Warmer than tea

Чонгук проснулся первым. Ранний подъем всегда был его маленьким боем, но сегодня он потерял всякую сонливость словно по щелчку пальцев. Это было так же легко, как ступить в освежающую прохладу тенистого сада в разгар ужасающе душного лета. Он не знал, сколько было времени. За окном светало. Больше не оставалось никаких признаков вчерашнего ненастья. Ветер стих, беспокойная листва поникла, изредка шелестя. Лишь море оставалось иссиня-черным, манящим своей глубиной. Небо было пасмурным и белым, отчего контраст резал глаз еще сильней. Намджун, несмотря на свой железный режим, по всей видимости, не собирался вставать еще несколько часов. Длительный перелет и эмоциональная усталость сделали свое дело. Он спал так крепко, что порой грозно втягивал ноздрями воздух, непроизвольно хмурясь. Должно быть, он видел сотый по счету сон. На Юнги даже надеяться не приходилось. Тот свернулся калачиком и дышал Чонгуку куда-то между шейных позвонков, уткнувшись носом в золотистую кожу над стыком с плечом. Даже вечерняя дрема не помогла ему выспаться, впрочем, Чонгук уже привык к тому, как сильно Юнги любил валяться в кровати без дела. Тело казалось удивительно легким, почти пустым. Он давно не чувствовал себя так, как сейчас, однако тяжело было не упустить грань между спокойствием и апатией. Чонгук был влюблен в эти минуты тишины, дарованные только ему одному. Он наблюдал за умиротворенными лицами мужчин, по-прежнему не веря в то, что ему было дозволено быть здесь, лежать рядом, наслаждаться этим мгновением, его запахами и звуками. Грудь болезненно защемило. Не от боли, но от какой-то внутренней радости. Будто бы ему наконец была уготована частичка счастья, что нашла его сама посреди непроглядной глуши. Чонгук был благодарен своему организму за возможность побыть утром одному, обдумать все снова и снова, пока неразбериха в голове не уляжется в стройные ряды. Он в последний раз осмотрелся. Вылезать из теплой постели совершенно не хотелось. Окутанный чужими конечностями и влажным сопением, он мог бы пролежать и полдня. Просыпаться с кем-то было невероятно приятно. Это успокаивало: он был не один, а вчерашний вечер не был плодом его воображения. Половицы за ночь заледенели, или ноги слишком сильно нагрелись в клубке тел. Чонгук с трудом выбрался. С его ловкостью было удивительно, что он по дороге никого не разбудил. Первый этаж встретил его морозной прохладой и пустотой. Несмотря на всю красоту дома, он все же был слишком пустым, совершенно необжитым, без какой-то видимой индивидуальности, присущей хотя бы тому, кто занимался его дизайном. Чонгук по памяти нашел ящик, из которого прошлым вечером Намджун доставал капсулы для кофемашины и чайные пакетики. Наверняка в главном здании подавали завтраки и напитки поприличнее, но ему было попросту необходимо побыть еще какое-то время одному. Вода вскипала непозволительно долго и шумно. В просторной кухне звук отдавался эхом, лишь усиливаясь. Чонгук только и мог, что умоляюще смотреть на чайник и надеяться на хорошую звукоизоляцию. На настенных часах время лишь приближалось к семи. Непозволительно рано для отпуска. Он отыскал на барной стойке забытую вчера камеру. Она лежала ровно там, где Чонгук ее оставил, словно пришелец из другой реальности. Он не знал, зачем схватил ее со стола. Фотографировать здесь ему было совершенно нечего, а уходить к морю, пока Юнги с Намджуном спали, было бы странно. Чонгук не хотел, чтобы они его потеряли и с самого утра начали волноваться. Обнаружив маленькие кофейные шоколадки в стеклянной вазочке, он, не раздумывая, схватил горсть, относя их к низкому столику, окруженному диванчиками. Чонгук долго не мог найти себе места, пересаживаясь с одного угла в другой, будто бы от этого мысли могли угомониться сами по себе. В конце концов, он обнаружил себя сидящим на полу возле панорамного окна, открывавшего вид на небольшой сад и море. Солнце медленно поднималось над горизонтом, подсвечивая белесыми искрами каждую каплю, упавшую на землю после ночного дождя. Оно совершенно не грело, остыв к зиме, но даже так одного света было достаточно, чтобы все вокруг начало стремительно оживать. Удивительный вид. Неоскверненный высоченными каменными небоскребами, гулом машин и смогом, серой тенью нависавшим над Сеулом. Чонгук был влюблен в маленькую двухэтажную деревеньку. В это время года туристов почти не было, многочисленные узкие дороги окончательно опустели, будто бы во всей округе не осталось ни одной живой души. Чонгук включил камеру, бездумно листая вчерашние снимки в галерее. Их было много, очень