No Paths Are Bound / Никакие запреты неведомы

Призрачный Огонек парит неподалеку, молчаливо, но беспокойно. Он наблюдает, как в храм начинает забредать все больше и больше людей. Каждый из них застигнутый внезапной грозой, идет сюда в поисках укрытия, и храм потихоньку заполняется людьми. Се Лянь чувствует медленно подступающую тревогу. Одно дело самому, по собственной воле прыгнуть в заготовленную ловушку, но теперь здесь так много людей… Получается, они теперь тоже в опасности? Безликий долгое время находил удовольствие в том, чтобы мучить только Се Ляня, но зачем он втягивает в это и других? И не тех, кто дорог и близок Се Ляню, а совершенно посторонних и незнакомых? Откуда-то снаружи доносится вопль. Паника затапливает храм, как только плач и крики становятся слышны внутри. Лица. Человеческие лица. Оно… Вернулось. О, Небеса… Оно вернулось! Призрачный Огонек смотрит, как его божество пытается успокоить людей и уговаривая не убегать из храма, повторяя что снаружи их ждет нечто гораздо более ужасное. Огонек наблюдает и отчаянно молит. Молит о том, чтобы у него было тело. Чтобы у него были руки, и он смог унести своего возлюбленного подальше от этого места. Молит о силе, чтобы предотвратить надвигающийся ужас. — Ваше Высочество, — шепчет призрак. Он знает. — Уходите отсюда. Се Лянь возмущенно мотает головой. — Я не могу оставить этих людей. Огонек молится. Потому что он знает, что будет дальше до мельчайших, изощренно-жестоких деталей. Но даже он не знает всего. Его молитвы остаются без ответа. Се Лянь отступает, теснимый толпой, пока не касается руками края алтаря. На нем нет божественной статуи, только потрескавшаяся табличка, и все же, это алтарь. На его плечи ложатся руки, большие и тяжелые: — Я же говорил, что покажу тебе, Ваше Высочество, — шепчет на ухо знакомый голос. Се Лянь каменеет. — Ты все еще хочешь увидеть? Он хочет закричать, но существо закрывает его рот ладонью, лишая возможности издать какой-либо звук. Се Лянь чувствует, как маска прижимается к его щеке и все тот же голос продолжает ласково шептать: — Хочу рассказать тебе один маленький секрет… — ногти существа легонько царапают подбородок принца. — я и пальцем не тронул этого мальчишку. Принц распахивает глаза и затем хмурится, в смятении пытаясь понять слова Бедствия. Он чувствует, как оно улыбается за маской. — Ну, разве что, когда он был уже мертв. Я никогда не прикасаюсь к живым людям. Се Лянь склонен думать, что это может быть правдой. Бедствие не преследовало его, когда он еще был человеком. Только… Только после. Но остальное… Он отчаянно мотает головой и ему наконец удается вырваться из хватки. — Лжец! — шипит Се Лянь, оборачиваясь, чтобы яростно уставиться на Бедствие. — Все что вылетает из твоего рта - это ложь! —…—с тихим вздохом Бедствие проводит пальцами по его щеке. Он, словно уставший от капризов родитель, готовый вот-вот сорваться и наказать любимое чадо. — Хорошо, — еще раз вздыхает Бедствие, притягивая Се Ляня обратно. — Я покажу тебе, дитя. Покажет ему. Покажет ему? Се Ляня силой усаживают на алтарь, и он слышит, как голос Бай Усяня, спокойный — почти скучающий, перекрывает нервный говор собравшихся людей. — Есть лекарство. Поднимается шум. Призрачный Огонек отчаянно пытается пробиться вперед через толпу, но… Людей слишком много. — Что?! — Есть лекарство от Поветрия Ликов, — объясняет Бай Усянь. По толпе прокатывается волна шепота. — Спросите его, он знает. Се Лянь не может не думать о том, чье лицо на этот раз примерило существо, потому что никто из толпы не указал на маску и не узнал в нем Белое Бедствие. (Наверняка это кто-то, чей образ сумеет ранить Се Ляня, если бы он мог видеть. Может быть это Наставник или Фэн Синь. Хун-эр, наконец