Кладовка

      Дома у Кисаки оказалось на удивление простенько и уютно. Хотя, наверное, удивляться было нечему, ведь парень работал и жил один, вряд ли бы ему хватило денег на царские хоромы. А может дело было и вовсе не в размере квартиры, а в том, что она была действительно по-домашнему уютной: успокаивающего нежно-голубого цвета обои; простенькая, наверное даже постсоветсткая мебель; ковёр, практически такой же как у бабушки Шуджи; такая же люстра. Шуджи осмотрелся вокруг с тёплой улыбкой.       — Прости, у меня тут немного… скучновато, наверное, — пробубнил Тетта, снимая обувь и убирая её в тумбочку.       — Да не, ты чё, наоборот. Как будто я дома. В смысле, прям дома.       В ответ Кисаки только пожал плечами и прошёл мыть руки. Ханма сделал то же самое, и всё ещё краем глаза глядел на парня, как на невиданное чудо: ты всё ещё здесь, ты настоящий, ты не исчезнешь больше? пожалуйста, не исчезай.       — У меня что, что-то на лице?       — Нет, ничего, сорри, — Шуджи тут же нелепо отвернулся, вытирая руки полотенцем. Кисаки же усмехнулся: ну, приятно осознавать, что он за два года пусть и стал выглядеть чуть старше, но по сути оставался всё тем же Шуджи, каким Тетта его запомнил. Немного неловким, может быть наивным, но при этом таким же привлекательным как и тогда.       — Чай будешь? Или кофе?       Ханма взглянул на парня с глупой ухмылкой.       — Что? Что ты ожидаешь, что я скажу «или меня»? Нет, прости, пока что выбор ограничивается только чаем и кофе.       — Пока что, — довольно профырчал парень, проходя вслед за Теттой на кухню, — Ключевое слово.       — Может быть. А может быть и нет, — Кисаки пожал плечами, якобы он не знает. Ханма же, времени зря не теряя, подошёл к нему со спины и обнял за талию, уткнувшись носом в шею и покрывая её поцелуями, — Шуджи. Шуджи, блять, остановись…       Ханма останавливаться не планировал, наоборот, продолжал лезть руками под чужую рубашку, слегка покусывать кожу…       — Я серьёзно, прекрати, пожалуйста.       Нехотя, Шуджи отстранился:       — Что такое?       — Просто… не надо, — Кисаки опустил голову, бездумно глядя на кружки на столе, — Не сейчас.       Ханма поджал губы и молча прошёл к обеденному столу.       — Извини.       — Ничего, бывает, — тихо ответил Кисаки, пытаясь унять тремор рук и понять, почему то, о чём он так долго думал и мечтал, прикосновения Ханмы, так неприятно на него воздействовали? Будто бы он вернулся в тот день, когда они виделись в последний раз, это липкое, мерзкое чувство страха снова поселилось в нём и не отпускало. Поставив кружки с чаем на стол, он сел напротив Шуджи и молча отпил чай.       Если до этого тишина между ними двумя была комфортной и они прекрасно понимали друг друга без слов, сейчас молчание тянулось медленно, словно резина, тишина давила на нервы. Хотелось начать разговор хоть о чём-нибудь, сказать хоть что-то, наладить атмосферу, да только оба никак не могли придумать, что. Ханма нервно задёргал ногой под столом, — эту привычку он заметил за собой ещё давно, но не придавал ей никакого значения.       — Не переживай ты так, — улыбнулся Кисаки, намекая на трясущуюся под столом ногу, — Никто не умрёт, если мы не будем разговаривать.       — А? — Ханма даже не заметил, что трясёт ногой, неловко поджал губы и попытался закинуть ногу на ногу, чтобы хотя бы сидеть спокойно. В итоге начал стучать пальцем по столу, настукивая какой-то мотив. Такая тишина, может, им и не стоило сходиться вновь, раз у них даже тем для обсуждений не осталось? Или переживать не о чем, и в этом молчании нет никакого сакрального смысла?       Кисаки молча отпивал чай, время от времени встречаясь взглядом с Ханмой. Напряжение, повисшее между ними, было сложно не заметить, и оба это понимали. И искренне хотели хоть что-то с этим сделать, но что?       — Я просто хотел… — Ханма неловко кашлянул, собираясь с силами чтобы просто не молчать, и сказать о чём он так долго думал и думает сейчас, — Тебя. Ну, понимаешь.       — Конечно же понимаю, я тоже… просто не когда же я делаю чай, а?       