почему ты стоишь, нахмуренный, у порога,
неужели
я отдал
еще недостаточно много?
Вонен шагала из стороны в сторону по диагонали узкой и тесной комнаты; кроссовки шаркающе прошлись по бетонному полу, звук отскочил от стен и такого же бетонного потолка. Вонен приложила пальцы к стыку плит, достаточно толстых, чтобы Вонен чувствовала себя как дикий зверь, не способный выбраться из крошечной клетки — даже если она попробует ударить по стыку, у нее ничего не получится; казалось, это место специально возвели для того, чтобы держать здесь вампиров. Вонен не могла определить, сколько часов, дней и ночей прошли с момента ее похищения; она проснулась, лежа на грязном, покрытом пылью полу, а над головой мерцал будто водой разбавленный свет побелевшей от паутины лампочки. Первое мгновение Вонен ничего не могла поделать от охватившего все ее тело ужаса, но прошло время, и Вонен принялась осторожно, не издавая излишнего шума, исследовать небольшое помещение. В сухом горле ворочался дикий голод, больше напоминающий противную, гнойную ангину. Вонен вздрагивала всякий раз, когда сглатывала вязкую слюну; в ротовой полости оставалось сухо, как в жарких пустынях, где горячий воздух обжигал, точно неприкрытое пламя. Значит, без сознания она могла проваляться на холодном полу несколько дней и ночей; видимо, все это время к ней никто не приходил. Она подошла к железной двери и в очередной раз прислушалась, но — как и всегда, никаких иных звуков просто не было. Чем больше проходило времени, тем больше Вонен чувствовала, как ее захлестывает паника. — Эй! — воскликнула она и тут же болезненно поморщилась; ее звонкий, яростный голос острием ножа вонзился в больное горло — даже не так сильно, как звук ее голоса врезался в бетонные стены. Она уже понимала, что никто не придет, и была уверена, что по ту сторону тяжелой железной двери никто не стоял — Вонен не могла различить даже влажного, ленивого биения вампирского сердца. Она вообще ничего не могла услышать, кроме своего хриплого дыхания и шороха собственных волос — ощущение, будто ее бросили в бетонный гроб и укрыли тонной сырой земли. Несмотря на то, что она была королевой — в конце концов сильнейшей из ночных созданий, — она не могла ни найти самой тонкой трещины на стыке бетонных плит, ни почувствовать кончиками пальцев усталость металла у железной двери. Она провела несколько часов — а может быть дней и ночей, — с особой тщательностью исследуя каждый крохотный дюйм тесного гроба. В небольшом холодном кубе было скучно, темно и тихо. И если со скукой Вонен еще хоть как-то могла справиться, а с темнотой просто свыкнуться, то тишина давила на нее сильнее всего; привыкшая к шумному городу, она не могла долгое время находиться наедине с собственным разумом. Вот и сейчас Вонен ходила из стороны в сторону, громко выстукивая незамысловатую мелодию и вслушиваясь в шорох скользящих по спине волос. Как же она могла так глупо попасться? Как она не могла увидеть притаившуюся за углом опасность? Вонен снова и снова истязала себя вопросами, будто терновым венком, — как же так получилось, что она оказалась… здесь? Она даже не особо понимала, где это — здесь? Наверное, в мире уже давно наступила золотая осень, воцарившая резко, будто топором обрубив пылающий жар последнего летнего дня. Когда Вонен в последний раз видела огромный, темный купол ночного неба вдалеке от Сеула, распростертое от востока до запада полотно было усыпано мерцающими звездами. А теперь девушка ходила из стороны в сторону по периметру небольшой комнатки и что-то тихо напевала себе под нос, пальцы ее легко касались гладких, как мрамор, стен. Если в мире действительно прошло уж больше недели, воздух в комнате уже давно должен был закончиться, но Вонен была королевой, и потому она не могла умереть от асфиксии. Как и от скуки, ножевых ранений, падения с высоты, самоубийства и… и всего того остального, от чего с легкостью погибали