но не всегда будет
мрак там, где теперь он огустел
исаия 8:22
Когда Чонвон вышел из автобуса и немногим прошелся вниз по пустынной улице, он очутился в то же самом месте, где несколько дней назад пропала Вонен. В свете золотистых лучей заходящего за горизонт летнего солнца улица, казалось, наполнилась жизнью, даже если дома в округе оставались никем не заселенными. Все еще вдалеке стучала музыка работающего паба, остановившаяся у светофора группа маленьких школьников громко голосила; мир, казалось, продолжил существовать так, как если бы в нем ничего не произошло. Он не хотел сюда приезжать, но не мог избавиться от тревожного ощущения. А что, если Вонен похитили, и кто-то отправил с ее телефона сообщение Чонвону? Но Чонвон хотел бы, чтобы эти навязчивые мысли перестали крутиться в его голове. Он порывался отправиться прямо в отдел полиции и доложить о пропавшей подруге, но каждый раз его останавливало то самое сообщение. Но ведь вместе с Вонен пропала и истекающая кровью незнакомая девушка… Была ли она уже мертва? И если да, то где теперь находилось ее тело? Что Вонен могла сделать с трупом? И сделала ли что-то? Вопросы множились в голове Чонвона, но так и не находили вразумительного ответа. Неожиданно он нашел себя стоящим посреди узкой улицы в том самом месте, где все и произошло. Чонвон нахмурился: потемневшую лужицу крови, которую он ожидал увидеть растекшейся у разбитого бордюра, просто-напросто не оказалось; Чонвон попытался вспомнить, обещали ли синоптики ливень в эти дни, но сам он знал, что лето, сгорающее в своем последствии, вот уже которую неделю радовало ясными днями и чистым лазурным небом — до сих пор солнце было настолько теплым, что Чонвон даже по вечерам не надевал джинсовую куртку. Если бы кровь засохла, от нее должно было остаться темное пятно, но ничего не было. Напрашивался вполне очевидный ответ: кто-то приходил сюда. И тщательно смыл поблескивающую в бледных лучах луны лужу густой и темной крови. Это могла быть Вонен, хотел бы верить Чонвон. Но он приходил к ее дому и вчера, и позавчера, и каждый вечер в течение нескольких дней, и каждый раз в доме никого не оказывалось; даже ее сестра исчезла; внутри здания разносилось глухое эхо от монотонного стука, с которым Чонвон обрушивался на железную дверь. Нет, в доме никого не было: ни Вонен, ни ее младшей сестры, шестнадцатилетней Лисо. Дом оставался пустым и молчаливым. Чонвон огляделся: в доме, в двери которого он остервенело бился той злополучной ночью, до сих пор не горел свет. То же было и с домом напротив. Район был тихий, старый, плохо заселенный, так что даже на высоких столбах не работали видеокамеры. Чонвон еще несколько минут смотрел в темный переулок, прокручивая в голове кровавые воспоминания, от которых все внутри переворачивалось и испуганно выло, — и только затем он пошел в сторону дома Вонен. Уж больше недели прошло, и тем не менее ночные кошмары до сих были яркими и отчетливыми, и Чонвон просыпался в холодном поту, явственно ощущая, как сердце болезненно врезалось в ребра. Солнце ослепительной дымкой растеклось у самого горизонта, его золотисто-оранжевые лучи прижались к стеклам и бетону невысоких зданий. Когда Чонвон дошел до короткого каменного спуска, заходящий за границу мира свет в последний раз зацепился за крыши домов, — а затем и они погрузились во тьму. Тогда-то разом зажглись бледные фонари. Но кто хоть раз в жизни видел ослепительный, теплый, летний свет огромного, как блюдо студня, солнца, того и свет пылающего костра не впечатлит. Чонвон подобрался к темным железным воротам, к каменному забору, окружающему дом Вонен. Это было двухэтажное строение из светлого камня и коричневой волнистой крыши. Белоснежная дорожка петляющей змеей уходила вглубь небольшого сада и — Чонвон об этом прекрасно знал — исчезала у подножья такой же белоснежной