No Paths Are Bound / Никакие запреты неведомы

Кажется спустя целую вечность, он выбирается на площадку и толкнув дверь перед собой видит…   Что его ожидает дорога.   Длинная, извилистая, под тусклым серым небом, полным клубящихся грозовых туч.   Хуа Чэн скрещивает руки на груди, наблюдая как толпы, заполнив дорогу, торопливо шагают по ней в неизвестном направлении.   И как ни странно, все они – призраки.   Он медленно наклоняет голову, но в него кто-то врезается, прерывая раздумья.   — Эй! — призрак мужчины средних лет яростно таращится на него, торопливо отряхиваясь. – Прежде чем встать столбом посреди дороги, нужно посмотреть по сторонам, слышишь ты…!   Молодой человек поворачивается к нему и призрак, увидев его поблескивающий в тусклом солнечном свете кроваво-красный глаз, нервно хихикнув, умолкает.    — Ну… в общем-то ничего страшного! Это мне следовало смотреть куда я иду… мои извинения, юноша!   Хуа Чэн поднимает бровь.   Впервые в жизни к нему обращаются подобным образом.  У него раньше было много прозвищ и имен.    Чудовище. Выродок. Мерзость.   Хун-эр, маленький дух и Умин.   Некоторые звучат жестоко, другие знакомо – но никогда в обращении не звучало такое уважение.    И такой страх.   —… Куда они все направляются? — вздыхает он, разглядывая дорогу впереди. Толпы призраков обгоняют других, толкаясь и наступая друг на друга.   — Ты не знаешь? – спрашивает призрак, широко раскрыв глаза и когда юноша снова смеряет его взглядом, то гулко сглатывает. —…Умер Бай Усянь, —торопливо объясняет он, делая примирительный жест своим товарищам, что нетерпеливо поджидают его чуть поодаль.   —   В самом деле? — удивляется Хуа Чэн, и уголки его губ кривятся в довольной улыбке. — Как?   — Повержен Небесами, — поясняет призрак, дрожа и тревожно обхватывая себя руками.    В конце концов, даже если такое могущественное создание как Белое Бедствие может быть уничтожено, то на что надеяться всем остальным призракам?    — Это сделал наследный принц Сяньлэ?   Призрак умолкает, а затем недоверчиво продолжает:   — Чего? Этот неудачник? Ха! Да он же…   Воздух прорезает пронзительный визг и призрак безвольно повисает в железной хватке Хуа Чэна, превращаясь в слабый огонек, который тут же погашен движением его пальцев.   Товарищи призрака наблюдают за происходящим вытаращив от ужаса глаза.   —…— Молодой человек стряхивает с руки, все что осталось от развеянного призрака, после того как он поглотил его силы. Весьма посредственная на вкус, но очень необходимая подпитка. — Так кто убил Белое Бедствие?   Вопрос обращен к оставшимся призракам.   — Э-э, Небесный Император, — объясняет один из них, не сводя глаз с места, где недавно стоял его товарищ. — А наследного принца низвергли еще раз.   Лицо Хуа Чэна кривится в недовольной гримасе, но он не расспрашивает дальше про Небеса. Они полны бесполезных идиотов.    — И как его смерть относится к здешним призракам?   — … Он был единственным князем демонов, — осторожно отвечает другой дух, дрожа под взглядом юноши. — Должен быть еще один.    — Князь демонов, — медленно повторяет Хуа Чэн, обдумывая эти слова. Он слышал раньше о таких созданиях от принца – кажется тот вскользь упоминал о них. Знает, что среди призраков они считаются самыми главными и могущественными. – И один из них вот-вот родится?   —… вроде того, — кивают окружающие его духи. – Когда она откроется, кто бы ни остался внутри, тот переродится.   Она.   Хуа Чэн снова поворачивает голову и в этот раз, когда щурится, глаза быстро приспосабливаются – теперь он видит гораздо дальше, чем обычный человек и замечает вдали гору.   —…Когда откроется что?   Из-за холмов доносится визгливый смех. Мучительные крики, лязг мечей. Хуа Чэн тянется к своей сабле, но нащупывает пустоту. Из всего того, что не следовало бы носить с собой…   —… печь, — отвечает один из призраков.       И судя по тому, куда они все смотрят, Хуа Чэн может легко понять, чем же является «Печь». Это вулкан, что изрыгает клубы дыма и пепла в небеса, земля содрогается, а призраки начинают стремительно ускорять свои шаги.    Теперь понятно почему такая погода.   —… — юноша скрещивает руки на груди и размышляет. —Быть Князем Демонов, — вопрошает он, наклонив голову. — какие преимущества это дает?   Один из духов, что позади фыркает, но стоит Хуа Чэну бросить взгляд как тот замолкает.   —… ты имеешь в виду, кроме того, как быть сильнейшим?  — бормочет другой, что стоит ближе всех.   На губах Хуа Чэна медленно расцветает улыбка, обнажая недавно появившиеся клыки.    — Этого достаточно.   Он прислушивается – крики становятся все громче.   — Здесь уже идет битва?   — Чем больше призраков ты убьешь, тем лучше, — поясняет дух, но заметив, что остальные вокруг явно напряглись, замолкает.   В конце концов, они намеревались держаться вместе, пока не доберутся до подножия горы. Но сейчас…   Никто из них не ожидал встретить свирепого духа так рано – пускай и в ослабленном состоянии, он…   — Спасибо вам за помощь, — негромко говорит темноволосый юноша, шагая вперед. — В ответ я вас отблагодарю.    Он ведь все же разумный человек.   Призраки затихают и недоуменно переглядываются, гадая что же им могут предложить, но…   Хуа Чэн оглядывается через плечо и алый глаз сверкает как проклятая звезда, а губы искривлены в оскале.   — Возвращайтесь обратно сейчас же – и тогда я не проглочу вас целиком.   Они не спорят и не пытаются храбрится, а тут же бегут назад, поджав хвосты, отчаянно пытаясь обогнать друг друга на дороге, по которой так уверенно шли вперед к горе совсем недавно.    Хуа Чэн снова смотрит на дорогу перед собой.   Дорогу, ведущую в печь.   Без оружия там придется нелегко.    Но Хуа Чэн ощущает слабость в конечностях – он все еще сильнее, чем обычный призрак, но не настолько, как раньше.   Недостаточно силен, чтобы помочь своему богу. Чтобы защитить его. Оставаться в таком состоянии для него недопустимо.   Так что ему придется измениться.   Все просто.   К тому же…   Он сгибает пальцы и длинные сверкающие когти вырастают вместо ногтей, а клыки удлиняются.   Ты всегда вооружен, если достаточно изобретателен. Это всего лишь вопрос воображения.    Дорога длинная. Невероятно длинная.   Хуа Чэн не может сказать, сколько времени прошло, с момента как он несется вперед, сокрушая призраков, вцепляясь в глотки челюстями и разрывая когтями.   Вероятно, прошло несколько дней.    И все же, дороге не видно конца, а призраков все больше и больше.   Конечности налились силой, к нему вернулась былая острота чувств.   Здесь миллионы духов – почти немыслимое количество, даже для него. У каждого такая же цель. Большая часть – никчемные и слабые, глупые маленькие создания, что становятся для него источником силы.   Но как он понимает, среди них есть не меньше пяти свирепых призраков, подобных ему, с которыми придется основательно потягаться.    Один пахнет вроде бы знакомо – но он так далеко, что Хуа Чэн не может точно определить его местонахождение. Сузив глаза, Хуа Чэн осматривает поле боя, взобравшись на небольшой утес.   Он оценивает врагов, тщательно взвешивая их способность помешать ему пройти к горе. Из пяти свирепых призраков, двое все еще сильнее его.  Сразиться с ними…   — А ты довольно странный, не так ли? – доносится откуда-то сзади голос. Хуа Чэн не двигается.   Но все же оглянувшись через плечо, видит женщину. Высокую и стройную и ее длинные волосы свободно рассыпаны по плечам.    Хуа Чэну никогда не было дела до красивых женщин - но эта, следует признать, действительно прекрасна.   У нее тонкие черты лица, острые скулы. Облачена в алое и черное, с золотой вышивкой на рукавах.    Если бы не пятна засохшей крови прямо над сердцем, то Хуа Чэн мог подумать, что перед ним невеста.    И кроваво- алые глаза.    — Ты ведь был по ту сторону, так ведь? — сузив глаза, она медленно осматривает юношу. — Я чувствую это по твоему запаху.   