люди. Десять шагов по диагонали — вот и все расстояние небольшой комнаты. В который раз упершись лицом в угол, Вонен остановилась, тяжело вздохнула, с трудом приподнимая худые плечи. После — развернулась к одной из стен, воздела руку. Бить следовало точно по стыку бетонных плит, но Вонен опасалась, что если одна из стен рухнет, вслед за ней рухнет и тяжелый потолок — хотя, конечно, даже раздавленная в лепешку, Вонен без труда могла бы выползти из-под обломков и спешно залечить неминуемые раны. Однако ей не хотелось чувствовать боль. Но другого выхода она просто не видела. Она воздела руки и приготовилась к удару. В отличие от королей, ей никогда не доставало физических сил — она не могла сокрушить камень одним точным ударом. Во время обращения даже из металлического гроба она восставала медленно, с огромным трудом, расталкивая в сторону комья земли, что случайно глотала, — того же не скажешь о ее сестре, что поднялась из могилы подобно цветку; если бы не сырость, она наверняка бы даже не испачкала платья, и когда она оказалась на поверхности, то покраснела, стирая с ажурных манжетов липкую грязь. Кому недостает таланта, тот излишне гордится, у кого таланта много — тот противно скромничает. А Вонен тяжело дышала, когда выбралась на поверхность, и ее красивое лицо было измазано сырой землей, к волосам прилипла темная глина. Зачем же она вспомнила о мертвой сестре, от которой осталось только имя? Вонен сделала все возможное, чтобы никто уж не помнил о самой талантливой из дочерей Изумрудного рода. В истории осталась лишь одна из них, лживо-талантливая, слабее, чем родная сестра, но сильнее, чем все остальные. Вонен сжала руку в кулак. Бетонная стена была темной и лишена всяких трещин — развалить ее одним ударом просто невозможно, а на звук ее жалкой попытки обязательно кто-то придет; если ее держали в темнице, то явно для того, чтобы что-то от нее получить: кровь ли, силы ли, но ее не могли просто бросить в каменный гроб и так оставить умирать. Она не скрывала того факта, что с испугом думала о самом страшном — даже несмотря на то, что она была чистокровной вампиршей, в первую очередь она была женщиной, и от этого проклятия она никогда бы не смогла избавиться. Кто угодно, кто был сильнее нее, запросто мог подчинить ее себе, и только представив себе подобный исход, Вонен поперхнулась остатками воздуха. Она чувствовала голод и не могла думать ни о чем другом, кроме как о сладкой человеческой крови, и если пройдет еще немного времени, от сил Вонен ничего не останется. Сейчас или никогда. Если же ее действительно удерживали для того, чтобы что-то с ней сделать, нужно было собрать всю волю в кулак и разобраться с теми, кто придет на звук удара. Девушка судорожно выдохнула — и нанесла сокрушительный удар по бетонной стене. От места, в которое впился ее кулак, паутиной расползлись крупные трещины — бетон треснул, как тонкое стекло, и рассыпался под ногами Вонен. Отскочив в сторону, девушка прищурилась, всматриваясь в разбитую стену, и тут же услышала, как в железной двери повернулся ключ. Так все же кто-то находился по ту сторону — просто не хотел к ней приходить. Что ж, если это был полукровка, она разберется с ним за несколько секунд, но если же это был кто-то из чистокровных… или, что намного страшнее, если это был Хисын… В темный, тесный гроб кто-то вошел и тут же удивленно присвистнул: — Боже, sunshine, можно было просто покричать, — раздался знакомый голос. — А ты решила разрушить тут все… Вонен посмотрела на вошедшего: парень находился во мгле, в которой он остановился, — Вонен нисколько не изменилась в лице: сколько раз мужчины осмеливались подходить к хрупкой девушке — и сколько из них глотали собственную соленую кровь, захлебываясь ею? — уж ей-то точно не следовало бояться; и все же когда Даниэль сделал шаг к ней, Вонен отшатнулась от него; взгляд ее стал напряженным. Она помнила Даниэля еще ребенком, но теперь