решает Се Лянь. Это было бы больнее всего. Должно быть его удерживают руки ненастоящего Хун-эра.) Когда до людей наконец доходит смысл слов Бай Усяня, они начинают задавать вопросы. Как это возможно? Откуда он знает? И если он знает, то почему не поделиться с ними? — Это не лекарство, — пытается объяснить Се Лянь и голос его звучит надломлено. — это проклятие. Вам точно не захочется… — Как ты смеешь решать за нас?! — Кто ты такой?! — Здесь мой ребенок! Мне плевать на то, что там тебе кажется, говори, что мне нужно делать, чтобы его спасти! Се Лянь печально горбится. Его вынуждают сказать им правду — ужасную, отвратительную правду, которую он сам узнал много лет назад: — Убийство, — хрипит принц, повисая в руках Бай Усяня. В храме воцаряется тишина. — Вы должны убить кого-то и тогда поветрие не коснется вас. Ужасно остроумное решение. Люди начинают спорить. Поначалу они ведут себя вполне разумно, не превращаясь в кровожадных зверей при первой возможности. Их нужно немного поуговаривать. Им нужно почувствовать, что происходящее дает им право действовать так, как сказал Се Лянь. Он слышит, как на каменный пол со звоном падает меч. Слышит, как Бай Усянь раскрывает людям его истинную сущность и объясняет, что он не умрет. Слышит, как люди обсуждают это между собой и спорят, стоит их спасение его мучений. Слышит, как Призрачный Огонек отчаянно пытается прорваться к нему через толпу. Он прикусывает губу и плечи его сотрясает крупная дрожь. — Уходи, — беззвучно шепчет принц, не желая, чтобы Огонек увидел то, что произойдет дальше. Но он уже знает — и понимание нисходит на него в эту странную жуткую минуту… Что Призрачный Огонек его не покинет. Он никогда его не покинет. Се Лянь чувствует прикосновение чьего-то рта к своему подбородку и бьется, пытаясь отвернуть лицо, но даже так он чувствует жестокую улыбку своего мучителя. — В ту ночь тоже была гроза, помнишь? Губы Се Ляня дрожат. — Прекрати! — За тобой охочусь не только я, — все таким же спокойным голосом говорит Бай Усянь, завороженно оглядывая происходящее в храме c тихим восторгом. — Но кое-кто еще и весьма успешно… Его палец скользит по губам Се Ляня. — Ему прекрасно известно твое лицо. Глаза Се Ляня распахиваются в ужасе. —…Кто?! — Твой бывший верующий, — объясняет Бедствие. — Ты с ним знаком. Некто, отчаянно желающий порвать все… родственные связи. К горлу подкатывает дурнота. Кто-то, кто раньше ненавидел Хун-эра. Кто-то, кого мальчик раньше боялся. — У него тоже был выбор, как у тебя. Се Лянь пытается вырваться, но на этот раз безуспешно. — Надо признать, что он не стал тратить время на долгие раздумья, — размышляет вслух Бедствие. — Ведь в конце концов, все приходит к одному итогу. Всегда. — В чем смысл всего этого? — шепчет Се Лянь. Хватка на его челюсти усиливается. — Ваше Высочество, ты слишком медленно учишься, — шипит Бедствие. — а я не самый терпеливый человек. — Что…- Се Лянь снова пытается вырваться. — Что я должен был понять?! — Истинную суть людей, — толпа шумит теперь громче. — И на что они способны, когда у них развязаны руки. — Ци Жун, — Се Лянь выплевывает это имя с ненавистью. — просто худший из всех людей!.. — Ты говоришь так уверенно, защищая доброе имя простых людей, -улыбается Бай Усянь, разматывая повязки с лица Се Ляня. — Но этот мир- мир Ци Жуна, а не твой. Принц трясется, а его мучитель продолжает: — Он полон Ци Жунами. И если твой родственник был таким ужасным, то почему твои родители ничего с этим не сделали? Се Лянь открывает было рот чтобы ответить, но умолкает. — Насколько я помню, — продолжает Бай Усянь притягивая Се Ляня поближе в свои объятья. — Того, чье лицо сейчас на мне, Ци Жун упрятал в мешок и привязал к своей повозке, не