беседки, обвитой искусственным плющом. На стене у ворот висел сенсорный экран; Чонвон наизусть знал длинный пин-код. Он в последний раз окинул черные прорези окон безмолвного дома: не шелохнулась ли занавеска, не мелькнула ли за тонким стеклом хрупкая девичья фигура? Но ничего подобного не произошло. Дом стоял обездвиженный и выпотрошенный. Чонвон ввел пин-код и, дождавшись, когда ворота разъедутся и вновь замкнутся за его спиной, медленно двинулся к каменной террасе. Со стороны проезжей части его невозможно было увидеть; весь вид скрывала широкая крона вишневых деревьев и высокие кусты шиповника — Вонен самостоятельно занималась цветами, охотнее всего посвящая себя этому делу в разгар летних каникул. Что же, сегодня следовало зайти дальше. Вонен хранила ключи от квартиры под скрипучим глиняным горшком с цветами, стоящим на холодной плитке террасы. Незаконное проникновение в дом — только этого Чонвону не хватало. И все же ему хотелось узнать, куда делась его подруга. На сообщения она не отвечала, — ни на сообщения Кея, что было вполне логично, ни даже на огромные полотна Чонвона. Она просто… исчезла. Как сквозь землю провалилась. В полицию идти было глупо, особенно после произошедшего. Если на Чонвоне будет висеть незаконное проникновение в дом, то на Вонен — что-то вроде убийства и, вероятно, сокрытия тела. Как он и ожидал, ключи привычно поблескивали под цветочным горшком. Чонвон неуверенно посмотрел, как они лежали в его руке, и затем перевел взгляд на запертую дверь. Если Вонен была внутри… о чем Чонвон спросит в первую очередь? Никто, кроме них двоих, не знал о страшном секрете, и никто, кроме Вонен, не знал, что произошло на самом деле. Чонвон уже давно должен был заявить об этом в полицию, но он хотел, чтобы Вонен сама рассказала, что произошло той ночью. Он до сих пор не мог толком понять, что ему следовало сделать. Он боялся, что Вонен могла стать очередной жертвой неизвестного преступника, но в то же время он не мог в это поверить. Как и не мог поверить в самую неправдоподобную версию случившегося, но… Вязкое слово, вот уже несколько дней не покидающее головы Чонвона, толкнулось на кончике языка. Вонен, ты… вампир? Чонвон настойчиво вернулся к здравому смыслу, резко дернув темной головой. У него не было ответов, и все же он не спешил верить в городские легенды. С другой стороны, сейчас Чонвон хотел бы поверить даже в эту глупость — в конце концов, вампирша-Вонен уж точно не могла умереть, по крайней мере в его мыслях. Обернувшись снова, точно установив, что за ним никто не следил и что со стороны улицы никто не мог его увидеть, Чонвон подошел ближе к двери. Сначала он постучался, просто из вежливости. Негоже взламывать дом — Чонвон называл это проникновением из безысходности, — негоже проникать в дом, при этом не удостоверившись, что дома никого не было. Но, будто назло, стук его разнесся в глубине дома обычным эхом. Внутри никого не было. Чонвон дал пустому дому несколько минут. Стук его еще несколько раз повторился, а затем Чонвон вернулся к незаконному проникновению. Под пальцами послышался характерный щелчок, и вот тяжелая дверь медленно раскрылась. Чонвон ожидал чего угодно, но точно не зловонного смрада, который, как густое облако, толкнулся прямо ему навстречу. Поперхнувшись затхлым воздухом, Чонвон отступил на несколько шагов. Смрад был столь густым, что, казалось, он ударил прямо по лицу. Прижав к чувствительному носу сухую ладонь, Чонвон шире раскрыл входную дверь. Как он мог увидеть, длинный коридор утонул во мгле. Хотелось бы верить, что прямо сейчас из какой-либо комнаты выйдет молчаливая Вонен, но этого, конечно же, не произошло ни через минуту, ни через две. Отвратительный запах клубился у лица Чонвона. — Есть кто-нибудь дома?! — попытался спросить парень, так и не отняв руку от лица — пахло так, как если бы кто-то внутри