Do not wait for life to be picturesque, but try and see life under picturesque conditions. These conditions you can create for yourself in your studio, for they are merely conditions of light. In nature, you must wait for them, watch for them, choose them; and, if you wait and watch, come they will. - Oscar Wilde («Oscar Wilde: Essays and Lectures»).
Как и многие другие события, всё начинается с руководителя отдела дизайна, Мори Огая, неторопливо вошедшего в кабинет Чуи. (Ну, в общий кабинет - Чуя не настолько высоко оплачивается, чтобы иметь своё личное рабочее место. Хотя он мог бы, потому что его обожаемый начальник, король высокой готики, старший дизайнер Акутагава Рюноске - дизайнер интенсивного гипер-фокусированный-зверь режима, из тех, кто становится единым целым со своим рабочим процессом. Он, похоже, очень ценит самостоятельность, и позволяет Чуе делать практически всё, что тот хочет. Чуе он очень нравится). - Рю, дорогой. Скользнув в комнату со скрещенными за спиной руками, Мори сверкает ослепительной улыбкой в сторону Акутагавы. Его глаза блуждают по половине студии Акутагавы, по незавершённым проектам, висящим на манекенах; тёмные тона, чёткие силуэты, узкие талии, объёмные юбки, корсеты и длинные комбинации пальто и рубашек. В избытке сетка, парча и тафта; Эпоха Мэйдзи вдохновила многослойную элегантность, которая идеально сочетается с навязчивыми на грани с нездоровым принтами черепов, нанесёнными на многие ткани. - Боже мой. Рю, мой драгоценный питомец, разве ты не присутствовал на встрече на прошлой неделе, где наши исследователи тенденций представили свой план относительно весенней коллекции? Романтичный пастельный образ, не так ли? По-моему, всё это выглядит очень мрачно и вычурно. Акутагава не поднимает цепкого взгляда, слишком занятый пришиванием винтажной кружевной отделки к воротнику, но он отвечает на вопрос простым монотонным «да», а затем ворчит что-то о том, что пастельные тона вредны для его астмы. Это не такое уж и объяснение и ещё меньше обещание приспособиться к весенним модным тенденциям, но Мори не выглядит слишком обеспокоенным, если приятная (но фальшивая) улыбка, всё ещё красующаяся на его лице, является каким-либо признаком. Повернув голову, он нацеливается на Чую с кровожадным взглядом особо прожорливого хищника. - Чуя-кун, милый, - мурлычет он. Это звучит зловеще, а добавление безличного ласкового прозвища к приветствию только усиливает звон дурного предчувствия. Чуя кланяется - ничего нового. - Добрый день, сэр. - Мы выходим на рынок дамского белья, - объявляет Мори, выставляя палец перед грудью. Он выглядит взволнованным, и Чуя не знает, почему это волнение выплёскивается на него, но он всё равно благоразумно кивает. Как истинного эстета и страстного дизайнера, живущего ради «l'art pour l'art», Чую не особо интересуют бизнес-аспекты моды, но он знает, что рынок одежды для отдыха и дамского белья - это процветающая и прибыльная отрасль. - Это замечательно. - Рад, что ты так думаешь - я повышаю тебя до старшего дизайнера команды по дамскому белью. Голова Чуи вдруг ощущается лёгкой. Мысли улетучиваются, поскольку его способность понимать смысл происходящего вытекает из его ушей и просачивается в эфир. Не может быть, чтобы он услышал Мори правильно. - Вы... Что? - Соображай быстрее, Чуя-кун. - Но я... Я специализируюсь на дизайне «prêt-à-porter» и традиционных выкройках. Я ничего не знаю о дамском белье. Мори поднимает бровь в идеальную дугу. - Так себя не продают, милый. Чуя подавляет смешок. У него нет желания преувеличивать свои способности с помощью ослепительных джазовых рук, когда он знает, что его заработанный тяжким трудом талант говорит сам за себя... Однако талант не обязательно компенсирует недостаток или отсутствие опыта. - Я просто никогда раньше не работал с дамским бельём, это всё, что я хочу сказать. - Ты прекрасно разбираешься в деталях, сочетании цветов и подгонке. Твои дизайны - это идеальное сочетание элегантности и игривости, а это именно тот образ, который я представляю себе для нашей первой коллекции. Ты согласен на это или нет? Потому что если нет, я уверен, что смогу найти кого-нибудь ещё. О нет, Чуе не нравится, как это звучит. Перспектива погружения в дизайн дамского белья кажется немного пугающей, но Чуе нравятся новые вызовы, и он, безусловно, не собирается отказываться от своего повышения. - Нет, я в деле. Мори хлопает в ладоши. Громко. - Очень хорошо, - он крутится на пятке, длинный красный шёлковый шарф закручивается вокруг него, как крылья летучей мыши, когда он плывёт вперёд. - Загляни ко мне в офис позже, чтобы мы могли обсудить детали. Ты начинаешь завтра, - добавляет он, взмахивая рукой через плечо в знак прощания. А затем он уходит, исчезает со сдержанным блеском хитрого кота, незаметно выскользнувшего наружу. - Что только что произошло? Чуя опирается о свой стол. Скользит рукой по гладкому чёрному дереву, тянется к одному из многочисленных кусочков обрезков ткани, которые всегда валяются вокруг. Шёлковый бархат. Любимая с-ней-почти-невозможно-работать ткань Чуи. Он подбирает её и разминает в руке. Мягкая. Успокаивающая. Голос Акутагавы пробивается сквозь небольшой мирный момент Чуи: - Ты только что получил повышение, и твой энтузиазм вдохновляет. - Эй! Я в шоке. Я покажу тебе энтузиазм, просто дай мне секунду. Одна секунда превращается во множество секунд, а Чуя всё ещё не может разобраться в ситуации. Время замедляется, но огромные настенные часы весело тикают, золотой лакированный маятник раскачивается из стороны в сторону, абсолютно безразличный к субъективному ощущению