Король крови и рубинов

подумай о том, куда спрятать тело мятный табак

Потолок оказался белоснежным, будто только-только выкрашенным, и на нем лежал багряно-красный прямоугольник солнечного света. Стены в небольшой палате — успокаивающе голубые, на полу — тонкий, мягкий линолеум. Когда Чонвон проснулся после непродолжительного сна, он почувствовал глухую боль во всем теле, как если бы она затаилась на дне глубокого колодца. Отголоски ее, разбивающиеся о внутренности, все равно что оттолкнувшееся от обтесанных камней тихое эхо. Мысли в голове больше напоминали противные комочки в густом киселе — вязкие, замкнутые в розоватую оболочку, они, казалось, просто переворачивались в его пустой голове. С трудом продрав глаза после непродолжительного, поверхностного и чуткого сна, Чонвон недовольно выдохнул; он чувствовал себя страшно уставшим, как если бы несколько дней подряд сдавал велопробег. Сейчас, еще дезориентированный, он не мог с точностью сказать, что именно в нем наполнилось камнями и теперь не могло даже хоть немного приподняться над мягким матрасом больничной кровати. Когда он повернул голову, то даже в горизонтальном положении у него все закружилось, как в калейдоскопе, прямо перед глазами. Не хватило сил даже на то, чтобы сказать хотя бы слово. Он снова раскрыл сухие губы, но все в его горле сжалось, приклеилось друг к другу, — ощущение, будто Чонвон глотнул обжигающий воздух африканских пустынь. Мелькнувший перед глазами медбрат постучал по висящему на штативе пакетику крови. От пакета отходила длинная витиеватая линия, вся рдяно-багряная, и Чонвон проследил ее путь, пока не увидел, что она, закончившись длинной и большой иглой, находилась у него под кожей. Тут же вспомнилась боль, и она запульсировала на сгибе локтя. Чонвон слабо нахмурился; что же произошло?.. В густом розовом киселе ворочались комочки-мысли. Тяжело давалась сама попытка отыскать недавние воспоминания, больше напоминающие вспышки света перед глазами. Сознание, как и протекающее время, обернулось густым, тягучим киселем. Стрелки часов нисколько не двигались. Чонвон считал время по тому, как поднималась и опускалась его же грудь. Недосып горящим огнем обжигал глаза, тело будто набили крупными булыжниками. Медбрат еще несколько раз подошел к Чонвону и проверил его состояние, а затем вернулся к другим пациентам. Сколько их было в палате, Чонвон не смог бы сказать в точности — его место было скрыто за плотной тканью от посторонних глаз. Состояние — нечто пограничное между сном и реальностью, не совсем ясное, но и не особо затуманенное. Изнанка прежде понятного мира, опустошенная, потерявшая всякие краски ирреальность. Чонвон не заметил, как его веки тяжело опустились. Сознание рассеялось, как утренняя хмарь у кромки покрытой росой травы. Мерцающие нити леса крупной паутиной опустились на потемневшие иглы хвойных деревьев. В нос забились запахи мокрого дерева, влажной земли и упавших, свалявшихся листьев. Лес — единый организм всего сущего, и Чонвон ступал по его нутру, с опаской озираясь по сторонам. Стояла мглистая ночь, и лишь мерцающий свет белоснежной паутины указывал дальнейший путь; Чонвон не хотел бы узнать, что в конце этой паутины его дожидался крупный, мерзкий мизгирь. Он не понимал, что это был только дурной сон. Шагая по чавкающей земле, он ощущал, как в кроссовках постепенно становилось сыро. Утонувшие в чаще, под неуверенными шагами с хрустом первой корочки льда ломались тонкие ветки, — будто кости дробили стягом. Ладонь прижалась к сырой древесине. Чонвон слепо взбирался на холм, слушая, как под его ногами катились мелкие камни. Тянущее чувство в груди, незнакомое, не совсем понятное, вело его прямо на вершину холма, и когда Чонвон взобрался наверх, перед его глазами, в густой темноте ночи, предстала