No Paths Are Bound / Никакие запреты неведомы

Се Лянь не знает сколько времени прошло, прежде чем сознание вернулось к нему, но очнулся он уже в одиночестве. На нем была совсем другая одежда — чистая и не запачканная кровью. Видимо так его мучитель проявил свое своеобразное милосердие, что никак не укладывается в голове принца. Се Лянь не двигается еще довольно долго. Лежа на боку и сжимая кулаки, он смотрит куда-то в пустоту невидящим взглядом. Он ждет, что его сейчас опять настигнет боль. Полагает, что мучения еще не закончились. Кажется, что стоит только шевельнуться и в него снова вонзится клинок. Наконец, он медленно садится, почти уверенный в том, что сейчас на него что-то кинется и начнет терзать. Рукой принц тянется к животу, ожидая найти там ужасное месиво из плоти и внутренностей, но нет. Он цел. Невредим Но память осталась здесь и жжется под кожей. Спустя некоторое время ожидания, Се Лянь наконец понимает, что Бедствие не вернется. На мили вокруг не осталось ни единой живой души. Бай Усянь не вернется. Не сейчас. Губы Се Ляня дрожат, когда он поднимается на ноги. Бедствие не вернется сейчас, потому что получил желаемое. Се Лянь медленно спускается с горы. Он идет, спотыкаясь и руки его безвольно болтаются вдоль туловища. Нога цепляется за что-то твердое и Се Лянь летит на землю. Впрочем, ему уже не привыкать. Руки нащупывают то, обо что он споткнулся — сапог. На этот раз, совершенно ему не знакомый. Было время, когда подобная находка испугала бы его до дрожи. Но сейчас он спокоен и его руки бесстрастно ощупывают тело. Округлый живот, хорошая одежда и рядом кошелек, туго набитый деньгами. Кончиками пальцев он чувствует хорошо знакомые следы засохшей крови — этого человека закололи мечом. Мысли Се Ляня возвращаются к мечу, что остался лежать рядом с ним на алтаре, после того как они… Плечи принца сотрясает дрожь … … После того, как они сделали с ним все, что хотели. Но эта рана не от Фан Синя, такой удар можно нанести только саблей. Нащупав руку мужчины и коснувшись колец на его пальцах, принц наконец понимает. Это торговец. «Если вы хотите помереть ради…» Се Лянь скрипит зубами. «Это ваше дело, а я вот не собираюсь!» Прежде чем подняться на ноги, он подбирает кошель с деньгами. Монеты глухо позвякивают в мешочке, пока Се Лянь привязывает его к поясу. Обокрасть мертвеца. Какой позор. Раньше это могло бы вызвать у него омерзение. Но есть вещи и похуже кражи. Се Ляню это теперь хорошо известно. Он медленно бредет дальше, не зная сколько еще придется идти до дома. Не зная даже, хочется ли ему туда возвращаться — но идти больше некуда. Спустя час он замечает, что… Призрачный Огонек больше не следует за ним. Се Лянь останавливается. — Эй? — зовет он, поднимая руку, ожидая что маленькое создание, как и всегда, привычно опустится ему на ладонь. Но ничего не происходит. Принц стоит еще некоторое время и его медленно накрывает понимание. Бай Усянь… Он… —… — Се Лянь роняет голову на грудь. «Не смей! НЕ ТРОГАЙ ЕГО!» Он помнит этот крик в конце. Не его собственный — и он знает. Знает, что вероятно сделал Бай Усянь. «Я навеки твой самый преданный верующий». Глаза принца жгут горячие невыплаканные слезы. «Ваше Высочество… поверьте мне!» Он ведь мог… «Я тебе не верю». Он ведь мог соврать, просто чтобы обрадовать это маленькое создание? Успокоить его этим, принести немного мира этой заблудшей душе? «Я молюсь никогда не упокоиться с миром» Все верно. Се Лянь сглатывает подкативший ком, вспоминая слова Огонька. Вспоминая человека, ради которого призрак остался в этом мире. — Прости, — шепчет он, не понимая толком к кому обращены его слова. К призраку ли — за то, что не слушал его. К его любимому человеку — ведь из-за Се Ляня маленький дух теперь развеян или же… Или даже к самому себе. Потому что… Эту боль, по большей части, он причинил себе сам. Пальцы Се Ляня обхватывают мешочек, что висит на шее. Так хотелось, чтобы он мог понять все гораздо раньше. Чтобы ему не пришлось учиться жизни таким жестоким образом… И тут он замирает — с мешочком явно что-то не то. Ужас затапливает разум. Кто-то добрался до него… С лихорадочно колотящимся сердцем, Се Лянь падает на колени, снимая мешочек и руки едва слушаются его, когда он дергает за завязки. Развеять чей-то прах — непростительная вещь. Но… Это вполне в духе Бай Усяня. Он мог бы это сделать, чтобы ранить Се Ляня еще сильнее. Он мог сделать с принцем что угодно, пока тот был без сознания, мог сделать что угодно с прахом, что лежал в мешочке — и Се Лянь никак бы не смог ему помешать… Принц запускает пальцы внутрь мешочка и сначала его живот скручивает от ужаса, когда он находит пустоту. Но затем он останавливается. Прядь волос Хун-эра все еще здесь, вместе с… камешком. Тяжелый, круглый и гладкий — на ощупь как отполированный кусочек обсидиана. Се Лянь не может понять почему, но… Пальцы крепко смыкаются вокруг камня. Это Хун-эр. Это… Это он. Се Лянь не знает, почему прах изменил свою форму, но сейчас… Он слишком устал, чтобы думать об этом. Прядь волос, камень и кожаный шнурок заменяют мешочек, что висел раньше на шее и ощущаются теперь на груди приятной тяжестью. Се Лянь идет дальше. Когда идешь один, то дорога кажется длиннее. И двигаешься ты медленнее, когда не знаешь куда идти. Он бредет, не зная времени и пальцы ног внутри сапог стираются до крови. Се Лянь передвигается с трудом, словно управляет марионеткой. Конечности неуклюже дергаются и вроде бы послушны его воле, но в этом теле теперь столько сломанных и сросшихся заново костей, мыщц и сухожилий, что… По большей части это уже не он. Это новое тело, возрожденное из праха. Целое и невредимое. Но сердце — оно помнит. И то оцепенение, что сейчас