дома умер и вот уже несколько дней лежал никем не найденный. Так же пахло у соседа, когда Чонвон проходил мимо взломанной двери одной из квартир несколькими этажами ниже — там жил старый дедушка, оставшийся без каких-либо родственников, и он умер в разгар лета; только лишь по резкому, душному запаху разложившегося тела его и отыскали. От едкого, сладковатого запаха слезились глаза. Чонвон не мог сделать ни шага, но у него не осталось выбора. Дом отозвался тишиной, но дом полнился трупным запахом — кто-то умер в этих стенах. В этих стенах, где Чонвон, Вонен и Кей часто веселились за просмотром телевизора или выпекая шоколадные кексы. Даже сейчас Чонвон слышал далекий отголосок того громкого, гулкого смеха, а в самых темных уголках видел картины искренней дружбы. Чонвон предельно осторожно сделал первый шаг. Дверь он оставил открытой — чтобы хоть сколько-нибудь выветрить отвратительный запах разлагающегося тела. Ни с чем этот смрад невозможно было перепутать — единожды вдохнув его, уже никогда не забудешь. В тишине пустого дома будто взрывом бомбы разносился стон, с которым прогибались паркетные доски. Чонвон подумал о том, что ему следовало извиниться, хотя бы в густую тишину, — он не снял уличной обуви. Но сейчас, казалось, было совершенно не до этого. Гостиная — крохотная комната, первая на пути у Чонвона. Светлые стены, такой же светлый пол, диван и два кресла в бежевых оттенках, маленький столик специально для каких-нибудь скромных закусок, книжные полки от пола до потолка, — казалось, никого здесь уже давно не было. На темных полках лежал едва заметный слой серебристой пыли. Во время экзаменов Вонен лежала в ворохе одеял и подушек прямо посреди комнаты и читала книги; выглядела она в такие моменты как кукла: красивая, неподвижная и, казалось, неживая. Чонвон, смахнув вставшее перед глазами воспоминание, двинулся дальше по узкому коридору. Его встретила кухня — такая же безлюдная. Дойдя до нее, Чонвон почувствовал, как к горлу подкатил обжигающий ком тошноты: чем ближе парень подбирался ко второму этажу, тем ощутимее становился смрад. Седьмое, восьмое, да хоть девятое чувство подсказывало — что-то там было, на этом втором этаже. И разлагалось, и расщеплялось, и мухи обязательно бы над всем этим кружились. Чем дольше Чонвон об этом думал, тем явственнее слышал дребезжание целого роя маленьких насекомых. Потому-то весь его героизм непонятным образом испарился. Он одновременно явственно понимал, что в его голове на сумасшедшей скорости неслись мысли, и при этом ему казалось, что он ни о чем не думал. Он просто испуганно передвигался на несгибающихся ногах по узкому коридору в надежде увидеть Вонен или Лисо, и у него, честно говоря, не было заготовлено никаких слов, чтобы хоть как-то себя оправдать. Даже если Вонен была его подругой, это не значило, что он мог так бесстыдно пробраться в ее дом, даже если Вонен… даже если Вонен исчезла, ничего толком не объяснив. — Вонен? — бессмысленно попробовал Чонвон. — Лисо?.. Следовало позвать с собой Кея. Хотя бы рассказать правду, потому что Кей и сам чувствовал, что Чонвон хранил тайну, а хранить тайны — все равно что держать в шкафу мертвое тело; рано или поздно кто-то обязательно найдет эти тайны по точно такому же смраду. Вонен никогда не прогуливала пары, никогда слишком долго не оставляла сообщения непрочитанными и ни за что бы не стала игнорировать звонки своей старосты. Чонвон хотел бы найти объяснение всему, что произошло и происходило, но ответов не было, — кроме одного-единственного. Крайне глупого ответа, которым маленькие дети пугали друг друга сидя у костра. Чонвон попробовал слово на вкус: — Вампир… Вампиры — простая городская легенда, не больше, чем Чаюро-кишин или Чонё-кишин. Чонвон охотнее верил в добрых персонажей подобных историй, но добрые создания на то и добрые, что они кажутся