времени. Тик-так. Тик-так. Звук, кажется, становится всё более резким с каждой прошедшей секундой, звенит внутри черепа Чуи по мере того, как мир вокруг него увеличивает свою насыщенность - слишком громко. Солнце бьёт сквозь большие окна от пола до потолка, рулонные шторы из прозрачной бумажной пряжи разделяют свет на художественные полосы - слишком ярко. Закрыв глаза, всего на секунду, Чуя вновь обретает свою хладнокровную, спокойную и собранную ауру. Он крепче сжимает гладкий кусок бархата; его надёжный маленький якорь. - Ты, наверное, один из самых молодых дизайнеров, получивших звание старшего, - комментирует Акутагава мягким, но каким-то образом всё ещё очень интенсивным монотонном. После глубокого вдоха, Чуя открывает глаза и промаргивается. Акутагава всё ещё сутулится, с иглой в руке и внимательным взглядом, направленным на воротник, над которым он продолжает работать, когда говорит: - Это весьма впечатляющее достижение. Ты должен гордиться собой. - Я знаю. Вот почему мне нужно немного времени, чтобы всё осмыслить. Вся моя карьера была одним чудом за другим. - Чудом? Очень драматично. Рад видеть, что ты вернулся в норму. Чуя закатывает глаза. Если он хочет думать о своих достижениях, как о самопроизвольных чудесах, никто не сможет его остановить. Ему позволено немного помпезности. - Помню, когда я получил здесь стажировку, - начинает Чуя, его голос становится сентиментальным от ностальгии по нежно запомнившемуся недавно ушедшему прошлому, - это само по себе было большим делом. «Mori Designs» обычно не принимает стажёров. А потом, чудесным образом, после стажировки мне предложили постоянную должность. Странный фыркающий звук срывается с поджатых от сосредоточенности губ Акутагавы, когда он накладывает последний стежок, заканчивая прикреплять отделку к воротнику. Дерзкий и практичный в своём рабочем процессе, он затем обрывает нить зубами и втыкает иглу в одну из многочисленных катушек ниток, разбросанных по столу перед ним. Он поднимает голову и встречает взгляд Чуи с насмешливым выражением лица. - Почему ты говоришь обо всём этом так, как будто это случилось давным-давно, и я ещё не знаю? Чуя игнорирует вопрос в пользу продолжения изложения великого повествования о своей жизни. - А теперь. Меньше чем через год. Я - старший дизайнер одного из самых дорогих, популярных, эксклюзивных люксовых брендов в мире! - Да. Очень впечатляет, - говорит Акутагава, и Чуя не сомневается, что его заявление столь же искренне, как и его антагонизм по отношению к пастели, но каким-то образом ему удаётся казаться совершенно и абсолютно невпечатлённым. Плоский ответ заставляет конфетти и пузырьки смеха подниматься в груди Чуи. - Не так ли? - говорит он слишком высоким голосом. К его щекам приливает немного тепла, и, чувствуя себя слегка не в себе, он добавляет преувеличенное подмигивание. Но потом он понимает. - Подожди. Постой. Ты тоже молод. Как, чёрт возм... Эм... Как же тебе удалось так быстро подняться по карьерной лестнице? - Никаких чудес не было, - Акутагава тянется через стол за фломастером и листом бумаги, опускает голову, и обесцвеченные кончики волос закрывают его лицо, когда он приступает к набрасыванию эскиза очередного замысловатого дизайна. - Получил работу, потому что отец моего парня - один из крупнейших инвесторов «Mori Designs». - О, - говорит Чуя, действительно не зная, что ещё сказать. Он всеми фибрами своего сердца возмущается кумовством среди богатых и влиятельных людей: концепция, согласно которой блестящие детишки трастового фонда с серебряными ложками, выходящими из их отверстий, почему-то больше заслуживают хороших вещей по сравнению с уличными оборванцами, такими, как Чуя, которые вынуждены полагаться исключительно на свой талант, очарование и решимость, чтобы добиться успеха в жизни, заставляет его чувствовать себя человеческой игольницей с туго натянутой кожей, исколотой горечью. Тем не менее, даже сломанные часы показывают правильное время два раза в день, и гротескно несправедливая система полностью оправдана в предоставлении возможностей и привилегий Акутагаве. Он настолько же искусен, артистичен и креативен, насколько трудолюбив; его должность полностью заслужена. Поэтому Чуя будет вежлив и не полезет на импровизированную трибуну (несмотря на то, что он мог бы часами рассуждать на эту тему, если бы захотел). Вместо этого, он говорит: - Что ж, я рад, что вера свела нас вместе. Мне нравится работать с тобой и... - Как сентиментально, - насмешливо отвечает Акутагава. И снова ослепительная личность Акутагавы заставляет Чую раствориться в приступе лёгкого позабавленного смеха.---
Чуя в восторге от своей новой должности. В самом деле. Это приключение с дамским бельём станет его временем блистать, и он гордится собой, приятно взволнован и всё в этом духе. Это грандиозно... Но в удивительном повороте событий, которые обрушились на Чую повышением, также кроется небольшая проблема. Потому что, хотя у Чуи глаз-алмаз на подгонку (это то, чем он гордится), у него нет особенно хорошего представления о том, как должно сидеть дамское бельё. Его кожа гиперчувствительна и превратится в зудящий Ад, если он даже подумает о том, чтобы надеть нижнее бельё, которое сделано не только из бамбука или хлопка высшего качества. Чуя предполагает, что он мог бы пренебречь своей стервозной гиперчувствительностью и примерить какое-нибудь дамское бельё, но он не думает, что это сильно поможет. Он обучается тактильно-визуально, и он не сможет получить хороший обзор на триста шестьдесят градусов и возможность прикасаться к белью на себе со всех сторон, когда его голова и руки прикреплены к его телу и всё такое. Идея