Warmer than tea

Чонгук непозволительно долго грелся в чужих объятиях. Солнце давным-давно скрылось за горизонтом, а небо начало наливаться мрачной синевой. Погода портилась и становилась все более ветреной и тоскливой. Стоило бы поторопиться и вернуться назад, пока дождь не перерос в настоящий ливень. Камера одиноко лежала за спиной Намджуна, укрытая от разбивающихся о сваи морских волн. Едва прольются первые капли, как прятать ее будет бесполезно. Пусть в доме наверняка было тепло и очень уютно, Чонгук совершенно не хотел туда возвращаться. Штормовое море манило своими бескрайними просторами. Вода бурлила и темнела, взрываясь пенными брызгами. Прежде ему доводилось видеть подобное лишь в кино, но ни один даже самый современный кинотеатр не мог передать ощущение промозглого ветра и природного буйства. Спину покалывало от мороза, но горячие ладони Намджуна согревали, не давая холоду пробраться под свободную рубашку. Ноги будто заледенели. Пусть он больше и не дотягивался до воды, но промокшие стопы ничто не могло просушить. Чонгук едва чувствовал пальцы и боялся ими даже пошевелить. Как бы сильно ему ни хотелось сидеть тут и дальше, прижимаясь к чужой крепкой горячей груди, еще сильнее он хотел не заболеть в первый же день поездки. — Нам стоит вернуться, — первым подал голос Намджун, закончив напевать очередную тихую мелодию. — К ночи станет совсем холодно. — Ты прав, — Чонгук неловко отклонился, едва не потеряв равновесие и не плюхнувшись прямиком в воду. — Осторожнее, я не слишком-то хорошо плаваю, чтобы вылавливать тебя оттуда, — Намджун хохотнул, крепко придерживая Чонгука, пока тот перебирался на сырой пирс. Только теперь, стоя на мокрых досках, он понимал, насколько стало холодно. Дрожь пробирала до костей. Чонгук с трудом натянул носки, дрожа и едва справляясь с собственными околевшими пальцами. Намджуну же, казалось, холод не доставлял никаких неудобств. Он вдумчиво стряхнул с ног крупные капли и растер стопы, не утратившие теплого розового цвета. До дома они добрались уже затемно. Если бы не уличные фонарики и подсветка на других виллах, они бы наверняка заплутали. Продрогший от холода, Чонгук тихо проклинал свои мысли, беспокойно снующие вокруг поцелуя. Намджун шел с ним плечом к плечу, будто его вовсе не пугало произошедшее. Вряд ли бы Чонгук соврал, если бы сказал, что тот выглядел даже в какой-то мере воодушевленно. Странно было видеть человека настолько разительно счастливого на фоне беснующегося погодного мрака. — Ты совсем замерз, — Намджун покачал головой, недовольно осматривая трясущегося Чонгука, судорожно растиравшего свои плечи. — Давай-ка ты пойдешь в душ первым, а я пока заварю нам чай, — он мотнул головой в сторону неприметной двери, терявшейся на фоне такой же деревянной стены. — Х-хорошо, — Чонгук и не думал сопротивляться. Все, о чем он мог думать, — это горячий душ и сытный ужин. Тошнота после длительного перелета прошла вместе с вялой сонливостью. Жаль, что усталости и ломоты в костях от прогулки только прибавилось. Вода била по плечам сильным напором. Чонгук уже давно привык к ледяному душу и трясущимся в судорогах мышцам. Он привык тратить на водные процедуры не больше пяти минут, тихо, наедине с самим собой. В холоде мысли крутились только вокруг махрового полотенца и теплой флисовой кофты. Он перестал любить эти мгновения единения, возможность побыть с самим собой, наедине, обнаженным перед собственным разумом. В последнее время выносить его становилось все тяжелее. Комната заполнялась паром, клубившимся под потолком и оседавшим на зеркалах. Стеклянные дверцы душевой покрылись конденсатом, мерно сбивавшимся в крупные капли. Чонгук только и мог, что провожать их взглядом прямиком до углубленного слива. Мог бы он еще