перед ней стоял молодой мужчина; впрочем, даже потерявшая часть своей силы от продолжительного голода, Вонен все еще могла с легкостью его победить. — Что ты здесь делаешь? Даниэль потрепал затылок. — Ты не поверишь, но у меня к тебе точно такой же вопрос, — он на секунду повернул голову в сторону открытой двери и громко сказал: — Господин, я нашел кое-что весьма занимательное! Вонен прижалась спиной к бетонной плите. Она спешно обдумывала каждое действие: Даниэль не выдержит даже одного ее удара, так что она могла с легкостью вырубить парня и броситься к раскрытой двери, но кем был тот господин, которого подозвал полукровка? Меньше всего сейчас она хотела бы столкнуться лицом к лицу с чистокровным… Даниэль сделал шаг ей навстречу. Его ботинки шаркающе прошлись по пыльному покрытию бетонной конструкции — удивительно гулко, — и Вонен посмотрела на приближающегося к ней мужчину. Она была в разы сильнее него, и кому, как не ему, об этом знать, и все же Даниэль ее не боялся. На его кроваво-красных губах искрилась лучезарная улыбка, в темных глазах плясали бесы. Опустив взгляд, Вонен увидела, как на тонкой цепочке, обхватывающей его шею, в ложбинке меж острыми ключицами расположился малахитовый кулон — драгоценный камень оказался заключен в хитрое сплетение извилистых тел ядовитых змей. Вонен не могла поверить, что тот ребенок, который однажды постучался в ее дом, вырос в жуткого зверя. Впрочем, это было так давно, что воспоминания Вонен уже давно покрылись толстым слоем серебристой пыли… — Это с каких пор, — Вонен указала бледным подбородком на незнакомое украшение, — полукровки имеют право носить драгоценные камни аристократического рода? Даниэль вскинул тонкую бровь: — Так ведь если у отца нет другого потомства, наследником становлюсь я, — парень лениво пожал плечами. — Жду не дождусь дня, когда этот старик умрет. Вонен хищно сощурилась, всматриваясь в бледное, красивое лицо Даниэля. Вонен ничего не стоило разорвать ему шею или сожрать его глаза; она могла одним стремительным движением распотрошить его, выкинуть внутренности; как полукровка вообще мог тягаться с нею? И все же в Вонен была одна прекрасная, безусловно человеческая черта, приобретенная за несколько десятилетий жизни в шумном, огромном городе, — дипломатичность. Прежде чем обглодать его кости, Вонен убедится, что это не бросит ее в самое пекло. — И кто же помог тебе убить и закопать королей? — напряженно спросила она, уже откуда-то зная ответ. Вопрос ей дался с трудом, и все же ей необходимо было услышать это имя, которое вызывало в ней лютую дрожь. Ведь если это действительно было так, тем господином мог быть лишь один вампир — вампир, которого Вонен не хотела видеть еще примерно целую вечность. — Хисын? — ее догадка повисла в воздухе неотвеченной. Даниэль нисколько не изменился в лице — все та же улыбка, все тот же блеск в глазах, и тем не менее Вонен поняла, что попала точно в цель. О, этого вампира она ненавидела всей душой. Ведь когда сестра восставала из глины и грязи, все толпились вокруг нее, ждали ее появления, вернее — ее болезненного перерождения, ее вступления во взрослую вампирскую жизнь; а когда из земли поднялась Вонен, около ее сырой могилы сидел молчаливый, одинокий Хисын — тот самый, которого избегали дети и который ни с кем никогда не общался. Вонен почувствовала, как от сильной грусти все внутри нее перевернулось, ресницы слиплись от горьких слез. Тогда она ожидала увидеть отца или мать, даже, возможно, сестру, которую не могла терпеть и успехам которой страшно завидовала, детей, что вместе с ней учились в закрытой школе, или учителей, что преподавали скучные дисциплины, — кого угодно, чье присутствие не заставило бы ее испытать подобных чувств, но точно не Хисына. В ней поднялась злость, но вместе с ней и горькое ощущение всепоглощающего одиночества. Не в силах справиться с собственным разочарованием, Вонен со всей силы толкнула