надеть нижнее бельё и провести зеркальную сессию, пока он водит по себе руками вверх и вниз, тоже кажется очень автоэротически неловкой. Он вполне уверен, что не сможет провернуть этот конкретный трюк. Он также не сможет разделить своё внимание настолько, чтобы быть одновременно элегантной моделью, внимательным дизайнером и своим гипер-рефлексивным «я», не попадая на очень неудобную территорию экзистенциального кризиса идентичности. Подводя итог, он отчаянно нуждается в подходящей модели для примерки. И что ж, само по себе это не проблема. У «Mori Designs» есть контракты с множеством модельных агентств, но дизайн дамского белья является новой областью для Чуи, и дело не только в том, что он должен попросить модель примерить его, чтобы проверить посадку, но и в том, что ему действительно нужен кто-то, чтобы смоделировать само бельё - чтобы он мог познакомиться непосредственно с чувственной функциональностью дамского белья; понаблюдать за складками и линиями, изучить то, как выбранные им ткани драпируются на ландшафте реального человеческого тела. И всё это, попросив кого-то позировать вот так; позволив Чуе приблизиться, бегать глазами вверх и вниз по каждому изгибу, возможно, даже касаться, чтобы почувствовать текстуру сетки и атласа на коже. Что ж, это просто неподобающе. И определённо граничит с жутким. И непрофессионально. От одной только мысли об этом тело Чуи охватывает липкая дрожь. С приглушённым стоном он снимает свой любимый модный аксессуар - свою обожаемую шляпу, изготовленную на заказ в парижском «Maison Michel» - и пробегается рукой по волосам. Покалывающее ощущение распространяется по коже головы и опускается на шею, когда он слегка тянет волосы у корней, успокаивая дискомфорт своих мыслей. Он кто угодно, но не непрофессиональный мерзавец, который настаивает на том, чтобы часами держать низкооплачиваемых моделей в недостаточно отапливаемом помещении, в то время как они подвергаются чрезмерному воздействию его любопытно-назойливых глаз и рук. Нет, Чуя - джентльмен и к тому же человек, ориентированный на решение проблем. Ему придётся использовать манекен, и он заставит это работать. Как-то.---
Проявляя большое внимание к деталям, плавно, но без особой страсти Чуя хватается за нереально тонкую талию манекена и крутит его, окидывая беглым взглядом. Манекен, к сожалению, но вполне предсказуемо, лишён изящества человеческого тела. Во-первых, он ни хрена не двигается, а Чуе нужно видеть, как разные ткани и стили переплетаются и драпируются на теле в движении, чёрт возьми. Следующая большая проблема - твёрдое и сверхпрочное холщовое покрытие манекена. Хотя оно приятное и шершавое под кончиками пальцев Чуи, когда он накидывает на плечи манекена довольно простой на вид пробный образец женской сорочки, оно также холодное и неживое. - Нет. Нет, нет, нет - это не работает, - бормочет Чуя сам себе, морща нос (потому что свободные духом, нонконформистские, в меру эксцентричные творческие люди разговаривают сами с собой и своим искусством - это часть их образа жизни). - Знаешь, - продолжает он, окидывая манекен осуждающим угрюмым взглядом, - я пытался оставаться позитивным, дать тебе шанс и всё такое, но ты отстой, и мне действительно чертовски нужна настоящая модель для примерки. Тонкое вибрирующее жужжание разрывает тишину студии, и рука Чуи полуавтоматически тянется к внутреннему карману его блейзера, выуживая телефон. Там уведомление о текстовом сообщении от Дазая, и как только Чуя открывает его, сообщения приходят вереницей - одно за другим. Они становятся всё более раздражительными, поскольку Дазай жалуется на жуткое существование своего бывшего партнёра по лаборатории: «Привет, Чу <3 Как ты? Мне нехорошо, потому что Фёдор смотрит на меня, и мне это не нравится». «Думаю, он всё ещё злится из-за того, что я бросил его ради Йосано». «Что ж, это то, что он получает, когда пытается украсть мои лабораторные данные и представить их как свои собственные». «Он всё ещё смотрит». «Угх. Почему он не оставит меня в покое? Я перепробовал всё: игнорировал его, смотрел в ответ, посылал ему смертельные угрозы - но он просто не останавливается. Отвратительно». «Чу-у-у-уя-я-я-я, пожалуйста, приди и спаси меня. Я не могу сосредоточиться на чудесной лекции Оды-сэнсэя об экзоцитозе в астроцитах, когда Фёдор ведёт себя как дерьмовый отвлекающий крысёныш». «Теперь он облизывает кончик своей ручки, глядя прямо на меня, и я боюсь за свою жизнь. Почему он такой? И ещё, можешь заскочить в магазин по дороге домой и купить мне консервированного краба? Пожалуйста?». Несмотря на свои страдания, Чуя беспомощен, так как находит гистрионную жилку Дазая настолько милой, что это заставляет его посмеиваться в рукав, пока он перечитывает сообщения. Дазай умеет превращать тривиальные обиды и несчастья в комические драмы, а инфо-дампы о нейротрансмиттерах (или что там он ещё изучает) - в чистую поэзию. Конечно, научные монологи Дазая никогда не имеют для Чуи особого смысла, но он всё равно будет слушать, некритично, просто потому, что дорожит каждой крупицей чепухи, которую Дазай оживляет своим мягким, вызывающим мурашки, серебристым голосом. Может, Чуя и не в лучших отношениях с манекеном, но ему хочется на что-то опереться, поэтому он обхватывает его рукой, инстинктивно находя пальцами одну из шелковистых тонких бретелек сорочки и крутя её. Материал нежный и гладкий; это умопомрачительное сочетание невинности и восхитительности - оно немного напоминает ему Дазая. Но с другой стороны, любить Дазая гораздо более щетинисто, чем это. Больше похоже на работу с измельчённым бархатом. Иногда он мягкий и