пару недель назад подумать, что окажется здесь? Не на Чеджу. В этой самой точке. Он мылся освежающим пенящимся гелем, стоявшим прежде в искусно собранной корзинке с косметикой. Пряный цитрусовый запах забивал нос. Контраст наводил ужас. Еще вчера он засыпал в пролежне тонкого матраса, едва умещавшегося на скрипучей деревянной раме, а сегодня грелся в просторной душевой, отделанной каменной кладкой. Роскошная вилла ни в какое сравнение не шла со старым обшарпанным хостелом. Он в очередной раз погружался в пучину сомнений. Почему он был здесь? Потому что был красив? Возможно. Чонгук никогда не отрицал своих вполне неплохих физических данных, но разве Намджун или Юнги хоть раз говорили ему об этом? Они считали его милым, но твердили, что выбрали его вовсе не из-за внешности. Чонгук чувствовал себя лишним, совершенно не вписывающимся в чужой уклад. Для него все было в новинку, он совершенно не умел считывать их настроения и мысли, в то время как Намджун прекрасно знал о Юнги каждую мелочь — вплоть до его любимого кресла в самолете. Юнги же с не меньшей точностью умел читать витиеватую речь Намджуна между строк, будто радио, давным-давно настроенное на секретную волну, незримую для остальных слушателей. Чонгук так не умел, да и не знал, сколько времени бы отдал, чтобы научиться всем этим премудростям. Вот только и Намджун ведь задерживал дыхание, чтобы ненароком не спугнуть его перед поцелуем, опасаясь лишний раз протянуть руку, да и одергивая Юнги. Хоть тот и сам был не прочь по-своему прочитать каждую Чонгукову слезинку. С ним мужчины походили разве что на слепых котят, беспомощно мечущихся в поисках правильных ответов, неловких и неумелых, как первые шаги. В эту игру могли играть трое. В действительности вряд ли Чонгук мог бы назвать того, кто вел счет, да и имело ли это смысл? Он был в этом не одинок. Сколько Намджун прождал его на кухне, он не знал. Страх порой был сильнее разума, а неизвестность засасывала в свои сети. С каких пор он перестал искать для себя пути отступления? Почему внутри будто все успокоилось, начало обретать смысл, несмотря на весь бардак, творившийся в его голове? Чонгук хотел бы сказать, что поцелуй Намджуна был неприятным, неуместным, в конце концов, просто неудачным, но глупо было отрицать очевидное. Ему понравилось. Понравилось тепло чужих губ на своих губах, властная нежность и медвежьи объятия. Ему понравилась резкость и непримиримость Юнги. Тот будто даже не мог себе представить, что поцелуй с ним мог быть нежеланным, но даже в этом был прав. В конце концов, Чонгук был вынужден признать, что всеми его страхами владело смущение. Банальное, детское, но совершенно непреодолимое. Он не мог совладать с собой и боязнью начать что-то новое. Умел ли он сам любить, мог ли он, даже закрыв глаза на прочие переменные, положа руку на сердце, сказать, что мог бы ее испытать? Чонгук не знал. Он и раньше сомневался в себе. Какой бы прекрасной ни была его однокурсница, три года назад он возненавидел сам себя за то, как долго он умудрялся обманывать ее, да и самого себя. Чонгук даже не был влюблен, да и знал ли, каково было это чувство на вкус? Умницы-красавицы — все как на подбор, вот только никому из них не удалось прикоснуться к его сердцу. Он вышел из душа не в меру распаренным и покрасневшим с макушки до кончиков пят. Воздух в гостиной казался слишком чистым для привыкших вдыхать водный пар легких. Намджун так и сидел на кухне, за барной стойкой, поставив перед собой полную чашку чая. Он читал какую-то тонкую книгу в совершенно невзрачной, минималистичной обложке, ничего не говорившей о ее содержании. — Все в порядке? — едва завидев его в проходе, Намджун тут же поднял взгляд, поправляя сползшие на переносицу очки. — Да, думаю, да, — Чонгук