Хисына — резко и неожиданно, и на мгновение привычная маска спокойствия на лице Хисына исчезла, его большие, темные глаза удивленно округлились, и он упал прямо в грязь, из которой Вонен только что восстала. Ненависть разлилась в ней стремительно, быстрее бушующего в крови адреналина, и она не могла толком объяснить, что именно она возненавидела в Хисыне — да и в нем ли, а не в себе? Может, она возненавидела его глупое выражение удивленного лица, может, его испачкавшуюся в грязи одежду, может, и то, что он осмелился ждать ее, сидя у могилы, и смотреть, как она с трудом выбиралась наружу, — бесталанная, слабая и никому не нужная. А теперь уж она его ненавидела за то, что он ей просто надоел — век ли прошел или два, а может и больше, а Хисын все еще искал ее по уголкам необъятного мира, и если понадобится, он вампиршу из-под земли достанет. Совсем не важно, кого ему придется убрать со своего пути, но Вонен он найдет на самом краю света, у свистящего от неумолкающего ветра обрыва земли. И все же никогда прежде он не бросал ее в бетонный гроб и не приводил к ней собственных гончих, да и, честно говоря, она не помнила, чтобы Даниэль вел себя так — в последний раз, когда они виделись, Даниэль слезно благодарил ее за спасение отца. Хисын ведь столько раз пытался отыскать ее, столько раз заставлял переезжать с места на место, жить под землей или же у самого купола неба, в огромных пентхаусах в Итэвоне или же в сырых землянках на границе между Южной и Северной Кореи, — хотя когда это случилось, Корея еще не разделилась, — столько раз он накрывал ее шею тяжелой ладонью и никогда не пытался сомкнуть кулак; так что же поменялось теперь? Отчего же она стала ему так нужна? Или его терпению наконец-то пришел конец? Может, его репутация упала ниже плинтуса — надо же, ищейка уж полвека не может отыскать какую-то никчемную преступницу! — и из-за этого Хисын решил, что больше эта глупая игра в кошки-мышки продолжаться не может. Впрочем, больше вопросов она не задавала — вместо этого Вонен воздела руку и толкнула Даниэля в широкую грудь; движение оказалось столь стремительным, что полукровка ничего не заметил, — его тело резко впечаталось прямо в то место, куда Вонен ударила до этого; острые, как осколки, куски серого бетона впились в его спину, будто заточенные ножи. Голова дернулась, шейные мышцы натянулись, тугие, как тонкая тетива лука. Когда Даниэль с трудом приподнял лицо, он увидел, что Вонен изменилась: ее хищно раскрытый рот надорвался, по губам и белому подбородку размазалась густая кровь; в ротовой полости ворочался длинный язык, цепляющийся за ряд острых, тонких, как медицинские иглы, зубов; лишь по ее все еще ясному взгляду Даниэль понял, что Вонен с трудом натягивала на плечи тяжелую шкуру истинной вампирской формы — от голода она совсем лишилась сил. — Ты думаешь, я испугаюсь тебя? — хихикнул Даниэль. — Я видел истинную форму господина — поверь, я уже сталкивался лицом к лицу со смертью. Вонен не стала церемониться — вместо этого она воздела руку и одним стремительным, точным движением сломала Даниэлю нос; хлынувшая кровь оказалась густой и светлой, будто разбавлена водой, и в тесном бетонном гробу стало нечем дышать; плотный металлический запах был подобен ситцу, опущенному на темную, буйную голову. С трудом сглатывая вязкую слюну и претерпевая невыносимую, жгучую боль в горле, Вонен лишь смотрела, как капли крови срывались с точеного мужского подбородка и, разбиваясь, впитывались в бетонное дно крохотного гроба. Нет-нет, она не могла его убить, они не могли убивать себе подобных, они были выше этого, — и все же Вонен опустила ладонь на его шею и едва ощутимо сомкнула кулак. — Как ты вообще додумался убить всех сыновей и дочерей Малахитового короля? — прошипела она, в опасной близости от его лица щелкнув рядом острых скальных зубов. — Я не для того спасала его жизнь, чтобы ты им игрался. — А ты думаешь, что это