.

***

Мериде казалось, что она толком не спит сотню ночей подряд. Тихое и поверхностное дыхание Иккинга щекотало ей плечо, его рука под рёбрами давила лишним грузом. Обычно его присутствие успокаивало, но недавно она начала особенно скучать по широкой кровати дома, где могла растянуться, точно кошка на ковре, а не сворачиваться в меховом гнезде на полу, больше подходившем волчьей стае. Медленно, осторожно девушка высвободилась из объятий, стараясь не разбудить, и спустилась по ступеням вниз. Подкинув дров, села и воззрилась на пламя, словно спиралью поднимавшиеся к дымоходу угли могли раскрыть какую-то тайну ведьме, фейри, которой её всегда считали. Хотелось лить слёзы, рыдать, выть, а потом разлететься на тысячу кусочков, как разбитая о камни глина. Она думать не думала, что когда-нибудь почувствует себя столь беспомощной, даже больше, чем во время вступления в этот брак и всех неловких метаний после. Как бы ни дулась, как бы не тревожилась, как бы это не болело, будто удар по почкам, в конце концов у неё было право голоса. Не настоящее, конечно, но выбор всё равно был необходим, даже если альтернатива — самоубийство или вечные бега. Она согласилась выйти за Иккинга, как до этого за Йена, хотя знала, что будет частью сделки, отдана, вывезена и, может, забыта среди клана. Тяжёлое решение, ужасное, но бывали и много хуже. И сейчас, превозмогая боль, она продолжала принимать решения: заботиться об Иккинге, попробовать отпустить былые обиды, стать больше землячкой, чем чужачкой. Стрелять из лука, махать мечом, попытаться сохранить обе стороны личности и вырасти в нечто, что было и не было ею. И теперь перед ней стоял выбор между семьёй, которая отдала её, и той, которая взяла. Мама, похоже, намеревалась возобновить войну, которой положило конец её замужество. Двигала шахматные фигуры, будучи гораздо лучшим стратегом, чем отец мог надеяться стать, и имея в своём распоряжении всю власть. Умела давить на правильных людей, подталкивать в верном направлении, заставить всех их преклонить колени. Если и существовал в мире человек, которого Мерида боялась, это поставившая перед собой цель Элинор Данброх. И если всё, о чём она писала, правда, у отца под носом готовится мятеж. Или отец тоже к этому причастен. Что бы сейчас ни творилось в родовом замке, это явно что-то неладное. И коль до этого дойдёт, что (кого) ей выбрать? Её родню, прогрызавшую к ней путь даже под страхом уничтожения, или мужа и его племя, которое скоро могло принять её как одну из них? Вернуться к ногам Фергуса, который, скорее всего, снова выдаст её замуж, или остаться с Иккингом, который с каждым днём становится для неё важнее? Пожертвовать матерью ради Валки, стать рядом со Стоиком вместо отца, выбрать Олух, а не Данброх? В одном месте от неё отказались, в другом пытались изгнать, но по обе стороны великих вод оставались люди, которые ей были небезразличны. А драконы? Мама выпытывала информацию, чтобы потом использовать её против викингов, слабые места, то, чем можно воспользоваться? Отец умоляет лордов дать воинов, оружие, броню? Они строят большие и прочные суда, чтобы пересечь море и добраться до неё? И если они вдруг придут, одержат победу и избавятся от стягов Хулиганов, уйдёт ли она? Бросит своего супруга, дракона, друзей? Откажется от с трудом выигранного клочка земли на острове, возвратится на родину и постарается забыть всё как страшный сон? Опять получит излюбленные лепёшки, яблочные пироги, мишени с кучей проделанных стрелами дыр? Увязнет в привычном с ранних лет уюте, чтобы вскоре уже и не вспоминать о той себе, которую воспитала на Олухе? Девушка осознала, что обгрызла ногти, до крови искусала уже и без того пострадавшие в лесу кутикулы. Растирая виски, она просила себя остыть, мозг — остановиться и дать отдохнуть хоть на этой странной лавке. Ей бы хотелось прокатиться на драконе, но даже она понимала, что сейчас слишком холодно, чтобы на такое отважиться, хотя руки чесались после того, как познала вкус свободы, чувство невесомости, красоту близости неба. Наверху