так ли? Принц кривится, вспоминая и… Он не ошибся. У Бай Усяня сейчас действительно лицо Хун-эра. — Я и без тебя знаю, что Ци Жун отвратителен, — огрызается Се Лянь. — Ты меня ничему не научишь! — Ты ведь никогда не задумывался об этом, верно? — вздыхает Бай Усянь, поглаживая волосы принца и тот затихает. — Ты увидел лишь то, что произошло в конце и лишь с точки зрения одного человека. Он прищелкивает языком. — Какое ребячество. Призрачный Огонек рычит, наконец добравшись до алтаря, только ради того, чтобы его лениво отогнали, словно муху. — Как много людей видело то, что он запихивал мальчика в мешок? И как скоро ты понял, что сделал этот человек, когда пришел туда? Глаза Се Ляня наполняются слезами, когда он начинает вспоминать. И тогда ему было больно видеть то, как обошлись с мальчиком, но сейчас это стало еще невыносимее после того, как Хун-эр стал для него кем-то большим, чем просто мимолетное воспоминание из прошлого. Сейчас, когда он знает, каким этот мальчик вырастет. — Есть одно выражение, которое мне всегда нравилось, — продолжает Бай Усянь. — Ребенка воспитывают всей деревней. По щеке Се Ляня катится слеза. — Но не кажется ли тебе, чтобы загубить дитя, тоже нужны усилия всей деревни? — усмехается Бедствие. –Как ты думаешь, кроме тебя самого, хоть один человек проявил доброту к этому мальчику? — Хватит, — хрипит Се Лянь, содрогаясь. — И в конце концов, кто был наказан больше? Ци Жун, за то, что едва не замучил мальчика до смерти, или Фэн Синь, за то, что остановил его? Внутри Се Ляня закипает злость, когда он вспоминает события того дня и принц отчаянно борется, зная, к чему ведет Бедствие и какие чувства хочет в нем пробудить. Все это… Все это ловушка. — Ведь мать, которая вырастила тебя — вырастила и его, не так ли? Се Лянь отшатывается. — И в конце кого презирал весь мир? -спрашивает Бай Усянь. — Ци Жуна или тебя? Принц каменеет. — Кого проклинали люди? Ох. — Его или тебя? Это больно. На мгновение, всего лишь на мгновение — кто-то заступается за него. — Вы в самом деле раздумываете над этим?! — кричит человек, неверяще оглядывая толпу. — Вы так перепуганы, что готовы поверить словам какого-то безумца и сотворить такое? Толпа снова шумит. — Но принц сам это сказал! — У кого-то здесь есть дети, у нас нет выбора! — Как ты можешь обвинять нас в чем-то?! Разве ты не слышал, что было сказано — он ведь не умрет! Сердце Се Ляня замирает в надежде, но Бай Усянь, снова улыбаясь, гладит его по щеке. — Подожди, — шепчет он на ухо принцу. — Послушай, что они будут делать. — Ты думаешь, что мы не имеем права защитить себя? Ты что, с ума сошел? Ты так хочешь умереть?! Голос говорящего кажется смутно знакомым и Се Лянь пытается вспомнить откуда он его знает. Он звучит очень похоже на голос крестьянина, с которым принц был когда-то знаком. В те самые времена. — Я не хочу умирать, — бормочет человек, качая головой. — Но я не хочу оставаться в живых такой ценой. Даже если он божество, это не означает, что вы можете… — Вы думаете, что знаете каков он на самом деле? — в разговор врывается другой человек и Се Лянь… Корчится, в отчаянии сжимая кулаки. Он слишком хорошо знает этот голос. Торговец проходит и становится перед толпой. — Вы знаете, как он зарабатывал на жизнь после низвержения? Воцаряется тишина. — А я вот могу рассказать, как именно, — шипит торговец. — и тогда вам точно его не будет жаль! Дыхание принца учащается, когда он слышит, как кто-то поднимает меч с пола и скрежет металла по холодному камню режет ему слух. — Если кто-то из вас хочет умереть за шлюху — это ваше дело, ну а я не хочу! По толпе прокатывается ошеломленный шепот. К чести собравшихся, они умолкают на время и ждут, что принц опровергнет эти слова. Но