только теперь вспомнил, в каком виде вышел из ванной. На нем только и был что пушистый белый халат, едва достававший до коленей, но вряд ли Намджун мог видеть хоть малую толику голой кожи со своего места. — Хорошо, тебя долго не было, и я уже начал беспокоиться. Ты был очень тихим, когда мы возвращались, но я совершенно не придал этому значения, — он загнул тонкий уголок страницы, не глядя захлопывая книгу. — Все в порядке, мне просто было о чем подумать, — Намджун кивнул на его слова, указывая головой в сторону запотевшего прозрачного контейнера с едой. — Я заказал немного еды из барной кухни. Не бог весть что, но ничего другого сейчас уже не найти. — Спасибо, — Чонгук коротко поклонился, взбираясь на высокий стул. Ему было неловко сидеть так близко к Намджуну — почти нос к носу. Тот придирчиво следил за каждым его действием, проверяя правдивость сказанного Чонгуком ранее. Ужин они провели в тишине, лишь изредка пересекаясь взглядами, так и искрившими напряжением. Намджун явно издевался над его покрасневшими щеками, а сам Чонгук едва мог заставить себя смотреть хоть куда-нибудь, кроме губ, натянутых в мягкой улыбке. Время стремительно приближалось ко сну. Намджун не дал ему даже сполоснуть чашки и отправил прямиком на второй этаж наконец-то выбирать себе комнату и заносить вещи, бесхозно стоявшие в углу гостиной еще с момента их приезда. Чонгук сопротивляться не стал. Сытый, уставший и до сих пор разморенный горячей водой, он растерял последние остатки сил. Теперь даже поднять чемодан вверх по ступенькам было в тягость. Вспоминать вид самой приглянувшейся комнаты было откровенно лень, так что Чонгук попросту толкнул ближайшую дверь, едва не вваливаясь в ночной полумрак. Он настолько глубоко погрузился в грезы о мягкой постели, что вовсе не замечал чужого присутствия до тех пор, пока гора из одеял на кровати не начала шевелиться и сонно мычать. — Прости, я не хотел помешать, я уже ухожу, — пока Чонгук судорожно кланялся, рассыпаясь в извинениях, за его спиной выросла фигура Намджуна, закончившего с уборкой на кухне. — Что тут стряслось? — Где вас все это время носило? — Юнги со сна сильно гнусавил, растягивая слова больше всякой мыслимой меры и прерывисто зевая. — Мы ходили гулять и ужинали, соня, — Намджун хохотнул, протискиваясь в дверной проем рядом с Чонгуком. — Ты, как всегда, все пропустил, — он улыбнулся, усаживаясь на край широкой кровати размера кинг-сайз. Возможно, Чонгук поторопился с банальными выводами о чужой лени. — Хм, по мне, так это вы пропустили драгоценные часы отдыха, — Юнги вяло потянулся, протирая заспанные глаза тыльной стороной ладони. — А мне кажется, что ты недооцениваешь силу прогулок, — Намджун обернулся, подмигнув Чонгуку, вмиг зардевшемуся от осознания того, в какую сторону тот клонил. — Прекращайте оба, я сейчас не в том настроении, чтобы играть в ясновидящего. Что вы там учудили? — Юнги подтянулся на локтях, усаживаясь повыше к изголовью. Он до сих пор заваливался набок, едва заставляя себя держать глаза открытыми. — Черт возьми, и закройте дверь. Зачем вообще вам понадобилось включать свет во всем доме в такое время? — он страдальчески простонал, даже не замечая, как Намджун тихонько покатывался со смеху. Чонгук неловко захлопнул дверь, не оборачиваясь. По правде говоря, что-то упорно подзуживало, советуя закрыть дверь с обратной стороны и не соваться прямиком в логово к хищнику, но он был глух к внутреннему голосу и до простоты очарован взлохмаченным и немного опухшим Юнги. Чонгук знал, что, оставаясь с ними, подписывал себе приговор без возможности отменить сделку. Второй стороной не был Намджун, как не был и Юнги. Ей была его собственная совесть, клокотавшая в груди и требовавшая ответов. Это ощущение