небольшая поляна, вся охваченная ослепительным огнем. Но вот Чонвон моргнул. Огнем оказался кроваво-красный свет, исходящий от растущих на поляне цветов. Закрученные, как спирали, тонкие листья острием ножа уткнулись в собственное тело. Целое поле ликорисов больше напоминало чащу с сангрией — терпкий вкус вина обжигал кончик языка, на губах оставалась апельсиновая сладость. Когда же Чонвон, осторожно ступая по поляне, вышел на ее середину, бледный, пепельно-серый свет луны серебристой нитью опустился на макушку темной головы. И тогда под ногами разверзлась бездна. Чонвон почувствовал, что падает. Вздрогнув, он проснулся и тут же посмотрел в белоснежный потолок. Теперь солнечный прямоугольник наполнился жаром и золотом, — вероятно, день был в самом разгаре. За дверью стоял тихий гул незнакомых голосов — неужели начались часы посещений?.. Чонвон с трудом сглотнул тяжелый ком в горле и причмокнул сухими губами. И только тогда почувствовал, что рядом с его больничной кроватью кто-то сидел. — Ты хочешь пить, Чонвон? — спросил знакомый голос. Чонвон задохнулся; это был Кей! Сухое горло судорожно сжалось при жалкой попытке вытолкнуть согласие, поэтому Чонвон только утвердительно закачал головой — и тут же боль ослепительной молнией пронзила черепную коробку. Пить, он так сильно хотел пить… В кровати загудел механизм, и тогда одна половина койки приподнялась вместе с Чонвоном; теперь парень мог посмотреть на лучшего друга, но первое, что он сделал, приняв вертикальное положение — это с глухим отчаянием прижался сухими губами к кромке высокого бокала, наполненного водой. Холодная жидкость тут же упала на дно пустого живота. Несколько капель, конечно же, скатились по длинной шее и впитались в ворот больничной рубахи. — Не так быстрой, эй, захлебнешься ведь, — Чонвон сделал последний большой глоток и с трудом отстранился от холодного ободка бокала. Жажда, казалось, лишь усилилась, и теперь вместо выжженной солнцем пустыни в горле разгорелся пожар. — Жесть, чувак… давай медленно. Пухлые губы Чонвона прижались к стеклу. Теперь он старался пить маленькими глотками, чуть дольше задерживая воду в огнем горящей ротовой полости; и как еще с языка не сорвались янтарные всполохи бушующего в горле пламени? — Принести еще? — заботливо спросил Кей. Чонвон обернулся в сторону его голоса. Кей сидел в ореоле золотисто-солнечного света; волосы его, обрамляющие лицо, напоминали ангельский нимб. Красивый в своей простоте, сейчас парень весь сиял переливами бриллиантов; Чонвону пришлось на мгновение прищуриться от ослепительного блеска. А когда же он вновь раскрыл глаза, Кей выглядел совершенно обычно. — Хочешь? — Кей напомнил о пустом бокале. Горло обжигали языки пламени, на губах остался раскаленный песок жаркой пустыни; и все же Чонвон знал, что не смог бы утолить эту жажду и тонной воды; к тому же холодная жидкость вот-вот собиралась подскочить к горлу обжигающей кислотой; желудок, по ощущениям, сделался меньше размера сжатого кулака. Черные локоны волос разметались по подушке. Навалившаяся слабость была подобна погребению под толщей воды — Чонвон позволил утянуть себя на самое дно. Он лежал на взбитой заботливыми руками Кея подушке и устало смотрел на противоположную стену. Ощущение времени ненадолго покинуло его, сознание застыло в шаге от очередного сна. Кей нервно постукивал кончиками пальцев по высокому бокалу. Обернувшись, Чонвон хрипло спросил: — Мама не придет? И увидел, как бокал, наполненный водой, выскользнул из рук Кея. Весь мир заключался в этом простом действии; мир — это выскользнувший из подрагивающих рук бокал, стремительно летящий вниз; осознание падения придет уже после, когда по полу разлетятся острые осколки, поблескивающие в бледном свете включенных над головой ламп. Кей остался неподвижно