Кладовка

      — Что вы здесь делаете?!       Перед парнями, едва одевшимися, предстал грозный лик женщины в клетчатом фартуке, в таком, в котором обычно продают овощи узбекские женщины на базаре. Это была то ли кухарка, то ли уборщица, но выглядела она до жути злой. Ни Ханма, ни Кисаки не находились слов для оправдания. Да и не оправдаешься тут никак — что могли делать в кладовой два полуголых мальчика, учитывая, что рядом лежит использованный презерватив, и оба раскрасневшиеся и растрёпанные?       — Так, ну-ка оделись и кыш отсюда! Я о вас расскажу директору, что вы с уроков бегаете… — она перевела взгляд на презерватив и с омерзением поморщилась, — …непотребствами заниматься.       Ханма нервно сглотнул и начал в спешке одеваться, благодаря судьбу, всех богов и богинь за то, что она не появилась тут минут на десять раньше, тогда бы он (да и Тетта, скорее всего, тоже) провалился под землю со стыда. Кисаки оделся первым и, бросив на Шуджи испуганный и одновременно с этим опечаленный взгляд, спешно вышел из кладовки, накинув рюкзак на плечо. Ханма тоже задерживаться не стал: под гнётом разъярённого взгляда кухарки-уборщицы абсолютно не хотелось медлить, хотелось только убежать побыстрее отсюда и, желательно, никогда больше не возвращаться ни в эту кладовку, ни в этот город.       На следующий урок их не пустили, посадили обоих около злосчастного кабинета директора и приказали ждать родителей. Что было крайне напряжно само по себе, особенно Тетте: раньше-то его на ковёр к директору не вызывали никогда, да чтобы ещё и с родителями, разве что чтобы наградить за отличную учёбу и тому подобное. Ханме тоже было страшно, ладно уж он за всякие проделки оказывался в этом кабинете не один раз, но факт того, что он ещё и Кисаки за собой потянул его ужасно сильно волновал. Он не хотел, чтобы так вышло, хотя прекрасно осознавал риск, но адреналин и безнаказанность ударили в голову и… и вышло что вышло. Парни молчали, пока школьники проходили мимо них, не обращая никакого внимания. Разве что пара-тройка подростков заинтересовались, что это такое должно было произойти, чтобы гордость школы, номер один на доске почёта прямо у входа, и местный хулиган-сорвиголова оказались здесь, оба ожидающие своей участи. Их интерес подогрелся ещё хлеще, когда прибыло двое людей: пожилая женщина в очках и высокий серьёзный мужчина. Бабушка Ханмы и отец Кисаки. Тетта, пересёкшись взглядом с отцом, боязливо поёжился и Шуджи тут же понял, что ему точно несдобровать. И всё это — его вина…       Бабушка Шуджи была немножко добродушнее, поэтому парень был даже рад, что пришла она, а не мать или отец. Хотя это и было неудивительно, не то чтобы когда-то его родители особо интересовались его жизнью, они всегда были по уши в работе и своих «взрослых» делах. Когда он был поменьше, это было обидно, и он не раз донимал бабушку вопросами, когда приедет мама и где папа. Тем более облегчением было, что ей уже не раз приходилось приходить сюда разбираться с хулиганством внука, но сейчас был совсем другой случай. Ханма вернулся к реальности, только когда его и Кисаки позвали в кабинет.       Директор с крайне серьёзным выражением лица поприветствовал родителей-опекунов и предложил им сесть. Отец Тетты напряжённо сел на стул напротив стола директора, бабушка сделала то же самое.       — Говорите, что наделал мой внук-негодник на этот раз и покончим уже с этим, — устало произнесла бабушка, и Ханма неловко поёжился, чувствуя внезапный стыд. Будто только сейчас понял, что все семнадцать лет жизни он только и делал, что заставлял её тревожиться за него, переживать и каждый месяц стабильно приходить в этот кабинет выслушивать про очередную проделку Ханмы. Мужчина же молчал.       — К сожалению, на этот раз всё намного серьёзнее. Ваш, как вы выразились, «внук-негодник», посягнул на саму честь школы, — директор выразительно взглянул на Кисаки, — Сегодня, а если точнее, буквально час назад Ханму Шуджи и Кисаки Тетту обнаружила одна из наших сотрудниц в закрытом на ремонт крыле школы, занимающихся… непристойными делами.       — Боже, да какие непристойные дела могут быть в его возрасте?! Что он, опять баллончиком стены разрисовывал, или разбил чего? — Бабушка закатила глаза, — Когда ж вы перестанете из-за таких мелочей меня сюда каждый раз дёргать-то?       — Как я и сказал, на этот раз всё серьёзнее, — директор поджал губы и положил на стол зиплок с… тем самым использованным презервативом внутри, — Вот, что было обнаружено там, где их нашли.       Отец Кисаки разъярённо взглянул на сына, и Тетта съежился ещё сильнее. Он, кажется, сейчас даже не был зол на Ханму за то, что это произошло: он был разочарован собой потому что соглашался на эти вылазки каждый раз. И ужасно боялся отца.       — Ну раскидали мальчики гондоны, что теперь-то? — фыркнула бабушка, махнув рукой, — Я вам говорю, это всё мелочи.       — Вы не понимаете, — директор качнул головой и опёрся на стол, глядя пристально на женщину, — Ваш сын, по всей видимости, побудил Кисаки, нашего лучшего ученика и отличника, сбежать с ним с урока чтобы… кхм, заняться сексом на территории школы.       