действительно была моя идея? — улыбка на кровавом лице Даниэля сделалась шире, он явно торжествовал. — О, милая sunshine, ты такого хорошего обо мне мнения? Малахитовый король отдал собственных дочерей и сыновей на растерзание лишь потому, что непризнанный король оказался сильнее всех вампиров аристократического рода. Лицо Вонен перекосилось от прошедшей по всему телу болезненной судороги. — Нужно было прикончить твоего отца, когда у меня была возможность, — призналась она. — Оставить его умирать у моего порога, когда ты привел его ко мне, — ее зрачки страшно расширились, чернильная мгла поглотила золотисто-карий ободок истончившейся радужки. — Или оскопить его, сделать немощным, чтобы у него никогда — никогда! — не появился ты. Я ведь обязательно найду его, Даниэль, найду и убью. Ведь помнила, как одной безлунной ночью Даниэль явился к ней на порог, и Вонен к собственному смущению заметила, что по молодому, мальчишескому лицу скатились крупные горошины слез, — Даниэль преклонил перед ней колени и опустил голову. Его сердце билось гулко, быстро и явно болезненно, и эта тяжелая, тоскливая музыка раздробила Вонен ребра. Тогда у Даниэля не было ничего ценнее его отца, — но, видимо, сейчас все изменилось. — Убивай! — Даниэль истерично засмеялся то ли от пульсирующей на лице боли, то ли от того, что он чувствовал себя сильнее, величественнее жалкой вампирши из аристократического, но теперь уж бесславного рода. — Ты думаешь, я хоть сколько-нибудь забочусь о нем? Он смеялся и смеялся, его звонкий голос гулко отражался от бетонных стен, и Вонен на мгновение отступила от него, испугавшись безумного состояния полукровки, и почувствовала, как на ее прямую спину опустилась чужая широкая ладонь. — Даниэль, прекрати, — разнесся величественный голос, тихий и оглушительный, хриплый и отчетливый, усталый и в то же время наполненный силой. Вонен почувствовала его жаркое дыхание, тяжелое и прерывистое, как при болезнях, поражающих легкие, и тонкий, как шлейф цветочных духов, отчетливый запах разложения. Быстрее, чем кто-либо мог это осознать, стремительнее, чем это могло увидеть слабое человеческое зрение, Вонен развернулась, ухватившись за чужое запястье, и замахнулась, точно целясь в лицо вампира. Когда они учились в академии, Хисын всегда проигрывал в рукопашном бою; он проигрывал и в учебе, и в знаниях, и в таланте; может, потому Вонен ненавидела его еще сильнее — ведь вампир, что сидел возле ее могилы и внимательно смотрел, как она ворочалась в сырой земле, прослыл слабым и глупым. Могло ли что-то измениться за это время? Не стоило считать, что сильнее стал только Хисын — Вонен тоже не забрасывала тренировки. В конце концов, по ее душу приходило так много вампиров, что у Вонен не осталось иного выбора; если бы она не стала сильнее, ее бы просто убили. Ее кулак врезался в бетонную стену — по плите поползли отчетливые, глубокие трещины. Хисын в последний момент исчез перед ней, будто в одно мгновение растворившись в воздухе, и затем она почувствовала, как ее тело развернулось на месте, чужие руки обхватили ее тонкие запястья и прижали к пояснице, а сам Хисын возвысился над ней, как неожиданно выступающие из-за густых, темных облаков величественные, заснеженные пики горы. Она прижалась грудью к его широкой груди. Нечестный спарринг — все-таки Вонен и сама чувствовала, как от голода внутри нее все взвыло от боли, — но и они сражались не на уроке в академии, так что ни о какой честности не могло быть и речи. Медленно, крупица за крупицей, Вонен теряла последние силы, и в какое-то мгновение она почувствовала, как предательски задрожали ее ноги. Чтобы она не могла вырваться из его объятий, Хисын прижал Вонен к бетонной стене, одной рукой сжимая ее запястья, а другой поддерживая ее спину. Он внимательно наблюдал за ее жалкими попытками вырваться из его объятий. Она не могла ни укусить его, ни ударить, ни вырвать клок темных