раздалось какое-то шарканье, драконы зашевелились, а потом послышались характерные взмахи крыльев Фурий. Моргнув, Мерида прошла к двери и открыла её как можно тише. Беззубик и Соласта подпрыгнули в небо и устремились прочь. Драконы разных видов — тех, что она знала, и тех, что пока не могла назвать — покидали свои насесты, гнёзда и дома, образуя огромное облако крыльев и переливающейся чешуи. «Что за?..». Это было великое переселение, всеобъемлющее переселение. Эйден выскользнул за дверь, проскочив между ног, и точно так же скрылся. Они уходили, все. В панике Мерида бросилась к лестнице, перескакивая сразу через две ступеньки, из-за чего наступила на сорочку и чуть больно не ударилась коленями, но вовремя подставила руки. — Иккинг! — позвала она, ворвавшись в спальню и начав его расталкивать, хотя от крика тот уже и так проснулся. — Иккинг! — Что, что случилось? — юноша успокаивающе перехватил её руки. — Мерида, что? — Драконы! — воскликнула она. — Беззубик, Соласта, Эйден… ушли! Уходят! — А… А-а! — протянул Иккинг с облегчением. — Ничего, всё хорошо. — Нет, нет, — Мерида не унималась, стараясь звучать понятно сквозь нарастающий шок. — Все драконы! Все! Уходят! — Да, так и должно быть, — девушка уже совала ему в руки протез. — Мерида, всё хорошо! — Иккинг! — она дёргано изобразила полёт. — Навсегда! — Нет, Мерида, не навсегда, я клянусь. Оглянуться не успеешь, как они вернутся. Это Сногглтог, это… М-да, и как мне сейчас это объяснить? Иккинг повторял её имя, пока надевал вторую ногу, следовал за ней вниз и смотрел на очерчённые луной тени драконов, отправлявшихся на свои секретные острова. Мерида шагнула за порог, но он потянул её назад. — Ш-ш, ш-ш, — юноша закрыл ей рот, не позволяя сорваться на крик. — Ш-ш, всё хорошо. Они так делают. Это для… спаривания. — Что? — ахнула Мерида. — Иккинг?.. Он потащил её обратно в комнату и схватил словарь. — Дети. Она замигала: — Что? — Они откладывают яйца на особых островах, потом прилетают домой. Возможно, в этом году Фурий станет больше. Всё в порядке. — Они уходят… для детей? Иккинг чуть покраснел, зная, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. — Хах, да. Что-то мне подсказывает, что ты полюбишь маленьких Змеевиков. У них ещё не будет яда и прицела, — он поднял глаза на потолок, вспомнив сколько уколов от них получал. — Не будет прицела… Мерида повалилась на уютное гнёздышко, закрыв руками лицо, и он стал ободряюще перебирать ей локоны. — Всё хорошо. Скоро они будут дома. — Скоро дома? — Да, — Иккинг обнял её, положив подбородок на плечо. — А ты почему не спишь? — М-м? — Почему не спишь? Не можешь заснуть? Голова качнулась из стороны в сторону. — Нет. Он потянул её вниз, обернув вокруг тела руки, поцеловал волосы и шепнул что-то непонятное (Не переживай из-за этого, ладно?). В его объятьях Мериде как никогда в жизни захотелось разрыдаться и молить, чтобы он сказал, что ей делать, что бы сам сделал на её месте. Соласта улетела, и у неё не было возможности поговорить в Данброхе с матерью, посоветоваться, попросить остановиться, хотя сама она не была уверена, хочет ли этого. Даже будь это рискованно, опасно или откровенно глупо, это могло бы стать её единственной надеждой. Теперь же она крепко села на мель и не могла даже письмо отправить — ни орлов, ни голубей здесь не было, только мелкие драконы. Ловкие пальцы поглаживали ей спину и плечи. — Они вернутся, говорю тебе. Поверь, я сам всегда скучаю. Даже по шуму, — устало мычал Иккинг. — Расслабься. Попробуй поспать. Сдержав слёзы, Мерида впечаталась лицом ему в грудь и услышала, как отразился от рёбер его смешок. Под ухом сильно и ровно билось сердце, она прижалась к нему так сильно, как только могла. Иккинг немного поелозил, устраивая обоих поудобнее, и вернулся к прерванному сну. «Пожалуйста, — молила она богов, его и её, кого-то или что-то, что могло услышать. —Пожалуйста, не делайте этого. Не заставляйте меня. Не заставляйте меня выбирать. Не заставляйте снова бороться. Не делите меня надвое ещё раз». Мерида хотела плакать, но слёзы не шли.