он молчит — и атмосфера меняется, а Бай Усянь шепчет на ухо Се Ляню: — А я ведь говорил. Сколько раз я тебе это говорил. Се Лянь открывает рот, чтобы возразить ему, что его слова ничего не изменят, и… Удар! Он слишком ошеломлен, чтобы удержать отчаянный крик, что срывается с его губ, когда живот обжигает болью. Этот нерешительный выпад явно сделан кем-то, кто не умеет обращаться с мечом. Поняв, что рана не слишком глубока, человек вонзает меч с новой силой и… Се Лянь задыхается. Кровь стекает по его подбородку и Бедствие стирает ее, все так же шепча спокойным голосом: — Я ведь говорил. Меч покидает тело с противным влажным звуком и падает на пол. Не в силах сдвинуться с места, люди ошарашенно наблюдают, как торговец, повернувшись на пятках, направляется к выходу. Он может покинуть храм без страха и вернуться к прежней жизни, зная, что избавлен от проклятой хвори. Так… почему бы и остальным не поступить так же? Се Лянь слышит это в гулком шепоте, разносящемся по храму. Почему бы им не спасти себя? — Сюда, — говорит Бай Усянь, поднимаясь на ноги. Несколько человек наблюдают за темноволосым гибким юношей, который заковывает руки Се Ляня цепями, свисающими с потолка. — Так вам будет легче. Никто не спрашивает, откуда взялись цепи у алтаря в храме. Никто не спрашивает, откуда этому молодому человеку все это известно. Никто. Единственное что они спрашивают, так это… — Разве ты не хочешь сделать это первым? — О нет, — улыбается молодой человек, спрыгивая с алтаря. — Я уже неуязвим для поветрия. Отойдя в сторону, он опирается спиной на колонну и скрещивает руки на груди, словно приготовившись наблюдать за невероятным зрелищем. — Я всего лишь хочу посмотреть. И это тоже не вызывает ни у кого вопросов. Кто-то снова поднимает меч и Се Лянь всхлипывает. Прежде чем лезвие меча касается его тела, он слышит, как Бай Усянь, усмехнувшись добавляет: — К вашему сведению, это не спасет вас от поветрия навсегда. Кузнец, который поднял меч, замирает, прежде чем вонзить его в грудь принца. — … Что? Бедствие ухмыляется. — Но чем больше он будет мучиться, тем дольше вы будете защищены. Се Лянь слепо смотрит в потолок и руки его дрожат, натягивая цепи, сковывающие их. Он вспоминает неглубокие раны по всему телу Хун-эра. Среди них была только одна, достаточно глубокая, чтобы быть смертельной. Пытка. Он говорил ему, что покажет события той ночи. Бай Усянь говорил ему. И он был прав — Се Лянь слишком медленно учится. И не оттого, что у принца не хватает способностей, а оттого, что он отказывается признавать, что ошибается. Ошибается насчет этого мира. Ошибается насчет людей. Это ранит. Больно. Но ничего, сегодня ночью у Се Ляня будет возможность усвоить этот урок. Сотня возможностей. Кто-то просто вонзает меч, шепча извинения, когда принц кричит, захлебываясь болью. Се Лянь учится быть благодарным за это. Другие… Другие не торопятся. Удивительно, на что иногда бывают способны люди. На что может пойти человек, если уверен в том, что у него развязаны руки. Се Лянь не видит, когда над ним заносят меч и не знает откуда ждать боли. Он дергается от каждого прикосновения, трепеща в ужасе. Но он не один. Иногда он чувствует холодок, который пытается встать между его телом и лезвием меча. Но его отталкивают и Се Лянь, всхлипывая, просит его уйти, зная, что призрак не покинет его. Никогда. Огоньку удается опрокинуть очередного человека, занесшего меч, а затем он, трепеща, льнет к шее принца. Се Лянь чувствует, что пламя стало еще холоднее, словно в нем теперь стало больше духовных сил. Бедное создание, наверное, сейчас оно сияет так ярко. И Бедствию, поначалу было занятно наблюдать за маленьким призраком… Видеть, как Се Лянь наклоняет голову и прижимается