сидеть на стуле. Разлитая вода впиталась в его тапки. — Ее некому привезти, верно? — спросил Чонвон. Отчего же Кей выглядел таким шокированным? Друг моргнул, один раз, другой, и к нему вернулось сознание. — Чонвон, ты помнишь, что с тобой случилось? — тихо спросил он. Чонвон нахмурился. Он знал этот вопрос. «Ты помнишь, что с тобой случилось?» означало «ты помнишь боль, которую тебе пришлось испытать и о которой сейчас ты почему-то напрочь позабыл?». Парень сглотнул тяжелый, непроходящий ком. В одно мгновение он вспомнил о том, как ему рассказали о смерти отца — без жалости, без заботы, это сделал главный врач, Ли Хисын, у которого было сотни других таких же убитых горем Чонвонов. Чонвон надеялся, что это больше никогда не повторится, его мама выжила, пусть перенесла инфаркт и осталась частично парализована, но она была жива, и парень не надеялся так скоро ее потерять. Как же теперь сильна была его боль, как ослепительна… Скорбящий вид Кея ответил на все незаданные вопросы. Подрагивающая рука Чонвона взметнулась к побледневшим губам, но горький всхлип все же разнесся по палате едва различимым эхом. Его мать мертва. Слезы концентрированной кислотой обожгли глаза, щеки наполнились жаром. Его мать мертва. В груди разлилась пустота, за ширившимися после каждого вдоха прутьями ребер заунывно завыло в полости. Его мать мертва, и теперь Чонвон остался один. Мир в который раз раскололся на «до» и «после». Покрасневшие, блестящие от слез глаза Чонвона и Кея встретились друг с другом. Из Чонвона вырвалось рыдание. Вздрогнув, он слепо поднял руки и почувствовал, что Кей обвил его бьющееся в истерике тело и прижал тяжелую голову к своей груди. Теперь у Чонвона никого не осталось, кроме лучшего друга и самого себя. Он еще не мог думать о том, что ему следовало делать дальше. Он хотел бы опуститься во впадину своей боли, но время утекало сквозь пальцы, а боль нисколько не проходила. Чем больше он думал о матери, тем труднее в его легкие проталкивался воздух. Он с трудом пережил смерть отца и теперь не представлял, как переживет смерть матери — и переживет ли? Осиротевший, оставшийся с огромным долгом Чонвон на мгновение подумал, что хотел бы, чтобы это все закончилось как можно скорее. Как был бы он счастлив, если бы его не стало вслед за родителями… В какой-то момент он нашел себя успокоившимся, лежащим на груди Кея и сжимающим тесемки на его влажной толстовке. Любое незначительное движение головой — и внутри черепной коробки взрывалась боль, золотистым кимвалом выстукивающая по тонким стенкам. Медленно опускался вечер, Чонвон лениво следил за ускользающим за горизонтом лучом покрасневшего солнца. Он только лишь тогда услышал, что в палате никого, кроме них, не было. Приподняв голову — и тут же зашипев от пронзительной боли, — Чонвон тихо спросил: — Это одиночная палата? — Я за все заплатил, — тут же ответил Кей. Чонвон стиснул зубы и шмыгнул носом. — Как долго я находился в бессознательном состоянии? — Пару дней, — Кей напрягся. — Извини, но мне пришлось самому… все сделать… ну… насчет твоей мамы. Иначе бы ее похоронили на общественном кладбище, а я знаю, что ты хотел бы развеять ее прах рядом с прахом отца. Так что… извини… Сейчас тебе нужно восстанавливаться. Мы ее обязательно навестим. Чонвон не успел ответить — он услышал, как разъехались двери, и в палату кто-то вошел; койка все еще была скрыта от всех плотной тканью. Но вот за ней мелькнул силуэт; Чонвон отлип от Кея и сел на кровати. Подняв взгляд покрасневших глаз, парень вгляделся в красивое и молодое лицо главного врача — Ли Хисына. — Здравствуй, Чонвон, — поздоровался он глубоким, грудным голосом. — Рад, что вы проснулись. Как вы себя чувствуете? Как будто его переехал грузовик — физически. Как будто у него умерли горячо любимые родители — морально. — Что-нибудь болит? — так и не дождавшись его ответа, доктор Ли подошел ближе. Он вытянул руку и прикоснулся к бинтам на шее Чонвона. — Боюсь, останется шрам. Но шрамы ведь украшают мужчин, не правда ли? Чонвон бессмысленно хмыкнул в ответ. Он не сводил внимательного взгляда с мужчины. На кипенно-белой коже гладкого лика темнели глубокие, золотисто-бурые глаза, а кроваво-красные губы мягко растянулись в смущенной улыбке. Больше похожий на мальчишку, переодетого в строгую врачебную форму, в глазах мужчины, тем не менее, затаилась многовековая серьезность. — Нет смысла держать вас долго в больнице, думаю, через несколько дней вы уже сможете вернуться домой, — продолжил говорить доктор Ли. — Если вас посадят под домашний арест, известите меня, чтобы я смог после смены забежать и поменять повяз… — Домашний арест? — выдохнул Чонвон; он почувствовал, что от сонливости и долгих рыданий его голова туго соображала. Сидящий рядом Кей неспешно гладил его по спине. Хисын вскинул темные брови. — Так к вам никто еще не приходил?.. — его красивое лицо неожиданно потемнело. — Чем только занимается тот коп?.. Впрочем неважно, я и сам могу вам рассказать. Господин Ян Чонвон, вы… вы ведь помните, что с вами произошло? Чонвон поджал бледные, пухлые губы. С трудом, но он все же смог отыскать в воспоминаниях смутные отрывки того вечера: росчерк крови на обоях, булькающий звук из распоротой глотки, стеклянные, рыбьи глаза госпожи Пак, смрадное дыхание матери возле его лица. Чонвон удивленно застыл на месте, не зная, что ему следовало ответить. Впервые в своей жизни он поверил в существование вампиров, — но сказать об этом он попросту не мог. Доктор Ли если не засмеет его, то наверняка попросит о медицинской экспертизе, чтобы проверить Чонвона на вменяемость. Голос Ли Хисына раздался над его головой, будто оглушительный раскат грома: — Ян Чонвон, вас подозревают в убийстве. …Чонвон позабыл о времени. Позабыл о секундах, минутах, часах, дни буйным потоком текли сквозь него, никак не касаясь. Дома было тихо и пусто, телефон молчал, Юджин забрала все смены в кафе и сейчас, вероятно, проклинала директрису за то, что она никогда не нанимала больше сотрудников. Чонвон лежал в изножье собственной кровати, вжавшись в матрас, и смотрел на пройденный за день путь солнечной колесницы. Реальность тяжелым молотом нависла над его темной головой, вот-вот полетит с плеч. Несколько дней — по ощущениям — вечность, — несколько дней он не переставая лил слезы; Кей только поэтому запретил ему выходить в гостиную комнату, где стояли два портрета; один — отца; знакомый портрет улыбающегося мужчины; другой — матери; Кей не нашел фотографии лучше, чем со дня свадьбы. Оба черно-белых портрета бередили в груди все никак не затянувшуюся рану. Но слезы не могли литься долго; у всего был некий лимит. Лимита не было только у пустоты черной дыры, которая разверзлась за клеткой из мышц и костей. Он молод, он растет, он не в первый и не в последний раз теряет нечто дорогое в своей жизни. Но труднее всего потерять то, что было приобретено ценой великих страданий. Он ждет, когда нагрянет буря — штиль ему надоел. Его чувства вымыло солью вспенивающихся волн, а он пожелал, чтобы океан его поглотил и бросил на острые скалы. Спокойствие его пугало; сильнее всего это спокойствие пугало Кея. Все в Чонвоне было как атомной бомбе, сброшенной над Нагасаки — секунды тянутся так долго, что уже и не ждешь, когда грянет взрыв. По комнате прокатился глухой звук ударов по деревянной двери. Чонвон даже не вздрогнул; он — под толщей воды, похороненный на дне морском, и любые звуки крайне медленно достигали периферии его сознания. Не дождавшись ответа, Кей открыл дверь и тихой поступью вошел в комнату. — Я завтрак приготовил, — мягко сказал Кей и