много. Камни на тропинках, зеленый мох, закатное солнце, забавные маленькие кактусы, мрачные тучи, пирс и лодка, пришвартованная к нему. Он вновь будто шаг за шагом проживал минувший день, буквально чувствуя в воздухе сырой запах деревянной калитки у парковки и колючую соль от брызг воды, попадавшей в нос. Чонгук помнил ту частоту, с какой билось сердце, помнил тоскливый холод морских волн и губы. Теплые, нежные, накрывшие его собственные с трепетом, присущим поэтам, восторгавшимся своими музами. Чонгук помнил горячие руки на своей спине, крепкие бедра под ягодицами и промозглый ветер, растрепывавший волосы. Все произошло очень быстро, сумбурно. Даже сейчас, оглядываясь назад, Чонгук не мог сказать, что привело их всех в одну постель. День был долгий, тяжелый, а главное — очень выматывающий. Ничто не предвещало того, что произойдет вечером в комнате Юнги. Они ведь по-настоящему переспали, втроем. Бессмысленно было успокаивать себя тем, что все не зашло дальше взаимной мастурбации. Ее было более чем достаточно. Чонгук размышлял над своими чувствами, пытаясь обличить их хоть в какое-то подобие словесной формы. Каким же наивным он был совсем недавно. До прошлого «я» было рукой подать, а он уже с брезгливостью вспоминал, как выспрашивал у Намджуна, хватало ли тому секса с мужчиной. Будто бы хоть одна девушка мира могла передать пугающее, но в то же время невероятно возбуждающее ощущение того, что твое тело известно партнеру вдоль и поперек. Это требовало сноровки и большого желания, чтобы научить девушку держать чертов член уверенно, сжимать там, где нужно, до приятного томления, а не острой боли, но даже так ей бы никогда не удалось понять и прочувствовать эти ощущения до конца. За спиной раздались тихие шаркающие шаги. Чонгук напрягся, но оборачиваться не стал. Никого чужого в доме быть не могло, волноваться было не о чем. Был ли он на самом деле готов к этой встрече? Чонгук не был уверен. Он до сих пор боялся посмотреть правде в глаза, увидеть ночное откровение, как новый костюм, что навсегда прирастет к образу Намджуна и Юнги. — Давно тут сидишь? — Чонгук едва не подпрыгнул от голоса, раздавшегося у него за плечом. Он думал, что в такую рань мог бы бодрствовать только Намджун, но вот возле его коленки оказалась коленка усевшегося рядом Юнги. Тот все еще был растрепан, вряд ли по его виду можно было бы сказать, что он по-настоящему выспался, пусть сам Юнги звучал достаточно бодро. — С семи. — Ты чудовище, Чонгук, — Юнги покачал головой и хрипло рассмеялся. — Мне казалось, что ты вчера хорошо заснул. — Это так, не беспокойся, я в порядке, — Чонгук кивнул сам себе, по-прежнему разглядывая дисплей лежавшей на коленях камеры. — Если бы это было так, то ты бы не стал ни свет ни заря сбегать из, прошу заметить, моей чудесной постели, чтобы торчать тут в одиночестве на холодном полу, — Юнги с укором посмотрел на него. — Я правда в порядке, мне нужно было время, чтобы прийти в себя. — Прости, что все так вышло, — Юнги не сводил с него взгляда, пусть и не получал никакой реакции в ответ. — О чем ты? — недоуменно переспросил Чонгук. Последнее, чего он ожидал услышать, — так это извинений. Он даже невольно обернулся, столкнувшись с взглядом Юнги, пристально изучавшим его. — Все не должно было произойти так. В том, как резко все получилось, немало моей вины, — он вздохнул и прикрыл глаза. — У тебя должно было быть больше свободы. Намджун хотел, чтобы ты проявил инициативу первым, пусть это и звучит слишком утопично. Во всяком случае, ты явно заслуживал большего, чем ленивая совместная дрочка перед сном. — Разве я похож на того, кто нуждается в ароматных свечах и лепестках роз для первого раза? — Чонгук подавился воздухом. — Нет, Гук, но ты похож на того, кто любит много думать и придавать большое значение мелочам и моральным сторонам вопроса. В наших силах было обговорить все заранее, обсудить, как далеко ты готов зайти, чего именно ты бы хотел в постели, что было бы совсем неприемлемо. Спонтанный секс — это хорошо, но это хорошо только тогда, когда все к нему готовы и готовы иметь дело с тем, как он ощущается потом. — Вы не сделали ничего такого, — Чонгук замотал головой. — Но могли бы, Чонгук. Если бы я или Джун сделали бы что-то из того, что является для тебя строгим табу, то все могло бы кончиться плохо. Ты бы остался с неприятным опытом и представлением о том, как выглядит секс с мужчиной. Это могло бы навсегда вызвать у тебя отвращение к однополому сексу, и тогда бы оно имело под собой твердую почву, — Юнги поджал губы. — Я рад, если ты чувствуешь себя