#
Гэше Урму разглядывал стены крепости города Хунцяо, сейчас покрытые льдом. Он невесело улыбнулся, сложив ладони на луке седла. Выстроившиеся позади него неровной линией объединённые племена ждали приказа хунтайджи. Разорение Юньмэна лишь ещё больше распалило их жажду завоеваний – даже волчьи знамёна, развевающиеся над крепостными валами Хунцяо, не смущали их. Однако, когда человек в чёрных доспехах забрался наверх и уселся на ограду бастиона над северными воротами, по их рядам прокатился ропот удивления и беспокойства. Цзюнь-ван небрежно помахал им издалека, словно его совершенно не волновало численное превосходство врага. Пока Гэше Урму созерцал эту картину, темник Улан протиснулся к нему между замершими в ожидании бойцами. – Хунтайджи, поздравляю, ты наконец загнал волка в угол, – сказал он. Вдвое старше Гэше Урму, Улан был вождём своего племени – одного из крупнейших в травяном море и последнего, кто присоединился к их строю. Даже сейчас, несмотря на теплоту его слов, его взгляд оставался жёстким. – Я бы не торопился праздновать, – проронил Гэше Урму. Жестом приказав армии оставаться на месте, он направил свою лошадь в сторону крепостных стен, приближаясь к городу с той же ленивой уверенностью, которую ранее продемонстрировал Цзюнь-ван. Отгадывание загадок лежало в основе гамбита Чжоу Цзышу. Хунтайджи понял, что отгадал верно, когда Цзюнь-ван улыбнулся, опершись локтями о колени. – Решил перестать убегать? – громко осведомился Гэше Урму, как только подъехал достаточно близко, чтобы его можно было услышать. – Мне стало скучно, – ответил Чжоу Цзышу. Он хлопнул ладонями по камню, на котором сидел. – Кроме того, в Хунцяо находится моя любимая таверна, в которой подают лучшую ламянь. Будет жаль, если она сгорит. Гэше Урму рассмеялся. – Сдавайся и открой ворота – и я пощажу твою любимую таверну. – Хунтайджи поистине щедр, но, боюсь, вкушать лапшу в окружении руин, в которые превратится остальной город, будет уже не так приятно, – Чжоу Цзышу сцепил руки и сложил их на бёдрах. – Твоей армии приходится нормировать выдачу пайка, а ты начинаешь терять контроль над другими племенами. Поверни назад сейчас – и я не буду преследовать тебя за пределами границы. Гэше Урму усмехнулся. – Волчьи амбиции, белоглазые волки... так много идиом твоего народа о предательстве связано с волком. И всё же, в конце концов, мы с тобой одинаковые, не так ли? Король волков – единственный владыка, которого сможет принять эта суровая земля. Выходи и сразись со мной. Только мы – никаких армий. – Заманчиво, – протянул Цзюнь-ван, почёсывая подбородок, – но твоя армия так близко. Меня беспокоит, что они не смогут устоять перед искушением атаковать. Хунтайджи поднял свой боевой лук, наложив на него стрелу. Повернувшись, он выстрелил; древко задрожало, когда стрела, просвистев, вонзилась в нескольких чи перед замершими солдатами. Хмыкнув, Гэше Урму повернулся к Чжоу Цзышу. – Без моей команды никто не ступит за эту стрелу. Любого, кто это сделает, я сам зарублю на месте. Чжоу Цзышу встал на ноги, балансируя на краю стены. – Жди, – только и сказал он, спрыгнув с ограды. Человек в шлеме с золотым наконечником – вероятно, генерал Е – поспешил к нему, но Чжоу Цзышу сделал пренебрежительный жест и исчез из виду. Вскоре ворота со скрипом открылись – ровно настолько, чтобы пропустить Цзюнь-вана, скачущего верхом на чёрном жеребце. Приблизившись, он заметил: – Ты убил мою любимую лошадь. С тех пор мне приходится ездить на этой замене. Гэше Урму тонко улыбнулся. – В тот день, когда ты потерял свою лошадь, я потерял своего брата. Ничто из того, что у тебя есть, кроме твоей жизни, не сможет оплатить этот долг. – Мы можем обмениваться угрозами, а можем сразиться. Выбор за тобой, но уже смеркается, и я проголодался, – парировал в ответ Чжоу Цзышу. Пальцы Гэше Урму крепче сжали поводья. Он слез с коня и обнажил саблю. К его удивлению, Цзюнь-ван, также соскользнув со своего скакуна, вместо копья снял с седла меч. Быть может, Чжоу Цзышу уловил его