волос; удивительно, как все ее тело застыло в его руках, едва не обмякло, не рухнуло на пыльный бетонный пол. Во тьме небольшого гроба его глаза горели, как при человеческих лихорадках, и откуда-то Вонен уже знала, что если она прикоснется ладонью ко лбу Хисына, то почувствует, как пылает, как плавится от жара его бледная кожа. — Вонен, — раздался его хриплый голос. Она посмотрела ему прямо в глаза. — Я ничего тебе не сделаю. Но и ты тоже ничего не делай, хорошо? — Ты слишком много хочешь, — она криво улыбнулась разорванным ртом. — Это не тебя держал в какой-то комнатке вампир, который несколько десятилетий ищет тебя, чтобы убить. Так что теперь глупо просить меня… — Ой, девочка, если ты так хочешь, чтобы господин тебя и дальше лапал, то просто скажи напрямую, зачем же так юлить… — откуда-то со стороны послушался голос Даниэля; видимо, полукровка наконец-то рухнул на пол и теперь сидел, стирая с лица пролитую кровь. Его нос сильно распух, как, впрочем, и разбитая губа. Поморщившись, Даниэль тихо пробормотал несколько бранных слов. — Даниэль. Парень встрепенулся, вскочил на ноги и спешно поклонился. Хисын даже не взглянул на него — он внимательно рассматривал холодный, злой блеск в глазах Вонен. Несмотря на то, что Вонен не собиралась его слушаться и, вероятно, в ту же секунду, когда Хисын ее отпустит, она предпримет очередную попытку побега, тем не менее Хисын все равно отстранился от девушки. Вонен, будто загнанный в угол зверек, только лишь недоверчиво взглянула на него в ответ. Конечно, она провела столько дней — или недель, или месяцев, или лет — в темном, пустом и душном подвале, не глотая кровь, не разрывая плоть, и потому у нее просто не осталось сил сопротивляться. Растирая нежную кожу запястий, она тихо спросила: — Как ты меня нашел? Он и раньше ее находил, но она всегда была быстрее его гончих или его самого; однажды он подобрался к ней так близко, что Вонен пришлось на много лет покидать родную страну, жить в настоящих трущобах бедных азиатских стран. Были и те годы, когда он ее не искал, позволив жить как обычному человеку, а были и года, когда Вонен переезжала с места на место едва ли не каждую неделю; она предполагала, что ее могли искать, ведь она, в конце концов, была преступницей, а Хисын — сыном хранителя хрупкого вампирского мира, уже покрытого трещинами, но еще не рухнувшего в адскую хлябь. То, что он ее найдет, поймает и отведет на плаху, было лишь вопросом времени, а не ее везения. Но должно было что-то случиться, чтобы он, наконец, посчитал, что Вонен следует умереть. — Ты не особо пряталась, — признался Хисын из темноты. — И как, твой отец уже выдвинул мне обвинение? — спросила она, почувствовав, как по все еще прямой спине пробежала нервная дрожь. — Наверняка он хочет обречь меня на то же наказание, на какое однажды обрек Прометея: оставит высыхать мое тело на камне да глядеть на приближающегося коршуна. — Отец думает, что ты мертва, — спокойно признался Хисын и устало посмотрел на Вонен. А внутри нее все, перевернувшись, рухнуло во тьму, будто обрезанное, скомканное и брошенное в глубокий, черный колодец. Она мертва — теперь уж для всего мира. Значит, Изумрудного рода больше не существует. Сначала в войне погибли ее родители, затем уж от болезни скончалась сестра. Вздрогнув, на мгновение потеряв контроль над собственными эмоциями, Вонен едва различимо всхлипнула. Теперь уж у нее не было ни рода, ни гордости, ни места, куда бы она могла вернуться, — Хисын лишил ее всего, ради чего она еще продолжала существовать в надежде, что хранители однажды простят ей глупый проступок. Вот только сама себя Вонен нисколько не могла простить. — Зачем ты это сделал? — тихим, дрожащим голосом спросила она и посмотрела на спокойного, уставшего Хисына. — Ты столько лет гнался за мной, стольких вампиров отправил ко мне, которых я убила, моя жизнь обратилась в сплошное падение, а все из-за тебя, из-за тебя!.. И тут