приятный. Иногда Чуя случайно проводит пальцем против текстуры неровной муаровой ткани и зависает, пока его тактильная система сходит с ума; пока нервирующее ощущение, расползающееся по всему его телу, как противные щупальца, распространяется от его пальцев и вверх по рукам, обвивается вокруг его позвоночника, поджаривает его бедный мозг. Вздохнув, он отправляет Дазаю короткое сообщение, поддерживая его страдания из-за крайнего варварства Фёдора и напоминая ему, что он не может питаться одними только консервами, но обещая купить свежих крабовых лепёшек. Ради удовольствия выглядеть незатронутым, он не устраивает шоу из сообщения важных новостей - просто добавляет небольшое «кстати, угадай, кого повысили до старшего дизайнера дамского белья» в качестве постскриптума. Он засовывает свой телефон обратно в нагрудный карман, где тот и оседает; тяжёлая стена, о которую бьётся его сердце. Совсем как его безумное увлечение Дазаем. Как грубо символично. Это служит напоминанием о необходимости проявлять силу воли и не поддаваться вихрю жалости к себе. Чуя будет сильным и позаботится об этом самостоятельно, просто чтобы доказать свою правоту. Он не расскажет Дазаю о своём тяжёлом положении относительно модели для примерки, не поддастся соблазнительному порыву выпустить пар. Нытьё ничего не исправит. Несомненно, Дазай - превосходный слушатель - позволяет ярости и мелочности Чуи превращать спираль неуправляемых дерьмовых чувств в управляемые дерьмовые чувства, но... ... Но ему нужно перестать так сильно полагаться на Дазая в управлении своим настроением. Потому что эта тупая безответная влюблённость, которую он питает к Дазаю, начала стремительно выходить из-под контроля, и это единственное, с чем он не может попросить Дазая помочь ему. Сжимая плечо манекена, Чуя пытается ослабить поток кислотности, который проносится через него при этой мысли, нежелательный срыв, подкрадывающийся к нему из глубины его бесполезных желаний. Он не может позволить себе погрязнуть в размышлениях о своих личных проблемах, когда ему приходится иметь дело с профессиональным кризисом. Дерьмо станет слишком подавляющим. Почему просто не может быть легко? Предполагается, что это должно быть его время сиять. Негромкое жужжание из кармана Чуи сигнализирует о получении ещё одного текстового сообщения. Он снова вытаскивает свой телефон, прищуриваясь от очень запутанной смеси эмодзи, которые прислал ему Дазай. Расшифровать смысл непросто, но Чуя приходит к выводу, что это закодированный способ Дазая сказать «поздравляю». А Чуя - эксперт в том, что касается Дазая, поэтому, конечно же, его теория подтверждается, когда приходит другое сообщение: «Чу!!! Я так горжусь тобой. Это потрясающе. Ты звезда~~~ Мы отпразднуем позже!». Ладно, быть может, Чуя ничего не может с собой поделать. Возможно, он немного падок на похвалу (особенно, когда она исходит от Дазая). Возможно, именно поэтому его голова парит где-то над его телом. Высоко и счастливо. Прежде чем Чуя получает шанс стереть свою одурманенную улыбку и вернуть своё сознание обратно в тело достаточно для того, чтобы сочинить спокойный и сдержанный ответ, Дазай пишет: «И, дамское бельё? Это замечательно! Я обожаю дамское бельё!». Подождите. Что? Воздух в лёгких Чуи набирается, а затем с хрипом вырывается наружу, пока он немигающе, шокировано таращится в напрягающий-глаза-даже-при-минимальной-яркости экран телефона. Дазай носит дамское бельё? Образы кремовых кружевных корсетов, обтягивающих узкую перебинтованную талию, наводняют сознание Чуи, поднимая трепещущее тепло в его груди. Как великолепно. Как ужасно. Всё, чего Чуя хочет, и всё, чего он не может позволить себе вожделеть ни при каких обстоятельствах. «Не думай о Дазае в дамском белье, не думай о Дазае в дамском белье, не думай о Дазае в дамском белье», - скандирует он про себя в ускоренном бормотании. Но предостережение так и не останавливает его мысли от того, чтобы идти туда, куда они хотят - то есть, к ногам. Ноги, ноги, ноги - бесконечные ноги Дазая, облачённые в тончайшие чулки персикового цвета; изящные ленточные подвязки обвивают его мягкие бёдра. Чёрт! Отмена! Чуя обращается к насилию, как к своему первому средству, шлёпая себя по запястью. Сильно. След от шлепка жжётся и пульсирует, но также работает - отвлекает его от гораздо более невыносимой боли от фантазирования о том, чего он не может иметь.♡♡♡
- Что-то не так? - спрашивает Дазай, глядя на Чую поверх своей чашки; его очки запотевают от пара. Чуя ворчит. Много чего не так. В данный момент, что волнует Чую больше всего, так это тот факт, что Дазай имеет наглость выглядеть таким бесстыдно привлекательным для поцелуев, когда Чуя не имеет права поцеловать его. Несправедливо. Так несправедливо. Может, ему стоит просто сдаться и признаться Дазаю в своих чувствах. Разве это не было бы романтично? И тогда они могли бы наброситься друг на друга, целоваться на кухонном столе, шептать друг другу на ухо нежности; заявить о своей бессмертной любви, и... - Мне очень нужна модель для моей работы с дамским бельём, - бормочет он. Самоконтроль ускользает, и он выкладывает то, что должно-было-оставаться-в-секрете, в обмен на сохранение невыразимой тайной влюблённости, заключённой и похороненной глубоко в тоскующем сердце Чуи. Большой «упс», но что ж, он полагает, что не так уж много скелетов может быть в его шкафу, прежде чем там станет тесно, и самые большие, самые старые, самые беспокоящие из них начнут вышвыривать новичков. Глаза Дазая загораются, и этот обезоруживающе чарующий взгляд, направленный на него... Но это также очень часто плохой знак. Дазай торжественно