эмоции – он ухмыльнулся и сказал: – Сегодня мне не хочется использовать копьё. Хунтайджи едва заметно скривил уголки губ. Однажды, много лет назад в Бэйчэне, подкравшись достаточно близко к казармам, чтобы увидеть тренировочное поле, он стал свидетелем того, как Чжоу Цзышу сражался на мечах. Цзюнь-ван был неплохим фехтовальщиком, но в его навыках не было ничего выдающегося. Опасаясь очередной уловки, Гэше Урму сохранял бдительность, когда они начали кружить друг вокруг друга, ожидая первого хода. Чжоу Цзышу был тем, кто атаковал, подобравшись вплотную к противнику. Лезвие его клинка звякнуло о лезвие сабли хунтайджи, задавая ритм песни железа, когда они в мгновение ока обменялись дюжиной ударов. Гэше Урму был тем, кто отступил. Когда они снова начали кружить, Гэше Урму улыбнулся – уже без пренебрежения. Кровожадная, поистине волчья улыбка эхом отразилась в слабой дрожи его сабли, заструилась по венам мужчины возбуждением. – Твоё мастерство улучшилось, – признал хунтайджи. – Совсем немного, – кратко ответил Чжоу Цзышу. Он выглядел невозмутимым, как будто это столкновение ничем не отличалось от того дня, когда они мирно выпивали вместе. – Цзюнь-ван, Демонический Князь Северо-Запада – скромен? – Меч – единственное оружие, созданное человеком, цель которого исключительно в том, чтобы убивать других людей. Почему я должен гордиться этим? Гэше Урму расхохотался. – Твой опыт «почти смерти» сделал тебя гораздо более интересным человеком. Чжоу Цзышу улыбнулся, продолжая их кружение друг вокруг друга. – Кстати о смерти, твой брат Абай был старше тебя, верно? Сын ойратского вождя, рождённый женой твоего отца. Как так вышло, что полукровка стал хунтайджи, в то время как старший наследник погиб на пути к чужой столице? Каждое слово было подобно игле, вонзаемой в сердце Гэше Урму. Гнев сотряс дыхание хунтайджи, прежде чем он сумел взять себя в руки – или попытался. – Не произноси его имени. – Следует ли мне вместо этого произнести твоё? Галдан, – выдохнул Цзюнь-ван, разорвав воздух именем, которое Гэше Урму давно распорядился забыть среди своего племени. Данное ему человеком, презиравшим его несмотря на то, что был его отцом, сделавшим жизнь и матери, и сына такой горькой, что она прокляла своего собственного ребёнка за его имя. Прокляла Да Цин и Синьцзян – и прокляла своего сына, плоть и кровь, который никогда не был желанным для неё. Имя Гэше Урму было молитвой о том, что когда-нибудь он превратит весь мир в лес из трупных деревьев – но также и о том, что его сострадание всегда будет слишком велико, чтобы он смог утратить чувствительность к тому ужасу, который посеет. Желание, чтобы он уничтожил мир и себя заодно. Что ж, по крайней мере в одном из этого его матери было суждено разочароваться. Гэше Урму сделал дрожащий выдох и оскалился, с рёвом бросившись на Чжоу Цзышу. Гнев сделал его сильнее, но также и беспечнее. Клинок Цзюнь-вана проскользнул сквозь защиту хунтайджи, поранив его руку. Тем не менее, по мере того как тяжёлые удары Гэше Урму вновь и вновь обрушивались на отражающего атаки Чжоу Цзышу, хватка Цзюнь-вана постепенно онемела, и ему пришлось с гримасой отпрыгнуть назад, тряся рукой до тех пор, пока к ней не вернулась чувствительность. Решив отказаться от парирования, Чжоу Цзышу перешёл к скользкой стойке, превратившись в подобного ртути противника, никогда не оказывавшегося там, куда Гэше Урму наносил удар. Однако чем дольше продолжалось их сражение и чем сильнее пот пропитывал их одежды, тем неизбежнее Чжоу Цзышу замедлялся. Кровь из неглубоких ран струилась на рукоять сабли Гэше Урму, делая её липкой на ощупь. Кровь следовала за изящными шагами Цзюнь-вана, окропляя снег и землю и постепенно превращая их в грязь под ногами бойцов. Суждено ли этому поединку закончиться победой одного из них? Или они будут кружить до тех пор, пока не наступит глубокая ночь, и разорвут друг друга на части под луной, закончив эту тяжёлую войну? Хунтайджи рассмеялся радостным смехом охотника, зашёлся лающим кашлем