***

— Вы готовы? — Элинор изучала разложенные на столе карты. — Мне не нужна ни одна живая душа, понимаете? — Да, госпожа королева, — рот Малкома словно наполнился пеплом. — Ни один дракон, ни один ребёнок не ускользнёт. Когда-то едва заметные седые нити теперь занимали всю левую сторону головы. Элинор задумывалась, не потому ли это, что её сердце ожесточилось к раньше отвергаемым грехам. — Фергус? — Наконец пришёл в себя. — Хорошо, — тихо сказала она, поднимая меч. Он принадлежал её дочери, из тонко обработанной стали, заточен и отполирован до ослепительного блеска. Королева вложила его в ножны, чувствуя себя в доспехах неловко, неуклюже, но зная, что это важно — внешний вид, как она внушала принцессе, всегда имел значение. — Он должен выглядеть уверенным, стойким, сильным. Позаботьтесь об этом. Для остальных нападение возглавляет он, а не я. — Да, миледи. — Лорд Макгаффин, — Элинор повернулась к мужчине, чьё лицо всё ещё было красным, несмотря на трезвость. — Что у нас со взрывчатками? — Одни успешно прошли проверку, — Логан встал, демонстрируя своё открытие. — Другие взорвались ещё до залпа, и это привело к некоторым потерям с нашей стороны. — С этим нужно поосторожней, — задумчиво хмыкнула женщина. — Я читала о том, что китайцы используют осколки и куски металла, и оружие наносит большой урон. Наверняка достаточно, чтобы пробить драконью шкуру или, по крайней мере, задеть их крылья. «Сбитый дракон — мёртвый дракон», — процитировала она с безмятежной улыбкой. — Сделаю всё возможное, миледи. — Прекрасно. Лорд Маккензи? Он был моложе остальных, темноволосый и, по мнению Элинор, весьма недурен собой. Она надеялась, что по возвращении Мериды сможет связать их кланы политическим браком. Если дочь сама захочет, да. — Миледи. — Расскажите о ваших новых клетках и сетях. Я хочу удостовериться, что звери не сбегут, чтобы посеять дальше ещё больший хаос и привлечь ненужное внимание. У нас, как вам известно, есть долг перед народом и всеми, кто нас окружает, — остановить бедствие в виде драконьей породы. — Есть северные племена, миледи, — отчитался Мурта, — которые промышляют ловлей и истреблением драконов. Это прямо от них, и меня заверили в успехе. — Хорошо. Провал — не вариант. Быть может, следует одного оставить у себя, чтобы лучше их изучить. — Пытать зверя, миледи? — неуверенно пробасил Макгаффин, голубые глаза поблёскивали из-под кустистых бровей. — Ну это ведь зверь, разве не так? — королева повела плечами. — Разбирайте его на части, кусок за куском, мне всё равно. Найдите способ быстро и легко их разрубить. — Да, моя королева, — поклонился Маккензи. — Как вам угодно. — И, дорогой Дингваль. Твои люди готовы уничтожить лагерь викингов? Кэлум, вынужденно занявший место отца, избавился от остекленевшего взгляда и зарычал с чудовищной яростью: — С превеликим удовольствием, Ваше Величество. — Хорошо, — Элинор улыбнулась. — Твой отец бы так гордился тобой, мальчик мой. Мы выступаем до рассвета — хочу, чтобы дым поприветствовал солнце их кровью. Она обвела глазами помещение и положила обтянутые перчатками руки на стол, чувствуя, как в ней просыпается нечто, что можно было описать только как жажду крови. — Луны спустя мы поставим Конфедерацию на колени. Сожжём всё к чёртовой матери, никто не доживёт до утра и не расскажет им. Потом направимся на их проклятый остров и перебьём всех за то, что посмели ступить на землю Хайленда! Слышите?! Все склонили головы и приняли свои роли. «Боже, прости меня», — думал Малком. — «Помилуй нас, помилуй наши души». Бог, однако, молчал.

