Театр войны

В сердце Столицы распускалась сирень. Этот сорт был совсем новый, махровый, звёздчатый, его высадили только прошлой осенью. Селекционное его название было – "Генерал Александр Блок". Белые гроздья колыхались на фоне пронзительно-синего неба. Солнце стояло в зените. Смотреть было больно. Лара опустила глаза и сцепила руки в замок на пыльно-чёрном подоле платья. – Больно, милая. Очень больно, так что сперва и не знаешь, как и дышать. Но всё проходит, и это пройдёт. Он ведь ради тебя это всё. И уж лучше так, чем от водки. Лара вздрогнула, не сразу поняв, что обращаются к ней. Пожилая женщина с добрым лицом и букетом сирени в сухоньких руках. – Вы ошиблись, – Лара смертельно побледнела, отступила на шаг и, цокая каблуками по мостовой, пошла прочь. Он здесь. Он обязан быть здесь. Голубоглазый, красивый как ангел, тот, который стоит во главе небесного воинства. Его портрет – во всех газетах. Ему идёт тридцать четвертый год, а виски уже посеребрила седина. Иные шепчутся, что это пепел от сожженных им городов. Столичные улицы заполонены воскресной толпой. Над мостовыми плывёт запах сладкой ваты и цветочных духов. Где-то играет оркестр. Ларе душно. Она нелепа в своём тёмном осеннем платье, своими воспалёнными от недосыпа глазами и губами, сжатыми в белую линию. Она постарела и подурнела, выгорела изнутри, и единственный огонь, что у неё остался, жил, ожидая удара бойка, в барабане револьвера. Револьвер был наградным, патрон – единственным. Им полагалось смывать позор с мундира. У Генерала Пепла алый мундир и усталые глаза. Он сидел на лавочке в тени, у его ног суетились откормленные городские голуби. К начищенному до блеска сапогу прилипло пёрышко. Он смотрел на Лару и поднялся ей навстречу, когда она застыла посреди тротуара памятником самой себе. – Пройдёмся? – горячие сильные пальцы взяли её под локоть. Лара не могла отделаться от мысли, что он её ждал. Рука об руку они прошлись вдоль праздничной улицы и углубились в разбитый неподалёку сад. Деревья здесь были старые, гораздо старше Лары, старше Города-на-Горхоне. Скрюченные, заросшие лишайником, они плодоносили каждый год. Александр провёл мимоходом по бело-розовому соцветию, перепачкав перчатку в пыльце, и тут Лара не выдержала. Вырвав руку – генерал тут же разжал пальцы – она выхватила револьвер и нацелила на широкую спину. Александр повернул голову. В уголках глаз собрались морщинки. – А мне обещали, что я погибну героем. – Ты умрешь как убийца. Голос сорвался. Руки дрожали, хоть Лара и держала револьвер обеими руками. На губах генерала появился намёк на улыбку. – Странно слышать это от той, кто держит меня на прицеле. Он развернулся и шагнул к Ларе. Дуло револьвера упёрлось ему в грудь, но он будто этого не замечал. – Что делаешь, делай скорее, – шепнул Александр. Сад отозвался шорохом листвы. Поднялся ветер, швырнул в лицо запах сирени. Заворковал подошедший к Столице вплотную грозовой фронт. И никто не отличил гром от грома выстрела. Лицо Александра оказалось совсем близко. Взгляд у него был такой ясный, что Ларе захотелось влепить ему пощёчину. Осознание прошило её насквозь, и лучше бы это была молния. Он знал. Как только заглянул ей в глаза – понял, что она пришла его убивать. И позволил, отдал ей себя в жертву, а, может быть, до самого конца верил, что она одумается, не ради него – ради себя. Он ведь знает, каково это – убивать. Последним усилием генерал потянулся к Ларе – и она не отпрянула. Прикосновение вышло теплым и бережным – так брат целует сестру. На губах остался солоноватый привкус – она все-таки промахнулась мимо сердца. А затем Александр осел на землю. Он будет жить ещё минуту или две, этот красивый человек с печальными глазами, которого она вовсе не ненавидела. Перегорела. Испуганные голуби вспорхнули с крыш. Вспоротое крыльями небо набухло и потемнело. Первая тяжёлая капля разбилась о макушку. Плечи у Лары тряслись, из горла рвались сдавленные хриплые звуки. Это был не смех, а истерика. Она не понимала уже, этот страшный грохот над головой – гром или артиллерийские залпы? У неё не осталось патронов, только пыльно-чёрное сукно юбки, которое легко рвётся по шву, и несколько минут, чтобы выбрать заново.