волка. – Никогда не встречал никого, кто мог бы стать мне противником – до сих пор, – сказал Гэше Урму, ухмыляясь сквозь окровавленные зубы. – Я встречал людей, которые были лучшими мечниками, чем я, лучшими тактиками, лучниками и наездниками, – отозвался Чжоу Цзышу. Под покровом сгущающейся темноты его глаза цвета ночи становились всё более и более непроницаемыми. – И всё же никогда не встречал никого, кто мог бы стать мне противником. – Хех, – Гэше Урму напряг ноги и поднял саблю, парируя очередной удар, но запнулся, увидев за спиной Чжоу Цзышу, как всадник прорвался сквозь ряды его армии, вскинул лук и выпустил стрелу в Цзюнь-вана, когда тот отступил назад, ближе к вражеским солдатам – слишком близко, чтобы промахнуться. Люди, толпившиеся на крепостных валах позади хунтайджи, начали тревожно кричать, но было слишком поздно: стрела уже летела в спину Чжоу Цзышу. Позже, когда Гэше Урму вспоминал об этом происшествии, его сердце всё ещё сбивалось с ритма. Чжоу Цзышу прогнулся в талии, склонившись в сторону – ровно настолько, чтобы стрела прошла мимо, затем развернулся, одновременно выхватив из-за пояса метательный кинжал. В тот же момент, когда стрела вонзилась в землю перед хунтайджи, ойратский всадник задохнулся, взметнув руки к ножу, воткнувшемуся в его горло. Забулькав, мужчина выпал из седла; одна из его ног запуталась в стременах, и он повис, ударившись о снег. Невозможное убийство на пределе дальности броска кинжала – даже не прицеливаясь. Впервые в жизни Гэше Урму, взглянув на врага, ощутил укол страха. Цзюнь-ван посмотрел на него и выпрямился. Каким-то образом хунтайджи всё же сумел встретиться с ним взглядом. – Мои извинения, – выдавил он. – Кажется, уровень дисциплины хуже, чем я думал. – Бывает, – равнодушно обронил Чжоу Цзышу. – Не так давно мне пришлось отругать своего генерала за неповиновение. – И всё же это моя вина, – Гэше Урму достал из поясного мешочка тяжёлое золотое кольцо – одно из колец своего ненавистного отца. Он бросил его Цзюнь-вану. – Недостаточная компенсация за прерванный поединок, – мужчина больше не был в настроении сражаться и надеялся, что Чжоу Цзышу тоже. К счастью, Чжоу Цзышу кивнул и сунул кольцо в карман. Почистив свой меч и вложив его в ножны, он произнёс: – Хунтайджи пощадил меня. Гэше Урму с горечью рассмеялся. – Ты же знаешь, что это не так. Свистом подозвав коня, Гэше Урму вскочил на него и отступил к шеренгам солдат. Когда он приблизился к своей стреле, то наклонился и выхватил её из снега. Оказавшись рядом с Уланом, стоявшим среди других мужчин, хунтайджи отломил наконечник стрелы и вонзил её в руку темника; его глаза сузились от ярости – лучник был одним из стражей Улана. Мужчина напрягся, но лишь молча стиснул зубы, избегая взгляда Гэше Урму, который между тем подал знак армии вернуться в лагерь для отдыха. Пока военные лекари заботились о ранах Гэше Урму, помощник Хишига вошёл в палатку, почтительно опустившись на одно колено. – Где сейчас Хишиг? – спросил мужчина. Если бы Хишиг был здесь, он сразил бы стражника Улана ещё до того, как тот прошёл бы мимо стрелы. – Отвечаю хунтайджи: в дне пути от подножия горы. – Хм, – Гэше Урму закрыл глаза, игнорируя жжение в ранах. – Всё ещё так далеко. Неважно, мы не можем ждать. Передай темникам, чтобы готовились – мы начинаем осаду.Глава 26
5 августа 2022 г. в 19:54
Чем извилистее становился путь, которым Хишиг спускался с гор, тем более редкими становились вокруг деревья. На протяжении всего их пути Гу Сян не заметила ни единой души; некоторые дорожки, которые выбирал ойрат, казались и вовсе нехожеными. Понимание этого одновременно и сладко отдавалось в груди, и горчило на языке. Хишиг, должно быть, остерегался попасть под облаву, а это означало, что Вэнь Кэсин ещё не перестал её искать. В некоторые ночи Гу Сян подолгу лежала без сна, размышляя о том, не лучше ли ей покончить с собой, чтобы всё это наконец закончилось... но она не могла заставить себя сделать это. Не раньше, чем окончательно потеряет надежду.