Шуджи удивлённо взглянул на Тетту, а затем, прокрутив в мыслях его фразу, засмеялся в голос, запрокидывая голову назад. Всё было настолько просто, а он ещё парился…? Кисаки улыбался тоже, и, допив чай, мотнул головой, мол, идём за мной. Ханма допил чай едва ли не одним большим глотком и пошёл за ним в комнату, ощущая, как от трепета и волнения подгибаются колени, ноги будто бы ватные, того гляди и не дойдёт до кровати, рухнет прямо в проходе. Но вопреки собственным мыслям, он действительно доходит; Кисаки уже сидит на кровати, пытаясь хоть как-то скрыть покрасневшие уши. Шуджи едва ли не кидается к нему, валит на спину, зацеловывает всё лицо, тот смеётся — ну что ты как щенок, щекотно же; Ханма и не планирует переставать, продолжает лезть с поцелуями и сам не сдерживает улыбку. Затем замедляется немножко, целует уголки улыбающихся губ, а после вовлекает в контрастирующе нежный поцелуй, аккуратный, медленный и неторопливый; Кисаки на него охотно отвечает и обнимает Ханму обеими руками за шею, будто стараясь притянуть ближе к себе. Руки Шуджи снова скользят под одеждой, тёплые, ласкают горячую кожу, щекочат, совсем не потеряв навыки, заработанные ещё тогда, в их с Теттой школьное время. Кисаки довольно мычит в поцелуй, — я и вправду скучал по тебе и по твоим прикосновениям, можешь представить, насколько? — а сам как-то нехотя расстёгивает свою рубашку, затем, не размыкая поцелуй, снимает её с себя и тут же вновь ложится на спину. Как будто по-другому не может, только лёжа и только на спине, Шуджи не обращает на эту деталь внимания, будучи слишком занят поцелуями и разборками с пряжкой чужих джинс. С каждой секундой Кисаки становилось менее страшно, но как только он ощутил, что парень уже стягивает с него штаны он вздрагивает, как если бы его окатили холодной водой:       — Погоди…       — Что-то не так?       — Нет, просто… да… я не знаю…? — Кисаки стыдливо закусил губу, отводя взгляд.       — Тетта? Если ты не хочешь, зачем было тогда-       — Я хочу, — перебивает он, — Просто есть одно но. Я не могу.       — Почему? — Шуджи слезает с чужих бёдер и ложится рядом, укладывая одну руку на щёку парня и поворачивая его голову к себе. Шепчет, — Скажи, пожалуйста, что такое?       — Я всё ещё… боюсь, — признаётся наконец Кисаки, тяжело вздыхая, — Не пойми меня неправильно, я не боюсь тебя или что-то в этом роде. Мне нравится, когда ты меня трогаешь, целуешь, но… дальше — меня будто клинит.       Парни замолчали на некоторое время. Шуджи гладил чужую щёку большим пальцем, взволнованно глядя на юношу, и ждал, когда тот сможет продолжить говорить. Кисаки долго собирается с силами и наконец произносит:       — Я должен тебе кое-что показать…       Ханма вопросительно взглянул на Тетту: тот сел на кровати, тяжело вздохнул и повернулся к нему спиной. Шуджи сначала не понял, а затем заметил, в чём было дело.       На спине Кисаки красовался шрам. На лопатке, довольно длинный, зиял шрам от резаной раны. Ханма ощутил, как сердце проваливается куда-то в пятки, и зачем-то потянулся к чужой спине, но остановился и, поджав губы, убрал руку.       — Из-за этого я сбежал из дома. Жил у одноклассника несколько месяцев. Потому что мой отец… пытался меня убить.       Шуджи замер, затаив дыхание, и с нескрываемым беспокойством глядел на чужую спину. Кисаки же говорил об этом почти спокойно, только неровное дыхание выдавало его волнение.       — А всё только за то, что я любил и люблю тебя. Он не мог мне этого простить, и решил, как Тарас Бульба: я тебя породил, я тебя и уничтожу.       Давно позабытое чувство вины вернулось к Шуджи в десятикратном размере. Он приблизился к Тетте и оставил слабый поцелуй на лопатке, там где был шрам. Отстранившись, произнёс:       — Мне так жаль…       — Ты тут не причём, — продолжил говорить Тетта, и теперь-то его голос начинал дрожать, но он ещё как-то держался, — Ты никак не виноват в том, что мой отец оказался… вот таким.       — Ты пробовал снять побои и написать на него заявление?       — Ха! — Кисаки печально усмехнулся, накидывая рубашку обратно, — Тогда я бы уже не сидел рядом с тобой сейчас, а был три метра под землёй. Мой отец влиятельный человек, пусть и никчёмный по своей сути, так что если бы я это сделал — он бы меня где угодно нашёл, только чтобы… завершить начатое.       Шуджи ощутил, как от бессилия к глазам предательски подступают слёзы, и притянул Тетту к себе чтобы обнять. Кисаки же, без лишних слов, обнял того в ответ, утыкаясь носом в плечо лишь бы спрятать лицо, — он и сам был готов в любой момент заплакать.       — Я не отдам ему тебя, обещаю, — прошептал Шуджи, гладя любимого по спине, — Никому не отдам больше…       Кисаки тяжело вздохнул и кивнул. Нет, он мог бы и сам за себя постоять, всё-таки он не ребёнок, но… куда приятнее осознавать, что есть кто-то, кто готов его защищать.