хлопает в ладоши, громкий хлопок заставляет глаза Чуи дёрнуться, и это вроде как жутко - насколько язык тела Дазая иногда напоминает Чуе его дорогого босса. Странно. - У меня есть идея, - щебечет Дазай высоким голосом, подталкивая очки выше по переносице. - Почему бы мне не стать твоей моделью? Чуя чуть не давится кофе и пару раз неуклюже кашляет, прежде чем восстанавливает своё самообладание. Он обвиняюще смотрит на Дазая, надеясь, что его хмурый вид донесёт, что он был бы признателен, если бы Дазай был так добр, чтобы оставить эту тему. Конечно, это не срабатывает. Дазай не узнал бы предупреждение, если бы оно ударило его по лицу - или узнал бы и просто не озаботился обратить внимание. - Ты слышал меня, Чуя? Дазай наклоняет голову так, как делает это, когда чего-то хочет - весь искусственная невинность и скромность. Совершенно неотразим. Вот почему Чуя должен отвернуться. Он отводит взгляд от притягательных глаз Дазая и вместо этого смотрит в чёрную бездну своего кофе. Почему он проклят лучшим другом-гением, который всегда стремится придумать идеальные решения? В данном случае, совершенно катастрофические. Чуя ни за что не сможет ежедневно смотреть на Дазая в дамском белье и не сгорать изнутри от тяжёлого бремени безответной любви и... Эм, ну, возбуждения. Дазай взмахивает рукой, порхнувшей в периферийном поле зрения Чуи, как бабочка, на которую невозможно не смотреть - такой же заманчивой, как и всё остальное в Дазае, от его больших янтарных глаз до острого ума и сомнительного чувства моды (почему на нём розовый вязаный жилет? И какого хрена он сочетает его с украшенным драгоценным камнем галстуком-боло? Чуя это не одобрил). - Э-э-э-й. Земля вызывает Чу-Чу, - поёт Дазай. Этот его чарующий голос. Сокрушительно, вот каково это - словно маленькие серебряные колокольчики, которые стекают по позвоночнику Чуи, поджигают его нервы, вонзают нож между его рёбер и пронзают его и без того кровоточащее сердце. Дрожь угрожает пронзить тело Чуи, но он делает всё возможное, чтобы подавить её. Он не может позволить себе страдать от унижения вегетативной реакцией, потому что Дазай - внимательный маленький дьявол, который всегда замечает подобные физические отклики и, как истинный исследователь, разрывает их на части; анализирует их до мельчайших деталей. И Чуя знает, что его защита - его жалкие попытки притвориться, что он не страдающий от безответной любви идиот - рухнет под пристальным вниманием научного метода. Нет, он не даст Дазаю причин заподозрить что-либо. Сжимая свою чашку, он снова смотрит на Дазая, фиксируя взгляд на его переносице, избегая больших бездонных глаз, потому что они опасны. - Что? - роняет он. - Чуя плохо спал? Он сегодня особенно вялый и угрюмый, - Дазай поднимает палец и указывает на себя. - Я, - он медленно поворачивает руку, указывая на Чую, - должен стать моделью для тебя, - он наклоняется вперёд на своём сиденье, пока его палец не касается легонько кончика носа Чуи. Чуя следит за движением глазами, пока они не скашиваются, и у него не начинает кружиться голова. - Ага... - говорит он, потому что должен что-то сказать, иначе это покажется странным; наверное, это уже странно. Опустив руку и откинувшись на спинку стула, Дазай светится лицом, как целое поле подсолнухов, и Чуя почти чувствует себя виновато из-за того, что придётся уничтожить этот свет. Он упирается локтями в стол, само воплощение спокойствия. - Это блестящая идея, Дазай, действительно блестящая - но это не сработает. Мне жаль. Дазай надувается. Он явно устраивает шоу, вытаскивая этот обольстительный влажный взгляд, что означает - он собирается добиться своего с помощью обаяния. Чертовски принудительный. Чуя хотел бы, чтобы он мог перестать любить его, чтобы мог возненавидеть его. Впрочем, это не обсуждается - Чуя, при всех его талантах, не может вот так отключить свои чувства. Дазай хлопает своими неоправданно длинными ресницами. - Почему, Чуя? Ты хочешь сказать, что я недостаточно хорош, чтобы быть моделью? - Нет, но твои размеры нестандартны, - утверждает Чуя со всей уверенностью, которую может собрать. - Ты слишком высокий и слишком тощий, ты, каланча. (Да, это интересный способ сказать «ты самый красивый человек, которого я когда-либо видел», но Чуя творчески подходит к подобным выражениям). Надутость Дазая усиливается. Одной палочкой для еды он тыкает в свой завтрак - завтрак, к которому едва прикоснулись. - Но что, если мне нужна работа на неполный рабочий день? Что, если я не смогу платить за аренду, если не найду её? Тогда нам придётся съехать и подыскать что-то поменьше. Я не хочу этого делать. Мне нравится наш дом. Наш дом. Разве это не звучит мило? Чуе тоже нравится их дом. В основном потому, что это что-то, что он разделяет с Дазаем, но также и потому, что он просто объективно хорош; просторный, стильный и расположен в центре города. Это до смешного роскошно для недавнего выпускника факультета дизайна и студента университета. То, что они могут себе это позволить, объясняется тем, что они не могут: квартира - подарок богатого дяди Дазая, таинственного персонажа, с которым Чуя никогда не имел удовольствия встретиться, и о котором Дазай никогда не упоминает при отсутствии давления. А Чуя редко давит, потому что Дазай плохо реагирует на давление - несмотря на то, что он делает вид, что его ничто никогда не трогает, он чувствительная душа под слоями бинтов. Чуя задумчиво вытягивает губы, опуская руку на бедро, растирая. - Аренда? У меня сложилось впечатление, что квартира уже оплачена, и твой дядя позаботился о коммунальных платежах? - Ну, да. Я совсем забыл об этом, - это, безусловно, ложь, но