раздался задушенный смех, вырвавшийся из тонкого вампирского горла — тогда-то Вонен и вспомнила, что в тесном и темном гробу находились не только она и Хисын. — Не пойми меня неправильно, солнышко, — Даниэль попытался стереть растекшуюся под носом кровь, но вместо этого размазал ее по всему подбородку, — но если уж ты говоришь, что твоя жизнь — сплошное падение, не означает ли это, что ты родилась на самой вершине? — Даниэль, — строго сказал Хисын, но когда он обратился к Вонен, то строгости в его голосе не осталось ни грамма. — Мне нужна твоя помощь, Вонен. Даниэль смахивал с одежды пыль и грязь — осколки, впившиеся в его тело, со звоном рассыпались у его ног. Вонен поморщилась и с трудом удержала себя, чтобы снова не ударить полукровку — улыбка на его лице была глупая, победная, — и все потому, что Даниэль знал, что у Вонен не осталось выбора. Помочь Хисыну и прожить еще немного или же погибнуть от его руки. — Чем же я могу теперь тебе помочь? — спросила она, с трудом стягивая с себя вампирскую сущность — края ее надорванного рта прижались друг к другу, переплелись и сшились, острые клыки болезненно втянулись в десна, и вот ее лицо превратилось в каменное изваяние, созданное чудотворной рукой великого скульптора — кто же во всем мире мог тягаться с холодной красотой королевы Вонен? Более изящного, совершенного лица не найти даже на самом краю света; ее медовые глаза ярко сияли под лаской золотистого солнца, на бледном лице кровавой раной расположились пухлые, красные губы, налитые, словно яблоки. Но даже оставшаяся на несколько недель в тесной, темной бетонной комнате, Вонен пусть и выглядела уставшей, и тем не менее ее красота обжигала, подобно прометеевому огню. Хисын с огромным трудом мог на нее смотреть… Он задумчиво разглядывал ее прекрасный лик, постукивая кончиком указательного пальца по острому подбородку. Что-то в нем было не так, как она это помнила, с удивлением заметила Вонен. Конечно, он вырос, теперь уж он не выглядел как нескладный, неуклюжий подросток, и текущий по венам золотистый вампирский ихор будто масляными красками нарисовал на полотне мира широкие, прямые плечи, перекатывающиеся под светлой кожей вздувшиеся бугры мышц и тонкий стан. Но было и что-то такое, что Вонен с огромным трудом могла увидеть — тяжесть его дыхания, то, с каким трудом поднималась и опускалась его грудь, она могла услышать даже то, как хрипло в его легких изредка ворочался воздух. Она зацепилась за эту мысль и тут же поняла — Хисын практически не дышал. Присущее любому живому существу привычное «вдох-выдох» они воспитывали в себе лишь для того, чтобы жить в человеческом мире и нисколько не выдавать своей истинной сущности. Но на всем необъятном свете существовали и такие вампиры, которые никогда не опускались до подобной мерзости — жить рядом с людьми, быть в шаге от них, в одном укусе от их густой и теплой крови они считали пошлостью. Такие вампиры никогда не дышали, не двигались и, кажется, с трудом существовали во тьме глубоких пещер. Время, которое для всех без исключения людей шло неумолимо быстро, для них текло медленно и лениво, с огромным трудом секунда сменялась секундой, час — часом, пока не наступал голод и не приходилось покидать холодное подземелье. Но Хисын — не они, и он прожил вне человеческого мира недостаточно долго, чтобы стремительно и легко позабыть то, что они в себе так тяжко взрастили. Значит, дело было в другом. Хисын был болен. Когда Вонен это поняла, ее настиг липкий, судорожный страх — страх, что, если Хисын умрет, за ней начнет гнаться кто-то другой из вампиров, кто обязательно найдет ее и уж точно, непременно убьет. Конечно, в ней еще теплилась глупая, крохотная надежда, что изгнанный король Рубиновой пустоши примет ее и скроет от вампирского самосуда, но там ведь правил Сонхун… Предстать перед ним после стольких лет скитаний было подобно тому, как самолично подняться на плаху, сложить