щекой к Призрачному Огоньку. Видеть, как двигаются губы принц, что-то нашептывая. Даже сейчас Се Лянь умудряется найти утешение. И это перестает казаться занятным. Се Лянь задыхается от ужаса, когда от него отрывают Призрачного Огонька. — Нет! — кричит он, даже не обращая внимания на меч, что вонзается ему в бок и его крик эхом отражается от стен храма. — НЕ ТРОГАЙ ЕГО! —… Бай Усянь уже не в обличии дерзкого юноши. Он стоит посреди храма, на скользком от крови полу. Теперь на нем белые одежды с развевающимися рукавами и прорези глаз на белой маске светятся тусклым зеленоватым демоническим сиянием. Факелы, освещавшие храм, мгновенно погасают. Свет исходит только от пламени, что Бедствие держит в руках, и призрак яростно сияет, словно маленькое солнце. Становясь сильнее с каждым мгновением. Но никто из оставшихся, кажется, не замечает этого. Все, у кого были хоть крохи совести, ушли давно. Остались только злобные падальщики, с упоением терзающие окровавленную и измученную жертву, неспособную бежать. Бай Усянь медленно, словно котенка, поглаживает Огонек. — Ваше Высочество, — говорит он, наблюдая за страданием, что клубится в глазах принца. — Осталось еще кое-что, о чем я тебе не рассказал. Се Лянь не поднимает головы. Не задает вопросов. Это не имеет значения, ведь Бедствие все равно расскажет ему. — По правде говоря, я прикоснулся к нему, после того как он умер — продолжает Бай Усянь, поднося призрака к лицу. — Нет, не я его повесил. Принц вздрагивает. — То были, скажем так, ваши семейные дела. Призрачный Огонек рычит и Бедствие сжимает его сильнее. — Так как он не имел желания упокоиться с миром, — объясняет Бай Усянь. — И учитывая его мерзкую привычку вмешиваться в наши с тобой уроки… Пальцы Бедствия стискивают призрака так, что Огонек начинает мерцать. — Я сделал так, что у него это никогда не получится. Его слова звучат намеренно расплывчато и это жестоко. Се Лянь скрипит зубами от очередного удара меча, что приходится в нижнюю часть живота. — Ты… развеял его? Бай Усянь улыбается и не отвечает, позволяя боли и грусти снова заполонить сознание принца и продолжая стискивать призрака в руке. С этого момента он становится неумолимым. Оставшиеся люди словно получили полную свободу. Бай Усянь завороженно наблюдает, как один из них тянется между ног Се Ляня, и удивляется тому, что даже сейчас кому-то в голову может прийти подобная мысль. Животные. Он ждет, пока Се Ляня не начинает крупно трясти от ужаса. И, прежде чем мужчина успевает сделать что-то еще, Бедствие отпускает призрака. Маленькое создание несется в вперед, переполненное яростью и врезается в мужчину и тот падает со ступеней алтаря, с хрустом ломая шею. Бедствие снова ловит призрака, невзирая на его рычание и попытки вырваться. — Я не говорил вам мучить его так, — говорит он, обращаясь к оставшимся. Се Лянь не знает отчего это создание решило избавить его от этого. Раньше оно не проявляло никакого милосердия. Но то, что следует за этим, уже никак нельзя назвать милосердием. Его тело бессмертно. Даже если оно полностью покрыто глубокими ранами. Кто-то перерезает ему горло и Се Лянь не может теперь ни кричать, ни умолять, ни плакать. Но в мыслях он воет. Помогите мне. Помогите мне, помогите мне, помогите мне. Помогите мне, помогите мне, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите мне!!! Но никто не придет на помощь. Никто не может. Се Лянь слышит чей-то крик и знает, что это не он. Не мучай его. Нет… Пожалуйста, нет! С его губ срывается последний задушенный стон и затем он больше не может издать ни звука. Но ему все равно больно. Се Лянь в каком-то полубреду и его сознание затянуто дымкой боли. Он слышит крики. Он слышит смех. Зловещий, ужасный бесконечный