Дазай только пожимает плечами. Такой бесстыдный; он, кажется, ничуть не смущён, будучи пойманным с поличным в своём шутовстве. И, конечно, он просто продолжает: - Но что, если бы я хотел работать неполный рабочий день, чтобы у меня были дополнительные деньги на расходы? Что, если я хотел бы покупать себе шикарное дамское бельё? Раздражающий. Чуя находит Дазая и его бессвязные аргументы такими раздражающими. И милыми. Он стреляет в Дазая невозмутимым взглядом и собирается быть немного конфронтационным - надавить - потому что Дазай ведёт себя нелепо. - Если не хватает денег, ты всегда можешь попросить своего дядю... - Я бы предпочёл этого не делать. Верно. Конечно, нет. Зачем просить у своего дяди-мультимиллионера немного дополнительных карманных денег, когда ты можешь выбрать страдать вместо этого. Чуя морщит нос, но больше ничего не комментирует. Любопытство зудит в глубине его мозга, как это всегда происходит, когда всплывает таинственное прошлое Дазая; щекочет от необходимости знать, почему настроение Дазая переключается в режим темпераментного подростка всякий раз, когда разговор поворачивает в сторону человека, который его вырастил. Но это не его дело - совать нос в семейные отношения Дазая; он верит, что Дазай расскажет эту историю, как только будет готов. - Что ж, тогда ты можешь занять у меня. - Я не хочу, - ворчит Дазай, надувая и выпячивая губы. И всё это было бы гораздо убедительнее, если бы Чуя верил, что Дазай заботится о деньгах или этике их расходования. Всё это просто пустое сотрясание воздуха, потому что прекрасный, захватывающий, всепоглощающий, гениальный ум Дазая перегревается от этой внезапной я-буквально-погибну-если-не-реализую-мой-потенциал-как-модель-дамского-белья фиксации. Он пытается отвлечь Дазая реальными и обоснованными аргументами: - Тебе следует сосредоточиться на учёбе, а не на тупой подработке, на которую тебе наплевать. Дазай тыкает в свой ни в чём неповинный завтрак ещё усерднее. На его лице угрожающе хмурый взгляд - тот самый, который он использует, когда одержим желанием добиться своего. - Я хочу стать твоей моделью, - говорит он, и его голос пронизан глубочайшей искренностью. Хотя спонтанная модельная мания Дазая кажется случайной, она, бесспорно, реальна. - Конечно, - признаёт Чуя, желая удостовериться в правдивости желаний Дазая, даже если он не собирается их исполнять. - Это «да»? Ты позволишь мне быть твоей музой? - Моделью, - уточняет Чуя. Дазай машет рукой, как будто это несущественный пункт семантики. - Да, да. Модель, я как твоя модель. Скажи «да», - подлизывается он, определённо в режиме вымогательства; всё в нём гладкое и ровное; как бархат. Чуя ощетинивается. Он хочет сказать «да», но не может. Он слишком заботится о самосохранении, чтобы принять такое предложение. Это никогда не смогло бы сработать - одна только мысль о Дазае в дамском белье уже стоила Чуе одного срыва; он не верит, что его тоскующее сердце выдержит встречу с подобным в реальности. Однако он не знает, как сказать «нет». Поэтому он делает единственное, что может сделать, и не говорит ничего. Он роняет кубик сахара в свой кофе и размешивает его чайной ложкой. - С каких пор ты добавляешь сахар в свой кофе? - спрашивает Дазай с недоверием во взгляде. Чуя моргает. Точно. Это не то, что он делает. Где грёбаный алкоголь? Он так жаждет полностью вырваться в космос, затеряться в мечтах о сладком облегчении от какого-нибудь прекрасного вина, но Дазай вытаскивает его из фантазии и возвращает обратно в реальность наполовину обеспокоенным, наполовину позабавленным тоном голоса. - Ты в порядке, Чуя? Чуя кивает. - В полном. Сахар полезен для здоровья. Разве не это ты мне всегда говоришь? Для его собственных ушей это звучит невероятно глупо. Он прикрывает свой промах, перемешивая кофе чуть сильнее, прежде чем сделать щедрый глоток - обжигая язык в процессе. На лице Дазая расцветает мягкая улыбка. - Ах, так ты наконец-то согласен с тем, что я всегда прав... - Нет. - ... и что я должен быть моделью для тебя, - продолжает Дазай, потянувшись через стол, чтобы схватить руку Чуи, нежно сжать её. - Верно? - Эм, нет? Это... Нет, - немного потеряв дар речи, Чуя начинает качать головой. Это вызывает у него ещё большую головную боль, чем уже есть, но лицо Дазая падает, так что это, похоже, помогает донести до него свою точку зрения. - Мне правда очень жаль, - говорит Чуя, потому что так оно есть. Он хотел бы жить в идеальной альтернативной вселенной, где он мог бы быть благословлён несомненно божественным видом Дазая, носящего сшитое на заказ дамское бельё. Но жестокая реальность такова, что безответная влюблённость Чуи растёт день ото дня; его сердце - болезненная зияющая рана, и он не позволит Дазаю пройтись через всё это по подиуму. Дазай фыркает, поднимает руку с того места, где она лежала поверх руки Чуи, прохладная, но успокаивающая, и использует её, чтобы отмахнуться от извинений, как от назойливой мухи. - Всё в порядке. Даже не беспокойся об этом. В порядке? Это плохой знак. Чуя слишком хорошо знает, что с Дазаем никогда ничего не бывает просто «в порядке». Он никогда не отбрасывает навязчивую идею, если она поразила его мозг. Нет, его единственный способ нейтрализовать её - осуществить её, и, конечно, это только подпитывает монстра - создаёт временный высокий уровень целенаправленного поведения, которое смешивается с его детскими наклонностями, превращая всё в игру, в которой он должен победить. И затем, неизбежно, Дазай превращается в дикого сжавшего-намертво-челюсти добермана и не отпускает, пока не вырвет свой успех из кровоточащих, безжизненных рук своих противников. Так