хорошо, но это не уменьшает моей вины и безответственности. Я достаточно взрослый и опытный человек для того, чтобы иметь терпение и быть осознанным. Но все, о чем я мог думать, был только ты и твой дурацкий язык, которым ты был готов вылизывать мой чертов рот. — Звучит слишком пугающе для такого утра, — хмыкнул Чонгук. — К сожалению, смешного в этом мало, — Юнги покачал головой, вытянув ноги и уперевшись пятками в ледяное стекло. Вскоре вслед за ними в гостиную спустился Намджун. Он морщился от любого света и совершенно не походил на человека отдохнувшего. Юнги расставил все по местам. Чонгук даже не пытался сдерживать улыбку, пока тот рассказывал о настоящей нужде Намджуна в долгих утренних объятиях после секса. Это было невероятно забавно и мило, да и к тому же горячо, в сравнении с тем, каким контрастно властным и непреклонным Намджун был минувшей ночью. Сам виновник откровений только жутко краснел и отнекивался, пытаясь списать все на чрезмерную усталость и сонливую погоду, но даже так было видно, как сильно ему не хватало объятий и прикосновений в пустоте большого дома. Утро прошло неспешно и тихо, но Чонгук совершенно не чувствовал неловкости от затянувшегося молчания. Это время суток как будто бы принадлежало Намджуну и было олицетворением его внутреннего «я». Находиться с ним рядом в такие моменты было настоящим подарком. Он буквально излучал какую-то незримую энергию, заряжавшую всех вокруг своими силой и теплом. Тем же днем, когда погода окончательно наладилась, они решили совершить первую поездку по острову и в магазин, чтобы запастись всем необходимым для домашнего барбекю. Чонгук был очень смущен, когда Юнги начал расспрашивать его о том, какие куски мяса он бы хотел взять. Стыдно было признавать, но он, будучи, черт возьми, корейцем, за всю жизнь ел барбекю пару раз, да и то при случае. В его семье совершенно не было традиции жарить мясо и овощи, а уж тем более делать это на природе в качестве пикника. Отец всегда считал подобные развлечения лишней тратой времени для простаков. Ему было куда важнее научить Чонгука столовым манерам и европейской кухне, а потому и мама, блюстительница строгих диет, никогда не порывалась проявить в этом вопросе инициативу. — Ты и правда никогда в жизни не жарил мясо на огне? — Юнги недоуменно постучал пальцем по губе. — Это правда, — Чонгук смущенно косился на пожилую старушку, владевшую лавкой со свежим мясом. Она с улыбкой наблюдала за ними, явно подслушивая совершенно все. Наверняка зимой к ней ходили только соседи, которых она и без того видела каждый день, отчего любые сплетни от приезжих горожан были на вес золота. — Ну, раз так, тогда мы обязаны взять свиную грудинку и, может, нарезку говядины? — Юнги обернулся, советуясь с Намджуном, уже отсчитывающим купюры. Они набрали столько всего, что Чонгуку было даже неловко. Он ехал рядом с несколькими пакетами, набитыми до отказа всевозможной зеленью, соусами, тофу и грибами. В итоге они так толком и не посмотрели остров, слишком сильно загоревшись идеей показать Чонгуку лучший способ проводить время в компании. Намджун был мигом исключен из кухни и назначен главным по подбору музыки и подкастов на вечер, в то время как Юнги умело подготовил гриль и замариновал кучу мяса. А Чонгук… Он попросту не мог найти себе места. Он никогда в жизни не занимался ничем подобным и даже не знал, чем бы мог помочь. Все, что ему оставалось, — так это уныло сидеть в углу, наблюдая за маленькой домашней идиллией, в которой для него было слишком тесно. Пусть Чонгук и знал, что только мешался бы под руками, все равно расстраивался. Страннее всего было то, с какой быстротой он стал чувствовать долю обиды, когда оставался хоть на минуту не вовлеченным в общий ход дел. Он хотел бы тоже сидеть на диване с планшетом и кружкой травяного чая или нанизывать нарезанные грибы и овощи на пучки шпажек, чтобы подготовить будущие шашлычки. Прежде Чонгук искренне и от всего сердца ненавидел все то, что могло иметь хоть какое-то отношение к домашним обязанностям, а теперь буквально изнывал от необходимости быть хоть чем-то полезным. — Гук! — Намджун явно звал его не первый раз и уже успел повысить голос, но Чонгук так глубоко погрузился в разглядывание собственных носков, что вовсе его не слышал. — Могу я попросить тебя помочь мне вынести на улицу стулья? — Конечно! — Чонгук просиял, мигом подскакивая. В четыре руки они справились очень быстро. На поляне на заднем дворе появился островок с тремя стульями и раскладным столиком. Чонгук, увлеченный строительством их уютного гнездышка, даже в