Хуа Чэн решает оставить вопрос без ответа, так же изучающе оглядывая ее – и красивые губы женщины складываются в коварную улыбку.   — Прикидываешь, как бы меня получше сожрать?   Он определенно чувствует духовные силы – на миг они заклубились вокруг нее мощными волнами. И раз уж это битва сильнейших, то следует атаковать первым – иначе это сделает она.    Но женщину, кажется, это не интересует.    — Редко какая душа может возродиться, после того как ее развеяли, — она подходит ближе, стуча каблуками сапог по камням. Затем слегка наклонившись вперед, втягивает воздух и продолжает. — Еще и с таким проклятьем…   Но стоит ей сделать еще движение, как призрак бросается вперед, обнажив клыки и…   Его останавливает изящная, невероятно сильная рука.   Ухоженные ноготки впиваются в его шею, и она скалится в ответ, шипя в лицо:   — НЕ СМЕЙ ПЕРЕБИВАТЬ, когда я говорю, щенок!   Хуа Чэн вдвое больше ее, но это не мешает ей отбросить его с легкостью на землю, словно тряпичную куклу.  Это не повредило ему, но он глубоко врезается в камень.     Она опускается рядом с ним, легко приземляясь на ноги.    — Как тебя зовут? — спрашивает призрак и голос ее звенит льдом и нетерпением.    Но не получив ответа на вопрос, она наступает ему на грудь и острый каблук впивается в кожу, заставляя его зашипеть от боли.   — Вот тебе первый урок, как быть призраком, мальчик, — тянет она, сузив глаза. — Ты ХОЧЕШЬ, чтобы люди знали твое имя!   —… Хуа Чэн, — рычит он.    Она тут же убирает ногу и голос звучит гораздо более довольным.    — Разве это было так сложно? — воркует женщина, отступая назад.   —… — юноша медленно поднимается на ноги, буравя ее взглядом, но она лишь улыбается.   — Можешь называть меня Чжао Бэйтун.   Хуа Чэн осторожно проводит рукой по своей груди. Вообще он предполагал, что сильных призраков всего пять и ни разу не почуял ее присутствия до тех пор, пока она не оказалась прямо за его спиной.    Но сейчас он едва ли может почувствовать ее духовные силы, хотя без сомнения, она весьма могущественна.   —… Если так важно, чтобы люди знали, как зовут призрака, — ворчит Хуа Чэн, раздраженно сверкая глазами, — то, как же вышло, что я никогда о тебе не слышал?   Определенно, он задел какую-то больную точку, потому что в глазах женщины явственно мелькает неудовольствие, но она улыбается еще шире.   — Это нужно лишь слабым призракам, — отвечает она, медленно обходя его. — Зачем ты сюда пришел?   — Я уверен, что за тем же, что и ты, — говорит Хуа Чэн и напрягается, осознав, что если им придется биться, то схватка скорее всего для него закончится плачевно,    Она в ответ холодно смеется - совсем как ветер, беснующийся вокруг и развевающий ее волосы.    — Это мой дом, — объясняет Чжао Бэйтун. — И я живу здесь уже очень давно.   —… — Хуа Чэн оглядывается вокруг и постепенно понимает, где они стоят.   Это не дикие скалы, как ему казалось раньше, а останки города, погребенные под потоками лавы и пепла.   Повернувшись к ней, он замечает, что ее улыбка угасла и губы сжаты в тонкую линию.   —…Что это за место? —спрашивает Хуа Чэн, продолжая оглядывать город.   Когда они еще были вместе, принц рассказывал ему множество историй- большинство из них были о прошлом, и о событиях, связанных со стихийными бедствиями.    Но он не может припомнить ничего подобного тому, что видит сейчас.    Чжао Бэйтун стискивает руки в кулаки.    — Я расскажу тебе, если ты ответишь на мой вопрос, — говорит она, подняв подбородок. — Почему ты сюда пришел?   —… — Хуа Чэн скрещивает руки на груди, недовольный промедлением, но понимает, что сейчас имеет дело с тем, кого не следует торопить. — Чтобы попасть в Печь.   Чжао Бэйтун отмахивается от его слов, словно утомленная происходящим и Хуа Чэн полагает, что если это действительно ее дом, то такой вопрос ей приходится слышать довольно часто.    — Зачем ты вернулся в этот мир? — спрашивает она еще раз, пытливо вглядываясь в его лицо.   Юноша медлит.    Ответить на этот вопрос проще простого – и все же впервые ему не хочется говорить. Чутье подсказывает, что это может навлечь беду, но…   Призраков очень сложно обмануть.   —… В этом мире остался дорогой мне человек — отвечает он.   Любовь, что сильнее всего на свете. Невероятно редкое чувство. На самом деле…     За все свое существование Чжао Бэйтун —  а она считается древней даже по меркам призраков — никогда не слышала о том, что развеянной душе удалось вернуться в этот мир из-за такой простой причины.    — Если это так, то почему ты не с этим человеком?    Хуа Чэн сжимает челюсти.   —… Я не смогу защитить его в своем нынешнем состоянии.   Она едва ли обращает внимание на то, что Хуа Чэн говорит о мужчине, лишь слегка приподнимая изящную бровь.    — Такому призраку как ты, несложно будет сберечь обычного человека.    —… Он принц, — сухо отвечает Хуа Чэн, не беспокоясь о том, что упоминает титул – в этом мире достаточно и других принцев. — И у него много врагов.   Чжао Бэйтун внезапно распахивает глаза, а затем щурится, скрещивая руки на груди.    Он не знает, чего ждать в ответ, но…   — Однажды я тоже любила принца, — шепчет она и глаза ее полны чего-то, чему юноша за всю свою жизнь, полную разных страданий, не может дать имени. — И это погубило меня.   Наконец, Чжао Бэйтун медленно отворачивается.    — Ты умеешь читать?   И он снова медлит.   — Я спрашиваю, — раздраженно повторяет она, — ты умеешь читать?   —… немного, — бесцветно отвечает Хуа Чэн.   Принц научил его кое-чему, но учитывая его состояние… дело шло медленно и к концу своей жизни Хуа Чэн сумел выучить только самые простые иероглифы.   Чжао Бэйтун поднимает руку и показывает на восток. Следуя за движением ее руки он видит знак. Нет, скорее это похоже на табличку, что украшала когда-то вход или во дворец, или в храм.    — Эти символы означают «Уюн», — объясняет она, опуская руку. — Так называется это место. Раз уж ты достаточно умен, чтобы добраться сюда, то и разобраться с остальным, я уверена, для тебя не составит труда.    От нее веет злобой, разъедающей, словно ядовитый дождь, в ней чувствуется невероятная жажда мести, которой Хуа Чэн не может не восхититься, и он спрашивает:    — А что насчет тебя?   Поначалу, она не отвечает — все еще стоит к нему спиной и плечи напряженно расправлены. Но наконец говорит:   — А что насчет меня?    — Что тебя держит в этом мире? — уточняет юноша. Это странное пристанище для призрака и кажется, словно у нее нет цели.   Она выпрямляется еще немного, но прежде, чем Хуа Чэн успевает добавить что-то еще, отвечает и голос звучит низко и угрожающе:   — Потому что и у меня в этом мире остался дорогой человек, — но в ее ответе не чувствуется ни капли любви.   Он полон ослепляющей ненависти.    И тут же, в мгновение ока… Чжао Бэйтун исчезает.   На месте, где она стояла, остается всего лишь… бабочка.   От нее исходит серебряный неземной свет – и медленно порхая она кружит вокруг него. Хуа Чэн пытается дотянуться, но…   Она тоже исчезает.   Следующие несколько часов он проводит, изучая местность, медленно запоминая знаки и соотнося их со звуками.   Во взрослом возрасте у него не было учителей. Его учила боль и унижение, что следовало за ней по пятам.    Но он всегда учился очень быстро.   Сам по себе язык не сильно отличался от наречия Сяньлэ, и казался лишь немного древнее. Если бы он читал больше при жизни, то дело пошло бы еще быстрее, но…   Ему удалось узнать, что когда-то это место было царством Уюн.    И совсем так же, как Сяньлэ…   Его жители поклонялись наследному принцу, родившемуся под проклятой звездой.    Он останавливается перед чем-то, что когда-то было храмом, склонив голову и раздумывая о том, стоит ли ему заходить внутрь, но…   Вдалеке раздаются звуки битвы и глаза Хуа Чэна вспыхивают решимостью.   Ответы на его вопросы найдутся позже, а сейчас...   