накатывало внезапно, мощными волнами, когда его не ждут. Живот скручивало с подступающим к горлу комом. Все, на что его хватало, — это держать лицо, что в темноте было совсем несложно. Ради чего была вся его чертова жизнь? Порой ненавистная, а порой идеальная, такая, как он хотел. Она была многогранной, несправедливой, полной лишений, но лишений разумных. В чем же был смысл мучить себя долгие годы, отрицать неизбежное, кичиться собственными знаниями и не по годам взрослой рассудительностью? Для чего он с ненавистью и ломотой во всем теле привыкал вставать в пять утра, ходить на пробежки, завтракать белковым омлетом; для чего потратил школьные дни, а после и университетскую пору на бесполезную, тошнотворную учебу, если теперь был здесь? Сколько лет он учился вовремя закрывать рот, слушать старших и выполнять, что велено, если теперь за один вечер нарушал правил больше, чем было прописано в его собственных мыслях за всю жизнь? Чонгук опасливо крался к кровати, бесшумно ступая по ворсистому ковру. Он верил своей интуиции, верил болезненно сжавшемуся желудку, убеждая себя в том, что тот противился вовсе не слезам. Он верил глазам Намджуна, искрившимся даже в полной темноте. Впервые он так безоговорочно доверял, оказавшись на самом дне и даже ниже — там, где терять уже было нечего. Он позволил руке Намджуна утащить себя в постель, проваливаясь голыми коленями в мягкий, словно тающий зефир, матрас. Чонгук даже пикнуть не успел, как Юнги обвил его всеми конечностями, обнимая, будто подушку. Казалось, никого не волновал его халат, едва держащийся запахнутым на расслабленном поясе. — Даже не думай лезть сюда в уличной одежде, чудовище! — Чонгук чуть не оглох от вопля Юнги, принявшегося что было сил сучить ногами. Он даже не сразу сообразил, кому были адресованы эти слова. — Юнги, — Намджун жалобно протянул чужое имя, все еще каким-то чудом удерживаясь на краю кровати. — Нет! Радуйся, что я тебя в душ не гоню. Чонгук рассмеялся, едва успевая дышать, придавленный лицом к шее Юнги. Тот продолжал возмущаться, совершенно не собираясь ослаблять хватку. Легкие уже неприятно кололо от нехватки кислорода, но Чонгук даже не думал отстраняться от вибрирующего горла. Нос забил приятный запах тела с легкой примесью пота и кислотой от выпитого еще днем кофе. Юнги всегда пах так — уютно и по-домашнему, без лишних ароматов парфюма или отдушек шампуней. Чонгук так сильно ненавидел приторные девчачьи духи, что теперь искренне наслаждался тем, как мог ощущаться другой человек, не скрытый под едкой спиртовой пленкой засахаренных роз. Чонгук совершенно утратил нить разговора, толком и не следя за продолжавшейся перепалкой. Юнги едва ощутимо возился, пытаясь поудобнее устроить его голову на своей груди, но Чонгуку было на это плевать. Его окутали мягкость теплого одеяла и чувство ни с чем не сравнимого комфорта. Он никогда не был тактильным человеком в привычном понимании этого слова, но противиться этим рукам было выше всяких сил. Были ли в его животе бабочки или обычные нервные спазмы, Чонгук не знал, да и знать не хотел. Все происходило слишком стремительно, будто бы у них не было ни одной лишней секунды в запасе. Это ведь было совсем недалеко от истины. Что станет с ними, когда часы пробьют полночь, а карета вновь станет тыквой? Рано или поздно их самолет приземлится в аэропорту Инчхон и сказка закончится. Мог ли Чонгук рассчитывать хоть на что-то после? По словам Намджуна, мог. Вот только чего это будет стоить что ему, что Юнги с Намджуном? Потерянная карьера или даже побег в другую страну. Они говорили, что Чонгук не должен был бояться последствий, но разве он мог? — А ну-ка, двигайтесь оба, — Чонгук едва не подпрыгнул, почувствовав дыхание Намджуна на своем затылке. — Один я