Поймать добычу становилось всё сложнее, особенно с тех пор, как Хишиг начал избегать источников воды. Поначалу Гу Сян задавалась вопросом, не обречёт ли это его жеребца на смерть от жажды – пока не увидела, как гнедой с удовольствием уплетает снег вместе с травой. Когда мужчина в очередной раз взял лук и отправился на охоту, Гу Сян подкралась к коню, обняв ладонями его мягкую морду.
– Друг мой, ты такой сильный, – сказала она ему.
Гнедой громко фыркнул. Он взглянул на неё с теплотой, и его глаза светились животным интеллектом – раздражающим количеством интеллекта. Конь Хишига не пускал Гу Сян себе на спину, за исключением тех случаев, когда ойрат лично усаживал девочку туда. Иначе Гу Сян уже давно попыталась бы сбежать на нём, пока Хишиг охотился. Дружил мужчина с птицей или нет – если бы её попытки увенчались успехом, он бы никогда не смог её поймать. Ехать верхом не могло быть так уж сложно.
Таким образом, в настоящий момент план побега Гу Сян заключался в том, чтобы подружиться с жеребцом. К сожалению, он также не желал есть с её рук, поэтому поиск вкусностей среди пустынной местности не помог. По крайней мере, гнедой позволял ей гладить себя, но у Гу Сян всякий раз складывалось впечатление, что зверь переносит её ласки с терпеливой снисходительностью. Однако похвала должна была сработать, верно? Проникновенно глядя в глаза жеребца, Гу Сян сказала:
– Ты самый красивый конь, которого я когда-либо видела.
Гнедой снова фыркнул, ударив хвостом по бокам. Когда Гу Сян осторожно потянулась к его ушам, он склонил голову, позволяя девочке почесать за ними.
– Ты такой хороший мальчик, – ободряюще проворковала Гу Сян, поглаживая жеребца по шее и в то же время медленно приближаясь к стременам. – Как насчёт того, чтобы позволить твоему новому лучшему другу Гу Сян покататься на тебе, а?
Однако стоило девочке потянуться к седлу, как конь вежливо отступил в сторону. Проглотив раздражение, Гу Сян попыталась снова, на этот раз двигаясь осторожно и медленно. Это не сработало. Хотя жеребец ни разу не убежал и не потерял самообладания, девочке не удалось подобраться достаточно близко, чтобы даже просто коснуться седла, не говоря уже о том, чтобы попытаться взобраться на него. В конце концов, Гу Сян сдалась, переводя сбившееся дыхание. Гнедой дёрнул ушами и опустил голову, чтобы полакомиться снегом.
Обернувшись, Гу Сян заметила Хишига, замершего у дерева с фазаном в руке и наблюдающего за ней. Его глаза поблёскивали от смеха. Он ухмыльнулся, когда его пленница показала ему грубый жест, и уселся на камень, чтобы ощипать фазана. Гу Сян вздохнула и подошла к нему.
– Я могу это сделать, – предложила она. Хишиг оценивающе взглянул на неё, а затем передал фазана. Когда он поднялся и стал собирать ветки для костра, Гу Сян присела на корточки и принялась сноровисто ощипывать птицу. Хотя она не занималась подобной работой с тех пор, как стала ученицей целителя, на ферме её родителей выращивали кур, и некоторые вещи были давно и прочно запечатлены в мышечной памяти.
Чувствуя, как мужчина изучает её взглядом, Гу Сян проговорила:
– Жарить – лишь портить. Лучший способ готовить фазана – запекать его в глине несколько часов на слабом огне. Затем, когда вскроешь твёрдую оболочку, мясо внутри окажется очень нежным, сочным и ароматным. Ох, но у нас здесь нет подходящей почвы...