У него есть работа.   Несколько гор передвигаются по местности, подминая под себя толпы призраков и Хуа Чэн сам пару раз едва не остается под ними, застигнутый врасплох   Но лишь одна гора в центре остается недвижной.   Тунлу.   И чем ближе к ней, тем ожесточённее становится схватка.    С каждой битвой Хуа Чэн чувствует, что становится сильнее, но все-же есть некие пределы.    Он вынужден питаться силами призраков что слабее и мельче, и не может использовать ничего, кроме собственных клыков и когтей.    Любое оружие низшего уровня, что Хуа Чэн пытается использовать имеет неприятную склонность рассыпаться у него в руках, а чтобы побороть других свирепых призраков одной грубой силы недостаточно.   Он почти добирается до подножия горы, раздумывая над тем, как получить оружие что позволит ему одержать верх, как ощущает что-то…   Определенно не принадлежащее здешним местам   Он медленно вдыхает и недовольно кривит губы.   Люди.   —… — Хуа Чэн резко поворачивает голову, расширяя зрачки и раздраженно раздувая ноздри.    Что за проклятье завело сюда людей?   Теперь становится понятно, почему сюда начали быстро стекаться толпы низших призраков, что так легко попадались в его челюсти.   Они почуяли живую наживку.    — Знаешь, ты можешь поступить поумнее, чем все остальные, — звучит слишком знакомый голос.   Хуа Чэн закатывает глаза, не поднимая взгляда, но перед его лицом свисает изящная лодыжка.   Чжао Бэйтун лежит, растянувшись на скальном выступе.    Она скучающе наблюдает за призраками, что бьются друг с другом, пытаясь выиграть в игре, которая явно не стоит таких усилий, медленно грызя яблоко. Капельки сока стекают по ее подбородку.    — Знаешь, я просто ОБОЖАЮ, когда кто-то делает раздражающие и бесполезные замечания, — огрызается Хуа Чэн. — они очень помогают. Продолжай в том же духе.   Но кажется, на этот раз, ее совершенно не смущает язвительность Хуа Чэна.    — Ты ведь знаешь, что тебе нужно, чтобы попасть внутрь, не так ли?    Хуа Чэн раздраженно фыркает, и шагает вперед, намереваясь пройти мимо нее, но носок ее сапога упирается ему в лоб.    — Духовное оружие, — продолжает она, отталкивая его назад на несколько шагов и снова кусая яблоко. — И сейчас, единственное чем ты вооружен, годится лишь чтобы ублажить женщину.   Он поднимает на нее безразличный взгляд и Чжао Бэйтун тут же поправляет себя:   — Или принца, если тебе угодно.   Хуа Чэну, разумеется, угодно, но это не относится к делу.   — В следующий раз, когда буду на рынке, то обязательно куплю себе какое-нибудь оружие, — мрачно отвечает он.   — Знаешь, вот если бы ты прекратил быть таким язвительным наглым сопляком, то я бы научила тебя кое-чему, — ворчит Чжао Бэйтун.   Он замолкает.    Она подбрасывает огрызок яблока и скучающе наблюдает за тем, как на него немедленно слетается стая летучих мышей, раздирая его – и своих собратьев – на мелкие кусочки прямо в воздухе.    — Для создания духовного оружия всегда нужна кровавая жертва, — тихо произносит Чжао Бэйтун глядя куда-то вдаль. — Если ты достаточно умен… — она переводит глаза к пещере, где толпятся люди, — то у тебя предостаточно тех, кто может сгодится для этого дела. Хуа Чэн медлит, не сводя с нее внимательного взгляда.   —… Я думал, что духовное оружие создается через совершение благородных поступков. Мученичество. Страдания. Что-то вроде этого.   Чжао Бэйтун едко улыбается и качает головой.   — Кто это сказал людям, боги?    Хуа Чэн снова замолкает. Источником его познаний в этой области, да и во многих других был исключительно принц.  Его Высочество конечно, был блестяще образован, да, но…   Чем старше становился Хуа Чэн, тем яснее ему становилось, что его бог, несмотря на всю свою силу, знания и таланты не мог знать всего. И чаще всего он видел жизнь только через одну точку зрения.    Это не вина самого принца - Хуа Чэн никогда не обвинял его в этом.   Но он вырос, слепо доверяя небесам и воспринимая каждое наставление Небесного Императора как незыблемую истину.   — Слушай меня внимательно, — говорит Чжао Бэйтун, крутя что-то между пальцев. Вещица мелькает так быстро, что Хуа Чэн не может разглядеть что это. — Магии нет дела до того, насколько ты добр или зол. Имеет значение лишь то, чем ты готов пожертвовать. Что готов заплатить. Это всего лишь сделка, а не деяние доброй воли.   Хуа Чэн полагает, что в этом есть смысл. Ведь если бы духовные оружия создавались только путем совершения подвигов, жертв или исключительно добрых дел, то ими могли обладать только боги.    Раздумывая над этим, Хуа Чэн подозревает, что это и есть причина того, почему небеса навязали людям такую ложь о магии.   Не из-за желания остановить людей от совершения злодеяний ради создания духовного оружия, нет – только ради того, чтобы быть уверенными в том, что лишь боги будут единственными обладателями.    — …Откуда же тебе столько известно о подобных вещах? — спрашивает он, поднимая подбородок. Ее улыбка слегка тускнеет.   Не из-за грусти, нет — Хуа Чэн видит в ее взгляде нечто вроде гордости смешанной… с водоворотом других чувств, большую часть которых он не в силах понять.   — Я выковала множество духовного оружия при жизни, — бормочет Чжао Бэйтун в ответ, глядя в небеса и в ее словах чувствуется…   Горечь.   Ведь ее принцу требовалось так много мечей — и он так любил их.   И разве то, что она выковала в конце не стало самым лучшим клинком из всех существовавших?   — Если тебе нужна сила, чтобы защитить своих любимых, то ты вынужден делать такой выбор.    Совсем как она.   —… — юноша аккуратно отодвигает когтистым пальцем ее ногу от своего лица, и шагает к пещере. — Я это запомню.   В тот же миг, когда Хуа Чэн скрывается с ее глаз, улыбка на губах гаснет окончательно, потому что она знает, что будет дальше.   В конце концов, она играет в эту игру уже много-много лет — и, хотя многим удавалось впечатлить ее, еще никто не смог достигнуть…   Чжао Бэйтун прикрывает глаза и со вздохом откидывается обратно на скалу, ожидая когда юноша встретит свою судьбу.   Это неизбежно.   Многим людям нужно пройти через множество ужасающих испытаний, прежде чем начать ненавидеть себе подобных. Рухнуть с небес и пережить чудовищное предательство.   Но Хуа Чэну этого и не требовалось.   Он всегда недолюбливал людей - в конце концов, они никогда не давали ему повода думать иначе.   Первое ясное воспоминание из своей человеческой жизни что он помнит – это его мать, и оно же – последнее. Не из-за того, что как предсказал Советник Се Ляня, она его бросит, нет…   Это люди ее забрали у него. Смеясь, издеваясь и называя ее сына маленьким чудовищем.    Это одно из его самых ранних воспоминаний об этом мире и совершенно не то, в которое он хотел бы погрузиться. Даже сейчас, после всего того, что ему пришлось пережить.   Оно заперто в коробочке и глубоко упрятано.   Так что, нет — он не испытывает особой любви к людям, живым или мертвым. И когда подходит к входу в пещеру, не исключает возможности последовать советам Чжао Бэйтун.   Ну в самом деле, что могло привести сюда этих людей, он не может представить себе сколько-нибудь достойной сочувствия или понимания причины, но…   Когда Хуа Чэн заходит внутрь, то видит совершенно не то, что ожидал.    Одна небольшая подробность всей этой истории, которая потом в пересказах часто оказывалась забытой или утерянной.   —… Гэгэ?   Призрак замирает от звуков тихого голоса, полного испуга – голоса ребенка.   И чем дальше он идет внутрь пещеры, тем яснее ему становится что большинство из находящихся здесь — это дети. По крайней мере им всем меньше четырнадцати лет, а некоторые еще совсем малы и даже не умеют толком говорить.   Единственный замеченный им взрослый — это совсем юная девушка, крепко прижимающая к себе двух малышей.    Когда он говорит, то голос его холоден – но по большей части из-за смущения.   —… Что здесь происходит?   Девушка смотрит на него – а затем вскрикивает.   Спустя пару мгновений Хуа Чэн понимает – она испугалась, увидев его лицо, и теперь ужаснувшись, льнет к стене, прижимая к себе детей еще сильнее.   —…Почему вы здесь? —спрашивает он снова, втягивая клыки и когти.   — Я…М-мы… - заикается она, и ее бледные губы дрожат. — Мы… просто странствовали, и там… там в городских приютах уже не было мест и… один т-торговец сказал, что открывает еще один приют в соседнем городе, так что…   Хуа Чэн вопросительно изгибает бровь.   — Хорошо… — он оглядывается вокруг, замечая летучих мышей, пауков и пятна крови на стенах. Его фигура становится менее пугающей, когда он выходит на свет. — Надо отдать ему должное, он выбрал весьма любопытное место для приюта.     Один из детей постарше нервно хихикает, и девушка бросает на него взгляд, внезапно защищаясь   — Приют должен был быть не здесь! — кричит она. — Он сказал, что на дорогах слишком много демонов, так что ему пришлось нанять заклинателя для сопровождения! Но… — тут девушка замолкает на полуслове. — Чем дальше мы шли, тем… демонов становилось все больше и больше и… он сказал, что нам лучше спрятаться, — шепчет она и глаза ее распахнуты – определенно от ужаса. — Раньше нас было вдвое больше.   Когда Хуа Чэн оглядывается, то может насчитать не более тридцати человек.   Значит не меньше тридцати детей уже погибло – и это кажется такой чудовищной глупостью.    — И куда подевался заклинатель, что сопровождал вас?   — Он ушел за помощью несколько часов назад, — объясняет девушка и теперь глаза ее полны слез. — Но так и не вернулся.   Хуа Чэн медленно поднимает голову и смотрит на свод пещеры.    Там нарисована печать, вероятно нанесенная еще до открытия Тунлу – и линии выведены человеческой кровью.   Внезапно он все понимает.   Переполненный приют, отчаянно пытающийся найти способ справиться с наплывом сирот.   Заклинатель – скорее всего приверженец темной магии — желающий набраться духовных сил, что будут высвобождены при открытии горы.    И что может быть лучше, чем принести в жертву столько невинных душ?   Конечно, толку от этого будет вдвое меньше, потому что ему не удалось сберечь многих в живых, но все же.   Этих детей не собирались переселять — их продали, словно скот.   Хуа Чэн кривится от омерзения и качает головой.    Весьма по-человечески бессердечный и бессовестный поступок.   —… Гэгэ? — голос доносится снова и когда Хуа Чэн смотрит вниз, то видит маленького мальчика, что цепляется за его ногу.   Крохотный и ужасно тощий,  с копной спутанных каштановых волос, мальчик смотрит на него широко раскрытыми глазами, полными надежды.    — Ты пришел чтобы спасти нас?   Юноша медлит с ответом, но стоит ему открыть рот, как мальчик, слегка вздрогнув, дергает его за рукав, шепча:   — Там снаружи призраки!   Хуа Чэн молча смотрит на него какое-то время с нечитаемым выражением лица.    Снаружи, еще один призрак – не бедствие, но и не свирепый, смотрит в небо, ожидая его падения.   В конце концов, они все так поступают. Неважно, какой путь был избран вначале.   Когда Хуа Чэн был совсем маленьким, то играл в одну игру.   Неважно, кричали на него или били. Был ли он уставшим, голодным или одиноким – он всегда притворялся кем-то другим.   Поначалу, этот образ не был каким-то определенным.   Он представлял себя кем-то, у кого есть кровать. Или еда. Иногда, он представлял, что живет в мире, где у него есть отец и его мать не вынуждена заниматься тем, чем занимается сейчас.    Когда ее не стало, он притворялся кем-то, у кого есть по крайней мере мать.   Не та женщина, с которой его потом заставили жить, но какая-то другая, что была бы с ним ласкова и улыбалась каждый раз, при виде его, та, что не отшатывалась бы в ужасе от его лица.    Затем, став постарше он представлял себя – в будущем. Он притворялся, что сумеет выбраться отсюда.   Что потом он вернется обратно, богатым и могущественным человеком — с красавицей-женой, сундуками полными золота, в позолоченной повозке, с прекрасным клинком на поясе — и задавит их всех этим богатством. Заставит просить прощения, заставит молить о крошках с его стола.   А затем его воображение стало мстительным.   Он представлял себя воином, сильнейшим из всех существующих, настолько сильным, что больше никто не смог бы его одолеть…   А затем он бы замучил всех своих мучителей в ответ.    Убил бы каждого, кто хоть раз его ударил. Каждого, кто видел это и допустил. И всех остальных.   Просто так. Просто, потому что они посмели быть счастливыми в мире, что был к нему так жесток.    Он играл в эту игру и во время Парада Во Славу Богов. Облокотившись о самый край городской стены, воображая как здорово бы все пошло прахом, если бы он бросился вниз.   А затем в одно мгновение все это перестало быть игрой.   Это был день, изменивший все. Весь мир изменился, потому что…   Это был день, когда Хуа Чэн узнал, что в мире по крайней мере есть один человек, способный на доброту во имя доброты.    Что где-то в этом мире – по-настоящему, а не в игре и не в его воображении — есть место, где ему ничего не грозит. Даже несмотря на то, что он никогда не будет настолько хорош, чтобы ему позволили остаться.    Даже если его удача настолько проклята, что ему не позволено будет находиться рядом с принцем.   Эта мысль раньше вызывала у него слезы. Заставляла плакать и кричать, до тех пор, пока кто-то не сказал ему, что это все неправда. Цепляясь за одежду принца, пока Советник предсказывал его будущее, он кричал, что все это неправда, что он не проклят, что он не предвестник беды…   И принц его обнял крепко-крепко и прошептал:   «Я знаю. Я знаю, что это неправда».    С того момента игра продолжилась – но изменилась.   Вместо того, чтобы притворяться кем-то другим или представлять себя в будущем – всякий раз, когда ему приходилось страдать, Хуа Чэн всего лишь…   Представлял, как бы в таком случае поступил принц.    Он не думал о том, что тот стал бы его спасать – даже в самые отчаянные мгновения маленький мальчик не думал о том, чтобы доставлять принцу какие-либо трудности.   Но он думал о храбром принце, который просто…Сильнее своих врагов и раскидывает их в стороны, словно гнилые деревяшки.   Если честно, Хуа Чэн никогда не вдумывался особенно в часть про «просто». Он был слишком нетерпелив для этого.    Но он старался повторить все остальное.    Сейчас же Хуа Чэн больше не ребенок. Сейчас он знает о мире гораздо больше.   И гораздо больше о своем божестве, которому поклонялся, а затем, когда он понял, что значит это чувство – и полюбил.   Хуа Чэн никогда бы не стал таким же, как наследный принц. Как бы он не старался – они все же были разными людьми, и все его попытки были провальными.   Но в этом нет ничего страшного.   Ведь даже если Се Лянь видел в нем только ребенка, который как потерянный утенок, следовал за ним по пятам, он все равно принял Хуа Чэна и привязался к нему настолько, что оплакивал его смерть.    И все же, от старой привычки трудно избавиться – а Хуа Чэн преуспел в своей игре. Если бы Се Лянь оказался здесь, то призрак знает, как бы тот поступил.    Даже без духовного оружия, он бы постарался найти способ защитить этих детей. Даже если это было безнадежно. Даже если бы он знал наверняка, что ничего не получится.    Но как поступил бы — как поступит сам Хуа Чэн?   Он не может сказать.   Когда он смотрит в глаза мальчика, то не может найти в происходящем какого-то глубинного смысла. Какой-то великой мудрости этого мира, который никогда не был милосерден к нему, а Хуа Чэн никогда не отвечал взаимностью.     Он не может использовать своего бога в качестве оправдания, потому что… это слишком опасно.   Слишком безрассудно подвергать опасности причину, ради которой он поставил на кон собственную душу – вернуться к своему принцу.   