поглотило все его существо далеко не ново. Оно не родилось из пепла, как его тело, оно тянется за ним из прошлого. Оно заполняет его разум, истирает и истончает, превращая в хрупкий лист рисовой бумаги. Которую так легко разорвать. Се Лянь не помнит дороги, не считает сколько шагов отделяет бывший храм от его дома. Он не понимает даже, что пришел домой, пока на его плечи не опускаются руки Фэн Синя и голос того полон ярости и тревоги: — ГДЕ ТЫ БЫЛ?! Он наклоняется, чтобы рассмотреть лицо принца. — Тебя не было ДВА дня, мы нигде не могли тебя найти, мы даже не знали, вдруг ты! — он обрывает сам себя на полуслове, качая головой. Пальцы, сомкнутые на плечах принца, дрожат. — Ты… ты не можешь вот так убегать, никому ничего не сказав! Ох. Два дня. Се Лянь выглядел невредимым, даже… в некотором роде лучше, чем в последнее время. Умытое лицо, волосы аккуратно собраны — половина завязана в небольшой пучок, а другая падает на спину и плечи — он давно их так не носил. Одежда на нем простая, но новая и чистая. Но что-то было все-таки не так с его лицом. Если уж Фэн Синю быть честным с собой, то он должен признать — что-то не то было с выражением лица принца уже довольно давно, но… Сейчас же оно было пустым. Бесстрастным. Не выражающим ничего, словно Се Лянь надел маску. — Тебе не о чем беспокоиться, Фэн Синь. Друг оглядывает его — и Се Лянь не может увидеть зарождающуюся тревогу в глазах Фэн Синя. Костяшки пальцев побелели от того, с какой силой он сжимает плечи принца. Затем он тянет его к себе, обнимая так крепко, что вновь сросшиеся ребра ноют от такого напора. — Как ты можешь говорить мне не беспокоиться? Голос Фэн Синя звучит хрипло и Се Лянь очень хорошо понимает от чего. Когда-то его голос звучал так же. Когда он блуждал по лесу бесконечно долгими часами, непрестанно выкрикивая имя любимого и в ответ слыша лишь… Тишину. Чудовищную, ужасающую тишину. Се Лянь безучастно смотрит вперед, пока Фэн Синь отчаянно обнимает его, и сердце колотится, но ужас, постепенно отступает, потому что… То, о чем тогда говорил Му Цин — Фэн Синь уже знал, стоило ему взглянуть на принца и увидеть, каким униженным он выглядел. Испуганным. Когда принц ушел вот так и отсутствовал так долго… Он никогда не поступал так раньше. Никогда не уходил, не поставив Фэн Синя в известность о том, куда он идет и зачем. И если подумать о том, насколько серьезно сейчас обстояли дела, то бывший страж начинает беспокоиться, что… его принц… Се Лянь чувствует, как друг обнимает еще крепче — и теперь его лицо совсем близко к плечу Фэн Синя, и дыхание принца касается его шеи. И еще легкое касание — нос Фэн Синя слегка задевает его щеку. Он не понял этого сразу — переломы хоть и срослись, но все же остались внутри. Поначалу было только оцепенение, а сейчас… «Твои глаза всегда были такими красивыми». Теперь же он вспоминает это дыхание на своей щеке. Эти руки на спине, которые двигались и касались так, как им хотелось. И он знал, что тогда это был не этот человек. Не его друг. Фэн Синь никогда бы не сделал ему больно. Но эти руки… все-же причинили боль. На его губах еще жива память о прикосновении того рта. Се Лянь все еще знает, на что он готов пойти, чтобы сберечь привязанность этого человека. Чтобы Фэн Синь остался. Эти руки всегда защищали его, любой ценой. Неважно от кого. В этих объятьях ему нечего было бояться. Сейчас же впервые Се Лянь отшатывается от прикосновения этих рук. Не трогай меня. — … — Фэн Синь стоит на месте, глядя как Се Лянь отворачивается от него на мгновение, пряча выражение лица, но видит, как содрогаются его плечи. О Небеса, не трогай меня. — Ваше Высочество? Когда Се Лянь проиграл войну, он знал. Возможно, в нем было сильно отрицание произошедшего, когда они прошли точку невозврата, но когда битва была окончена, не осталось никаких сомнений. Не о чем было спорить. Он знал, что в тот момент, когда потерял свое королевство, его титул превратился… В пустой звук. Се Лянь понял, что теряет божественность, когда мир вокруг начал стремительно темнеть. Рухнув на колени и прикрывая глаза руками, он словно испуганный ребенок, всхлипывал от несправедливости происходящего. Но что принц знал тогда о несправедливости? Се Лянь понял, что потерял Хун-эра, хотя и принял это далеко не сразу. В первый раз, когда на его зов не ответили, какая-то его часть все же знала. Знала, что Хун-эр его никогда бы не покинул, что мир без него вдруг стал бы непонятным и пугающим. Се Ляню понадобилось два дня, прежде чем он понял, что потерял Фэн Синя Знать, что отныне, когда он будет в этих объятьях его будет преследовать страх, что ему придется всегда тянуться рукой к лицу и дрожать от ужаса, что пальцы могут коснуться маски. Это жестокое знание должно было пустить в нем корни и загноиться как не долеченная рана, прежде чем Се Лянь заметил бы ущерб. Фэн Синь смотрит и определенно ждет каких-то объяснений от принца, ждет, что ему расскажут, что не так. Где он был. И почему теперь Се Лянь шарахается от его прикосновений, но… Принц тянется к кошельку на поясе и отвязав его, протягивает Фэн Синю. — Возьми это, — говорит он, прикрыв глаза. Бывший страж тут же подчиняется и, внимательно осматривая кошелек, удивляется его тяжести. — Ваше Высочество… — в замешательстве хмурит брови Фэн Синь. — Купи на эти деньги лекарство для моего отца — глухо бормочет Се Лянь, глядя словно бы сквозь него. Фэн Синь снова смотрит на кошелек, потом на принца и стискивает пальцы до тех пор, пока рука не начинает дрожать и… спрашивает, выговаривая слова медленно и осторожно. —… Где ты их достал? Се Лянь молчит. В голосе друга явно слышно беспокойство — почти что ужас. Он… Ох. Так вот о чем он думает. Выражение лица принца не