О выходках и их последствиях

      Кёртис мрачно пялился в окно. У него была работа, но он совершенно не хотел ею заниматься.       Честно говоря, он вообще ничего не хотел, кроме как спать и изредка есть в перерывах. Ему было плохо, он устал и вымотался за короткий месяц отдыха, и попытка войти обратно в режим показалась ему сущей пыткой. За прошедшее время он исхудал и осунулся, так что теперь он прекрасно понимал, отчего Саймон, и без того не слишком упитанный, так истощал после того происшествия. Ещё он сидел на обезболивающих препаратах, и каждый раз, как он видел чёртову упаковку, к которой он обращался уже по необходимости, а не для систематического приёма, его приводили в ужас слова Дуайта, который недавно, взяв его за запястье здоровой руки, с какой-то нездоровой мстительностью поведал ему, что у Саймона была резистентность к обезболивающим, отчего действовали те слабенько. Именно теперь, когда Кёртис мог себе это представить, и теперь он представлял и ужасался.       Ещё он жалел. Но тот же Дуайт сказал ему в какой-то другой момент:       – Ты жалеешь только теперь, когда знаешь, как это. Ты жалеешь себя. Можешь перестать, потому что это бесполезное занятие. Сделанного не воротишь, тем более такого; существует, конечно, один очень маловероятный вариант, но он никогда не будет для тебя.       И эти слова его отчего-то зацепили, и он с большим усилием перестал себя жалеть, после чего в его восприятии себя и окружавшего его мира поселилась странная пустота. Он начинал свой день и проживал его бесцельно, без сути и смысла, чуть ли не машинально, потому что не находил чего-либо достаточно ценного, чтобы его заполнить. День превращался в неделю, недели почти сложили месяц. Иногда появлялась боль – он понимал, что в его нынешнем состоянии время летело для него быстрее, и что, возможно, Дуайт поступил так специально и именно для этого, а не в качестве наказания (потому что от своей части заботы о нём не отказался, хотя мог упереться), и от этого-то и было больно, хотя он не видел логической причины.       Иногда к нему приходил вопрос о том, как Саймон так быстро встал на ноги. Конечно, у того была близкая цель, в отличие от него самого, сильно поджимавшее время, и ещё живое восприятие мира – глаза у Саймона даже в последнее время блестели, хоть и зло, и порой почти злобно, но всё же блестели, лихорадочно, словно жизнь толкала его в спину, стучала, как кровь, в висках и не давала остановиться. И, видимо, провела его сквозь всё, что вставало у него на пути – потому что иначе принять то, что Саймон, едва ли подготовленный к бою, шагнул в портал и где-то на той стороне застрелил аж двух гриссов (причём в том состоянии, в котором тот прошёл, а он-то видел, каким Саймон вывалился уже обратно, на эту сторону), было попросту невозможно.       Кёртис замер, думая о портале. В нём вдруг проснулся тот же интерес, что и тогда, раньше, при виденной им телепортации диктофона, и внезапно разгорелся ещё сильнее, требуя ответов.       У него тут же зачесался язык расспросить Хэвлока. А работой и вовсе перехотелось заниматься.       А работа, тем не менее, была. Хэвлок пристроил его к себе в отдел, но первый ранг ему пока что не дали – нужно было выбрать общую специализацию и сдать общий же экзамен, чтобы получить первый офицерский ранг. Когда между ними об этом впервые зашла речь, то он не смог выбрать специализацию из-за того, что они все были ему одинаково неинтересны, и Дуайт вдруг назвал химию, глядя ему в глаза; после этого Кёртис в точности удостоверился в том, что у отца каким-то образом был доступ к его мыслям, потому что совершенно никто не знал, что он кое-что подмешал Саймону в выпивку. Разве что сам Саймон мог догадаться, но тот не был человеком, который стал бы трепать о своих похождениях направо и налево, тем более что такими обычно не хвастали. И вот так его определили на общую химию, где он внезапно обнаружил, что терпеть не мог органическую химию (хотя к биологии в целом относился спокойно) и больше склонялся к физической. Мало того, здесь нужно было и учиться, и работать – пять часов отводилось на работу, а это была разнообразная обработка данных и мелкие поручения, три – на очную учебу с практическими занятиями, и ещё два, уже не требовавшие обязательного присутствия в штабе – на самостоятельное теоретическое обучение. И однообразная обработка данных сейчас была для него лучшим вариантом, поскольку не требовала большой концентрации внимания, но от этого он неизбежно отвлекался на посторонние мысли.       С некоторым трудом усмирив свой интерес, Кёртис сосредоточился на работе, пообещав себе, что когда освободится – обязательно расспросит Хэвлока.       И вечером, когда все уже занимались сугубо своими делами, а Дуайт куда-то делся из дому, он действительно подобрался к отцу, занятому какими-то не то зарисовками, не то расчётами, а не то и обоими видами деятельности сразу, и задал вопрос. Точнее – попросил, осторожно и вежливо попросил, догадываясь, что это была тема, разговоры на которую могли быть и ограничены.       – Ты уверен, что хочешь знать? – переспросил Хэвлок. – Это... долгое объяснение.       Кёртис закивал. Ему было интересно, даже несмотря на предупреждение.       – Тогда слушай, – Хэвлок прочистил горло, готовясь рассказывать.       Примерно через час он прекратил. Но не потому, что тема себя исчерпала – просто устал говорить.       – Мне... интересно, – растерянно произнёс Кёртис в наступившей тишине. У него немного гудела голова, и он чувствовал себя совершенно ошалевшим от того, сколько у него внезапно оказалось вопросов к окружавшему его миру, и насколько малый их процент он сейчас озвучил. – Я не понимаю... с чего вдруг это всё. Я же хотел в разведку, там этого всего не надо, а теперь...       Хэвлок вздохнул. Кажется, ребяческое стремление поступить в разведку, обоснованное сугубо на внешних данных и некоторых архетипах – Кёртис-то был высоким крепким симпатичным парнем, ещё и любившим покрасоваться, – столкнулось с уже взрослым осознанным (ну, почти) интересом к другой области, сформировавшимся как-то незаметно для самого Кёртиса. Выбирать последнему, конечно, уже не приходилось.       – Теперь тебя туда и не возьмут, – хрипловато заметил Хэвлок.       – Не понимаю, – растерянно повторил Кёртис.       – Ты слышал запрет. И, помимо этого, Клайв, скорее всего, уже провёл за случившимся черту, и больше к тебе ничего не имеет, – поведал ему отец. – А вот Уилл тебе запомнил. И кстати, старайся не попадаться ему на глаза.       – Да я не об этом... Я не понимаю, с чего вдруг это у меня, – Кёртис, хмурясь, потёр ключицы.       – А почему нет? Ты очень похож на меня, а мне наука интересна.       – Думаешь, это передаётся?       – Насчёт этого ты и сам можешь разузнать, – сухо ответил отец, давая понять, что на эту тему распинаться уже не будет. Кёртис внимательно к нему присмотрелся, немного подавшись вперёд, и стараясь понять, что было не так: показалось, что отец вдруг то ли огорчился, то ли... разочаровался, пришло к нему слово вместе с резким уколом головной боли, пронзившим виски, затылок и темечко одновременно. Следом у него в голове что-то тихо щёлкнуло, столь же тихо щёлкнуло у него за переносицей, и он внезапно почувствовал себя так, словно бы у него всегда что-то сжимало переносицу, а теперь оно разомкнулось, и дышать стало как будто бы... нормально. Будто до этого было не нормально, но он этого не понимал или не ощущал.       На мгновение ему почудился запах озона.       Кёртис медленно, глубоко вздохнул, сразу же почувствовав, как мысли после этого прояснились, и ненадолго задумался.       – Почему мне не стоит попадаться старшему Фезеру на глаза? – спросил он ради того, чтобы прояснить парочку вещей. Во взгляде отца появилось одобрение, и он понял, что с одной из них он угадал.       – Да потому что он устроит тебе неприятности на ровном месте, – ответил Хэвлок. – Клайв, конечно, держит его на коротком поводке в этом плане, – только учти, я тебе этого не говорил, – но не всегда узнаёт о том, что что-то вообще случилось. А Уилл – мерзавец, причем эталонный, и наши с тобой родственные связи его мало волнуют. Ты ему не друг, так что его вообще не колышет, что с тобой что-то случится. Понятно?       Кёртис послушно кивнул. И почувствовал, что очень хочет есть. И спать.       – Спасибо, – поблагодарил он отца на всякий случай; лишним не будет. Особенно учитывая, что сейчас от того многое зависело в его жизни. – Я ужинать и спать.       Утром он проснулся с таким ощущением, словно весь вчерашний день занимался спаррингом вперемешку с тренировками на выносливость, а не умственной деятельностью. Не то чтобы у него ныли мышцы, но он был жутко усталым, причём прямо с начала дня; страшно было представить, в каком состоянии он дополз бы до его окончания. К этому прибавился непомерный аппетит... и пристальный, испытующий взгляд Дуайта, которым тот наблюдал за почти мгновенным исчезновением обеда – Кёртис решил не размениваться по мелочам и проигнорировал завтрак. Потом на него вместо ожидаемой им сонливости накатил прилив бодрости, и он впервые за последние пару недель ощутил себя живым. Ощущение было неплохим. А уж после того, как он хлопнул обезболивающего, стало и вовсе отличным. В этом состоянии он проработал до обеда, на обед его как выключило, и он около двадцати минут бездумно упирался взглядом в нехитрый перекус, пока, наконец, не вспомнил, что с тем следовало делать. А вот после него он заключил, что бодрое состояние было связано с пищей, и весь день он выкраивал себе лишнее время на то, чтобы положить что-нибудь в желудок, потому что ему собственное самочувствие нравилось, и он решил прибавить себе побольше жизни. Потому что следовало уже выходить из депрессии. Может быть, из-за этого организм и не желал поправляться.       Через пару дней он ощутил, что ему начало становиться немного лучше. Физически. А вот морально его несколько вымотало постоянно держать себя в приподнятом настроении; оказалось, что это было сложнее, нежели он предполагал. Да ещё Дуайт напрягал, как-то странно всматриваясь ему в глаза.       А в один из вечеров, когда он зашёл на кухню попить чаю перед сном, Дуайт, сидевший за столом, произнёс:       – Мне кое-что нужно, – и побарабанил пальцами по столу, пристально глядя ему в глаза. Сначала Кёртис подумал, что опять умудрился в чём-то провиниться.       – Что?       – Угадай.       Нормально, чуточку возмущенно подумал Кёртис, внимательно глядя на того. Угадай... Что отец мог сейчас хотеть? Разве что тоже чего-нибудь попить... Кружка?       Он попытался перебрать ещё какие-нибудь варианты, но кружка почему-то не выходила у него из головы, и чем дольше он думал, глядя на отца, тем более навязчивой становилась эта мысль. Наконец, плюнув на все эти попытки – время шло, а он ещё планировал выспаться, – Кёртис просто поставил перед Дуайтом его кружку. И получил всё тот же пристальный взгляд.       – Не то? – переспросил Кёртис, начиная чувствовать себя попросту глупо.       – То.       