раздвинул плотные шторы; в солнечных лучах перекатывалась пыль. Кей также открыл окна, и по голым ногам Чонвона скользнул прохладный воздух подступающей осени. — Твоя староста передала мне конспекты лекций, у вас скоро экзамен, она попросила, чтобы ты глянул… Кей поджал губы и осторожно опустил папку с конспектами на компьютерный стол. Чонвон не реагировал на его движения, действия, на его слова или на его пронзительный взгляд; Чонвон, казалось, глубоко внутри уже давно был мертв. Даже закрыв глаза, он продолжал видеть чернильные локоны матери и старую, сморщенную улыбку отца. Горе никогда не сможет покинуть его полое тело. — Чонвон, немного поешь… Кей не стал бы пугаться так сильно апатии Чонвона или его беспомощности, он не стал бы попрекать его за постоянное, продолжающееся уже несколько дней лежание на кровати и бесцельное разглядывание противоположной стены; но Чонвон вел себя немного иначе. Когда Кей об этом просил, он поднимался на тонкие, дрожащие ноги и шел есть, медленно пережевывал пищу, стуча металлическими палочками по доньям чашек, и так же возвращался в постель. Кей помог ему опуститься на подушки и предложил белоснежный рис и вареные овощи с мясом. Пища казалась пресной и безвкусной, Чонвон лишь интуитивно перекатывал ее во рту, пока она не обращалась в кашицу, и лишь потом проглатывал, даже не чувствуя радости от насыщения. Взгляд его царапался о перекрытую лентой частью гостиной комнаты, где до сих пор в молочно-белом свете солнца краснели, как гроздья ягод, кровавые пятна. Желая проветрить комнату, Кей аккуратно скользнул под этой лентой и молча распахнул французские окна. — Я приду вечером, чтобы помочь тебе с подготовкой к экзамену, — сказал Кей, собирая портфель; в руках он держал несколько пустых, но грязных контейнеров; это именно его мама готовила еду, которую Чонвон бездушно ел, но иногда на кухне орудовал сам Кей. — Ты хотя бы почитай материал. — Угу, — ответил Чонвон. Кей сострадающе посмотрел на его отвлеченное выражение лица. Пустые глаза упали в пол. — Я пойду на пары, — оповестил друг уже из коридора, натягивая обувь. — Пока. Тяжелая металлическая дверь громко захлопнулась у него за спиной. Чонвон вздрогнул от неожиданности, но секундой спустя продолжил доедать завтрак. Грязную посуду он бросил в раковину и оставил отмокать — он, честно говоря, даже не помнил, кто именно мыл эту посуду и когда она исчезала; просто каждое утро Чонвона снова и снова складывал на дно чашки и тарелки, и каждое утро эти чашки и тарелки поблескивали в навесном шкафу. Он вернулся в собственную спальню и тяжело опустился на смятую кровать. На секунду закрыв глаза и тут же проснувшись, он вдруг осознал, что уже близился вечер; солнце — будто высушенная корка апельсина. По розовато-оранжевому небу медленно плыли пушистые облака, а где-то вдалеке показались очертания бледной, крохотной луны. Новый день подходил к логическому завершению, и в конце его жизни все погрузится в могильную тьму. Чонвон осторожно приподнялся над кроватью и посмотрел на ослепительный отблеск солнца. — Ужинал? — раздался знакомый голос со стороны приоткрытой двери. Чонвон удивленно посмотрел на улыбающегося Кея. Вздохнув, он отрицательно покачал головой. — Я принес тебе немного сладостей, прими душ и приходи покушать, — признался друг и по-хозяйски удалился в сторону кухни. Тело Чонвона — тяжелое и неподъемное, наверняка дурно пахнущее от пота. Дожидаясь, пока вода наполнит ванную, Чонвон присел на белоснежный бортик и отрешенно уставился в мутное от конденсата зеркало. Ему нужно было промыть рану, и потому он ухватился за полупустую аптечную коробку и, смахнув с зеркала муть, посмотрел на потемневшее отражение. Несколько пластырей закрывали от глаз парочку швов, наложенных на тонкую шею Чонвона, и парню