в этом дурацком халате, — пожаловался Чонгук, смущенно одергивая полы. — Ничего он не дурацкий. Теперь об тебя очень удобно греть ноги, — вдумчиво заявил Юнги, забравшись ледяными ступнями между икрами. — Так и не спросишь, что же ты пропустил во время своего сна? — с издевкой поддел Намджун, наконец устроившись на пустой половине кровати. — Удиви меня, — Юнги ухмыльнулся, наконец-то ослабив свои удушающие объятия и позволив Чонгуку немного откатиться, чтобы хотя бы периферийным зрением видеть их обоих. — Мы с Гуком скоро нагоним тебя по поцелуям. — О-ого, — по выражению его лица было совершенно не понять, что Юнги на самом деле испытывал, но в интонации чувствовалось явное облегчение вкупе с неверием. — Это правда? — Да, — как бы смущен Чонгук ни был, он просто не мог промолчать, прекрасно зная, что вопрос был в первую очередь адресован ему самому. Все время до отъезда, да и сколько было после него, между ними было сильное, почти непреодолимое напряжение. До последнего, даже для самого Гука, дальнейшее развитие их взаимоотношений с Намджуном было загадкой. Фигура Намджуна больше выглядела отеческой, будто бы несовместимой с понятием романтических отношений. Несмотря на то что это не было правдой, он всегда казался Чонгуку старшим в их троице. Он был стороной спокойствия, здравого смысла и разума, хоть и про Юнги нельзя было сказать, что тот жил без царя в голове. Намджун походил на большого плюшевого медведя, и если мысли в сторону Юнги Чонгук пусть и со стыдом, но все же мог признавать, то думать о самом Намджуне в таком ключе было очень тяжело. Чонгук боялся его силы, его способности убеждать, действовавшей на него не хуже гипноза. Он не хотел идти исключительно по его наводке, чтобы не оказаться потом крайним, лишним и попросту использованным. Чонгук во многом был готов идти на уступки, попробовать нечто большее, чем поцелуи, пусть пока и не полноценный секс, но он просто обязан был пройти этот путь борьбы с самим собой. Иначе всегда будет соблазн убежать, признать все произошедшее чем-то между изнасилованием и совращением и забыть, как страшный сон. — О чем ты думаешь? — подал голос Юнги, мягко тронув его за плечо. — Все это по-прежнему непросто. — Я не знаю, когда станет проще, — покачал головой Намджун, найдя под одеялом его руку. — Я боюсь того, что будет дальше. Пока мы можем работать с физиологией и желанием, все дело будет во времени и правильном подходе, но что станет с нами, если в ком-то проснется ревность, если чувств на всех троих будет недостаточно, если мы с Юнги так и не справимся с тем, чтобы вовлечь тебя в эти отношения, и ты будешь чувствовать себя плохо? — Чонгук широко распахнул глаза, совсем позабыв о том, как тяжело было разглядеть его лицо в полумраке. — Ты же не думал, что только один переживаешь? Разумеется, у каждого из нас свой вагон проблем, но никто не относится к этому легкомысленно, — Юнги тяжело вздохнул, глядя в зашторенное по бокам прозрачным тюлем окно. — Боишься? — Нет, от этого даже как будто легче, — Чонгук почти не солгал, ведь страшно все же было. Неизвестное будущее, неподдающиеся логическому объяснению реакции собственного тела, тоска по родителям, да и банальное незнание того, как дальше строить свою жизнь, разрушенную и пустую. Все это по меньшей мере беспокоило. — Просто подумай о том, что случится, если у нас ничего не получится. Чего ты боишься больше всего? — подал голос Намджун, перекатившись на бок и подложив ладонь под щеку. — Боишься, что всем станет известно о том, что ты был с нами в отношениях? Чонгук кивнул. Безусловно, он даже представить себе не мог, во что выльется подобный скандал. Наверняка родители будут вынуждены отвечать на вопросы журналистов, у мамы начнутся большие проблемы. Вряд