Театр войны

И был свет. Свет гладил ресницы. Он был тёплым, мерцающим, будто сквозь него летела бесконечная вереница мотыльков. Воздух был напоен запахом озона, цветущих садов и крепко накрахмаленного белья. В него вплеталась горьковатая нотка лекарств. Затем пришла боль. Выматывающая душу боль тяжёлого ранения. Саше было странно, что он ещё жив после того, как Лара на него смотрела, спуская курок. Глаза у неё были акварельные – небесная синева, разбавленная слезами. Она все их выплакала, прощаясь с отцом. Раздался тихий скрип. Генерал был в комнате не один. Дрогнули, поднимаясь, ресницы. Александр тепло улыбнулся женщине, пытавшейся его убить. Лара Равель сидела на стуле в изголовье, сложив руки на коленях, очень тихая и бледная. На манжетах Блок заметил засохшие капли крови. Из юбки был выдран изрядный кусок, обнажая фильдекосовые чулки. – Я сказала, что невеста ваша, – голос у неё был неживой. – Пустили. Охали сначала, а потом думала, испепелят меня. С такой завистью смотрели, – плотно сжатые губы прорезало кривое подобие на улыбку. – Только чулки у меня говорят, дешёвые. Для генеральской невесты, – Лара попыталась подтянуть край юбки, чтобы закрыть колени. – А я ляпнула, что вы на свадьбу мне три пары обещали, фильдеперсовых. – Подарю, раз обещал. Лара вскинула голову. Глаза у неё были очень сухие, и не осталось в них ни ненависти, ни огня. Саша приподнялся на локтях и сел, привалившись к спинке кровати. В груди будто взорвалась маленькая граната. – Вам нельзя, – тихо произнесла Лара, наклонилась к нему и подпихнула под спину подушку. Саша прикрыл глаза, смиряя боль. Вся шкура в дырках, даром что генерал. – Капитан шутил, что негоже боевому генералу ходить холостым. Говорил, дочка у него красавица. Лара напряглась. Отдёрнула руку, будто испугалась ненароком коснуться. Генерал потянулся и накрыл её ладонь своей. Посмотрел в глаза. – Он был прав. – Мне нужно идти, – выдавила Лара и начала подниматься со стула, но Саша её удержал. Даже от такого небольшого усилия губы у него посерели. – Останьтесь. Прошу вас. Вы ведь не из милосердия сидели со мной... Сколько? Пока пулю извлекли, зашили. Несколько часов. – Семнадцать, – проронила Лара. Руки у неё дрожали. "Значит, сейчас утро. А ночью была гроза". – Останься, – повторил просьбу генерал. – Ещё ненадолго. Мне это тоже нужно. Он не заметил, как перешёл на "ты". Лара не возражала. Лара кусала губы. Они у неё были очень сухие, в трещинках. Наконец, она произнесла те слова, что обменяла на пули: – Расскажи, что случилось с отцом. оОо – Зачем ты это сделал? В Сашиных глазах – боль, и ничего, кроме боли. На щеке пятнышко сажи, ворот рубашки расстёгнут. Он без кителя, плечи опущены, на висках заметны серебряные нити. Генерал начал седеть после Бродов. Говорили, ему идёт. Капитан Равель очень спокоен. Даже умиротворен. Он знает, где, как и когда оборвётся его жизнь. Чахлый лесок у реки. Четыре пули. На закате. Кто другой впал бы в отчаяние, а Равель – смирился. Он осознавал, на что шёл, когда принимал на себя ответственность за дезертирство своей роты. Хотя Блок был готов поклясться – ничего о нём не знал. Солдаты души не чаяли в своём командире. Берегли. И, когда их переловили у самой границы, отчаянно его защищали. А Равель только покачал головой. Моя вина – мне отвечать. По закону военного времени. Кроме них ни в палатке, ни снаружи никого нет. Кого другого генерал приказал бы взять под стражу. – Скажи, Саша, а ты сумел бы жить дальше, зная, что твоих ребят ждёт трибунал? – вопросом отвечает капитан. Глаза у него – цвета летнего неба. Ни у кого Саша не встречал таких добрых глаз. – Сумел, – нехотя отзывается генерал. И, помолчав, добавляет. – Только недолго. Равель улыбается и кладёт на плечо товарища ладонь, тяжёлую и тёплую. – Мне жаль их, Саш. Ты пойми. Все смертельно устали от этой войны, но если мы с тобой ещё можем вынести, они – нет. Ты только пообещай мне кое-что. – Что угодно, – Блок накрывает ладонь капитана своей. Это тяжело – понять. Тяжелее только простить. А других прощать проще, чем себя. – Что угодно не нужно, – улыбка капитана согревает до дна души. Он один из немногих, кто за минувшие два года не разучился улыбаться. – Пообещай, что закончишь эту войну как можно скорее. Саша сглатывает вставший в горле ком и крепко сжимает чужие пальцы. На земляной пол падает узкая полоса света. Тёплого, послеполуденного. Капитану Равелю остаётся жить всего несколько часов. – Обещаю. оОо – Прости меня, если сможешь. Лара молчала. И только глаза цвета летнего неба больше не были мёртвыми. Девушка плакала. Беззвучно, и оттого ещё более горько. Собрав остатки сил, Саша потянулся к ней – но она обняла его первой, спрятала мокрое лицо на плече. Даже сейчас она старалась не тревожить его раны. Генерал Пепл прижимал её к себе, и слов было не нужно. Может быть, только два. И он произнёс их, чувствуя, как с каждым ударом ослабевает затянувшийся на сердце узел: – Будем жить.