Но глядя в эти глаза – полные надежды глаза мальчика, что так легко ему доверился…   Хуа Чэн знает, что способен на жестокий поступок. Способен отвернуться и оставить их на верную смерть — или, что еще хуже…   Использовать их. Это как раз то, что Чжао Бэйтун имела в виду, когда говорила ему о создании духовного оружия.   Он может только представить какое невероятное можно создать оружие, переполненное такой злой силы, что ему не составит труда войти в гору прямо сейчас.    Нет причины по которой он бы не смог или не был способен решиться на такое.   Но в тот миг причина совсем проста.    Хуа Чэн не хочет.   Его рука медленно опускается на макушку мальчика, и ероша волосы, он тихо отвечает:   — Я постараюсь.   За ними все равно придут самые слабые демоны. И чем больше их убьет Хуа Чэн, тем сильнее он станет, и…   Смысла в этом, разумеется, немного, но он пытается убедить себя в том, что возможность спастись все же есть. Что когда придет время, ему не придется сделать худший выбор.   —… Спасибо, — дрожащим голосом шепчет девушка. Та самая, что испугавшись его лица, отшатнулась.    —… — Хуа Чэн разворачивается и выходит из пещеры, не проронив больше ни слова.   — Будь осторожен, гэгэ!   Он замирает всего на мгновение и еле заметно улыбается.    Так непривычно слышать, что кто-то к нему так обращается. Это странным образом напоминает ему о прошлом.   Когда Хуа Чэн останавливается у выхода из пещеры, Чжао Бэйтун, с удивлением смотрит на него, все так же лежа на скале.   — Что ты делаешь?   Хуа Чэн оглядывает долину перед пещерой с мрачным выражением лица.    — Нечто чудовищно глупое, — признается он, почти раздраженный происходящим. Раздраженный собственными благими намерениями, так сказать.   — Хорошо, — она медленно улыбается. — В конце концов ты хотя бы знаешь.   Он из тех сомневающихся героев, не так ли? Она подпирает подбородок рукой и постукивает красным ногтем по губам, наблюдая как юноша готов вступить в резню.   Вероятно, он и сам не подозревает об этом – тем лучше.    Неважно, победа или поражение, Чжао Бэйтун знает, чем все в итоге закончится. Она в любом случае, будет разочарована.    Ты веришь во что-то, только чтобы разочаровавшись достаточное количество раз, взрастить в себе упрямое недоверие ко всему миру — даже в посмертии.    Но она все же наблюдает за его попытками.   За тем, как он уничтожает бесчисленные толпы демонов, духов и призраков – их настолько много, что трупы громоздятся вокруг подступов к пещере.   До тех пор, пока Хуа Чэн не оказывается по локоть в крови и становится больше похож на чудовище, чем на героя, что защищает беспомощных созданий.   До тех пор, пока его когти не становятся слишком скользкими от крови, чтобы ухватиться за противников как следует и защищается только собственными клыками.   На третий день, между волнами набегающих призраков, он силой заставляет себя войти в пещеру, пытаясь утереть со лба пот и оставляя на лице лишь полосы крови.   В дальнем углу есть небольшой бассейн с водой, что течет сюда по древним каналам разрушенных городов Уюна. Вода отравлена мертвечиной и ему пришлось несколько раз использовать драгоценные духовные силы, чтобы очистить ее для утоления жажды детей.    И сейчас, дрожа от усталости, он пытается смыть кровь с рук и лица, набирая ее в ладони и выливая пригоршнями на волосы…   Внезапно что-то слегка касается его щеки и Хуа Чэн раздраженно шипя, оглядывается.   — П-прости!   Это…   Это та девушка. Та самая, что невольно навлекла на целую толпу сирот ужасную участь. Та самая, что в ужасе и отвращении отшатнулась, когда впервые увидела его.   Сейчас она отползает обратно, сжимая в дрожащих пальцах какую-то тряпку.   — Прости, господин!   —… — Хуа Чэн смотрит на ее бледное испуганное лицо. Она снова льнет к стене пещеры, дрожа как лист под ветром и подтянув колени к груди. Все остальные дети, кажется, привыкли к нему – или по крайней мере поняли, что он им не враг.   Но она все так же боится.   — Что ты делаешь? — сухо спрашивает он.   — Э-э — тряпка все еще у нее в руках и как ему кажется, она вот-вот потеряет от ужаса сознание, но затем, сглотнув, девушка продолжает. — У-у тебя на лице еще осталась кровь, — голос звучит теперь совсем тихо.   Если бы он был благородным, воспитанным юношей, то возможно сказал бы, что для него честь вымокнуть в крови, защищая юную деву. Если бы его привлекали девушки – или вообще кто угодно, — он бы ухмыльнувшись, подшутил над тем, что она ищет способ коснуться его лица.    Но Хуа Чэн не был благовоспитанным юношей, его не привлекали девушки – вообще никто не привлекал. Даже если бы это было не так – она все равно своим поведением показала, что он ее пугает.   — И что с того? — холодно отвечает Хуа Чэн. Девушка молчит, беспокойно теребя тряпку в руках.   — … Ты… — она судорожно сглатывает, заставляя себя оттолкнуться от стены пещеры и снова шагает в его сторону, теперь уже осторожно, словно опасаясь, что он может опять на нее броситься.     Но Хуа Чэн остается неподвижен и просто недоверчиво наблюдает за ней, сощурив глаза.   — У тебя… дрожат руки, — объясняет девушка, медленно и осторожно, и кажется забавным что у нее самой руки дрожат не меньше, когда она снова тянется к его щеке. — Так что… позволь мне, — с этими словами легонько стирая кровь и грязь с лица юноши.   Хуа Чэн смотрит и выражение его лица… сложно объяснить.   Ее движения осторожны и нежны – и даже несмотря на то, что она трепещет от ужаса, это все равно самое ласковое прикосновение с тех пор, как… ну…   Но все же, единственным человеком, который ласково прикасался к Хуа Чэну, был наследный принц.    — Мне… эм… мне правда очень жаль, — бормочет она, окуная тряпку в бассейн, полоща и отжимая ее, прежде чем потянуться к рукам призрака    Ее губы дрожат, когда она видит когти – и кажется, едва дышит, но все же принимается оттирать его руки.   — М-мне не стоило так кричать, — продолжает девушка, опустив глаза…   От стыда.   — Я всегда боялась призраков, — тихо признается она, так чтобы остальные дети ее не слышали, — с самого детства, но… — прикусив губу, добавляет. —… никогда не думала, что среди них могут быть и добрые. — голос теперь звучит еле слышно и она смущенно опускает взгляд, словно признаваясь в чем-то постыдном.   Хуа Чэн не может перестать смотреть. Он ошарашен тем, что в чьих-то глазах может выглядеть «добрым» призраком.   Его молчание и пристальный взгляд лишь делает тишину настолько неловкой, что девушка решает ее нарушить.   — Т-ты собирался жениться? — спрашивает она, набирая воду в ладони, чтобы смыть кровь с его волос.    Хуа Чэн замирает.   — …Что?   — Твоя одежда, — поясняет она.  Его облачение запятнано еще более алыми пятнами, чем цвет самой ткани, но… теперь Хуа Чэн вспоминает.     Он и забыл об этом, что годы назад, когда сооружали погребальный костер, крестьянин одел его в облачение жениха.   —… Нет, — бормочет Хуа Чэн. — Меня просто в них похоронили.    — Ой, — запинается девушка и хмурит брови. — Разве это не дурной знак?   Призрак лишь фыркает. Он и так родился под несчастливой звездой и был проклят настолько, насколько может быть проклято человеческое существо – так что вряд ли одежда могла как-либо навредить ему.   Но Хуа Чэн не объясняет этого, а лишь говорит:    — Был один человек, — его нечитаемый взгляд направлен на стены пещеры. — Но я так и не успел спросить.   Как будто у него когда-нибудь хватило бы смелости - или его приняли бы, если бы он это сделал.   —… Мне так жаль, — бормочет девушка, сочувственно наклонив голову. — Она… была красивой?   Хуа Чэн не считает нужным уточнить пол, он не готов сейчас раскрывать душу, раскрывая слишком много подробностей.    —… Да, — вздыхает он. — Красивее всех на свете.   Кажется ей нравится такой ответ. Наверняка это звучит так волшебно, пока ты не прошел через это. Пока ты не знаешь… всех обстоятельств.   — А она тоже любила тебя?   Было время, когда он был уверен и мог сказать – нет, никогда. Что это невозможно.   Сейчас же…   — Да.    «Потому что я слишком сильно любил тебя».   Так сложно поверить в это, отчасти от того, что говоривший человек, даже не подозревал, что ты рядом и слышишь.    Даже если бы у Хуа Чэна была возможность упокоиться с миром, то эти слова тут же ее уничтожили.   Как он мог покинуть этот мир?   Видя, как возлюбленный держит его тело, и содрогаясь от рыданий шепчет эти слова – как бы он мог?   Даже если это не та любовь, что испытывает Хуа Чэн – это единственная, что он когда-либо получал.    И он не мог – не мог отпустить это чувство. Никогда.   — …Ты поранил глаз, — мягко спрашивает девушка, осторожно выжимая оставшуюся воду из кончиков его волос. — когда умер?   —… — Он касается кончиками пальцев века правого глаза и качает головой. — Нет, я родился таким.    —… Ой.   Она хмурится, но в голосе ее слышится сочувствие и…   Эти нотки сочувствия заставляют его насторожиться снова и отодвинуться.    — Их становится все больше, — бормочет Хуа Чэн, поднимаясь на ноги. Возможно ему следует сказать, чтобы она берегла себя и оставалась тут, или что-то в этом духе, но…   Это то, что сделал бы благовоспитанный юноша. Или герой. Сказочный герой из легенды. Принц. Бог. Кто-то другой, но не он.    У Хуа Чэна никогда не было возможности усомниться в том, что он или кто он. Мир всю жизнь неустанно напоминал ему.   Чудовище. Мерзость. Урод. И та девушка, пускай и поблагодарила его все равно…   Он ей был противен. Как и всегда. Она пожалела его, когда Хуа Чэн признался, что прожил всю жизнь с таким лицом.   Даже если она и не сказала этого, то с ним все равно живут слова, прозвучавшие той ночью.   «Отвратительное маленькое чудовище».   Хуа Чэн скалится словно зверь и кидается в битву, снова и снова. Как будто если он выплеснет всю боль, злобу и обиду, теснящиеся в его груди через насилие и убийство, то это облегчит страдания.    «Отчаянно влюбленный в принцессу».   Хуа Чэн не сказочный герой. Даже сейчас, даже после…   «Но никогда не сможет назвать своего имени».   Он стискивает зубы.   Даже после того, что у него отняли. Просто чтобы его история стала немного «интереснее», как сказал тогда Бедствие.   В лучшем случае, он симпатичный злодей. В худшем – незначительное действующее лицо, что не доживет до конца сказки.   Это кажется все более и более вероятным сейчас, когда он видит, что идет следом за редеющим потоком духов и призраков.     Могущественный свирепый демон.   Чжао Бэйтун садится и с интересом наблюдает за происходящим.   Это наполовину зверь, наполовину человек – его черты искажены настолько, что не разобрать, каким он был в предыдущей жизни, и ростом больше десяти чи*.   Вместо кожи чешуя, а в руках у него дымящийся черный кнут, с рукояти которого капает кровь.   — … Что ты делаешь? — шепчет Чжао Бэйтун, с восторженным интересом наблюдая как чудовище кидается вперед и из его пасти валит дым.    Но юноша, за которым она неотрывно наблюдает вот уже несколько дней, стоит не шелохнувшись. Даже не вздрагивает.   Он смотрит на чудовище, что надвигается на него с таким же разочарованием, что она видела раньше. Он сердится на себя. На…   Свои благие намерения.    Хуа Чэн сутулит плечи и опускается на корточки, правый глаз сверкает, словно маленькое пламя, а другой неотличим от тьмы, что его окружает. Он скалит клыки.    — Что-то… — выдыхает он, а затем рычит — чудовищное глупое!   Это безнадежно, думает она, наблюдая как Хуа Чэн сражается с призраком – юноша полон отчаянной решимости, да, но их силы едва ли равны.   Даже когда ему удается ранить чудовище, использовав силы тысячи уничтоженных духов, и запрыгнув на плечи, впиться когтями в глаза, отчего призрак воет…   Ему не совладать с кнутом.   С могущественным духовным оружием.   С оружием, что рассекает его спину одним ударом, но все же, боль ничуть не замедляет действий Хуа Чэна. Напротив, кажется, это лишь раззадоривает его, разжигает жажду крови и заставляет ее чуть ли не завыть от отчаяния.   Как же он не понимает, что все это безнадежно?!   — Ты должен прекратить это! – кричит Чжао Бэйтун, сжимая кулаки. Потому что… это глупо, это бессмысленно!  — Ты не выдержишь еще одного удара этого кнута!   Его душа дрожит. Сильная – невероятно сильная, полная такой решимости, что Чжао Бэйтун почти чуть ли не обжигается этим жаром — но на грани того, чтобы рассыпаться от усилий.   — Если ты умрешь, то они умрут все равно! — рычит она, медленно поднимаясь на ноги. — Тогда какой в этом смысл?!   Никакого смысла нет, и она знает, что это известно и ему – понимает по сжатым от отчаяния зубам.   Так или иначе, все заканчивается именно так.    Гора Тунлу могила для хороших людей и благодатная почва для зла. Пойти во мрак, чтобы выжить. Обменять совесть на грех.  А преодолеть это – значит принять свою судьбу.      И другого пути нет. Она наблюдает за такими кровавыми превращениями неисчислимое количество лет и знает, как все обернется в конце.    — ЗАТКНИСЬ! — огрызается Хуа Чэн, спотыкаясь, едва успевая увернуться от очередного удара кнута и выплевывая кровь прямо в лицо чудовищу. — ТЫ ДУМАЕШЬ, Я ЭТОГО НЕ ЗНАЮ, СТАРАЯ КАРГА?!     Она открывает рот и рассерженно распахивает глаза.    — ТЫ КОГО НАЗЫВАЕШЬ СТАРОЙ КАРГОЙ, ГЛУПЫЙ МАЛЬЧИШКА?!   Есть только один выход, и они оба знают, что это – и что ему нужно сделать.   — НЕ БУДЬ ТРУСОМ И СДЕЛАЙ ЭТО УЖЕ!   Он отпрыгивает на десять чжанов назад, оказываясь на вершине скалы, над входом пещеру и сорвано дышит.    Она права.   Посмотрев на склон Хуа Чэн, замечает, что приближается еще один призрак – на этот раз дух земли и под его шагами расползаются трещины и дрожат камни. Дух не станет нападать на его соперника, сейчас…   Его цель Хуа Чэн. Они должны сразиться между собой, чтобы затем разделаться и с другим демоном.    Кто бы не одержал над ним верх, получит и его силы – а это даст немалое преимущество.    Это безнадежно.   Хуа Чэн стискивает кулаки и рвано дышит. Это безнадежно, и он знал это с самого начала.   И вот он уже смотрит на устье пещеры внизу.   Зная, что дал себе возможность совершить хороший поступок. Что он пытался и у него не получилось,  но провал — это не выход.    Что даже если те, кто внизу не заслуживает смерти – Хуа Чэн не готов умереть за них. И это не в его духе. И даже если бы было – у него есть обещания, которые нужно сдержать.   Ему не нужно убивать их всех. Это был первый шепоток соблазна, что звучит в его мозгу.   В конце концов, одной души будет достаточно.   Хуа Чэн думает о той девушке. О той маленькой глупой трусишке.   О той, что наивно поверила заклинателю и привела множество детей в это место, и шарахалась от Хуа Чэна, стоило ему на нее посмотреть. Жалела его, потому что он родился с таким лицом.   За то, что он родился с глазом, из-за которого его все проклинали.    Хуа Чэн может убить ее. Использовать ее тело, чтобы создать оружие и потом напитать его другими душами, если это будет необходимо.   По ее глупости дети оказались здесь. В конце концов, это кажется вполне достойной расплатой. Может быть не совсем справедливой, но…   Во рту появляется кислый привкус.   А когда жизнь вообще была справедливой? К нему или к кому-либо еще?   И если мир таков, то почему он должен быть лучше? Мир никогда не проявлял к нему какого-либо милосердия.   Он спрыгивает вниз, приземлившись у входа в пещеру и заходит внутрь.   Дети толпятся в углу и девушка – та самая девушка что поделилась с ним своими страхами и с которой он говорил о своей первой любви несколько часов назад – стоит на коленях и пытается успокоить их, чтобы они не плакали слишком громко.   На его пальцах снова вырастают когти. Это отвратительно.   Это ужасный и мерзкий поступок. Вполне подходящий этому месту. И такому человеку как он.    