что... Он определённо замышляет что-то суперзловещее, и всё, что может сделать Чуя, это ждать неминуемой атаки и надеяться, что его защита достаточно сильна. Трудно и утомительно - вот каково дружить - быть влюблённым - с таким сложным существом. (Но это не значит, что Чуя питает иллюзии относительно того, что он меньший беспорядок. Причина, по которой он так глубоко понимает искажённые добродетели Дазая, заключается в том, что он разделяет их. Наглядный пример: его безумное увлечение Дазаем; катаклизм, который неоднократно разрушает его внутренний ландшафт только для того, чтобы вновь возродиться в засушливой почве собственного бедствия). Это сложно. Но каким-то образом, который не имеет смысла, но почему-то всё ещё имеет смысл для Чуи, это также самая простая и незамысловатая вещь: он любит Дазая за всю его многогранную магию; за его чарующее обаяние, острый ум, скрытую уязвимость, сдержанную близость, застенчивую доброту; за его неуместные и не столь неуместные причуды; за то, какой он милый. Просто... Безответно. Болезненно. Подавляя желание издать душераздирающий стон, Чуя откидывается на спинку стула, согнув локти и обхватив голову руками. Суперспокойный. Он очень хочет сигарету, но полагает, что пока хватит кофе и завтрака, что напоминает ему: - Ешь свой завтрак, маршмеллоу. Дазай игнорирует благонамеренное напоминание, материализует книгу из старомодной сумки-ранца, которую использует для учёбы, и сосредотачивается на ней, а не на тарелке перед собой. Одной рукой он держит книгу открытой, а другой сжимает чашку с кофе, время от времени поднося её к губам, чтобы сделать слишком-громкий-чтобы-не-быть-намеренно-неприятным глоток. Тишина напоминает объятия мокрого и вызывающего зуд шерстяного свитера. Ужасно. Чуя не может заставить себя ненавидеть материал с таким большим историческим значением, но ему категорически не нравится шерсть. Вдобавок ко всему, Чуя чувствует, что его сторонятся, и он может быть весьма неплох в решении высокострессовых ситуаций, но низкоуровневая социальная напряжённость - с этим он действительно облажался. Это невыносимо. Дазай просто сидит там со своими тупыми полуприкрытыми глазами, улыбаясь своей тупой книге, греясь в своём тупом оглушительном молчании. - Интересная книга? - спрашивает Чуя. Пустой вопрос, но это всё, что он может придумать, и он, к сожалению, чувствует себя обязанным что-то сказать. Дазай негромко мелодично мычит в согласии. - Очень. Это история об ученике, влюблённом в своего учителя. Он закрывает книгу - или, скорее, захлопывает её - достаточно агрессивно, чтобы Чуя вздрогнул от испуга, а Чуя никогда не пугается. - В любом случае, - беззаботно говорит Дазай, - я не буду утомлять тебя подробностями. Я уверен, ты считаешь любовь ужасно немодной. Чуя так не думает, но не то чтобы у него есть возможность сказать об этом прежде, чем Дазай продолжает: - И мне лучше начать собираться, иначе я не успею на приёмные часы профессора Сакуноске. Откровенно говоря, чудо, что Чуя умудряется не закатить на это глаза. - Разумеется. Ты бы не хотел их пропустить. Это же не ты посещаешь все его занятия. На лице Дазая застывает неразборчивое выражение. - Моя диссертация посвящена исследованиям, которые я провёл в его лаборатории, и я хочу, чтобы он руководил моим докторским проектом в следующем году. Очень важно, чтобы я производил хорошее впечатление. Вялым движением он соскальзывает со своего стула, потягивает с небольшим зевком и руками над головой; рубашка и отвратительный вязаный жилет чуть-чуть приподнимаются - к сожалению, недостаточно, чтобы показать край бинтов, тянущихся вокруг узких тазовых костей. (Чуя чувствует немного грязным из-за того, что желает такого вида, но сердце хочет того, чего хочет). Схватив свою тарелку с менее чем наполовину съеденным завтраком, Дазай пересекает комнату, задрав нос к небу. Он ставит свою тарелку в фарфоровую раковину. Резкий пронзительный звон разрывает воздух. - Управление впечатлением - это очень важно, - щебечет Дазай поверх обертонов пронзительного шума. - Верно. Чуя знает, что звучит отчуждённо, но ничего не может с собой поделать. Всякий раз, когда поднимается тема Ода-Сакуноске-лучший-человек-на-свете, собственный свет Чуи угасает до тусклого мерцания. Ему нравится думать, что он - выгодная партия, но по сравнению с любимым профессором Дазая - который якобы самый умный, самый крутой и привлекательный, самый высокий человек всех времён, если сплетни, которые Чуя слышал от Дазая и его однокурсников, правда - Чуя может предложить не так уж много (кроме изысканных тканей и внимания к деталям). На секунду Чуя задумывается о том, чтобы пойти по недостойному пути и сделать какое-нибудь язвительное замечание о том, что Дазай должен перестать тосковать по своему профессору - потому что на самом деле отношения ученик-учитель абсолютно неэтичны, и, конечно же, лучший-человек-на-свете-Ода-Сакуноске не стал бы баловаться аморальными романами. Заманчиво попытаться разрушить надежды Дазая фальшивым моральным превосходством и горечью, но Чуя не хочет делать себя врагом неверно направленной любви Дазая... ... Даже если неверно направленная любовь Дазая точно любит делать себя врагом Чуи - это просто так невероятно противно и очевидно. Всё время Дазай просто излучает эту яркую румяную ауру влюблённости - щёки всегда немного розовые, зрачки всегда немного расширены (если бы Чуя не знал лучше, он бы подумал, что Дазай экспериментирует с препаратами, которые синтезирует в лаборатории). Это чертовски отвратительно и так красиво, что Чуя мог бы заплакать. О да, совершенно очевидно, что Дазай влюблён, и