приходилось аккуратно их промываться, боясь, что они разойдутся. Синяки под его глазами пожелтели, но не сошли с его лица. Медленно, стараясь не сильно надавливать на швы, Чонвон принялся счищать с кожи потемневшие липкие места, к которым приклеивались пластыри. Каждое движение отдавалось глухой болью, напряженные мышцы жгло огнем. Когда же он закончил, Чонвон вновь посмотрел на собственное отражение; его лицо осунулось, щеки ввалились, скулы сделались отчетливыми и острыми, еще немного — и ими можно будет резать масло. Неясный взгляд потухших глаз опустился на бледные, сухие губы, потрескавшиеся и продолжающие кровоточить. Чонвон опустился на дно ванной и прижался затылком к керамическому ободку. Вода — будто топленое молоко. Над головой крутились лопасти кондиционера, и шея Чонвона покрылась крупными мурашками от контраста температур. Тяжело вздохнув, парень прикрыл глаза и попытался сосредоточиться на дыхании. А когда проснулся, над ним возвышался силуэт Кея. — Эй, ты весь покраснел, все хорошо? — обеспокоенно спросил Кей, прижимаясь холодными ладонями к алеющим щекам потерявшего сознание Чонвона. Ответом ему послужило неясное мычание. — Черт, вставай, давай! На пол хлынула потревоженная резкими движениями вода, в мгновение ока впитавшаяся в маленький коврик. Кей обернул Чонвона в полотенце и, взвалив на себя, вынес из душной ванной комнаты. — Все в порядке, — сухими губами ответил Чонвон; к нему снова вернулось ощущение непроходящей жажды, горло сдавило от жара — будто внутри неслись удушливые ветры сирокко. Кей не стал перечить. Оставив Чонвона на кровати, он подошел к шкафу и принялся перебирать одежду; в сторону кровати полетели нижнее белье, футболка и теплые штаны. Зная, что Чонвон не справится самостоятельно, Кей помог ему одеться и только потом приложил ко все еще пылающему лбу холодную ладонь. Другая его рука опустилась на бинты, которые обхватывали шею, большой палец погладил место, под которым прятались швы. Вместе они, перекатываясь, добрались до кухни. Кей мигом разложил перед Чонвоном плошки с рисом и супом, а сам, бросив в портфель пустые контейнеры, медленно начал собираться домой. Посуды в раковине снова не оказалось. — Я только недавно вспомнил, что у меня интервью, — извиняюще сказал Кей, взъерошив непослушные волосы друга. — Поэтому позанимаемся завтра, хорошо? Поужинай и иди спать. — Кей… Он обернулся, стоя на пороге кухни. Его брови судорожно взметнулись, взгляд наполнился сожалением. — Да? Чонвон смотрел на еду, силясь проглотить досаду. — Спасибо, — слезы обожгли глаза. Чонвон потерял способность отдавать, а потому он потерял себя. Принимать чужую заботу оказалось непосильной ношей, труднее — принимать чужую заботу с благодарностью. Кей мягко улыбнулся и, кивнув, вышел из дома; в темных стенах воцарилось молчание. Чонвон громко шмыгнул носом, чтобы в воздухе хотя бы слабым дребезжанием остался этот звук, но и он мгновением позже исчез. Взявшись за металлические палочки, Чонвон принялся есть. Но тут же остановился. Тугое, безвкусное мясо развалилось на волокна, будто кто-то распустил шелковый платок. Рис напоминал бисер, болезненно постукивающий по зубам, а бульон оказался больше похож на воду, разведенную с моющим средством. Подорвавшись на месте, Чонвон бросился в сторону уборной и выплюнул скудный ужин в унитаз; тут же язык обожгла кислота, последовавшая за едой; Чонвона скрутило от рвотного спазма, тело его, упавшее на кафель, безудержно затряслось. Внутри кроме скромного ужина ничего не осталось, завтрак уже давно переварился, и поэтому за только-только употребленной пищей из горла вырвался желудочный сок. Чонвон сильно закашлял от странного ощущения — будто языки пламени вот-вот готовились вырваться из его горла вместе с очередным спазмом. Сморгнув крупные