Еще одна страница в его истории – истории, которая не предназначена для того, чтобы вызвать сочувствие. В ней нет героев. Нет счастливого конца.   —… Гэгэ?   Призрак замирает, чувствуя, как маленькая ручка тянет его за рукав.   Он медленно поворачивает голову – лицо испачкано потом, грязью и кровью. Клыки оскалены, глаза налиты кровью и слезятся от сажи.    Но мальчик, что смотрит на него, не кажется испуганным. По крайней мере, он боится не его.   —… Эти призраки поранили тебя?   Он…   — Гэгэ! — раздается еще один крик.   На этот раз маленькая девочка бежит к нему и хватается за руку, не обращая внимания на кровь и когти.   — Не выходи наружу! – кричит она, качая головой. — Мы потихоньку уйдем отсюда, хорошо?   — Да! — присоединяется еще один голос, а потом еще один.   — Может быть отсюда есть еще один выход!   Но его нет.    — Может если мы будем вести себя ОЧЕНЬ тихо и побежим быстро, то они нас не увидят!   Это не имеет значения.   И, может быть, они слишком малы, чтобы это понять. Но не все из них настолько наивны. Многие понимают это, он знает.   Когда-то у него были такие же глаза. Слишком юные, слишком понимающие.    И когда он переводит взгляд на девушку – на ту самую, которую он собирался принести в жертву всего мгновение назад…   Она улыбается ему.    Дрожа и прижимая к себе детей, всех, кого может уместить в объятьях.   Напуганная тем, что их ждет, но улыбаясь ему.   Благодарно.   Она не говорит ничего вслух, не хочет пугать детей, которые еще слишком малы, чтобы понять правду – что это конец.   Что в этом мире есть существа, которым нет дела до маленьких, слабых и беспомощных созданий. Что они не будут милосердны к детям.    Но она одними губами беззвучно шепчет, и слезы катятся по ее щекам:     — Спасибо.    Стоя у входа пещеры, призрак слышит рев чудовища.   Еще с тех пор, когда Хуа Чэн был маленьким, он играл в одну игру сам с собой. Притворялся кем-то.  Собой из будущего.   Когда это не срабатывало, то он думал о том, как бы поступил его бог. Старался быть кем-то, кем как он знал, никогда не сможет быть.   Если бы здесь был Его Высочество, он бы уже погиб. Погиб там, снаружи, сражаясь с этими чудовищами до последней капли крови.    Потому что Се Лянь любил этот мир и всегда старался его спасти.   Даже приведи Хуа Чэн тысячу причин, что мир не заслуживает спасения и не заслуживает его бога.    Но они всегда будут разными людьми. И как бы Хуа Чэн не любил и не обожал свое божество, то он никогда не сможет быть таким же.   Но это и не нужно.   —… Гэгэ? — мальчик, что держит его рукав, хмурится, когда призрак вырывается из его хватки и поворачивается. — Гэгэ, что ты делаешь? Не иди туда, ты…!   Он замолкает, когда когтистая рука, обожженная, перепачканная сажей и кровью, опускается на его макушку.   Сверху рокочет низкий голос:   — Не бойся.   Хуа Чэн идет к выходу из пещеры и каждый его шаг четко выверен.   Он не любит этот мир, потому что тот не дал ему ни единого повода.   И он делает это не из благих побуждений или высоких рассуждений. Не потому, что ему так велело его божество или не из-за боязни высшей кары.   Если тебе нужен бог, который скажет, что делать – или страх адского пламени останавливает тебя от того, чтобы не стать чудовищем…   … То ты всего лишь ничтожный мусор.           Он останавливается у входа в пещеру еще раз, со странным спокойствием наблюдая за тем, как два свирепых призрака приближаются к нему.   Это не спасение или подтверждение того, что он не был чудовищем, каким его всегда видел мир.    Когда наступает момент, Хуа Чэн способен стать всем, за что его презирал мир. Чудовищем. Мерзостью. Отвратительной тварью.   То была история, написанная для него, с тщательно продуманным содержанием и каждое событие нашло свое место, как нити в аккуратно сплетенном полотне.   Он поднимает руку.   Кончики пальцев задумчиво скользят по веку.   Да, Хуа Чэн является всем из вышеперечисленного.   Но он еще и воин Сяньлэ.   И его полюбил бог.   Хуа Чэн принял на себя проклятье на десять тысяч жизней и не дрогнул. Он тот человек, что посмотрел смерти в лицо и сказал «нет».   Какая бы история ему не была приготовлена, какое бы предназначение не было предначертано - он не желает принимать в этом участие.   Даже если ему придется разорвать полотно. Даже если ему придется вырвать каждую страницу.   Не потому, что он не может быть злодеем или чудовищем. Он просто не хочет быть таким.    Чжао Бэйтун смотрит, и в самый последний миг перед тем, как призрак сталкивается со своими врагами, размышляя о том, что возможно это какой-то способ самоубийства, кричит, и голос ее полон отчаяния:   — Что ты делаешь?!   И только увидев улыбку Хуа Чэна, она понимает.   Кровь капает из его рта, клыки оскалены и он, стиснув зубы, огрызается:   — Что-то… — и впивается когтями в собственную глазницу.       Дурной знак, предвестник неудачи — вот что ему говорили, когда он родился с таким глазом.    Проклятое создание. Мерзость.   Но по опыту Хуа Чэна нет никаких неудач - есть только то, как вы относитесь к происходящему. И сейчас он сделает из своего проклятья свое спасение.   —… чудовищно ГЛУПОЕ!   Вырвать собственный глаз – далеко не пустяк.   Даже если ты привык к боли. Даже если научен принимать ее.   Вой, вырвавшийся из его груди, звучит так громко и так отчаянно, что свирепые призраки, приближавшиеся к пещере, вдруг останавливаются и недоуменно переглядываются   Боль обжигает, проносится по всем жилам, молнией пронзает сердце, он кричит…   И все же улыбается. Кровавая, свирепая ухмылка не сходит с его губ, хотя он воет от боли.   Потому что знает – этого достаточно. В мире, где магия – всего лишь сделка, а не благородные движения души.   Цена была очень высокой.   Чжао Бэйтун замирает с раскрытым ртом.   Как... он мог…?   — АААААААААААА!   От этого крика кровь стынет в жилах, звук острым клинком вспарывает воздух и заставляет всех существ на несколько ли вокруг скорчиться и зажать уши руками.   ЛЯЗГ!   Юноша падает на колени и упирается руками в землю, кровь стекает с его подбородка и пропитывает все вокруг.   Когда он поднимает голову, то видит мир лишь одним глазом. Не черным, с которым он родился, или алым, за который его проклинали.   Теперь его глаз сияет как падающая звезда – пламенным янтарем и золотом.   На губах яростная улыбка.   — Ко мне.   Он поднимает руку и в воздухе сверкает серебро — что-то оказывается в его ладони и пальцы с легкостью сжимают рукоять.   Чжао Бэйтун смотрит, затаив дыхание, не в силах пошевелиться или вздохнуть. В руках призрака длинная, изогнутая сабля – невероятно острая.   — Не знаю, ты или самый храбрый человек, которого я когда-либо встречала, — бормочет она себе под нос, — или самый большой дурак, из всех мною виденных.    Эмин трепещет под пальцами своего хозяина и ждет приказов. Хуа Чэн поднимается на ноги, медленно оружие в руке.   Он всегда был храбрым. Это не так сложно.   Легко быть храбрым, когда ты видел на какую мерзость способен мир.    Жестокий и жалкий мир. Который Хуа Чэн не особенно старается спасти.   Но в этом мире все еще есть дорогой ему человек. И ради этого в этом мире стоит жить.   Ради этого стоит не становиться чудовищем, даже если этот мир дает тебе на это все основания.   Она отчасти ждет, что он скажет нечто поэтическое – нечто, что остается потом в книгах и летописях.   В конце концов, что-нибудь в духе «Тело в страдании, сердце в раю».  Но призрак не говорит ничего такого.   Вместо этого, он улыбается еще шире – весь в крови, поту и скаля острые зубы, шипит:   — Если долго мучиться, что-нибудь получится.   А затем он убивает.   Не сражается.   Это не битва.    Когда проклятый клинок Эмин впервые покидает ножны, то устраивает бойню.      Словно бедствие, с пронзительным воем он вспарывает воздух и атакует врагов со всех углов, рубя на куски, послушный своему хозяину.    