меняется, но то, что он говорит, заставляет Фэн Синя вздрогнуть. Не сколько грубость слов, сколько безразличие, которое звучит в его голосе. Словно… — Ты хочешь спросить, заработал ли я их, стоя на коленях? Словно с ним разговаривает какой-то незнакомец. Не его друг. Не Се Лянь. Фэн Синь смотрит на него, раскрыв рот и Се Лянь улыбается. В его улыбке совсем нет радости. Она жесткая и язвительная и смотрится так чужеродно на его лице. — Нет, ничего такого я не делал, — смеется принц, но… Фэн Синю кажется что Се Лянь пытается скрыть слезы. — Я их украл. — Чт… Что?! — Фэн Синь давится собственными словами, не зная, что хуже. — Как… но как ты мог пойти на такое?! — Ну, тому кого я обокрал, они уже были не нужны, — отвечает Се Лянь, закатывая глаза. — К тому же, он их не заслуживал. Последнее принц произносит еле слышно. Глаза Фэн Синя суживаются. — Да кто ты такой чтобы так говорить?! Конечно, Фэн Синь имел в виду, что принц не мог знать о том, что за жизнь вел этот человек и для чего ему могли понадобиться деньги. Такое оправдание для кражи — совсем не оправдание. — Да кто ты такой, чтобы так говорить?! Се Лянь вздрагивает. Кто он такой, чтобы говорить о том, кто и чего заслуживает. Кто он такой, Се Лянь, что некогда судил всех и вся, чтобы сейчас судить человека, который бы взял его силой, выпади ему такая возможность. Судить человека, который видел в нем только тело, которое можно купить и использовать для собственного удовольствия. Кто такой Се Лянь, чтобы судить вообще кого-либо? —… он был мертв, — холодно поясняет принц. — А мой отец все еще жив. Так ты собираешься покупать лекарство или нет? Фэн Синь взрывается, взбешенный еще больше, чем когда-либо. — Ты обокрал мертвеца?! — Он обокрал меня первым. Это то, что хотел сказать Се Лянь, даже зная, что это неправда — но сказанное звучит справедливо и честно. Даже если он не мог толком объяснить, что именно этот человек у него украл. Се Лянь чувствует, что его обобрали до нитки, забрали все самое хорошее, что было внутри и оставили нагим и жалким. Фэн Синь отступает от него и снова смотрит на кошелек, а затем качает головой. — Это… это не ты. Это на тебя не похоже, — бормочет он, бросая кошелек на стол, словно ему невыносимо держать его в руках. — Что-то случилось, ты не в себе! Се Лянь разражается низким смехом. — Да, Фэн Синь! — показывая жестом на то, что их окружает. На дом, в котором они теперь живут — забытую, никому не нужную развалюху. — Что-то, — фыркает принц, указывая на свои глаза. — Что-то случилось! Бывший страж замирает и упрямо стискивает челюсти. — Ты никогда раньше не использовал это как оправдание, чтобы вести себя подобным образом! — Как оправдание? — тихо повторяет Се Лянь. — Мне не нужны оправдания. Это совсем не его слова, но сейчас Се Ляню кажется, что он действительно так думает. — Мир таков! — восклицает он и когда Фэн Синь пытается спорить с ним, говоря, что люди не так плохи, Се Лянь смотрит в сторону. Губы его складываются в злобную усмешку. — Ты удивишься, — бормочет принц, пряча дрожащие пальцы в рукавах. — когда узнаешь, на что способны люди. — Мир не изменился, — качает головой Фэн Синь. — Ты был… — Наивен. — Ты должен был быть выше всего этого! — кричит бывший страж, и голос его полон… Разочарования. Голос Се Ляня тоже дрожит. — Что ж, Фэн Синь, я ничем не лучше всех остальных людей. И спустя пару мгновений, он повторяет снова, тихим, звенящим тоном. — Я не лучше. —… — тишина расползается в стороны и Фэн Синь боится того, что может произойти если ее нарушить. — Ваше Высочество… — Я эгоист, — бормочет Се Лянь, опуская голову. — И трус. С каждым произнесенным словом, его голос звучит громче и убедительнее, словно он признается в ужасном преступлении, которое лежало на нем тяжелым грузом все это время. В преступлении быть человеком. Он родился человеком. Когда вознесся — тоже был человеком. И когда пал — то в нем ужасающе много человеческого. — Я был мелочным, высокомерным — и таким самодовольным! — кричит он, вспоминая то бесконечное количество солдат, выстроившихся рядами и выкрикивающих что умереть за него в бою для них величайшая честь. Какая жестокая шутка. Какая чудовищная ложь. Даже самый дешевый клинок будет выглядеть как сокровище, если поместить его за стеклом. Но стоит только взять его в руки и попробовать в бою — он сломается. Некоторым вещам лучше все-таки оставаться лишь красивыми украшениями. — Но в конце концов, теперь я не выгляжу дураком! — он поворачивается кругом, обхватывая себя руками, размышляя о том, каким смешным он казался тем, кто был мудрее. — И… наконец, я не совсем безумен! Человек может быть слеп во многих смыслах, не видеть и не замечать многого. Се Лянь принял свое наказание с достоинством и поначалу ему казалось, что красивые страдания могут принести ему прощение. Затем он научился бояться темноты. Опасаться того, что может в ней прятаться. Постепенно он прозрел и увидел то, чего никогда не замечал. То, чего нельзя было разглядеть оттуда, со сверкающей высоты Небес. То, что можно узреть, лишь оказавшись далеко внизу, глядя наверх через щели в дощатом полу. Тогда можно увидеть мир, таким какой он есть на самом деле. Мир на самом деле… — Если бы ты был настолько безумен, — слова Фэн Синя прерывают поток мыслей принца. Голос его звенит, в нем столько боли, обиды и разочарования, что живот Се Ляня болезненно скручивается, — то, кем бы был я, раз следовал за тобой так долго? И сколько бы жизней не пришлось прожить Се Ляню, среди них не было бы ни одной, в которой бы эти слова не ранили бы его. «О чем ты просил?» Он больше ни разу не видел мальчика, с тех пор как тот был отослан с горы Тайцан. Но та сцена врезалась в его мозг ярким