смех. И ему больно. Больно, больно, больно, больно… больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно, БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО!!! Почему я не могу умереть? Он желал смерти и раньше. Желал тихо и обреченно, потому что его горе было слишком невыносимым. Потому что он устал с ним жить и бороться. Се Лянь тогда совсем ничего не знал. Сейчас он просит о смерти. Умоляет. Отчаянно, обращаясь к тому единственному, что может ему помочь, которому не все равно. К тому, кто может его спасти. Цзюнь У. Он беззвучно кричит, повторяя его имя и даже не просит об избавлении или прощении. Он молит не о мести или справедливости. Се Лянь умоляет о смерти. Умоляет Цзюнь У избавить его от дара бессмертия и дать ему покинуть этот мир. Даже если он сумеет выжить после этого, то не хочет жить дальше. Не хочет жить с памятью о том, что случилось с ним в этот день. Он больше не плачет. Из его глаз по щекам струится кровь. В конце концов боль притупляется. Становится почти привычной, ложась бесконечными слоями на израненное и измученное тело. Он не видит. Не может говорить. И, о Небеса, он так желает потерять возможность чувствовать прикосновения. Се Лянь слабо припоминает время, когда ему нравилось прикосновения, и сейчас, он не может понять почему. Бай Усянь усмехается, и, глядя на то, как Призрачный Огонек отчаянно пылает в его руке, тихо бормочет: — Знаешь, а ты должен быть благодарен мне сейчас. Он смотрит на Се Ляня, повисшего на цепях — на божество, отданное на растерзание бывшим последователям. «Прекрасно» — думает Бай Усянь. Лучший из его автопортретов, который он когда-либо создал. — Потому что без меня, твоя история была бы такой скучной. Призрачный Огонек снова вспыхивает, разгораясь еще ярче. Он мог быть просто одиноким солдатом, умирающим в одиночестве и брошенным на поле боя. — Трагедия создает героя, — объясняет Бедствие, цепляясь взглядом за труп мужчины, которого убил призрак. — Посмотри, тебе досталась такая прекрасная роль, не правда ли? То, что призрак был способен убивать, находясь даже в таком состоянии — это весьма впечатляюще. Возможно, он достигнет уровня «неукротимый» или даже больше. Со временем. — Такая жалость, что тебе не довелось познакомиться с принцем, когда он был еще ребенком. — бормочет Бедствие, как бы между прочим. — Он был совершенно очарователен. Огонек угрожающе дергается в его руках. Если бы Бай Усянь был умнее, то он бы его развеял, но… Ему любопытно. Он хочет посмотреть, на что еще способно это маленькое создание. Нечто вроде занимательного опыта, за которым он хочет понаблюдать. — Принц строил замки из сусального золота. Плакал, если ему снились кошмары и… Бедствие подходит ближе к алтарю, давая Огоньку получше рассмотреть его возлюбленного, что безвольно висит на цепях, окровавленный и замученный, едва ли похожий на себя. — …и обожал сказки. Все это очень подходит ему, не правда ли? В конце концов, все эти истории всегда казались такими красивыми и замечательными… Но за ними всегда таилось нечто жуткое и всегда было место трагедии. Стены этого храма были когда-то сложены из белого мрамора. Сейчас на них нет ни единого места, не забрызганного кровью. Словно здесь прошел обряд. Обряд воскрешения. — И посмотри, что я с тобой сделал. Призрак трепещет. Раньше он не был настолько важен, чтобы даже иметь собственное имя. Сейчас же, маленький огонек действительно словно один из героев сказки. — Маленькое несуразное создание… отчаянно влюбленное в принцессу. — ухмыляется Бай Усянь. Ну, не совсем в принцессу, конечно, но мальчик сказал же тогда, что для него это не имеет значения? — И для того, чтобы они были вместе, всего лишь нужно чтобы принцесса узнала его имя. Все