Ханма потупил взгляд, ощущая, как мир перед его глазами становится мутным. Теперь-то даже его обычно добродушная и закрывающая глаза на многие шалости бабушка была в полном шоке, и ему дома точно не избежать серьёзного выговора. Но даже сейчас он куда больше беспокоился за стоящего рядом с ним Тетту, который сильно сжимал руки в кулаки и из последних сил держался, чтобы не начать паниковать. Напряжение достигло предела в тот момент, когда отец Кисаки вскочил со стула, быстрым шагом пересёк комнату и, подойдя к сыну, с силой дал ему пощёчину. Шуджи тут же подскочил к парню, пытаясь оттолкнуть его отца от него, и не своим голосом воскликнул: — Не надо! Он здесь не причём. Это моя вина, я его уговорил на это согласиться, и… — Ханма не заметил, как сам начал так активно дышать от страха, как будто после долгой пробежки, — Он ни в чём не виноват, и если есть кого здесь судить, то меня!       — Не лезь, щенок пидорастивый, — злобно шикнул мужчина, поворачиваясь к парню, — Мне всё равно что ты сделал, потому что мой сын, вместо того чтобы учиться как ему и положено, ебался с пацаном прямо в школе, да ещё и с таким как ты.       Директор в ссору вмешиваться не спешил; бабушка Шуджи, хоть и была не менее шокирована сейчас, не знала что и сказать. Она вскочила с места, когда мужчина замахнулся на её внука и резко дёрнула его за запястье:       — Так, внука моего не тронь, скотина, — шикнула она, — Да, Шуджи натворил дел, но что вы хотели, это мальчики, у них гормоны в таком возрасте во все стороны лезут и вместо головы, что повыше, они думают той что у вас там внизу. Пошалили да и хрен с ними!       — Вам плевать, что ваш внук — грёбаный пидор? — с омерзением, холодно и отчеканивая каждое слово произнёс отец Тетты, опуская наконец руку: каким бы яростным он сейчас ни был, на женщину замахиваться он не мог, воспитание не позволяло.       — Мой внук может любить кого захочет, и я прекрасно различаю границы между его личной жизнью и моими взглядами. Да, я против такого, да, я считаю что это неправильно, но это никому не вредит, так что-       — Не вредит? — мужчина рассмеялся, — Да из-за этих выходок мой сын уроки прогуливает, вы понимаете? Он — не такой, как ваш раздолбай, он должен быть идеальным учеником, чтобы добиться в жизни успеха, пока такие как этот ваш… Ханма будут бомжами, наркоманами и алкашами!       Бабушка закрыла глаза и глубоко вздохнула. Шуджи не знал, куда себя деть, и только то и дело обеспокоенно взглядывал на Кисаки и искренне хотел бы сейчас его схватить, спрятать в своих объятиях, убедить что всё будет в порядке и никто им ничего не сделает за то, что они просто любят друг друга. Кисаки этот взгляд заметил и только мотнул головой: не надо ничего делать, чтобы не стало ещё хуже, чем есть. Щека всё так же больно горела от удара, и у Шуджи сердце кровью обливалось, потому что след от него он прекрасно видел. Руки тряслись, а мысли спутывались в клубок: это всё я виноват, если бы не я, всё было бы хорошо, а я взял и всё испортил.       — Не ваше дело, чего добьётся мой внук. Советую вам научиться разделять личную жизнь и этот ваш успех, — ответила бабушка наконец, глядя в глаза мужчины, — Поверьте, они никак между собой не связаны, уж я-то знаю о чём говорю. На этом, думаю, можно и закончить.       И она, не дожидаясь ни Шуджи, ни разрешения директора, спешно покинула кабинет.       — Отлично. Я заеду к вам завтра, чтобы забрать документы и перевести сына в другую школу, — гневно произнёс отец Тетты. Ханма всё ещё стоял в растерянности, наблюдая за тем, как мужчина силой вытаскивает Кисаки из кабинета и ведёт за собой. Тогда он бросил взгляд на директора и выбежал из кабинета следом. Он успел увидеть, как Кисаки волочится за отцом и тут же зачем-то погнался за парнем.       — Тетта, — тихо произнёс он, впервые называя парня по имени и надеясь, что тот его услышит. Кисаки действительно развернулся, не останавливая шаг, — Я люблю тебя. Прости.       Кисаки печально нахмурился и поджал губы, будто бы сдерживал слёзы, но тут же отвернулся и поспешил за отцом, зная, что задерживаться ему нельзя, как бы он ни хотел остаться с Ханмой чтобы хотя бы обняться на прощание. Никто из них не догадывался, увидятся ли они ещё когда-нибудь теперь, но Шуджи остановился посреди коридора, осознавая: скорее всего, больше никогда. Скорее всего, он больше не увидит человека, которого любит до потери пульса. Но при этом Ханма свято верил в то, что это всё прозошло действительно только по его вине, абсолютно забывая, что он никогда не принуждал Кисаки «уединяться» с ним, что Тетта и сам на это согласился. По сути, виноваты были сразу оба и ни один из них: Ханма был виноват, потому что он это затеял, Кисаки виновен потому, что был на это согласен.       Но никто не был виноват в том, что они были влюблены.       Только вот Шуджи этого не понимал, и, страдая от всеобъемлющего чувства вины, сполз по стене на пол прямо в коридоре и спрятал лицо в руках, тяжело дыша. Ему душу будто на части рвало от мыслей, и он даже не смог сдержать слёзы и заплакал бесшумно, время от времени тихо втягивая воздух носом. Но долго давать слабину он себе не позволил, так что, вытерев лицо, встал с пола, убедился что эту минутную слабость никто не заметил, — все уже минут двадцать как были на уроке, вокруг было пусто, — побрёл в сторону выхода и прямиком домой, к бабушке.