широко известно, что он испытывает чувства к своему профессору. Слишком много раз, чтобы сосчитать, Чуя подслушивал разговоры между Дазаем и его однокурсниками. Йосано, новый партнёр Дазая по лаборатории, постоянно дразнит его по поводу его «сильной влюблённости», посмеиваясь над тем, насколько Дазай очевиден, и побуждая его «просто сделать уже первый шаг». Мысль об этом заставляет комнату закружиться, и в желудке Чуи ворочается тошнота. Ему нравится Йосано, он считает её близким другом и всё такое, но он не ценит её потакание вожделению-профессора-выходкам Дазая. К чёрту всё. По-видимому, совершенно не обращая внимания на хаотичное внутреннее состояние Чуи, Дазай перемещается, чтобы посмотреть на себя в зеркало на дальней стене кухни - то самое, с гребенчатыми краями, привезённое прямиком из Франции (потому что Чуя немного франкофил). Часть заявления: «Красивый антиквариат, который оживит комнату присутствием старины; фаска, проявляющая признаки своего возраста мягкими теневыми штрихами; часть красного оксидного покрытия просвечивается сквозь раму». Помутневшее от возраста стекло зеркала отражает мягкие лучи утреннего солнца и создаёт сияющий медовый ореол вокруг головы Дазая. Так нежно, красиво и привлекательно. И столь же отвратительно. Дазай поправляет очки и лёгким движением руки заправляет прядь волос за ухо. - Так я хорошо выгляжу? Произвожу ли я хорошее впечатление вот так? - он смещает свой вес, отводя бедро в сторону, поза подчёркивает его гибкую романтическую фигуру. - Выгляжу ли я умным? - добавляет он, наблюдая за своим отражением, наклонив голову набок и прикусив нижнюю губу. Как будто он не знает... Чуя находит абсурдной мысль о том, что Дазай не осознаёт, насколько он великолепен - у него есть два хорошо функционирующих глаза (по крайней мере, с поправкой на рецептурные очки), которые должны быть вполне способны оценить зеркальное отражение и сделать вывод, что он самый потрясающий человек из когда-либо существовавших. Когда-либо. - Ты выглядишь очень умным, - покорно говорит Чуя, зная, что он должен смириться и делать только скучные комплименты вроде «ты выглядишь умным», если не хочет раскрыть всё своё кровоточащее сердце. Дазай резко поворачивает голову, сияя глазами и сверля череп Чуи. Чуя понятия не имеет, что означает этот взгляд, но он также не настолько безрассуден, чтобы спрашивать. Он довольно смелый парень, но бросать вызов странным невербальным сигналам Дазая - это не то, что кто-либо делает, если ценит своё здравомыслие. Вместо этого он ставит свою чашку обратно на стол. Громкий лязг эхом разносится по комнате синхронно с интенсивным взглядом на глупо симпатичном лице Дазая. Чуя прочищает горло. - Я имею в виду, будь я на твоём месте, я бы подумал о том, чтобы сбросить диско-шар с твоей шеи, но да, ты выглядишь очень умным. Острый как бритва взгляд остаётся на лице Дазая. Он фыркает, качает головой, и когда он останавливает движение, его черты лица переходят в нечто гораздо более мягкое, милую маленькую улыбку - совершенно очаровательную, но также и совершенно фальшивую. - Галстук-боло остаётся. Он добавляет индивидуальности - выделяет меня. Чуя не комментирует это, он просто поднимает бровь, медленно поднимает чашку, тихо отпивает. Повернув голову назад, Дазай пристально смотрит в зеркало, как какая-то невротичная злая сказочная королева. - Надеюсь, я выделюсь перед Одой-сэнсэем. Чуя усиливает хватку вокруг кружки с кофе. Сквозь него проносится поток горечи, и хочется разбить что-нибудь об пол. Он делает успокаивающий вдох, контролирует свой тон, сохраняя его ровным, когда говорит голосом разума: - Почему так важно, что он думает? Он оценивает твои работы, а не твою внешность. - О, Чуя, - тон Дазая ровный, тяжёлый, как будто он обременён бесконечно большей проницательностью, на которую Чуя мог когда-либо надеяться. - Ты дизайнер. Ты должен знать, что эстетика имеет значение. Прикусив язык, чтобы не выплюнуть горький яд, плещущийся у него во рту, Чуя наблюдает, как Дазай закидывает за плечо свою сумку, полную книг и конспектов. - Увидимся позже, Чу-Чу, - говорит он и в вихре несочетающихся цветов и шелестящих учебников проносится мимо Чуи, наклоняется, чтобы быстро чмокнуть его в щёку - и затем уходит. Дверь закрывается за Дазаем со слабым щелчком, и Чуя остаётся один, в компании чашки чуть тёплого подслащенного кофе и книги об отношениях ученика и учителя. Его щека горит, ощущение мягких губ Дазая задерживается, как сон, который очень медленно исчезает по мере того, как бодрствование берёт верх. Он берёт книгу, поворачивает её и читает аннотацию на обороте: «Интригующее и греховное исследование соблазнения, запретной любви и искупления. Это увлекательный и безумно страстный рассказ о загадочном и сексуальном; о побеге профессора Накамуры от его личных демонов, пока он пытается получить прощение и любовь из самого запретного источника - от милого и невинного Сузуки Асахи, аспиранта, зачисленного в его класс». Как скандально банально и совершенно лишено изысканности. Чуя прочитал свою долю эротических романов, так что, возможно, он не из тех, кто может осудить... Но это его не остановит - он осуждает Дазая за чтение подобного мусора. В квартире нет камина, где он мог бы сжечь этот гнусный роман, так что вместо этого он бросает его в стену. Тот падает на пол с неуклюжим шлепком. Понимая, что задержал дыхание, Чуя глубоко вдыхает. Воздух пахнет как Дазай - чернилами и лавандой, и самой персонификацией изысканной сложности, отсутствием, которое он оставляет после себя, когда выбегает за дверь, не оглядываясь через плечо. Тяжёлый, как бархат.|...|