И меньше, чем за одну палочку благовоний – нет, она бы не успела догореть даже до половины —   Два самых могущественных демона, что водились у подножия Тунлу превращены в гору кровавых останков и юный призрак стоит над ними, запрокинув голову.   Странно, но начинается дождь.   Чжао Бэйтун не знает как, на небе нет ни единого облачка, но…   Дождь все же идет.   Демоница вытягивает руку и ловит несколько капель – ее брови ошеломленно поднимается вверх, когда она понимает…   Что это…   … кровь?   Призрак стоит, не шелохнувшись и дождь омывает его лицо, стекает по щекам, струится по шее кровавым обрядом посвящения.   И так оно и есть, потому что в тот самый миг все вокруг заливает золотой свет – яркой и яростной вспышкой, охватывая небо как восход, над землей веками, не знавшей солнца.    ГРОМ!    Хуа Чэн распахивает глаз, а Чжао Бэйтун щурится.   —… Всегда играет на обе стороны, — шепчет она едва слышно, опираясь подбородком на руку и глядя в бесконечность, хмуро наблюдая за событием, которое больше никогда не повторится.    Призрак, возносится на небеса с подножия горы Тунлу.    — Какое жульничество.   Когда Хуа Чэн снова открывает глаза, то вокруг нет тьмы. Нет визгов и криков. Нет рек крови и облаков пепла.    Больше нет боли, что пронзала его тело несколько мгновений назад, и если не считать темноты в правом глазу, то он снова чувствует себя целым и невредимым.    Хуа Чэн медленно поворачивает голову. Небеса сияют лазурью.   Ни единого облачка.   Вымощенные золотом и белым нефритом улицы пустынны.   Куда бы он не повернул голову — повсюду дворцы, один за другим, насколько хватает глаз.   И когда Хуа Чэн смотрит вниз, то…   Понимает, где именно находится.   Это не мир смертных.   Перед ним стоит красивый молодой человек, в сверкающих белых доспехах, украшенных золотом.   Цзюнь У, Император Небес, протягивает руку призраку — нет, больше не призраку.   Богу.   И улыбается.   — Добро пожаловать, мой друг.   Хуа Чэн не берет протянутую руку, а лишь смотрит, задумчиво сощурившись.    Повисшую на несколько мгновений тишину нарушает голос, что раздается из-за спины Цзюнь У:    — Да, да, мы все понимаем, что это очень трепетный момент, но у нас есть срочные дела!   Хуа Чэн переводит взгляд с Небесного Императора на высокого, худого мужчину, с серыми волосами, аккуратной бородкой и усталым лицом - под глазами темные круги и мешки. Он стоит, спрятав руки в рукава, но линия плеч выдает его нетерпение.    — Итак, — он вынимает одну руку и достает свиток из рукава, готовясь его заполнить. —  Мы запишем его как бога войны или…? Он вознесся посреди битвы, но природа его вознесения больше похожа на то, что было с Юйши Хуан…   Цзюнь У наклоняет голову.         — Я думал, что помощники облегчат твою работу и сделают тебя менее нетерпеливым, Лин Вэнь.   А, Хуа Чэн слышал о нем. Бог, ведущий дела Небес. Принц говорил о нем раз или два, но кажется не был особо впечатлен.    Призрак понимает почему. Божество хоть выглядит сурово, но внешность его непримечательна.   — Учитывая, сколько сейчас богов, то возносится, то исчезает, как вы можете меня винить?! — Император кривит лицо, и бог продолжает. — Конечно же, нам сейчас не хватает богов войны…   — Я думаю, что на самом деле нам нужен новый повелитель огня, — говорит Цзюнь У. — Тебе не кажется, что это место уже давно пустует?   — Посмотрим, что с этим можно сделать…   — В этом нет необходимости, — перебивает их обоих призрак. Голос его звучит спокойно, но совершенно незаинтересованно.   Оба бога умолкают и смотрят на него — Лин Вэнь раздраженно-удивленно, а выражение Цзюнь У нечитаемо.   — Это как раз таки необходимо, юноша.  Так все и…   — Я не останусь, — сухо отвечает Хуа Чэн. — Ни мирным богом, ни богом войны, ни вашим повелителем огня.   Цзюнь У смотрит не отрываясь.   —… И ты думаешь, что это решение принимать тебе?   Призрак оглядывается вокруг. Где-то неподалеку ходят еще какие-то небожители. Смеются и щебечут о чем-то, наслаждаясь своим положением.   Но Хуа Чэн знает.   Он знает, что все они живут, ограниченные строгим сводом правил – правил, не несущих особого смысла ни для кого. Ни для богов, ни для людей, которым они служат.   И если они нарушают эти правила, то их низвергают.   Хуа Чэну это известно слишком хорошо.           Они могут видеть, обладают могуществом, у них есть верующие – но каждый из них скован невидимыми путами. Позолоченными цепями — неизменной платой за роскошь. Просто все они слишком высокомерны и ослеплены своим самомнением, чтобы видеть это.    — Все свои решения я принимаю сам, — отвечает Хуа Чэн. — И даже если это не так, — он поворачивается на пятках и идет к воротам, — то вас это все равно не касается.    Стоит ему повернуться спиной, как Небесный Император на мгновение мрачнеет, а Лин Вэнь шипит, словно облитый водой кот.    — Да кто ты такой? — кричит он, потрясая над головой свитком. — Как ты смеешь говорить так в присутствии Небесного Императора!   Но вместо того, чтобы устыдиться или хотя бы вспомнить о своем происхождении, юноша весело — даже нахально — отвечает:   — Я никогда не поклонялся ему.    Повисает тяжелое молчание.   — Небесный Император или простой земледелец, — пожимает плечами Хуа Чэн, — мне нет разницы.   Он всегда ценил собственную свободу и никогда не соглашался пойти на уступки или обязательства, если в том не было необходимости. Не принимал обязательства, которые общество всегда пыталось ему навязать.   Хуа Чэн всегда молился только одному богу. Преклонял колени только перед одним человеком. Это единственное обязательство, которое он готов принять.   И ничего от подобных Цзюнь У.   — Что же ты тогда будешь делать?   Призрак останавливается у ворот, бросая взгляд через плечо.   И улыбается.    — Вы убили последнего Князя Демонов, — отвечает он, сцепив руки за спиной, и Эмин поблескивает на боку. — значит, должен появиться еще один.    После этих слов, небесные ворота распахиваются перед ним и впервые с момента их возведения…   Новорожденный бог добровольно покидает Небеса.     Внизу сидит одинокий призрак и оглядывает поле битвы. Смотрит как неисчислимые толпы других призраков рубят друг друга.    От Тунлу разбегаются волнами темные духовные силы, полные злобы и гнева. Сильнее чем когда-либо.   Призрак наблюдает, как горы сходятся ближе, запечатывая поле битвы. Последний шаг, прежде чем начнется неизбежный естественный отбор и станет ясно, кто войдет внутрь горы.   Из двух оставшихся свирепых призраков, она считала стоящим лишь одного, другой был довольно посредственным и скучным.   Но для последней битвы и они недостаточно сильны.   Однако, когда горы сойдутся окончательно, — на поле битвы уже никто не сможет пройти и других достойных воинов не будет.   Она недовольно кривит губы. Это разочаровывает, но…   С людьми всегда так.   ГРОХОТ!   Все вокруг заливает вспышка света.   Такая же, что была раньше, но сейчас гораздо ярче.   Этот свет переливается золотом.   И алым.   А затем снова мрак.   Затаив дыхание, она видит, как с небес срывается шар янтарно-золотого света.   Словно проклятая падающая звезда.   Когда он приземляется, земля содрогается и раскалывается, тысячи призраков исчезают в одно мгновение, захлебываясь яростным криком.   Чжао Бэйтун медленно поднимается на ноги, словно наблюдая восход нового солнца. Она наблюдала за миром неисчислимое количество веков.   Видела расцветы и падения королевств. Низвержение династий. Как Небеса сгорали в пламени порока и отстраивались вновь.   И все это время, она видела, как люди страдали, пытаясь сделать выбор стоя на перепутье двух дорог. И чтобы они не выбрали – их выбор всегда ее всегда разочаровывал.    Сегодня же был выкован третий путь.   Сегодня, впервые за почти два тысячелетия…   Чжао Бэйтун обрела ученика.