Хишиг никак не отреагировал. Гу Сян выпотрошила и почистила фазана, а затем начинила его брюхо диким имбирём и травами, которые прежде нашла. Когда она умело насадила его на ветку и поставила жариться, ойрат наконец сел на уважительном расстоянии от Гу Сян и нацарапал на земле: зачем ученице лекаря учиться готовить?
– Я не всегда была ею. В особняке Вэней не так много слуг. Может быть, ты не слышал, но они в немилости у императора. Вот почему господина Вэня убрали с поста главы тайюаньской больницы, а молодому мастеру Вэню пришлось жениться на мужчине несмотря на то, что он был единственным сыном своих родителей, – Гу Сян предпочла бы притвориться простой служанкой, но понимала, что тогда было бы трудно объяснить, откуда у неё взялись пилюли и флаконы с ядом.
Сколько всего было учеников? – поинтересовался Хишиг.
– Не меньше десяти за всё время, что я там жила, – честно ответила Гу Сян. Когда ойрат хмыкнул и убрал ножик, которым писал, словно это было всё, что он хотел узнать, Гу Сян остановила его: – Хэй, могу я кое-что спросить о твоём хозяине – хунтайджи?
Хишиг настороженно посмотрел на неё. Не дождавшись ещё какой-либо реакции, Гу Сян спросила:
– Его... его ведь не интересуют такие маленькие девочки, как я, верно? – ей даже не нужно было притворяться, демонстрируя свой страх и беспокойство.
В ответ на это последовало насмешливое фырканье и покачивание головой, однако больше никакого утешения мужчина ей не предложил.
– Тогда, что бы Цзюнь-ван ни сделал ему, действительно ли необходимо мстить, используя для этого ребёнка? – тихо спросила Гу Сян.
Хишиг пожал плечами с пустым выражением лица. Ощутив разочарование, Гу Сян проворчала:
– Полагаю, Чжао Цзин был прав. Ты очень верный, – ойрат задумчиво смотрел на Гу Сян, не отрывая глаз. Девочка вздохнула, сев на землю и скрестив ноги. – Я слышала, как мои родители обсуждали войну. Тебя зовут Хишиг. Твой орёл – Джав, а твой конь – Санал... почему имя твоего хунтайджи так отличается? Не похоже ни на одно имя, которое я прежде слышала.
Эта мысль заставила Гу Сян нахмуриться. Однако стоило ей решить, что Хишиг проигнорирует её, как мужчина наклонился и принялся с серьёзным лицом чертить на земле: его мать была из Да Цин. Её украли из семьи бедного учёного в приграничной деревне и сделали наложницей. Имя хунтайджи – её мечта о том, чтобы он вырос и стал таким же просветлённым, как те, кто ищет Дхарму с Запада, но при этом помнил об обидах истории – трупных деревьях, облепленных воронами-падальщиками.
Гу Сян вздрогнула.
– Ему дала имя мать? Не его отец-ойрат?
Хишиг покачал головой, растерев ступнёй иероглифы на земле и нацарапав новые: отец хунтайджи дал ему ойратское имя, но после того, как его родители умерли, хунтайджи взял себе имя, которое выбрала его мать.
– Ваш народ не возражал? Что он частично имеет дацинское происхождение и носит дацинское имя?
Ойрат фыркнул. Он вновь стёр слова и написал: в состязании между племенами хунтайджи показал себя сильнейшим. По сравнению с этим, его происхождение не имеет значения.
– У вас это... проще, – заметила Гу Сян, размышляя о прочитанном. – В деревне, в которой я выросла, был мальчик, один из родителей которого был цюаньжуном. Все издевались над ним, потому что он был другим, хотя его цюаньжунская мать давно умерла. Это было грустно, – когда Хишиг кивнул, Гу Сян поинтересовалась: – Если для хунтайджи так важна его мать, почему он решил вторгнуться в Да Цин?
Мужчина уставился на Гу Сян, словно удивившись, что она вообще задала такой странный вопрос. Он начал чертить: его имя – это проклятие, но внезапно застыл и спустя секунду вскочил на ноги, уронив нож и вскинув лук. Гу Сян повернулась, проследив за взглядом Хишига, и резко прижала ладони ко рту. Гигантский бурый медведь, выдыхая в морозный воздух облачка пара, поразительно тихо брёл среди деревьев. Слюна текла из его рта, который он, казалось, не мог держать закрытым. Сквозь его клочковатую шкуру проступали очертания рёбер.