воспоминанием и теперь разворачивалась перед его незрячими глазами немеркнущими красками. «Мне был нужен ответ — ради чего мне жить на свете?». Он почти может представить себе, как, наверное, тогда улыбнулся Хун-эр. «И каким был ответ?» «Ты» Кем был Фэн Синь, что следовал за ним? Кем был Хун-эр, что умер за него? Кем был Призрачный Огонек, что следовал за ним так долго, только лишь ради того, чтобы быть развеянным? Се Лянь привык думать, что к горю можно привыкнуть. Приспособиться. Даже перехитрить. Но горе — это кость, которая всегда срастается криво. Та самая кость, которую нужно ломать снова и снова, пока тело отчаянно пытается превозмочь эту боль. И сейчас Се Ляня снова ломает — он не в силах оправдать оказанную ему преданность, не в силах быть достойным памяти Хун-эра — волна стыда, которой его окатывает сейчас, смывает за собой все. Следовать за ним это… Может быть только ошибкой. Это может привести только к стыду, смерти, боли и разрушению. Фэн Синь не видит, как принц отчаянно сжимает камешек, висящий на груди. Обычный камень раскололся бы от силы, с которой принц стискивает пальцы, но этот остается целым. Теплым. — Тогда прекрати. Фэн Синь замирает, не в силах понять, что принц имеет в виду. «Я должен был заставить его покинуть меня.» Се Лянь тогда не смог этого сделать. Он был слишком эгоистичным. И слишком любил мальчика. Се Лянь не будет хоронить Фэн Синя. Не будет стоять у его погребального костра и всю оставшуюся жизнь пытаться оправдать свою человеческую натуру перед лицом собственных неудач. — Фэн Синь, прекрати следовать за мной. Уходи. Падает оглушающая тишина. Она полна боли, отрицания, обиды и… нежелания. Тяжело оставить слепого человека. — Разве я когда-нибудь говорил, что хочу оставить тебя? — протестует Фэн Синь. Этот спор похож на погоню, где двое гонятся друг за другом по дороге, ведущей вверх, только чтобы обнаружить, что за резким поворотом их ожидает обрыв. Фэн Синь не хочет прыгать. «Разве я когда-нибудь говорил гэгэ, что хочу уйти?» Се Лянь кривит губы. Тогда ему придется толкнуть Фэн Синя. — Я тебе это говорю сейчас. Это больно. — Я хочу, чтобы ты ушел, Фэн Синь, — бормочет он, вкладывая в каждое свое слово столько искренности, сколько может и повернувшись, улыбается через плечо. Это последний раз, когда Фэн Синь видит принца и пройдет еще бесчисленное количество лет, прежде чем они увидятся вновь. Улыбающегося, с незрячими глазами, полными неизъяснимой грусти. Подбадривающего. — Я действительно этого хочу. Се Ляню казалось, что уже ничто не сможет его ранить, но сейчас ему больно. — Ты не можешь в самом деле, — начинает Фэн Синь, но… Это лицо… лицо, которым Фэн Синь всегда восхищался. Довольно часто — таким образом, что ему следовало бы стыдиться. Лицо человека, которого он считал своей семьей. Своим будущим, своей целью… На этом лице теперь неузнаваемое выражение. Смесь из боли, гнева и… негодования. — Ты не сможешь мне помочь. В его голосе теперь нет мягкости — он звенит от чувств. Принц весь ощетинился, словно озлобленный кот, готовый оцарапать всякого, кто подойдет слишком близко. — Ты не можешь мне помочь, ты можешь только осуждать меня, так что УХОДИ! — в конце голос его срывается на крик — и отчасти ему легко кричать, потому что он не видит, какая боль отражается на лице Фэн Синя. Фэн Синь молчит, сжимая руки в кулаки, опустив голову. Се Лянь озирается, тяжело дыша, пытаясь понять, нужно ли ему сказать что-то еще более жестокое, чтобы обидеть друга еще сильнее и вынудить его уйти, но… —… мне так жаль. Се Лянь застывает, понимая, что… Фэн Синь плачет. Сердце сжимается в груди, и он не в силах ни пошевелиться, ни вздохнуть. Последний раз, когда он слышал голос Фэн Синя таким — то был не Фэн Синь. То было жестокое существо, что надело на себя его облик, словно маску. Но Фэн Синь сейчас не смеется и все это происходит по-настоящему. Все это не обман. Не трюк. Все это дело рук Се Ляня. — Мне так жаль, — повторяет Фэн Синь, слегка успокоившись, но голос все еще звучит глухо от слез несмотря на то, что он пытается держать лицо. — что я не могу быть для тебя более полезным, Ваше Высочество. Принц молчит, слушая как Фэн Синь уходит из его жизни. Собирает то немногое, что у него есть. Берет деньги — деньги, что украл Се Лянь — чтобы купить лекарство для его отца. Оставляет его на столе. Принц сидит на полу, подтянув колени к груди и молчит. Он не видит, как Фэн Синь нерешительно останавливается за его спиной. Прошло столько лет с момента их первой встречи. Теперь они так далеки от того, с чего все начиналось. С двух маленьких мальчиков, что, улыбаясь друг другу пожимали руки, давая торжественное обещание. Один — чтобы вести, другой — чтобы следовать. Се Лянь не знает, что даже сейчас Фэн Синь все еще кланяется ему. И тянется рукой вперед, чтобы коснуться — нежно. Никогда ни к кому другому, только к принцу, только с ним, только так. И едва пальцы касаются затылка, как Се Лянь… Отшатывается. Фэн Синь сжимает пальцы и убирает руку. — Береги себя, Се Лянь. Принц слышит удаляющиеся шаги и стук захлопнувшейся двери. Теперь он может отпустить себя. Наклониться вперед и опершись ладонями в пол, заплакать. Не так отчаянно, как раньше. Не всем сердцем — некоторые его части кажется уже совсем отмерли и превратились в ничто. Тихо. Это пройдет. И вместе с болью от расставания, Се Лянь чувствует облегчение. Он рад. Даже если ему сейчас больно, он рад что Фэн Синь ушел. Он ушел, а значит в безопасности. Одним поводом для беспокойства меньше. Медленно Се Лянь поднимается на ноги и нашаривает на столе склянку с лекарством. Его нужно заваривать в чае и раньше Се Лянь с трудом бы справился с этим, но теперь, когда ему нужно найти