светом на фоне темных, злых существ. Верить в добрые создания, которые никогда и никого не обидят, означает верить и во все то злое, что может безжалостно разорвать мир на части. Верить в Бога означает равноценно верить и в Дьявола. Чонвон покачал темной головой и, взглянув в сторону второго этажа, стал медленно подниматься по скрипучей лестнице. К кому моменту он уже перестал надеяться, что в доме кто-то находился; да и если бы кто-то здесь был, пропитались бы стены отвратительным, сладковатым запахом разложения? С другой стороны… Чонвон с трудом вдыхал смрад, прижав к лицу рукав толстовки. К горлу подкатил тяжелый, болезненный ком тошноты. Переборов самого себя, Чонвон двинулся дальше. Комната Вонен расположилась справа по коридору. Здесь, как и в других комнатах, тоже никого не оказалось. Постель была перевернута, книги — брошены на пол, а разбитая косметика оставила на ковре уродливые пятна. Чонвон никогда прежде не видел, чтобы спальня Вонен больше походила на место преступления. Вот тогда-то он почувствовал настоящий страх — страх за жизнь пропавшей Вонен. Но не успел парень об этом даже подумать, как он услышал звук, с которым закрылась тяжелая металлическая дверь. И вдруг — будто опустился купол. Отрезанный от внешнего мира Чонвон ощутил, как по всему его телу пробежался испуг. Вонь стала такой яркой, что ни о чем другом Чонвон больше не мог мыслить. Взмокшей спиной он прижался к стене и, затаив сбившееся дыхание, постарался прислушаться к звукам, но, как назло, дом в ответ снова сделался молчаливым. Могла ли дверь закрыться от дуновения яростного ветра? С таких хлопком, как если бы кто-то выстрелил прямо над ухом. Чонвон искренне верил, что если он не выйдет обратно в коридор и не дойдет до лестницы, то никогда не увидит человека, — если это, конечно же, был человек и если он действительно захлопнул за собой дверь. Оставшись в комнате, он останется в живых. Замерев на месте от испуга, Чонвон прислушался к звукам пустого дома; люди никогда не могут скрыть свое существование. Дыхание — вот то единственное, что выдавало их с головой. В доме, в котором не осталось никаких иных звуков, дыхание было более чем различимо. Но прошла минута, прошли две — никакого дыхания, кроме поверхностного, судорожного дыхания Чонвона. Попытавшись справиться с дрожью, охватившей все его тело, парень высунулся в короткий коридор. Позади него расположилось окно, так что Чонвон мог видеть тень, которая упала на противоположную стену в том самом месте, где начиналась лестница. Несколько шагов разделяли Чонвона и коридор первого этажа. И зачем он вообще пришел сюда? Он не верил в вампиров, он не верил ни в какую опасность, кроме той, которой были наделены некоторые люди. Может кто-то решил, что дом никому не принадлежал, и потому незнакомец пришел, чтобы вынести то немногое, что хранила Вонен? Вместо того, чтобы верить в дьявольских существ, следовало верить, что люди никогда не были лучше этих самых вампиров. И теперь Чонвона, в теории, мог убить любой заблудший воришка. Тошнота и стук в висках обрушились на него, как тяжелые камни. Чонвон прислонился плечом к стене и медленно начал путь к лестнице. Шаг за шагом, метр за метром — лишь тогда он понял, что не дошел до ванной комнаты, а вонь, казалось, миазмами клубилась у двери. Остановившись на углу, Чонвон собрал все свое мужество в сжатый кулак и медленно, предельно аккуратно посмотрел вниз. Первое, что он заметил в темноте коридора, — это то, что кто-то стоял прямо посередине белоснежного паркета. Тут же Чонвон, оглушенный тем, как в груди взорвалось его сердце, отшатнулся в сторону и, запутавшись в собственных ногах, рухнул прямо на пол. Боль прострелила локти. Гулкий стук в висках усилился, теперь уже лицо не прикрывала сухая ладонь, дыхание сделалось глубоким и быстрым — чем больше Чонвон вдыхал вонь