Однако дальше ничего не изменилось. Махнув рукой и на это, Кёртис немного развернулся, чтобы всё-таки сделать себе чаю, краем глаза, заметив, что Дуайт начал подниматься со стула, и его вдруг качнуло; едва он успел осознать, что ни с того ни с сего потерял равновесие, его подхватил отец. Кёртис попытался было выпрямиться, хотя бы опереться об стол, но у него внезапно совершенно неожиданно для него самого скрутило желудок от резкого голода, и он согнулся, ударившись подбородком об плечо отца.       – Тихо-тихо, – Дуайт, придерживая его за бока, усадил его на стул, и тут же достал из холодильника шоколадный батончик. – Держи.       Попытавшись вскрыть упаковку, Кёртис обнаружил, что пальцы у него не слушались и тряслись – да и вообще, его всего трясло. Отец тем временем снова сунулся в холодильник, на этот раз доставая ужин.       – Я ведь ужинал, – невнятно отметил Кёртис, не понимая, с чего вдруг у него взбесился организм.       – Ничего, поужинаешь ещё.       – Ты хочешь сказать, это нормально?       – Вполне, – взгляд Дуайта сделался куда мягче. – Я думал, это передастся Алану. Он, всё-таки, куда больше на меня похож. А в конечном итоге вот как получилось...       – Что передастся? – почти зло поинтересовался Кёртис. – Способность угадывать, чего ты хочешь?       – Не хами, пожалуйста. Сам же потом «спасибо» скажешь, – Дуайт немного помолчал. – Не только я.       – Что? – во второй раз за вечер переспросил Кёртис, чувствуя себя полным идиотом. Скверное самочувствие, становившееся всё хуже и хуже, мешало ему следить за ходом разговора.       – Не только то, чего хочу я, но и другие. И не только «хочу» – мысли. Замыслы. Воспоминания – ну, если ты не сдашься и сумеешь развиться до такого уровня.       У Кёртиса ещё после слова «мысли» отвисла челюсть.       – А ты думал, откуда я столько о тебе знаю? – риторически вопросил Дуайт, ставя перед ним разогретый ужин. – И не только о тебе. Только есть нюанс, Кёртис: для меня это как пальцами щёлкнуть. А вот ты можешь внезапно оказаться вот в таком положении в весьма неудобное для этого время. Так что учись пользоваться. Или учись не пользоваться. Понял?       – То есть, учиться я буду сам, – мрачно подытожил Кёртис, забрасывая упаковку от шоколадного батончика в мусорную корзину.       Отец пожал плечами.       – А тут и нечему особенно учиться. Это активируется, когда ты хочешь понять, что человеку нужно или о чём он думает. Когда в голову ему хочется залезть, понимаешь? Так что если тебе и впрямь захочется, лучше вовремя поймать себя на этой мысли и остановиться. Тренироваться лучше безопасно, хоть бы и на ком-нибудь из нас, пока не нащупаешь, как именно это делается. Учись, сын.       Кёртис непроизвольно нахмурился. Сыном Дуайт его называл очень редко, и он никогда не понимал причин, по которым это делалось.       – А всё-таки Алана ты любишь больше, – всё столь же мрачно констатировал он.       Дуайт снова пожал плечами.       – Нельзя любить всех одинаково.       На кухню забрёл Хэвлок, что не было удивительным: когда намечался какой-то интересный проект и по нему были какие-то соображения, Хэвлок мог засиживаться до поздней ночи.       – А вы что ещё тут? – машинально поинтересовался он. По глазам было видно, что мысленно Хэвлок был где-то не здесь.       – Тебя нужно спрашивать.       Родители обменялись странными взглядами.       – Спать ложись, нечего, – буркнул Хэвлок и исчез из кухни, словно бы вовсе не приходил за чем-то. Вздохнув, Дуайт взял оставленную тем чашку и, критически взглянув в неё, сунул в кофемашину. Кёртис, поняв, что с ним разговор уже окончен, уткнулся в тарелку, уже заранее настраивая себя ещё на двадцать минут бодрствования – сонливость уже не просто подступала к нему, а открыто атаковала.       Он долго думал об услышанном на следующий день. Всё это казалось ему чем-то нереальным, но у него было живое доказательство в виде отца, знавшего те вещи, знать о которых тому было неоткуда. Научиться такому, конечно, было бы здорово... но его буквально оставили набивать шишки на собственном опыте (вот Алану отец, скорее всего, рассказал бы всё, что нужно было знать), и наломать дров тут было проще простого. Более того, он уже хорошо прочувствовал, какой ценой эта учеба давалась. И ведь отец ясно дал понять, что хотел бы, чтобы он научился, так почему нельзя было дать ему больше информации?.. Свинство, да и только. Уж лучше бы Алану эта штука досталась; хоть тому и так всё, что только можно было, досталось – ну да и Творец бы с ними обоими, пусть бы только его уже не трогали.       – Знаешь, Алану досталось не всё подряд, – заметил Дуайт, когда они сидели на кухне вечером. Видимо, отец снова решил с ним пообщаться как родитель; после его возвращения это было во второй раз, хотя прошло уже много времени. – У него есть многое, конечно, но его потенциал... не слишком велик. У тебя же что-то есть. Мозги бы только на место встали.       Кёртис зло блеснул на него глазами, но ничего не ответил, сдержавшись. Толку от этого, конечно, было немного, раз его мысли были в свободном доступе для отца.       – И правильно. Учись помалкивать, – посоветовал ему Дуайт. – Есть моменты, когда говорить нельзя... а бывают и те, когда нельзя ни в коем случае молчать.       Последнее он протянул неспешно и задумчиво, будто уже вторил собственным мыслям, а не вёл диалог.       – Знаешь, Кёртис... ты знаешь, что с Хэвлоком?       – А что с ним? – недоуменно переспросил Кёртис.       – Он меня избегает. Ты знаешь, почему?       Кёртис немного помедлил, прежде чем отвечать: он не смог сходу понять, был ли это просто вопрос, или же наводящий, такой, за которым снова последует что-то поучительное.       – Понятия не имею.       Дуайт вздохнул.       – Я думал, ты в курсе. Ладно, пойду, подостаю его, может, выскажется уже наконец.       – А ты разве не можешь?.. – Кёртис коснулся пальцем виска. И получил в ответ долгий, немного неприятный в силу пристальности взгляд.       – Я чувствую, что это что-то глубоко личное. И он обидится, если я полезу читать. Он же знает, что это за ощущение. Об этом ты не подумал?       – Странно, что ты мне в голову не залез, – фыркнул Кёртис. – Или Алану.       – В этом нет никакой нужды. Вы оба невнимательны, уже поэтому можно не тратить силы. И вы оба мне не лжете. Хотя ты в последнее время...       Он замолчал, ожидающе глядя на Кёртиса.       – Я не буду переспрашивать, – твёрдо отозвался тот, посчитав, что это и был тот самый момент, когда стоило промолчать. Хотя было интересно.       Дуайт усмехнулся.       – Растёшь. Давай, догоняй сверстников. Потом, может быть, и перегонишь.       – Это например? – не удержался Кёртис. Дуайт снова усмехнулся.       – Знаешь, сколько наблюдаю за Саймоном – мальчик всегда знает, когда нужно закрыть рот и даже не открывать. А вот когда он научится говорить, когда можно, и, более того, когда нужно – из него выйдет хороший офицер. Ладно, вот теперь я пойду. Скоро отбой.       Кёртис проводил его взглядом, раздумывая над тем, умышленно ли Саймон был упомянут на этот раз. Дуайт словно бы был на него очень обижен за содеянное, то ли потому, что это был сын ближайшего друга, то ли оттого, что это каким-то образом бросало тень на него самого. А может быть, и по обеим причинам сразу. С другой стороны, Хэвлок-то всё ещё нормально к нему относился, хотя и он крепко дружил с Кортсом-старшим. Может быть, оттого, что Дуайт знал о неслучайности выстрела (теперь Кёртис был в точности уверен в том, что тот мог узнать), а Хэвлок – всё ещё нет?..       С каждым днём Саймону становилось всё лучше. Он всё больше привыкал к протезу, к тому, что тот всё же не был похож на настоящую конечность, как бы ни старался научно-технический отдел: окружающая среда ощущалась им иначе, не так, как живыми и родными тканями. Ему объяснили, что на поверхности протеза были расположены датчики температуры и давления, которые и доносили до мозга эти данные, но оказалось, что всё это было меньшим объёмом информации, нежели тот, которого можно было ожидать, и окружающий мир под его пальцами ощущался... скупо. Приглушённо. Когда он говорил об этом отцу и дяде Хэвлоку, те только плечами пожимали. Папа же посоветовал ему некоторую разновидность то ли самообмана, то ли обучения – пообещал, что если трогать один и тот же предмет обеими руками, то через энное количество таких манипуляций мозг непроизвольно натаскается дополнять информацию, доставляемую протезом, ощущениями от левой, родной руки. Работало это, правда, только для уже знакомых вещей или поверхностей, но Саймона радовало и это. Ещё он задавался вопросом о том, откуда папа знал такие вещи. Да и говорил тот так уверенно, словно сам имел с этим дело, но когда он аккуратно поинтересовался, было ли у папы что-то искусственное, тот ответил:       – Было.       И замолчал, слегка склонив голову набок и упёршись в него взглядом; этот взгляд в детстве обычно заставлял его замолчать, но сейчас – ребёнком он уже не был, и ему было до жути любопытно.        – Что-то одно или?..       Опёршись об стол локтем, Клайв почти показательно загнул палец. А потом, подняв глаза к потолку и беззвучно шевеля губами, взялся загибать дальше; когда он дошёл до пятого пальца, причём, кажется, собираясь перейти и на другую руку, Саймон, слегка приподнявшись на табурете, поймал его за запястье:       – Либо ты сейчас надо мной подшучиваешь, либо я не хочу знать, – заявил он, ощутив, что у него перестало укладываться всё в голове.       – Не подшучиваю. И знать тебе действительно не стоит, – отозвался Клайв.       После этого Саймон вообще бросил привычку размышлять о статусе родителей (а ведь у него это действительно каким-то образом вошло в привычку) и перестал гадать, начав просто воспринимать всё как данность. Для этого ему пришлось уложить в голове одну-единственную мысль – его родители и впрямь Адъютанты, – и всё сразу же приобрело ясность определённой степени, позволявшей именно что принимать всё на веру. Поэтому больше он ничего лишнего не спрашивал, и родители, кажется, были этим весьма довольны.       Впрочем, иногда у него не было даже времени и желания находить вопросы – он учился, тренировался, пытался найти общий язык с протезом, что поначалу было довольно сложно в силу того, что место соединения синтетики с живыми тканями начинало болеть от увеличения нагрузки, отчего определённый ряд упражнений вызывал у него неприязнь; он едва договорился с инструктором о том, чтобы отложить сдачу парочки промежуточных нормативов. Впрочем, ломался тот, кажется, не потому, что не хотел давать отсрочку по медицинским причинам (отказать в которой не имел права – это ему на всякий случай сообщил отец, потому что это было негласным правилом), а для того, чтобы пообщаться с ним с глазу на глаз подольше. Его, однако, не трогали, и он не заметил нарушений психологической или чисто физической дистанции, и это немного его озадачило.       – А ничего такого, – ответил ему отец, когда он аккуратно поинтересовался у того о том, что бы это могло значить. – Может, ты ему нравишься. Понаблюдай, определишь, в общем смысле или в узком.       – Ну, насчёт узкого ты загнул, – Саймон хмыкнул. – Обычно мужчины не так себя ведут. Да и что я ему?       