это действительно похоже на сказку, которую бы рассказывали детям на ночь. — Но он никогда не сможет назвать его вслух. Потому что Бай Усянь забрал его имя. Когда Хун-эр очнулся призраком в лесу, под своим повешенным мертвым телом, то был схвачен чьей-то рукой. Непонимающий. Беззащитный. Проклятие было сильным — такой же силы, как и канги на теле принца. Возможно даже сильнее. И каждый раз, когда возлюбленный звал его: — Хун-эр? — Хун-эр, это ты?! — Пожалуйста, Хун-эр… Мне страшно! Это было невыносимо. Он не мог ответить. Но было кое-что, что всегда будет удивлять Белое Бедствие — отныне и до самого конца. Все, что сделает это создание, останется неизвестным. Принц никогда не сможет узнать в нем свою первую любовь. Никогда не узнает, через что пришлось пройти маленькому призраку. И для призрака никогда не будет ни признания, ни награды, ни утешения. Бай Усянь думал, что осознание всего этого сломит дух призрака и он покинет этот мир. Но сейчас он пылает еще ярче. Его не было в том заброшенном храме, и он не слышал, как Се Лянь в отчаянии кричал: — Я не могу тебе ничего дать! Он не слышал, как мальчик торжественно и преданно отвечал: — А мне ничего и не нужно. Бог, что вечно охотится за добродетелями и молитвами верующих, словно полуголодный зверь, никогда не поймет тех, кто молится бескорыстно, не ожидая ничего в ответ. Никогда не поймет, что настоящее спасение — в самой вере. И это то, что призрак делал всегда. Он всегда верил. Он пылает так ярко, что Бедствие отпускает его. Вера в собственное божество… Вой, прорезающий воздух настолько сильный, что сотрясает стены храма. Даже если принц ничего не узнает. Даже если не поймет, почему призрак не ушел и пытался все время его защитить… Вера в собственное божество. В этом вся суть Хун-эра. С раскатами грома раздается взрыв. Такой силы, что содрогается сама гора, на которой стоял храм, обращая все живое что было внутри, в кучки пепла. Дождь льет сквозь разрушенную крышу, остатки которой разметало на мили вокруг. Ветер воет, разнося человеческий пепел по ночному лесу. Вокруг всепоглощающая тьма. Ни факелов. Ни звездного света. Ни призрачного огня. Только неверные отблески молний выхватывают из темноты картину словно из детских кошмаров. Разрушенный храм, со стен которого дождь медленно смывает кровь. Бог, принесенный в жертву на собственном алтаре, а перед ним — его последний верующий. Одинокая фигура. Высокий темноволосый юноша в черном. Но дождь не касается его. Не смеет. Сапоги ступают по каменным плитам — растрескавшимся, мокрым и пропитанным кровью божества, которому должны были здесь поклоняться. Он становится на колени перед низверженным богом. Вопреки тому, что просил Се Лянь в те времена, когда еще был на небесах. Но юноша становится на колени не ради молитвы. Ради покаяния. Когда же он складывает ладони в молитвенном жесте, склонив голову, то впервые за долгие годы, просит. О силе. Силе, любой ценой. Силе, в любом виде. Силе, чтобы сокрушить своих врагов. Силе, чтобы отомстить за своего бога. Силе, чтобы защитить его. Даже если его бог не узнает, отчего он не упокоился с миром. Даже если не узнает, почему он не ушел. Даже если он не узнает его. Ради своего бога, он готов на все. Готов пережить все, что угодно. Ради него, он станет непобедимым. Дождь льет и небо снова сотрясают оглушительные раскаты грома. Юноша просит о силе, но есть еще кое-что. Еще одна просьба, еще одна молитва, которая никогда не сходит с его губ, которая отчаянно бьется вместе с сердцем, в котором больше нет жизни. Он молится о том, чтобы никогда не упокоиться с миром. Порыв ветра уносит слова, которые он произносит снова и снова, потеряв счет времени: — Я навеки твой самый преданный верующий.