какой-то момент решил пробежаться по всем комнатам и стащить с кроватей теплые пледы и декоративные подушки. На улице начинало вечереть. Становилось прохладно и сыро, но это только добавляло романтизма их вечерним посиделкам. Изредка они сталкивались взглядами с Намджуном, но Чонгук почти сразу старался отвернуться и сделать вид, что он очень занят своей новой работой. Он быстро понял, что Намджун вовсе не нуждался ни в какой помощи, но, по всей видимости, попросту раскусил его. Чонгук жутко злился на себя за чрезмерную очевидность. В присутствии этих мужчин он совершенно терял контроль над своими чувствами. Как бы сильно ему ни хотелось, но каждая его эмоция — будь хорошая или плохая — мигом просачивалась на поверхность, светясь не хуже сигнального огня. Это было невероятно неловко и ставило его в весьма унизительное положение, но Чонгук слишком сильно начал любить то, как искренне кто-то проявлял к нему заботу. Быть самим собой порой было до жути приятно. За вечер он получил невероятное множество объятий. Юнги, если можно было так сказать, увлеченно порхал по кухне, а потом и вокруг гриля. Готовка барбекю явно была его природной стихией, да и, чего уж греха таить, такого вкусного и жирного мяса, как у него, Чонгук не ел прежде никогда в своей жизни. По правде говоря, к концу вечера Чонгук, по своему обыкновению, ужасно уродливо разрыдался. Разумеется, вовсе не из-за того, что тот был испорчен. Это были горькие слезы, почти сухие, но переполненные солью и обидой. Он горевал по утраченному времени и возможностям. Сколько еще было прекрасных вещей, которых он был совершенно лишен? И ведь заслуга в том лежала не только на плечах его родителей. Чонгук самолично закапывал себя в эту яму, отказываясь от бесполезных поездок еще со своим школьным классом, избегая любых компаний, да и со своими-то друзьями общаясь так, что целую вечность не подозревал об их отношениях. Он был так убежден в своей исключительности, что не видел совершенно ничего дальше собственного носа. Он вырос ужасным человеком, но вовсе не потому, что был до банального плохим. Чонгук стал взрослым, но так и не научился вести быт. Он до недавних пор не справлялся с тем, чтобы завести себе друзей, совершенно не умел строить связи и был абсолютным неучем в вопросе человеческих взаимоотношений. Пока его сверстники проходили рука об руку через огонь, воду и медные трубы, Чонгук воротил от них нос, считая себя выше такой глупости, как школьная любовь, тусовки в заброшенных зданиях и первая раскуренная на четверых сигарета. Упущенная карьера, престижная работа — все это дело наживное. Кто теперь расскажет ему о школьных выпускных, поездках в лагерь и прочих вещах, сидевших на подкорке у каждого первого корейца его возраста? Окружавшие его люди прошли через многое, получили свой опыт, научились жить. Чонгук до недавнего времени даже представить себе не мог, что жизнь не состояла из дисциплины и вышколенных правил. Для него все было строго, понятно, логично. Вот только, как оказалось, за пределами бесконечных учебников существовала невероятная пропасть свободного времени и усталости от предсказуемой каждодневной рутины. Любому человеку нужен человек, а он даже при самом отдаленном рассмотрении абсолютно точно не был исключением из этого правила. Только теперь, стягивая зубами со шпажки прожаренную говядину, он в полной мере понимал, как сильно был отрезан от мира все это время. Он никогда не делал барбекю! Чонгук впервые в своей жизни узнавал о том, сколько нужно было держать мясо на огне, а не на сковородке. Ему было невдомек, какие специи или травы имели свойство сгорать. Если бы не Юнги, он бы пережег половину их ужина, но тот так ловко управлялся с металлическими щипцами, что казалось, любой, даже самый крохотный осколок угля был под его неустанным контролем. Это было весело, интересно и очень вкусно. Теплая еда на природе, тихий смех, разговоры и дымный запах костра. Все это создавало чарующую атмосферу. Чонгук чувствовал себя невероятно особенным, когда Намджун делил с ним напополам свой тофу, кормя своими же палочками, будто бы в этом не было ничего такого. Но ровно в той же мере он чувствовал себя обычным, словно его не окружал настоящий ров из недостающего возраста и опыта. В тот вечер на флешке Чонгука появилось немало новых фотографий, не походивших ни на одну из тех, что он делал прежде. На них он был совсем не один, порой на кадрах менялись действующие лица, вот только в первую очередь на его собственных снимках стало отчетливо видно одну важную деталь: он всего-навсего был счастливым.