Теперь хмыкнул Уилл.       – Ты не забывай, что тут правила построже, чем между новобранцами. Да и... – он окинул Саймона взглядом. – Ты растёшь. И взрослеешь.       – А не одно и то же?       – Я послеживаю краем глаза за твоей медкартой, – отец ухмыльнулся. – Ты с конца новобранческого курса добрал два сантиметра. Всего за пару месяцев. Вырастешь ещё, не переживай.       – Да я и не...       – Не отнекивайся, видно.       Саймон замолчал, надувшись. Вообще-то, из показательных признаков можно было зачесть разве что его осторожный интерес по поводу того, какого роста были его бабушки с дедушками с обеих сторон – на случай, если он пошёл в кого-нибудь из них и больше не вырастет. Где ещё было видно – он не понимал, потому что старался не выносить свои переживания на общее обозрение. Разве что по вопросу, заданному обоим, можно было предположить, но для предположения этого было мало.       – Кроме того, ты начал набирать вес и оформляться, – продолжил отец. – Значит, взрослеешь.       – Ещё бы я вес не набрал, – негромко проворчал Саймон, косясь на дверь. – Кормят как на убой.       Уилл на это только коротко хохотнул, задорно щурясь, и по выражению его взгляда Саймон понял: отец знал, почему он периодически накидывался на еду – восполнял ресурсы, затраченные на работу его странной и малообъяснимой, но в перспективе очень полезной способности, которую он потихоньку развивал. Наверное, тоже знал о специфике обращения с этим.       – Вообще, я думал, что я уже всё, – задумчиво проворчал Саймон. – Ты вроде говорил, что у тебя внешность в семнадцать устоялась.       – Ага. А у Клайва – в двадцать. Так что у тебя ещё много времени, малыш. Просто не торопись.       Саймон только вздохнул на это. Ему было сложновато не торопиться, учитывая то, что большинство его сверстников уже повзрослели (хоть и не все – умственно), а в набор новобранцев в этом году попали в основном парни с восемнадцати лет и немного старше, и он был одним из немногочисленных младшеньких, которым восемнадцати даже ещё не было.       – Кстати, иногда инструкторы со временным назначением присматривают себе кого-нибудь в отряд. А порой и вовсе высматривают потенциальных напарников, – поведал ему Уилл. – Так что веди себя естественно, не подстраивайся слишком под чужой стиль общения. И имей в виду: напарник – это не тот человек, который тебя привлекает, а тот, с кем тебе хорошо и удобно работать. Разделяй. Потрахаться всегда есть с кем, а вот сработаться можно далеко не с каждым. Когда всё совпадает – это, конечно, бывает изредка, но это большая работа над отношениями в плане, опять же, разделения работы и постели, так что особенно на это не рассчитывай.       Саймон отправил ему долгий взгляд.       – Насчёт «всегда есть с кем» – это ты, конечно, здорово сказал.       Уилл снова усмехнулся.       – Будет, – поправил он сам себя. И на всякий случай ещё раз напомнил сыну не торопиться.       Впрочем, Саймон был слишком занят обучением, чтобы заниматься чем-то помимо него. И это его вполне устраивало; время летело быстро, ему становилось всё лучше, и чем дальше, тем больше он был доволен собой и тем, как справлялся. Это отражалось как в оценках, так и на его общем виде, и инструкторы, во взгляде которых прежде читался скептицизм, начали смотреть на него спокойно и с толикой любопытства. Ещё там было что-то, похожее на то выражение, с которым смотрели на него родители и Эд – инструкторы видели какой-то потенциал. Это могло бы льстить, если бы, опять же, у него было время о таком думать – он учился, и учился добросовестно, потому что от того объёма знаний, который он должен был отсюда вынести, прямо зависела его жизнь в дальнейшем.       Дни бежали, и почти неощутимо истекавшие месяцы сложились в год. Долго время тянулось разве что для Уилла, скучавшего без интересных событий и порой почти начинавшего беситься от скуки. Но они, в конце концов, появились и у него.       – Хорошо идёт, – прокомментировал Уилл, наблюдая за малым служебным самолётом, нарезавшим круги (и не только) в небе над штабом. – Плавно. Мой мальчик.       – Кто бы сомневался, – проворчал Клайв, наблюдавший за тем же в бинокль, втихаря стащенный у Хэвлока. Не то чтобы бинокль был каким-то новым – он был стареньким, и Хэвлок использовал его всего лишь для наблюдения за испытаниями проектов, касавшихся оружия и брони. Идею подсунул Уилл, поленившийся раздобыть его в другом месте, и Клайв, принимавший в этом непосредственное участие, сам непроизвольно ощутил себя мальчишкой. То, что они наблюдали с крыши, куда понесло, опять-таки, Уилла (порой он ему потакал, чтобы тот не чудил со скуки), только усиливало это ощущение.       Самолёт, набрав высоту, вошёл в штопор.       – Ты посмотри, что творит, – раздражённо заворчал Клайв.       – Думаешь, он не спросил на это разрешения? – поинтересовался Уилл с не менее раздражающей безмятежностью.       Снизившись над посадочной площадкой на предельно допустимую для этого высоту, самолёт вышел из штопора так гладко, словно за штурвалом находился инструктор, а не обучающийся, и Клайв вынужден был признать, что талант к пилотированию всего подряд, что только могло взлететь, всё-таки был заложен в Уилле где-то на генном уровне и, очевидно, передавался по наследству.       – Конечно, спросил, – отозвался он с облегчением. – Это, всё-таки, и мой сын тоже.       – Ну и нечего тогда бухтеть.       Клайв бы покосился на него, если бы не наблюдал за посадкой – это была самая важная часть; если посадить хорошо – считай, половина баллов уже в кармане, если же посадку завалить – об этой же половине можно было забыть. До пересдачи.       – Ты же догадываешься, что будет, если запрещать мне бухтеть.       – Ты будешь бухтеть ещё больше.       – Естественно. Так... всё, сел хорошо, – Клайв с облегчением вздохнул и, опустив бинокль, взглянул на Уилла, всё ещё щурившегося на самолёт. – Ну что, твоя душенька довольна?       Уилл чмокнул его в щёку.       – Теперь – да.       – Тогда пойдём. Нам ещё Хэвлоку бинокль обратно втиснуть нужно.       У выбравшегося из самолёта Саймона наконец пропало ощущение того, что за ним кто-то следил помимо его курса и инструктора. С облегчением вздохнув, он аккуратно прикрыл за собой дверцу, не торопясь – пытался утихомирить едва ощутимо подрагивавшие колени. Было это не от страха или тревоги, наоборот, от почти что восторга, потому что сидеть возле инструктора младшим пилотом – одно, а рулить самостоятельно – оказывается, совсем другое...       Повернувшись, он спокойно и открыто улыбнулся инструктору, зная, что заработал себе оценку почти под потолок... и притормозил, наткнувшись взглядом на старшего инструктора, откуда-то появившегося около того. Что-то было не так? У него были какие-то проблемы?..       – Вольно, – дал ему отмашку инструктор по лётным учениям и жестом велел подойти. – Хорошо, рядовой Кортс. Очень хорошо. Итого... четыре целых, девяносто пять сотых.       – А что так-то? – незамедлительно поинтересовался кто-то из парней, расположившихся на притащенном ими же из спортзала мате, пользуясь тем, что инструктор не смог бы разобрать, чей именно голос.       – За инициативу! – громко отозвался инструктор, чтобы те его хорошо слышали. – Ваша инициатива – лишний повод для подумать начальству, помните это. Лучше хорошо подумать самому, прежде чем что-то предлагать. А за мат вас вообще заминусовать можно было бы. В поучительных целях.       – Мы не выражались! – незамедлительно отозвался кто-то из парней, и инструктор, пребывавший в хорошем настроении, только улыбнулся. Впрочем, будь он в скверном, со стороны мата никто бы даже не пикнул.       Зато Саймон, понятия не имевший о том, с чего здесь был старший инструктор, всё это время внимательно за ним наблюдавший, улыбаться не стал. Он знать не знал, чего от него сейчас хотели. Парни недавно слегка надебоширили, но он не имел к этому ни малейшего отношения, а скинуть на него не могли – на курсе между всеми были преимущественно спокойные и дружелюбные отношения, в отличие от новобранцев.       – На пару слов, – старший инструктор качнул головой вбок, предлагая с ним пройтись, и Саймон вынужден был шагнуть вслед за ним: будь это офицер извне, его инструктор бы ещё подумал, отпускать ли его (и это учитывая, что он уже мог быть свободен на сегодня), или же вежливо предложить офицеру самому пройтись отсюда. Но между инструкторами существовала внутренняя иерархия, и тут уже делать было нечего.       Некоторое время они молча шагали медленным прогулочным шагом. Саймон считал про себя шаги, гадая, на каком старший инструктор заговорит. Нужно было пять-семь для достаточной дистанции от остальных, чтобы их не было слышно, а вот более двадцати могло означать, что вызванный на разговор сильно провинился. Молчание, впрочем, не было тяжёлым; скорее, лёгким, но задумчивым.       Когда он насчитал двенадцать, старший инструктор, наконец, заговорил:       – Тебе нравится учиться? Или ты хорошо учишься ради выживания?       – Если позволите, офицер Блисс... для более-менее сообразительного парня ответ только один, – Саймон позволил себе некоторую вольность в виде непрямого ответа на вопрос: к нему обратились на «ты», а это уже значило, что разговор неофициальный. – Так как у нас здесь все такие, каждый, естественно, будет уверять, что ему нравится.       – Прекрасно. Более дипломатичного и в то же время уклончивого ответа я не слышал от новобранца. С учётом того, что почти не заводил с ними неофициальных бесед. По самой грани пошёл, Саймон.       – Простите, офицер Блисс.       Саймон извинился только потому, что так положено было. Старший инструктор не был недоволен – этого не читалось ни в его выражении лица, ни даже во взгляде; кроме того, его назвали по имени, а не бросили холодное «рядовой Кортс».       – А теперь я хочу услышать максимально честный ответ.       Саймон немного помедлил, размышляя. Ответ мог испортить ему отношения с офицером Блиссом. Ему действительно нравилось учиться, но он только что своими же руками погрёб этот вариант ответа под плашкой «очевидно, небольшая ложь для начальства, чтобы не выделяться и не быть на плохом счету», и отвечать так точно не следовало.       – И то, и то, – наконец выбрал он. – Меня сюда не отправили, я сам пошёл, так что мне это интересно.       – А не нагребать опыт, необходимый для сохранения себя самого, будет только идиот, – продолжил его мысль офицер Блисс. – Верно. Ты уже выбирал специализацию? – вдруг полюбопытствовал он без паузы. – Пилот, механик, программист? Поддержка? Или ещё не определился и будешь пока что без неё?       Видимо, это и было тем, что интересовало старшего инструктора изначально. Вот только зачем тому нужно было это знать?       – Пока что не выбрал, офицер Блисс. Подписался на общую расширенную программу, а определяться буду уже по обстоятельствам.       – Ага, – старший инструктор приподнял брови, словно бы говоря «вот как?». – И что это будет?       – То, что мне подойдёт.       Остановившись, офицер Блисс развернулся к нему, и Саймон вынужденно проделал то же самое.       – Очень общий ответ, Саймон. Не юли. Как ты собрался определить, что тебе подойдёт?       – Это будет то, что будет хорошо получаться, – Саймон самую капельку не уследил за проскользнувшим в тон раздражением оттого, что приходилось объяснять очевидные вещи, и офицер Блисс едва заметно прищурился. – То, в чём я почувствую себя на своём месте. Или, быть может, кто-то из начальства сам меня куда-нибудь определит – вдруг там и виднее.       Старший инструктор вдруг усмехнулся.       – Ты знаешь, что здесь не говорят «на своём месте»?       Саймон непонимающе нахмурился.       – Не говорят, пока не попадут в разведывательный патруль, – продолжил офицер Блисс. – В то, о чём мы говорим просто «разведка», без наземных сил, состоящих в гарнизонах. Ты тесно общаешься с офицером Бенсоном, раз подцепил от него это выражение, верно?       – Откуда вы?..       – Откуда я – это уже несущественно. Да и что тебе это даст?       Саймон мог бы ответить, что тогда он знал бы, что Эд – трепло... или что нужно было тщательнее следить за словами и окружением, если распространялся не Эд. Но этого инструктору уже знать не нужно было, и поэтому он только легко согласился:       – Верно.       Офицер Блисс отправил ему долгий, внимательный взгляд, и на этом разговор у них закончился.       Когда Саймон пересказал его родителям, дабы получить взгляд на это всё со стороны, папа посмотрел на него столь же внимательно.       – Многовато говоришь, – заметил он. – Порой приватных разговоров следует опасаться больше, чем прилюдных.       Саймон просто кивнул, давая понять, что услышал, и терпеливо продолжил смотреть на папу, зная, что тот обязательно коснётся интересовавшей его темы.       Клайв окончательно отвлёкся от экрана ноутбука и задумчиво пощёлкал пробелом на клавиатуре, раздумывая о том, что нужно сообщать сыну, а что – нет.       – Ты Блисса не бойся, – для начала посоветовал он. – Я его знаю; он тебе не навредит. Но и не зарывайся. А по поводу того, с чего он к тебе подошёл... он сейчас на временном назначении и скоро вернётся к прежней работе, так что сейчас он мог подыскивать кого-то к себе в отряд. Да?       Последнее было адресовано уже Уиллу.       – Ага, – отозвался тот. – Он тут ещё и подзадержался почти на год.       Клайв вздохнул.       – Хотел бы я, конечно, иметь под рукой Блисса, но, увы, это уже не Норберт, – пробормотал он рассеянно. – Н-да-а...       – Кстати, Блисс и младший Бенсон работают в одном отряде, и уже довольно долго, – заметил Уилл. – Блисс может пытаться усидеть одним задом на двух стульях: и тебя в отряд взять, и пристроить тебя же напарником к кому-нибудь другому, чтобы Бенсон к тебе не переметнулся. Или, наоборот, именно что вас двоих в пару поставить...       – А смысл ему? – переспросил Саймон, не слишком этот самый смысл разглядевший. К нему вдруг присоединился и папа:       – Я тоже что-то не улавливаю.       – Да там отряд уже долго одним и тем же составом, но так толком и непонятно, устоялись ли у них там отношения в командной части. Я так понял по сплетням, что Блисс метит на то, что его назначат пилотировать одного из пары «грифов», но неизвестно, кого там можно на второго «грифа» посадить. Может, ему свежая кровь нужна, чтобы всё толком устаканить.       Пилотами «грифов», больших военных кораблей, ходивших парами, брали офицеров, не только хорошо и слаженно работавших вместе, но и знавших друг друга настолько, чтобы сразу же, даже без наличия непосредственной связи друг с другом догадаться, что намерен был делать в какой-либо ситуации товарищ.       – Понятно, – задумчиво протянул Клайв. – Странно немного, конечно, – я бы на его месте не брался за ответственность. Он-то о нас знает.       – Ну, – Уилл пожал плечами. – Ты же знаешь, каждый со своим заскоком. Может, хочет выслужиться, бонусов каких-то отхватить. Может, тщеславие.       Клайв с Уиллом обменялись взглядами. Затем, не сговариваясь, перевели их на озадаченного Саймона, не понявшего большей части того, о чём шла речь.       – Ну, раз Блисс так открыто пошёл с тобой говорить, то запрос на тебя, скорее всего, уже составил, – поведал Клайв сыну. – Так что скоро тебе доведётся узнать его уже с другой стороны, как Кристофера.       – Ты же сказал, что он Норберт, – Саймон окончательно запутался.       – Нет-нет, это другое, – отмахнулся папа, и Саймон недоверчиво прищурился, но расспрашивать не стал.       – Короче говоря, офицер Блисс хочет меня в отряд, – подытожил он вместо этого, и родители кивнули. – И надо оно мне?       Теперь родители столь же синхронно пожали плечами.       – Там посмотришь. Сейчас лучшего выбора у тебя нет, – прямо сообщил ему отец.       Поняв, что какой-либо определённости сейчас он не добьётся, Саймон отстал от родителей с этим вопросом, но немного позже опять подобрался к отцу, интуитивно ощущая, что у того был какой-то ответ, который ему не пожелали сообщать, однако не добился ничего более вразумительного, чем фраза «дослужишься до высокого ранга – сможешь перебирать».       После у Саймона освободилось несколько дней из-за того, что остальные его сокурсники ещё сдавали тот же норматив, а присутствие тех, кто сдал его на «отлично», не требовалось, и образовавшееся окно он потратил на разбор собственного душевного состояния, которое он попросту не решался трогать после того, что сообщил ему папа той ночью, когда он вернулся от Кёртиса. Разумеется, оно напоминало о себе, но прежде у него не было времени на самокопание, а теперь время появилось, и он занимался этим вынужденно – мысли постоянно сворачивали на Кёртиса и на нём же и замыкались; Саймон не мог ни простить ему, ни забыть. И чем дальше, тем больше ему хотелось что-то с этим сделать. Точнее, сделать с тем. В отместку.       