разлагающегося тела, тем сильнее кружилась голова. Не показалось ли ему? Не померещилось ли? Если это был человек, он мог бы спросить: что ты делаешь в моем доме? или у меня пистолет, или йоу чувак разделим нажитое пополам? или эй, я ни с кем не делюсь. Чонвон ожидал услышать даже выстрелы, громкие, испуганные маты или же такой же резкий крик, который у него самого вырвался при падении, — но вместо этого в доме оставалось пугающе тихо. Чонвон перекатился на четвереньках. Страх железной клеткой сковал сердце, и все же парень уже не мог оставаться в этом доме — нужно было выбираться. А для этого следовало собраться, успокоить дыхание, сердце, приготовиться к чему угодно. Подобравшись к краю стены, Чонвон мысленно сосчитал до десяти и только потом осторожно высунул голову. И тут же вернулся обратно. Нет, это не были галлюцинации. На простую игру света и теней тоже плохо смахивало. Это был человек, низкий и худой, и он стоял там, не шевелясь, ни произнося ни слова. Руки у Чонвона, вцепившиеся в джинсовую ткань на коленях, страшно дрожали. Зачем же ты явился в этот дом, Чонвон? Зачем же нашел ключ, зачем проник в здание, для чего продолжил поиск? Ведь уже несколько дней Вонен не выходила на связь и никто не знал, что с ней произошло. Искать ее — дело полиции, уж точно не твое. Голос разума оставался оглушительным, и все же Чонвон предельно ясно понимал, что именно двигало им — осязаемый страх, что с Вонен произошло то же самое, что и некогда с его матерью. Чонвон не мог позволить себе оставаться и дальше безучастным. Он не мог потерять единственную подругу. Чонвон вцепился зубами в собственный указательный палец; явная боль остудила его голову. Придя в себя, он вновь попытался высунуться, еще осторожнее, чем раньше. Коридор все еще утопал во тьме, но Чонвон осознал, что там, в коридоре первого этажа, обездвижено стояла Лисо. Он увидел ее белоснежные волосы и белое личико, впадины ее глубоких глаз, он даже увидел ее темную одежду и тонкую ниточку оголенной кожи между футболкой и джинсами. Тогда смех захлестнул его — истеричный смех человека, который перестал бояться. Чонвон содрогнулся, хриплый хохот сорвался с его подрагивающих губ; Лисо все еще не шевелилась. Он поднялся на дрожащие ноги и так, посмеиваясь, спустился на первый этаж. Он, казалось, уже и позабыл о том, что проникновение на частную территорию справедливо расценивалось как преступление. — Лисо, Боже мой, — прохрипел он. Смех быстро превратился в икоту. — Я так испугался. Он остановился как вкопанный. Лисо пусто смотрела ему прямо в глаза. Ее кукольное, белое, как луна, лицо ничего не выражало. Мягкое сердечко ее губ едва заметно зашевелилось: — Ты вломился в мой дом? — Несколько дней никто не отвечал, — попытался оправдаться Чонвон, тут же вспомнив, что он натворил, но — да, он вломился в чужой дом. — Вонен пропала, ты тоже, я вас искал. Ее большие глаза сделались острыми, как лезвия бритвы. Младшей сестре Вонен было всего шестнадцать лет, и тем не менее она всегда разговаривала с Чонвон так, будто знала о жизни гораздо больше него. С Вонен она разговаривала и того хуже — подростковый возраст, всегда думал Чонвон. Но сейчас ему почему-то показалось, что на самом деле причина скрывалась совсем в другом. — Она ведь сказала тебе не искать ее, — напомнила Лисо. — Мне она сказала то же самое. — После всего, что произошло? — Никогда не ищи того, кто хочет оставаться потерянным, — зло ответила Лисо; ее глубокие глаза стали узкими. — Лисо, я, правда… — Чонвон тяжело вздохнул. — Мне нужно ее найти. Как фарфоровая кукла, с опустошенным выражением лица, она безучастно смотрела на Чонвона. — Ты собираешься выбрать путь героя? — раздался ее тихий голос. Чонвон удивленно выгнул бровь. — Извини? — Ты пришел сюда в надежде найти Вонен, — медленно начала отвечать Лисо. — Хотя догадываешься, что она либо