***

— Мама, папа… Что всё это такое? Монархи Короны плавили взглядом бумаги, письма, карты и отметки. — Мы просто… соблюдаем меры предосторожности, — заверила её мать. — Просто… прикрываем всё, что можем. — Но почему? И от кого? — Это только слухи, мой цветочек, только слухи. Но лучше нам быть готовыми, — отец по-прежнему был неуверенным в её присутствии. Он погладил её тёмные, жёсткие и мрачные волосы. — На всякий случай. — Конечно, — Рапунцель заметила печать Эренделла. — Это от Эльзы? — Эльза больше не королева, она передала трон Анне, — неохотно признала Арианна. — После той вечной зимы, ну… Людей трудно убедить, даже если ты уже отдал им всё. — Но мы получили послание из Данброха, — откровенно сказал Фредерик, сидевший возле кого-то вроде генерала, если судить по многочисленным орденам. — Обращение за помощью. — Помощью? — это было неожиданно. — Я думала, война с викингами закончилась. — И мы так думали. Тем не менее… — король вздохнул. — Они хотят войск, денег, оружия. Предлагают взамен земли и добычу. — Но… почему? — Рапунцель попыталась заглянуть в письмо Анны, но то убрали с поля её зрения. — Почему?.. — Почему они возобновили войну? Разве она не закончилась совсем недавно? — Что-то связанное с потерянным ребёнком, — взгляд отца был далёким, отстранённым. — Дочерью. Что-то в этом не давало Рапунцель покоя. Возможно, потому что было не так уж далеко от дома. — Что вы намерены делать? — она вновь почувствовала себя маленькой и беззащитной. Как будто сидела одна в башне, когда дела зедерживали Готель дольше обычного, пытаясь экономить еду в страхе, что матушка не вернётся. Фредерик вздохнул ещё раз: — Не могу сказать наверняка. Данброх хороший союзник и много лет был неплохим торговым партнёром. Если викинги продолжат забирать всё себе, с нами нечем будет делиться, и мы потеряем часть импорта. Ничего такого, что мы не сможем найти где-то ещё, но всё же… — он поднялся с места. — К Анне, недавно занявшей престол королеве Эренделла, тоже обратились, и она ищет другой вариант. Она просит о встрече на высшем уровне, когда пройдёт зима и к северным землям вернутся благоприятные для визитов условия. Различные королевства — мы в том числе — встретятся на нейтральной территории, чтобы обсудить орду викингов и выяснить, необходимо ли присоединиться к борьбе против них. Я бы хотел, чтобы там была ты, Рапунцель. Поражённые вздохи, незамедлительные возражения, мать с генералами соперничали за внимание короля. Но он смотрел только на дочь. Поднял руку, и воцарилась мёртвая тишина. — Если ты хочешь править, — мужчина вскинул скрытый бородой подбородок. — Должна научиться сотрудничать, слушать, наблюдать. И затем принимать решения, которые могут повлиять на тысячи жизней. Рапунцель опустила голову в лёгком поклоне: — Для вас сделаю всё что смогу, отец. — Не сомневаюсь. Когда придёт время, возьмёшь с собой парня. Сейчас же ты сядешь по правую руку от меня и начнёшь учиться здесь. Пройдёшь с матерью курсы по этикету и переговорам. Менее чем за три месяца из тебя сделают правительницу. Ты веришь, что сможешь это сделать? Она улыбнулась: — Я смогу сделать всё. Усы Фредерика на миг изменили форму. — Молодец. Но прежде всего — обувь, дитя, ради бога. Девушка густо покраснела и захихикала.