слезы, он прислонился взмокшей спиной к холодной кафельной плитке и, прикрыв влажные глаза, забился в безудержной, безмолвной истерике. В такт колыбельной матери, его тело раскачивалось из стороны в сторону, как маятник, и Чонвон сам не заметил, что только это незначительное движение погрузило его в продолжительный сон. …Пыльный автобус остановился на пересечении двух пустых домов, и Чонвон, посильнее натянув на голову капюшон, выбежал на безлюдную улицу. Он обернулся лишь раз — проверить, не шел ли кто прямо за ним, но улица оставалась пуста и погружена во мрак опускающегося на город покрова беззвездной ночи. До дома Вонен он добрался так быстро, как только смог, и перемахнулся через высокий забор. Подошва кроссовок с глухим стуком ударилась о каменную плитку. Пригнувшись, прижавшись к кустам, Чонвон медленно и постоянно оглядываясь подошел к входной двери. Свет нигде не горел — оно и было понятно, хозяйка ведь пропала… За оболочкой горечи от потери родителей он совсем позабыл, по какой причине у него в действительности не осталось родителей. А когда вспомнил, то оцепенение, вот уже несколько дней не проходящее, покинуло его сознание, и Чонвон ясно посмотрел на потемневшие пятна крови, которые покрывали собой каждую незначительную часть перекрытой лентой гостиной комнаты. Тогда внутри него вспомнилось слово, которое вишневой косточкой вертелось на языке, но все никак не хотело сорваться с побледневших, потрескавшихся губ. Вампир… Вампиры существуют? Это не ложь? Чонвон попытался вспомнить ночь, которая лишила его матери, но картины поблекли, некоторые и вовсе обратились в прах, — так работало человеческое сознание, спасаясь от травм прошлого. Неужели его мама — вампир?.. Чонвон прижался ухом к металлической двери, силясь расслышать любые звуки, но дверь тут же исчезла, и парень упал на паркетный пол, больно ударившись наспех выставленными ладонями. Стоя прямо над ним, Лисо удивленно хмыкнула: — Не думала увидеть тебя так скоро, — у нее не осталось голоса, только шепот раздался над головой Чонвона. Подобравшись, он поднялся на ноги и только тогда посмотрел на девушку. И тут же отшатнулся назад. Но дверь уже была закрыта, поэтому его спина болезненно врезалась в металлическую ручку. — Что, плохо выгляжу? — улыбнулась Лисо; у нее не осталось голосовых связок, поэтому из ее горла вырывался свист вперемешку со словами. — Знаю, знаю, можешь не отвечать. Но меня долгое время спасали, а тебя уж никто не спасет. Чонвон осторожно рассматривал ее лицо в полумраке короткого коридора. Прежде темные глаза Лисо наполнились стужей и холодом, и теперь в зрачке сверкали разломленные агаты — будто кто-то смешал молоко и чернильный кофе. Ее длинные и светлые волосы свалялись, слиплись от подсыхающей на висках крови, а ближе к линии роста волос образовалась плешь. Но хуже всего выглядело ее лицо — прежде красивое, теперь оно было поистине уродливо; ее губы покрылись красными пятнышками язвы, на щеках проступила лихорадка, а кончик носа и вовсе почернел, как при сифилисе. Не девушка даже — ходячий труп. Коматозная душа в коматозном теле. Она — не божье создание. От нее исходил сладковатый запах разложения, ногти на ее пальцах отпали, обнажившееся мясо кровоточило, живот немного раздуло. Она — отродье ада, и Чонвон пришел в ее пылающее логово. Почувствовав подступающую к горлу тошноту, Чонвон прижал ладонь к нижней половине лица. Единственное, что помогло ему остаться стоять на месте, а не броситься обратно на улицу, как ночной кошмар забыв случившееся, — это желание Чонвона получить ответы на все незаданные прежде вопросы. Он увидел, что Лисо улыбнулась теми ошметками, что у нее остались от губ. — А я ведь говорила, что умираю, — просвистела она. Звук ее хриплого смеха эхом разнесся по чернильным стенам дома.