Поразмышляв над этим ещё немного, он, наконец, снова обратился к отцу, надеясь при этом, что тот ничего не передаст папе; Саймон отчего-то знал, что последнему предмет разговора не понравится.       Услышав, с чем Саймон к нему подошёл, Уилл ничуть не удивился; в конце концов, его это сын был или не его?       – Ты сам должен решить, что тебе с этим делать, – ответил он сыну. – И когда. Иногда нужно выждать и правильно выбрать момент. Запомни только одно: если решился, то не дёргаешься и не колеблешься. Если действительно возникнет необходимость отступить – ты её почувствуешь.       – Это всё понятно и без того, – Саймон нахмурился. – Я не знаю, что именно делать. Очень хочется сделать с ним что-то равноценное, но это папа с ним уже сделал. Хоть и... – он замялся, не зная, как бы выразить свою мысль.       – Хоть и для тебя этого недостаточно, – заключил Уилл, глядя на сына, и в этот момент увидел в Саймоне, нехорошо блеснувшем глазами, собственное отражение. Манера того, как сын это сделал, была, конечно, Клайва, но выражение лица и взгляда...       По нему тут же пробежали мурашки, приятно покусывая, и он медленно моргнул, едва удержавшись от того, чтобы и вовсе прикрыть глаза ненадолго.       – Ты устал? – незамедлительно поинтересовался Саймон. Он-то подобрался к отцу вечером, когда тот привычно смотрел фильмы перед сном.       – Нет, малыш. Не обращай внимания. Итак, что тебя беспокоит ещё? Должно что-то быть, если ты не можешь отпустить этот момент, – Уилл задумчиво прищурился. – Тебя задело, что он тебя взял, а потом, по сути, бросил. Он ведь не подходил к тебе после этого, верно? – заключил он, глядя на мгновенно помрачневшего после этого Саймона.       Саймон стиснул зубы, несколько помедлив с ответом, потому что невыносимо захотелось выругаться. О том, что только что озвучил отец, он старался не думать лишний раз.       – Это... не столь существенно.       – Врать можешь кому угодно, но не мне.       – Нет, правда...       – А что ещё? – с искренним интересом полюбопытствовал Уилл. Саймон помрачнел ещё немного. – Так-так... – Уилл прибавил громкости телевизору на всякий случай – если Клайв решит выбраться в коридор и послушать разговор, то, скорее всего, мало что разберёт. – Ну-ка рассказывай.       Саймон тяжело вздохнул.       – Понимаешь, есть у меня ощущение, что он что-то мне нарушил. Вы оба мне обещали, что я догоню вас в росте, но я остановился. И чувствую я, что это всё. Не знаю, почему, но... просто чувствую. Похоже, организм бросил слишком много ресурсов на восстановление в период активного роста, и процесс нарушился.       Теперь помедлил Уилл. Судя по всему, Саймон с вопросом ознакомился, а не заявлял от балды; к тому же, оно действительно так могло быть. Случаи-то были, раз Саймон что-то нашёл по теме. Оставалось выбирать нейтральный, дипломатичный ответ.       – Саймон, метр восемьдесят – уже хороший рост.       – Не утешай, не поможет, – огрызнулся тот. – Я мог добрать ещё десять сантиметров. А теперь – всё, теперь на треть офицеров снизу вверх смотреть придётся.       – Саймон, треть – это статистика, – на этот раз Уилл попробовал воззвать к логике. – Метр восемьдесят один уже входит в эту треть, и один сантиметр разницы – это не снизу вверх, согласись.       Саймон насупился, давая понять, что это уже чисто принципиальный вопрос, и что будет ворчать и дальше, если с ним не согласиться.       – Знаешь, что? – Уилл весело, задорно прищурился. – Ты можешь сделать с ним то же самое, но с большим размахом. Только учти, не смей говорить Клайву, что я подал тебе идею. Проболтаешься – я с тобой опытом делиться больше не буду.       Скептически приподняв бровь, Саймон поведал ему:       – Кёртис года два назад прямо сообщил мне о том, что я ему не нравлюсь. Не думаю, что получится.       – Ну-ну. А чем, позволь поинтересоваться, он тебя трахал? – обыденным тоном переспросил Уилл, и Саймон поперхнулся вдыхаемым в этот момент воздухом. Откашлявшись, он хрипловато переспросил и сам:       – А почему ты думаешь, что если он мне что-то подсыпал, то не мог напичкаться и сам? Вообще мог всё в одном и том же месте достать.       Взгляд отца сделался одобрительным и довольным.       – Соображаешь. Однако... ты всё ещё взрослеешь. Так как ты по большей части внешне пошёл в Клайва... Клайв до определённого момента тоже был не ахти. Но стоило ему ещё немного дозреть...       – И тут-то ты и попался? – с любопытством спросил Саймон.       – Нет, попался я немного раньше. Но не суть, – Уилл вернулся из далёких-далёких воспоминаний в настоящее время. – Я тебе о том, что ты уже куда лучше выглядишь, чем на момент нашего возвращения. И двигаться ты начал лучше.       – Ну, это я на вас насмотрелся.       – Не подлизывайся. Так вот, ты действительно можешь такое провернуть. Нужно только терпение.       – И как мне, по-твоему?..       – Для начала – изредка показывайся ему на глаза. С учётом твоих периодов отсутствия на время вылетов – лучше и не придумаешь...       После этого разговора, затянувшегося ещё почти на час, Саймон долго не мог уснуть. Уже и отец отстал от телевизора, досмотрев второй за сегодня фильм, и ушёл спать, а он всё размышлял. Дело было в том, что на задуманное требовалось потратить много времени, и он, почти забывший о понятии «свободное время», пытался определиться с тем, хотел ли он позволить себе такое расточительство. С другой стороны, раз он всё ещё думал и колебался – хотел, ещё как хотел...