убила ту девушку, либо… собственно говоря, тоже убила, выпив ее крови. Только герои не сдаются там, где любой другой уже давно бы развернулся от испуга. Героям чуждо беспокоиться за собственную жизнь, но лишь потому герои так быстро погибают. Вот тебе мой совет: никогда не геройствуй. Вонен говорила, что ты — прекрасный пример человека, и потому тебе нельзя погибнуть в столь юном возрасте. Чонвон нахмурился: — Но я лишь… И тут он увидел, как отстраненное выражения лица Лисо треснуло: взгляд наполнился предельной нежностью. Мягко улыбнувшись ему, Лисо протянула руку, испачканную в мазуте — пальцы ее сплошь были в темных пятнах, — и осторожно прикоснулась к его волосам. — Вонен тебе многого не рассказала; это — правда. Но расскажи она тебе обо всем, ты бы никогда не вошел в этот дом по собственному желанию. И, если честно, никогда бы не почувствовал себя в безопасности ни в одной точке существующей вселенной. Твое мышление сделалось бы детским, и тебе бы показалось, что мир — хрупкий и тонкий, как белоснежная паутинка первой корочки льда на небольших лужицах. Чтобы разрушить его — и одного удара хватит. И вот тогда она сделала шаг назад, ее пальцы больше не прикасались к чернильным локонам волос Чонвона. Но когда она находилась в такой близости от него, пока говорила и игралась с его волосами, все, о чем мог думать Чонвон, так это о том, что больше он не чувствовал смрада гнилого тела, — вместо этого он вдохнул металлический запах свежей крови. — Кажется, уже поздно, — Лисо выразительно посмотрела в сторону закрытой двери. — Как поживает твоя мама? Разве ей не одиноко? Чонвон впился зубами в тонкую кожу потрескавшихся губ. Глубоко внутри него, где-то за органами, где-то там, докуда еще никто и никогда не доходил, завертелась, заискрилась отчетливая боль. — Ты права, — с трудом согласился он. — Пойду домой, нужно ее проверить. Она проводила его до железных ворот — Чонвон наслаждался свежим воздухом, запахами распустившихся цветов и свежескошенной зелени, он наслаждался полумглой позднего вечера, безлюдной улицей, в конце концов свободой. Лисо отрешенно смотрела ему вслед через железные прутья ворот. Чонвон ни разу не обернулся — с него хватит. Если Вонен не хотела быть найдена, он больше не будет пытаться. …Чонвон взглянул в сторону разложенных на столе конспектов, которые он так и не дописал, и затем его взгляд уткнулся в маленькое зеркало, висящее над книжной полкой; удивительно, как миссис Пак, сиделка мамы, не заметила шального блеска в темных глазах Чонвона. Он выглядел так, будто огненная лихорадка разбивала его тело; щеки покраснели и налились жаром. На длинной, белой шее он увидел темные пятна, больше напоминающие мазки густой краски. Это была липкая кровь, которую оставила Лисо. Чонвон осторожно поскреб кожу — засохшие кровавые хлопья остались под полумесяцами его ногтей. Ванная комната была занята — миссис Пак помогала маме помыться, — поэтому Чонвон лишь вытащил влажные салфетки и наскоро вытер шею. Он услышал, как прекратилась подача воды и как миссис Пак поздравила маму с окончанием вечерних процедур; стены в квартире были тоньше листа бумаги. — Принимай, внучок, — сказала сиделка и выкатила в коридор инвалидное кресло. Мама — не больше, чем просто тело. За несколько месяцев комы она высохла, стала острой и кривой, как оголенные ветви деревьев. Лицо у нее было глупое, в каждом движении — повадки младенца. Лишь иногда ее рассеянный взгляд фокусировался на лице Чонвона, но в такие моменты она ни о чем, кроме как о короле, не говорила. Нужно было быть совсем альтруистичным, чтобы сказать, что мама не приносила ему проблем и не была ему тяжелой ношей, и все-таки Чонвон благодарил господа Бога за то, что сохранил жизнь его самому близкому человеку. — В туалет мы сходили, подгузник поменяли, хорошо покушали, посмотрели дорамы, — начала