– Я думала, что медведи спят зимой! – шёпотом воскликнула Гу Сян. Хишиг зашипел на неё, призывая хранить молчание, и жестом велел оставаться у костра, медленно накладывая стрелу на свой лук.
Медведь остановился и фыркнул, глядя на огонь и колеблясь между инстинктивным страхом и голодом. Когда зверь стал пригибаться к земле, как будто решив атаковать, Хишиг начал боком отходить от Гу Сян, в то же время жестом указывая девочке продолжать держать между собой и медведем костёр. Разволновавшись, Гу Сян пошарила между слоёв своей одежды, проверяя наличие фиалов. Она не была уверена, подействуют ли яды против извращенцев на медведя. Гу Сян знала: если она случайно заденет Хишига и заставит его погибнуть, то будет следующей.
С низким, всхлипывающим рыком медведь повернулся к мужчине и неуклюже бросился в атаку. Первая стрела ойрата угодила зверю в плечо, следующая – пронзила его щеку. Медведь даже не замедлился, будто не замечая боли. Бросив лук, Хишиг вытащил охотничий нож, увернулся, когда медведь нанёс ему удар, и вонзил оружие в его горло. Зверь завыл, с пугающей скоростью развернувшись и вновь нападая, зацепил когтями броню Хишига, повалил его на снег и зарычал прямо в лицо мужчины, щёлкнув зубами. В отчаянии Хишиг вскинул руку, и зверь прокусил её сквозь наруч, мотая головой, словно стремился разорвать ойрата на части.
Гу Сян выхватила из костра ветку и бросилась на медведя, с криком ткнув горящим концом ему прямо в глаза. Медведь закричал, ослеплённый, и попятился, царапая лапами свою морду. Хишиг мгновенно вскочил на ноги, вытаскивая из-за пояса ещё один нож. Он метнулся ближе к зверю, воткнул лезвие в череп дезориентированного медведя и здоровой рукой ударил сверху по оружию, вгоняя его по самую рукоять. Медведь рухнул, подёргивая конечностями.
Хишиг отшатнулся и осел на снег, тяжело хватая ртом воздух. Гу Сян поспешила к нему, с ужасом глядя на его искалеченную руку.
– Почему ты не воспользовался своим большим мечом? – требовательно спросила она, начав развязывать шнурки на наруче. Мужчина вскинул на неё взгляд, принялся отвечать жестами, рисуя в воздухе траекторию, затем фыркнул и покачал головой, поморщившись, когда Гу Сян сняла наруч и закатала его рукав.
Кровоточащая, изуродованная рука выглядела ужасно даже после того, как девочка промыла её растопленным снегом. Она достала пузырёк с порошком, которым собиралась посыпать рану, но Хишиг выхватил его у неё из рук и понюхал.
– Это для травм – поможет остановить кровотечение, – пояснила Гу Сян.
Ойрат долгое время пристально смотрел на неё, после чего вернул пузырёк. Высыпав порошок на рану, Гу Сян перевязала её куском ткани, который оторвала от края своего платья. Всё это время Хишиг сидел неподвижно, не издавая ни звука; выражение его лица было нечитаемым.
– Готово, – объявила Гу Сян, когда закончила. – Что? – она вскинула брови, когда Хишиг наклонил голову, всё так же глядя на неё. – Если бы медведь съел тебя, я была бы следующей. Интересно, почему он был так зол?
Мужчина подошёл к туше, вытащил свои ножи и почистил их. Разжав медвежью пасть, он хмыкнул и указал на зубы. Некоторые из задних были гнилыми – вероятно, они причиняли зверю достаточно боли, чтобы тот не мог хорошо питаться, не мог впасть в спячку и был доведён до бешенства от истощения и голода.
– Бедняжка, – печально сказала Гу Сян, которая любила всех животных – даже злых и гигантских. – Надеюсь, его следующая жизнь будет не такой горькой.
Хишиг бросил на Гу Сян ещё один странный взгляд. Жестом он указал на костёр, веля ей проверить фазана, а сам склонился над трупом медведя – вероятно, чтобы добыть трофей или немного мяса. Гу Сян присела у огня и обнаружила, что конь и птица наблюдают за ней – орёл сидел на седле гнедого.
– Что? – поинтересовалась она, но жеребец лишь фыркнул, опустил голову и продолжил пастись.