ли общество увидит в этом хоть что-то, кроме недосмотра, плохого воспитания и разбалованности, присущей любым детям богатых родителей. Будут ходить слухи среди девушек младших курсов, с которыми он по неосмотрительности спал, даже не обращая внимания на то, какими отвратительными сплетницами те были. Насчет работы даже гадать не приходилось. Его уволят в первые же часы после того, как статьи в интернете начнут стремительно набирать просмотры и негативные комментарии. Он мог остаться совершенно ни с чем. Но было ли ему на самом деле что терять? Связь с родителями казалась утраченной безвозвратно и, по правде говоря, по прошествии времени виделась Чонгуку совершенно бесполезной. У них никогда не было теплых отношений, разговоров по душам и взаимной поддержки, как-то бывало в других семьях. С выставки их взгляды начали расходиться. Раскол бежал так стремительно, что даже такая глупость, как фотография папарацци, вызвала полное отторжение. Они были друг для друга никем, людьми в большей степени неприятными, чем родными. Жалеть было не о чем, пусть Чонгук все же скучал по своей любимой комнате и редким совместным вечерам, когда родители из незнакомцев превращались в подобие простых людей. Оглядываясь назад, вряд ли можно было сказать, что их взгляды на жизнь хоть когда-то шли рука об руку. Обиды и недопонимания копились годами по маленькой капельке, пока разбушевавшаяся река не вышла из берегов. Но было и еще кое-что, о чем Чонгук молчал, хоть боялся ничуть не меньше последствий травли в интернете, да и в жизни. Он до банального страшился самого себя и запертых на замок чувств, грозившихся со дня на день вырваться из-под оков. Те бушевали и стремились отдаться хоть кому-то, пока Чонгук в кои-то веки позволял им некоторые вольности. Он и сам готов был преподнести накопленную годами жажду любви и признания любому, кто подвернется под руку. Но ведь если ничего не получится, чувства никуда не уйдут с банальным принятием того, что такой вариант отношений для него не сработал. Чонгук никогда не любил, он едва ли влюблялся, но совершенно не хотел познавать на себе ту боль, с какой разбивается сердце. — Я тебе обещаю, что мы приложим максимум усилий, для того чтобы ничего не утекло в интернет. У нас очень хорошие юристы и менеджеры, они и сами не захотят терять такую прибыльную работу. У меня нет сомнений в том, что если не произойдет крупных просчетов, то все подозрения можно будет скрыть, а слухи замять. Тебе не стоит так сильно переживать из-за этого. В конце концов, мы все тут взрослые люди и никто из нас не собирается устраивать публичный скандал ради выяснения отношений, — Намджун говорил почти шепотом, не желая нарушать вновь устоявшуюся в комнате тишину. — Чонгук, посмотри на меня, — Юнги положил руку ему на плечо, настойчиво заставляя обернуться. — Я готов тебе здесь и сейчас пообещать, что если ничего не выйдет, то мы расстанемся спокойно, поговорив. Никто не останется обиженным, выброшенным и с растоптанными чувствами. Если все пойдет не по плану, то никто ради собственного удобства не станет ущемлять третьего. Даже если у нас с Намджуном все наладится или тебе покажется, что ты готов строить отношения, к примеру, только со мной, то все закончится. Мы уже обсуждали это. Раз это отношения на троих, значит, и на кону могут стоять только трое. — Я бы не хотел, чтобы в итоге мы все остались несчастны, — промямлил Чонгук. — Зато никакого фаворитизма. Если хоть кто-то из нас с этим не справится, то, значит, не справятся все. Я буду стараться для тебя и Юнги в равной степени, — Намджун крепко сжал его ладонь. — Никто не расстается сейчас, пока у нас все неплохо получается, — он подмигнул, и даже в темноте Чонгук смог разобрать ямочки смешинок на его щеках.