кремень, чтобы разжечь огонь, он не ропщет. Это трудно — идти по коридору, одной рукой нащупывая стену, а в другой нести чашку, стараясь не расплескать содержимое. Когда он открывает дверь в комнату родителей, то слышит только один голос, задающий вопрос: — Где Фэн Синь? Се Лянь отвечает не сразу, пытаясь унять раздражение. — Он ушел. А где матушка? — Она пошла к реке, — безучастно, но немного язвительно отвечает император. У Се Ляня дергается глаз. Это говорит о том, что она снова пошла к реке постирать. После такого обычно матушка всегда возвращалась с израненными и кровоточащими руками несмотря на то, что Се Лянь всегда заверял ее в том, что может заняться этим сам. И его отец слишком чопорный, чтобы называть вещи своими именами. Он говорит, что она пошла к реке, словно речь идет о беззаботной послеполуденной прогулке. —… вот, — бормочет Се Лянь, все так же нащупывая рукой стену, чтобы подойти ближе. Он протягивает чашку. — Выпей это. В ответ упрямая тишина. —… Что это такое? Принц удерживает себя от язвительного ответа, и вытягивает руку с чашкой чуть дальше. — Это лекарство от твоего кашля. — Где ты его взял? В голосе отца слышны подозрительные нотки и от этого к горлу подкатывает ком. — Фэн Синь купил его сегодня на рынке. — И где он нашел деньги на лекарство? — сейчас его спрашивают прямо, без осторожности, в отличие от Фэн Синя. Без всякой попытки пожалеть его чувства. Се Лянь стискивает чашку в руке. — Я их ему дал. — отрезает он. Повисает недолгая пауза и затем… — Я не хочу. Се Лянь прикрывает глаза. — Прекрати упрямиться, — тихо говорит он и уже более решительно протягивает чашку, но… По движению руки она летит на пол, разбиваясь вдребезги, а содержимое расплескивается маленькими лужицами. — Проклятье! Я же сказал, что не хочу! Принц опускает голову, но не от стыда, а в попытке унять подступающий гнев. — Это была целая доза, — шепчет он. — Оставшегося хватит только на две недели… — Я не просил тебя покупать мне лекарство, — голос отца звучит так… Возможно, отец сердится на себя, но Се Ляню слышится раздражение. Даже возмущение. И это… — Неважно, как ты заработал эти деньги, чтобы дать Фэн Синю — все равно зря старался. О, теперь в тоне слышится снисходительность. Се Лянь не готов с этим мириться. Не готов слышать такое от отца. — Не пытайся это у меня отнять, — тихо отвечает он. Отец все еще ворчит, так что Се Лянь уверен, что он не расслышал его слов. — Упрямый ребенок, никого не слушаешь, вобьешь себе что-нибудь в голову и действуешь по своему усмотрению, даже не спросив! БАМ! — А ты хоть раз за всю свою жизнь прислушался к кому-нибудь? — взрывается Се Лянь, отнимая от стены кулак, покрытый пылью и обломками побелки. — Что…? — Ты тут оказался не по моей вине, — голос принца звучит глухо и незнакомо, полный боли и разочарования. Его отношения с отцом всегда были… сложными. Они тогда… оба были такими высокомерными. Такими упрямыми. Се Лянь сейчас знает, что был неправ. Он слишком кичился собой. Отец отчаянно пытался сохранить лицо, словно падение Сянь Лэ было его личным наказанием. Что-то, что случилось именно с ним. А не тем, в чем он участвовал и чему, в некотором роде, был причиной. — Ну, — обиженно парирует отец, пытаясь защититься — совсем так же, как и Се Лянь. — Ты тоже не то, чтобы особенно чем-то помог, не так ли? Принц на этот раз не вздрагивает, как было раньше. Не опускает головы. — Я пытался, — отвечает он, сжимая руки в кулаки. — Я не посыпал голову пеплом, трагично восклицая что «такова воля богов» и не ожидал, что мой народ смирится с голодом! Это возмущение, этот гнев, что так долго лежал тяжким грузом на его сердце с самого начала. Се Лянь пытался. Он обратился к своему отцу, и он пытался. Может быть, люди ненавидят его за провалы и ошибки — но он принял это. Но они ненавидели его отца еще больше с самого начала — за то, что он даже не пытался. Он не сделал ничего. — Ты увидел это своими глазами сейчас, упрямец, — неверяще выдыхает отец. — даже богу не под силу остановить подобное! — Это не оправдание для бездействия! — качает головой Се Лянь. — Это не повод жалеть себя, не повод лить слезы о том, как ничтожна твоя жизнь, если вокруг тебя все еще есть люди, которые пытаются помочь! — Да как ты можешь, после того что случилось, оставаться таким избалованным ребенком?! У Се Ляня вырывается изумленный смешок. Он всегда чувствовал, что ему следует быть осторожным в спорах с отцом. Стараться быть послушным и почтительным сыном — соответствовать определенным ожиданиям. Но его отец… Он слышал в тот день все, что сказал Му Цин. Каждое его слово о том, что принц торговал своим телом. Каждое слово о… Том «парне», которого любил Се Лянь. Теперь же его собственное презрение нетерпеливо слетает с губ, после стольких попыток Се Ляня сдержаться. — А ты все такой же упрямый, самовлюбленный старик! Глаза императора расширяются. — И если ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО думаешь, что я прошел через все это, только ради того, чтобы купить тебе лекарство… — (и, по правде, он ведь почти решился, несмотря на то, что ему было очень страшно. Несмотря на то, что он не хотел и в итоге ему пришлось пережить гораздо больше унижение, чем себе может представить отец.) — то как ты можешь вот так впустую растратить его? Что мешает тебе принять помощь? Гордость?! Се Лянь делает жест, показывая вокруг — на жалкую хижину, в которой они ютятся, на мир и… — ПОСМОТРИ ЖЕ КУДА ПРИВЕЛА ТЕБЯ ЭТА ГОРДОСТЬ! Он никогда раньше не кричал на отца, никогда не говорил с ним таким тоном — и сейчас, они оба сорвавшись на крик, не могут остановиться. — И ТЫ МОЖЕШЬ ВОТ ТАК ЛЕГКО ВПУТАТЬ ФЭН СИНЯ ВО ВСЕ ЭТО?! А ЧТО НАСЧЕТ ЕГО ГОРДОСТИ?! Се