миссис Пак, как если бы она рассказывала, как провела время с внуками, которых у нее не было. Ее морщинистое лицо разгладилось из-за широкой улыбки. — Теперь можно еще немного посмотреть телевизор и ложиться спать. А ты как сам, внучок? Чонвон помог матери пересесть на диван. Когда он разогнулся, то устало ответил: — Как всегда, госпожа Пак, как всегда. Она понимающе кивнула. — Я пойду домой, внучок, — женщина похлопала его по плечам. — Ты ведь завтра работаешь? — Да, госпожа Пак. Всего вам хорошего, до свидания. Чонвон вернулся в гостиную. Взгляд его в который раз упал на портрет отца. В горле застрял непрошенный ком. Это все, что осталось от его родителей — слабоумная мать и мертвый отец. Расследование продолжалось, но с каждой пройденной неделей детективы все реже звонили Чонвону и все реже показывали какие-либо результаты. Чонвон был уверен, что в скором времени они и вовсе забросят глухое дело. Отцу уже было плевать на любые ответы; он ведь был мертв, погребен в сырую землю. Ответы нужны были только живым, только тем, кто остался и до сих пор не мог пережить боль от утраты. Пе-ре-жить боль — значит найти ее границы и перешагнуть ее высокие стены. Чонвон обратился к матери: — То, что ты говорила, — это правда? Мама вообще редко говорила, но еще реже она выдавала описания той злополучной ночи. Только лишь по расшифровкам записей Чонвон знал, что на его родителей напали, когда они возвращались от родственников с островного городка и остановились на одной из круглосуточных автозаправок. Отца убили стремительно; судмедэксперт сказал, что сердце остановилось в ту же секунду, как была нанесена рана. Но рана — слишком неправильное слово для того, что Чонвон назвал бы «раскроили живот и переворошили все внутренности». Даже сейчас, вспоминая снимки, которые Чонвон все же решился увидеть, парень чувствовал, как к горлу подкатывала вязкая тошнота. Если это сделал человек, он был предельно жесток; и, видимо, им двигала жгучая ненависть. К тому же он обладал недюжинной силой — это кто же мог одним ударом разорвать живот… Мама отделалась легче — обширным инфарктом. От испуга, от сильного страха ее сердце остановилось, и если бы добрые люди на заправке не нашли ее так быстро, как только смогли, она бы обязательно последовало вслед за мужем. Несколько месяцев в коме, долгие недели у ее кровати, — и вот мама проснулась, изменившаяся, парализованная, ничего не соображающая. Весь рассказ из нее приходилось вытягивать, как из овечьей шерсти вытягивали тонкую нить. — Вы помните человека, который на вас напал? — Не… — Не помните? — Чудовище… кровь… пить… — Это было дикое животное, мадам? — Человек… смотреть… и говорить… — Что говорил этот человек, мадам? Долгое молчание. — Король. — Король? — Во славу… короля вампиров… Мама посмотрела сквозь него, как на полую стеклянную вазу. — Про вампиров, мама, — напомнил Чонвон. Но мама не ответила. Она причмокнула влажными губами и развернула голову, уставившись в синеватый свет работающего телевизора. Чонвон почувствовал себя страшно уставшим. Мозг матери был сильно поврежден, вытянуть из нее правду — все равно что ткать полотно из рвущихся нитей. — Я пойду делать уроки, — предупредил он женщину. Но когда он уже развернулся и сделал шаг в сторону, он почувствовал, как узловатые и тонкие пальцы матери обхватили запястье его руки — так сильно, что в костях затрещала боль. Чонвон зашипел и от неожиданности, с которой отросшие ногти вонзились в его кожу; он резко выдернул руку из мертвой хватки. Мама смотрела на него предельно ясным, чистым взглядом. — От тебя пахнет кровью, — сказала она. — И плотью. Кровь и плоть, плоть и кровь, — зашептала она. — Красное, черное, черное, красное, плоть и кровь, кровь, кровь… Даже когда Чонвон закрылся в своей комнате, он еще слышал, как мама проговорила про себя два слова. Плоть и кровь.