Лянь вздрагивает, но и не думает отступиться. Отец не причина его злости, хотя сказанное им только разожгло его — и семена этого гнева, посеянные в сердце нынче ночью, теперь пустив корни, готовы пышно расцвести. — Не пытайся теперь делать вид, что тебя КОГДА-ЛИБО заботила судьба Фэн Синя, до момента пока он тебе не понадобился! — огрызается Се Лянь. — Ты хоть ПОМНИШЬ, как ты к нему относился раньше?! Что ты заставил его делать?! — Это… — Я лучше буду всю жизнь избалованным и упрямым ребенком, чем буду таким как ТЫ! — руки принца все так же сжаты в кулаки. — Где же ЦИ ЖУН?! — гнев бушует в нем и Се Ляню кажется, что еще чуть-чуть и он будет изрыгать пламя. — Я… Что?! Это не имеет никакого отношения к…! — Сколько раз ты ОПРАВДЫВАЛ это чудовище?! Кулак Се Ляня снова врезается в стену, на этот раз достаточно сильно, чтобы по ней поползла трещина. — Он упрятал маленького мальчика в МЕШОК словно ЖИВОТНОЕ, привязал его к своей колеснице и протащил за собой по всей столице! — Он все еще… — Да даже с животным никто бы так не обошелся! — кричит Се Лянь, дрожа от ярости, боли и обиды. «Ребенка растят всей деревней». Ци Жун не всегда был воплощением глупости и безумия, как хотелось думать родителям Се Ляня. Он просто пробовал. Проверял границы дозволенного. И всегда знал, что может выйти сухим из воды. Что ему всегда найдут оправдание. — И что ты с ним сделал?! Что бы ни было сделано, этого было недостаточно. Они оба это знали. Совсем недостаточно. — Но ты заставил Фэн Синя сломать свою собственную руку, из-за него, не так ли?! — Он все еще был нашей семьей, Се Лянь, — принц не видит выражения лица императора, но слышит кое-что в его голосе. Что-то вроде угрызений совести. Сожаления. — Ци Жун принадлежал к королевской крови Сянь Лэ. Мы должны были… — И где же он был, когда настали трудные времена?! — рычит принц, выплевывая слова со всем презрением, на которое он даже не подозревал, что был способен. — Где же теперь наша «семья», когда ты в ней нуждаешься?! Се Лянь знает где он был, в конце концов. — И когда ты лишился всего, кто остался, чтобы позаботиться о тебе? Позаботиться о твоей жене? Как ты можешь просто даже СМОТРЕТЬ ему в лицо, не говоря уже о том, чтобы ЗАГОВОРИТЬ с ним, не умирая от стыда?! — Се Лянь шагает вперед и обломки побелки, отвалившейся от стены, хрустят под его сапогами. — Ты думаешь, я никогда не просил прощения у Фэн Синя? — бормочет в ответ отец, и даже несмотря на то, что отчетливо слышно, что ему все же стыдно, тем не менее, он продолжает защищаться. Продолжает жить в мире, где каким-то невероятным образом он ни в чем не виноват. Во всем виноват Се Лянь. В том, что никого не слушал, в том, что был слишком упрямым. Слишком наивным. А не он. Се Лянь не готов с этим мириться. — У нас была возможность поговорить о многом, во время твоего отсутствия, — продолжает отец. — О том, о чем ты даже не догадываешься. —… — ногти Се Ляня впиваются в зажившие ладони, достаточно сильно, чтобы кожа вновь лопнула. — Я тоже многому научился, пока отсутствовал. — голос падает до шепота. Отец молчит, глядя на него со смесью тревоги и разочарования, явно желая спросить… спросить… У сына о произошедшем. О том, что с ним случилось и почему он вернулся домой таким. — Тот мальчик, — продолжает Се Лянь тихим голосом. — Тот, которого засунули в мешок… — Се Лянь, это было так давно… — устало говорит отец. — Ты должен забыть об этом… —… У Се Ляня дрожат губы и пальцы смыкаются вокруг камешка на шее. Как… как во имя Небес, он может забыть это? — Его звали Хун-эр, — шепчет принц. — Ты знал об этом? Император молчит. Глаза принца сейчас не скрыты повязкой и проклятые канги ярко сияют в его зрачках. И если бы только гордость позволила бы ему, он… Признался бы, что каждый раз глядя на них, видит только свои собственные недостатки. Свои собственные неудачи. Но не Се Ляня. — Тот, которого ты воспитывал, чуть не убил маленького мальчика, — все так же шепчет принц, — и ты даже не потрудился узнать, как его звали. — Это часть судьбы правителя, — так же тихо отвечает отец. — Если бы я помнил каждого сироту, что приходил ко мне во дворец… — Он нашел меня, — прерывает его Се Лянь. В его голосе все так же звучит гнев, но еще в нем есть сожаление и боль утраты. Такой невыносимой утраты. — И когда я был один, он заботился обо мне. Больше, чем кто-либо из его семьи. Мальчик, у которого ничего не было, был внимательнее чем все слуги императорского дворца. Любил и лелеял принца больше, чем люди, что воспитали его. — Знаешь ли ты, что с ним случилось? Снова тишина и Се Лянь был почти готов к ней, но… — Сынок, забудь. И отпусти. Но эти слова гораздо хуже тишины. —… Ци Жун. Се Лянь дрожит. Голос его дрожит. — Он нашел его ночью. Он… исполосовал его… изрезал. Глаза отца медленно наполняются ужасом от услышанного, но еще и… От зрелища глаз Се Ляня. Блестящих от слез, полных боли — отражающих все те мучительные воспоминания. — Я-я не могу сказать, сколько раз он ударил Хун-эра ножом, — объясняет Се Лянь. — Я был слишком… Не смог пересчитать все эти раны, но… он… он пытал его. Долго и мучительно. — Это не мог быть… — Как ты можешь сомневаться в моих словах? — голос Се Ляня снова падает до шепота. Император умолкает. — А потом он повесил тело. — Се Лянь… — Мой… мой Хун-эр был уже мертв, — слова застревают в горле и слезы наконец прорываются потоком. — И он… сделал это нарочно. Потому что Се Лянь знает Ци Жуна. Знает, как работает его извращенный разум. Ему, вероятно, показалось таким забавным, что Се Лянь будет отчаянно искать юношу и…. Все время проходить мимо. Снова и снова. Проходить. Под ним. Се Лянь ненавидит его. Ненавидит его почти настолько же, насколько ненавидит Бай Усяня, а может даже и больше. Возможно больше — он не знает. Теперь уже не знает. Все что он знает — в его сердце огромный океан ненависти. Он и не мог представить, что способен вместить столько. — Если ты хочешь сказать, что это было «волей Небес», то ладно, — опускает голову Се Лянь. — Если ты хочешь обвинить меня в том, что началась война и поветрие — пожалуйста. Мне теперь плевать. — Се Лянь… — Но мой… — Се Лянь сжимает губы настолько сильно, что они начинают неметь. — Хун-эр… В этом твоя вина. «Ребенка растят всей деревней». — Поступи ты хоть раз правильно, — гнев стискивает грудь Се Ляня, словно огромный удав, выжимая все силы. — он бы остался жив. Он был бы здесь. «И портят ребенка тоже всей деревней». Принц поворачивается к отцу спиной. — Я принесу еще одну дозу завтра утром, — голос его сух и тих. Он устал от их словесной перепалки и уже нет сил продолжать ее дальше. — Если тебе омерзительно принимать лекарство из моих рук, то подумай хотя бы о моей матери. Выпей его ради нее, она не заслуживает быть свидетелем того, как ты мучаешься. Он тогда не знал. По большей части ты не всегда понимаешь, что прощаешься с человеком. Все происходит незаметно, утекает песком сквозь пальцы. Не оставляет следов, не позволяет осознать момент потери. Это учит людей ценить то, что они имеют. Но Се Лянь — он учится слишком медленно. Его мать возвращается после заката. — Сынок? Он не поднимает головы, не встает со своего места у очага, и едва может вынести облегчение, которое слышит в ее голосе. — Ох, слава Небесам… Ты дома! Мы так беспокоились, Я… — она останавливается, опуская корзину с постиранными вещами на пол. — А где Фэн Синь? Се Лянь стискивает зубы. — Он ушел. У себя в голове он может представить себе выражение ее лица. Он почти осязает повисшую тишину и слышит, как она вытирает руки и подходит к нему, садясь рядом. — Совсем на него непохоже. Когда он вернется? «Береги себя, Се Лянь». Ему не хватает воздуха — будто бы на его груди лежат огромные неподъемные валуны. Он шепчет: — Он не вернется, матушка. Ее молчаливое потрясение почти осязаемо. Ему слышится недоверие в ее голосе, когда она спрашивает: — Вы поссорились? Се Лянь не отвечает. Помедлив, она делает глубокий вдох. — Я уверена, он успокоится и… — Он все еще молод, — начинает принц. Его голос звучит умудренным годами и совсем не юным. — Как мы можем просить его потратить на нас всю оставшуюся жизнь? Мать смотрит на него нечитаемым взглядом. — Милый… -шепчет она, протягивая руку чтобы погладить его по щеке. Он не отшатывается. Не от нее. Прикосновения матери никогда не пугали его. — Ты совсем на себя не похож. Се Лянь не знает, кого она помнит. Был ли он когда-либо этим человеком или нет. Ее палец скользит по его щеке — по высохшей дорожке от слез, словно она все знает. — Ты поссорился и с отцом? Се Лянь мягко отворачивается от ее прикосновения и смотрит в сторону. — Неважно. — Я знаю, иногда с ним бывает сложно, но…- императрица вздыхает. — Он такой какой есть и другим уже не станет. Се Лянь знает. Он может разнести хоть всю хижину, сбить кулаки в кровь, ожидая чего-то — но в глубине души он знает. — Неважно. — Это из-за того, что рассказал Му Цин? — мать не оставляет попыток разузнать. Се Лянь собирается с духом, чтобы объяснить — в конце концов, хотя бы ей — что ничего такого не было — Из-за того парня? Его плечи напрягаются. Отец не говорил об этом ни слова несмотря на то, что Се Лянь ждал этого. И раз мать упоминает об этом сейчас… Родители — это сложные люди. Где-то очень высоко над тобой, возведенные в абсолют непогрешимые фигуры, которые диктуют правила мира и очерчивают его границы, пока ты еще мал. Но когда дети вырастают… Они видят мир таким, какой он есть. Иногда у них самих появляются дети — и они учатся тому, что… Никто не безгрешен. Никто не идеален. Никто не абсолют. Впервые в жизни Се Лянь разочаровывается в своей матери. И разочаровывает она его своей попыткой утешить. —… Мы никогда об этом не говорили, — шепчет императрица, обнимая его за плечи. Он чувствует ее любовь, ее заботу, но… — Это твой выбор, — продолжает она, убирая волосы с его лица и заправляя за ухо. — И никого больше это не должно волновать. Се Лянь знает, что должен быть благодарен за то, что она приняла это так спокойно. Что она не оттолкнула его, обозвав грязным извращенцем. Это гораздо больше, чем то, на что он мог рассчитывать, когда был еще совсем юным. Больше, чем он предполагал, когда узнал, что она слышала рассказ Му Цина. В некотором роде он даже мог сказать, раз его не отвергли и не оттолкнули, то это можно считать в своем роде принятием, но… О, Небеса, Се Лянь так хотел, чтобы она спросила его о человеке, которого он любил. Он знал, стоя перед погребальным костром, что будет единственным, кто будет оплакивать Хун-эра. Но он не мог себе представить, насколько это может быть одиноко — не иметь никого, с кем можно было бы разделить эти воспоминания. Он хочет рассказать ей, каким очаровательно дерзким был мальчик. Как легко ему все давалось. Как звучал его смех. Се Лянь хотел бы рассказать, как забилось его сердце, когда он в ту самую ночь дотронулся до лица Хун-эра. Как ему казалось, что он умрет, если выпустит его из объятий. Он хочет спросить ее -так ли себя чувствует человек, когда влюблен? Се Лянь хочет спросить у нее, можно ли разлюбить человека, если любовь случается только раз в жизни. И исчезнет ли боль, если это чувство угаснет. Эти вопросы, эти чувства душили его так долго, и сейчас он хочет всего лишь… Поговорить с ней. Но его мать не сказала ему, что он может говорить об этом — она предлагает совершенно противоположное. Она предлагает ему молчание. Разрешает ему спрятать эту маленькую неприглядную часть себя. Она готова любить его вопреки этому. Это больше, чем то, на что Се Лянь мог рассчитывать, но это далеко не принятие. И это ранит. Больно. Ее пальцы безостановочно гладят его щеки и постепенно, Се Ляню удается унять растущее внутри разочарование и приказать себе быть благодарным за то, что ему предложили. Люди способны и на гораздо худшие вещи. Се Лянь это знает. А эта боль неприятия — вполне терпима. —… дело ведь не только в этом, — шепчет мать, разглаживая морщинку между его бровями. — Я знаю. Се Лянь гулко сглатывает, прикусывая губу. —…Да, — признается он. — Не только в этом. Он льнет щекой к ее руке и… Мелькает мысль — а что, если рассказать ей о том, что случилось? Но он знает… знает, что она не сможет вынести его рассказа. Но ему так же невыносимо молчать об этом. — Кое-что… произошло, — хрипло шепчет он. Он словно падает с обрыва и в последний момент пытается ухватиться за что-нибудь. Это его последняя попытка спастись от… Она крепко обхватывает его лицо руками и голос ее звучит все так же любяще, но пронзительно честно. — Я знаю, что происходило, — глаза ее полны грусти, невидимой для Се Ляня. — Я всегда знала. Се Лянь хмурится, потому что не понимает, как это возможно. Она отпускает его лицо и обхватив его руки, мягко пожимает — Когда ты был маленьким… — кожа ее рук загрубела и растрескалась. — … Помнишь ли ты, как тебе нравилось строить дворцы из сусального золота? Воспоминание рождает призрак улыбки на губах Се Ляня. Он проводил послеполуденные часы в ее покоях, пока она встречала гостей, и старательно складывал кусочки золотой фольги, но его дворцы всегда были недостаточно высокими. Недостаточно величественными и красивыми. Поначалу она заставляла его возиться с золотой фольгой в надежде что это занятие сумеет удержать его на месте хотя бы на короткое время. Се Лянь был тогда очень живым и подвижным ребенком — ему больше нравилось играть в прятки и лазать по деревьям. Он частенько раздирал коленки в кровь, гоняясь за бабочками, чем выводил Императрицу из себя. Но в конце концов он полюбил строить дворцы, но это увлекало его и досаждало в равной степени. —… Ты всегда так плакал, когда они рушились. — она гладит большими пальцами костяшки его рук. — Обижался на ветерок, что мешал тебе. Это было так забавно… — В чем был смысл всего этого? — бормочет Се Лянь, опуская голову. Его голос звучит так… Устало. —… мать привлекает сына к себе, устраивая подбородок на его макушке и обнимая. — Мой милый мальчик, золотые дворцы обречены быть разрушенными. К горлу Се Ляня подкатывает тугой ком и глаза начинают щипать слезы. — Как бы ты не старался. Все, о чем он может думать сейчас — вспоминать сколько дней и ночей ему пришлось провести тогда на горе Тайцан, удерживая павильон. Сколько времени и сил было потрачено им впустую. И павильон все равно рухнул. — Такова их природа. — Я старался, — шепчет он и плечи сотрясает дрожь. Говорить о сожалении вслух — значит облегчить боль. — Матушка, я… Он тяжело сглатывает. В последний раз наследный принц Сянь Лэ позволяет себе побыть ребенком. — Я так старался, — всхлипывает он, дрожа в ее объятьях. Императрица что-то шепчет ему на ухо, поглаживая одной рукой по спине, а другой стирая дорожки горьких слез с его лица. — Я знаю, А-Лянь, — ласково шепчет она. Мать часто говорила, что гордится им. — Я знаю. Се Лянь хочет рассказать ей все. О всей той боли, что живет внутри, о том горе, что притупляет все его чувства и отдаляет от мира. Но не решается. Слишком много всего связано с Хун-эром. С Бай Усянем. С его собственными неудачами и она… Не захочет обо всем этом знать. Наконец она нарушает тишину: — Ты голоден? — голос ее звучит странно, словно она пытается бодриться и казаться веселой и счастливой, а Се Лянь не понимает к чему это. Ни один из них не счастлив, так к чему притворяться? — Я могу приготовить тебе что-нибудь… — Нет. — он качает головой, отстраняясь. — Я… устал, и просто… хочу спать. Он не спал с той самой ночи и его телу все еще нужно время чтобы… Се Лянь не думает, что может назвать это «восстановлением». Ему кажется, что едва ли от того, что произошло с ним можно действительно оправиться. Императрица касается его лба легким поцелуем. — Тогда спи. Тогда ему не показалось это странным. Всю жизнь, мать, желая ему спокойной ночи, непременно упоминала о завтрашнем дне. Говорила о том, что они увидятся утром и тогда все будет хорошо. В эту ночь она ничего такого не сказала, только поцеловала в лоб, прошептала что любит его и пожелала спокойной ночи. Се Лянь кивнул — он слишком устал, чтобы говорить что-то в ответ и потащился в свою комнату, чтобы без сил упасть на бамбуковую циновку. Но сон пришел к нему далеко не сразу. Он просыпался ночью дважды, в первый раз от глухого стука, но прислушавшись услышал потом лишь тихий скрип — вероятно от иссохших потолочных балок. Второй раз — от кошмара. Он был все там же, в том же месте. Ни шевельнуться, ни крикнуть — только ждать очередное прикосновение безжалостного клинка, что рассечет его плоть. Тот пронзительный крик Призрачного Огонька в тот самый… В тот самый миг, как теперь Се Ляню уже ясно, когда он… Умирал. За него. Он дрожит на полу, скрючившись и сжимая камешек на шее. «Ваше Высочество, это всего лишь сон». Се Лянь подносит камешек к губам и зажмуривается изо всех сил. «Всего лишь дурной сон». Так его когда-то успокаивал Хун-эр. Иногда все на самом деле так. Всего лишь дурной сон и после ты просыпаешься в объятьях человека, который любит тебя. Тогда мир кажется простым и понятным. Нестрашным. Но иногда ты просыпаешься один. А иногда не просыпаешься вовсе. Потому что это вовсе не дурной сон. Это все происходит на самом деле.