буйную голову и смиренно дождаться, когда тяжелый топор перерубит все ее позвонки. Но она хотела бы верить, что он ее не убьет — Сонхун, вероятно, был никудышным королем, но он мог дать вампирам то единственное, что они невозможно сильно хотели, — веру в то, что завтрашним днем они обязательно проснутся от затянувшегося кошмара. Даниэль наконец-то подал голос: — Господин, а вы уверены, что она, — он красноречиво, высокомерно взглянул на вампиршу, — может вас спасти? От этой болезни она не спасла даже Гаыль. Резко выпрямившись в спине, Вонен удивленно выдохнула. Вот теперь все в ней, держащееся на тонких нитях, рухнуло вниз, и Вонен показалось, что она сама начала стремительно падать, как Икар, обожженный золотистым жаром небесного светила. Уже давно она не слышала имени сестры, даже сама не могла его выговорить, а тут — как свистящий удар хлыстом. Если не помнишь имени, значит, не помнишь и того, кто ходил по миру под этим именем, — так Вонен для себя всех и хоронила. — Ты… — ее горло судорожно сжалось. Хисын посмотрел на нее и вопросительно приподнял бровь. — Моя сестра разлагалась изнутри, — напомнила Вонен, заламывая пальцы. — Я ничего не могла сделать. — Ты ничего не могла сделать, потому что считаешь, что у тебя не хватило сил и способностей, или потому что ты просто не хотела помочь сестре? — спросил Хисын, склонив темную голову. — В этом большая разница. — Мне кажется, на этот вопрос ты и сам знаешь ответ, — тихо ответила девушка, сжавшись под его внимательным, сосредоточенным взглядом. — Знаю, — признался Хисын. — Знаю, что ты сильна, и знаю, что ты не стала бы ее убивать. Странная уверенность в его голосе выбила из-под Вонен землю. Он видел ее насквозь, и пока он разглядывал ее, Вонен чувствовала себя дурно. Конечно, как сын хранителя, он в точности знал, почему Вонен растворила себя в безликой человеческой толпе, от чего она сбежала в самую гущу до предела населенного города — от чего же, если не от наказания? Преступная королева, последняя из Изумрудного рода, она позорно исчезла, ничего за собой не оставив, в надежде, что ее никогда не найдут. И вот теперь она стояла посреди тесного бетонного гроба и разговаривала с Хисыном — с тем, кто мог с такой легкостью убить ее, но кто этого до сих пор не сделал. Кто знал, в точности знал, почему Вонен скрывалась все эти годы, — и кто теперь просил у нее помощи. Он шел на очевидное предательство, но Вонен до сих пор не могла понять — почему? Почему он выбрал ее, а не собственного отца? Почему сохранил ей жизнь, а не отнял ее, как ему и было предписано это сделать? И, более того, сделать это много, много лет назад? Она увидела, как Даниэль поднял руку. — Это, конечно, все очень и очень загадочно, — сказал он, — но вот лично я не знаю ответ на этот вопрос. — Тебе и не нужно его знать, — на мгновение закатив глаза, ответил Хисын. — Главное, что я знаю ответ, — когда он снова обратился к Вонен, голос его стал, как и прежде, спокойным и тихим, мягким, как дорогой китайский шелк. — Вонен, мне нужно прожить еще несколько лет, я большего не прошу. Когда я умру, ты станешь свободна. Для всего мира ты мертва, а это значит, что ты сможешь уйти куда захочешь. Это выгодная сделка. — Сделка, которая не предлагает выбора, — напомнила Вонен. Неожиданно она вздрогнула. — Нет… — ее губы едва заметно задрожали, — ты… оставил выбор… Ведь если бы ты хотел, чтобы я точно осталась, то не стал бы сразу разносить по миру весть о том, что я мертва. Ты бы поставил другой выбор: помочь тебе и тем самым стать свободной или же отвергнуть твое предложение и… и, вероятно, умереть. Даниэль удивленно присвистнул: — Я думал, что она догадается об этом уже после вашей смерти, господин, — Хисын строго посмотрел на него. — А что? Я бы, вот, об этом не додумался. Пропустив его слова мимо ушей, Хисын вновь обратился к Вонен: — У тебя впереди много лет жизни, целая вечность, если ты правильно воспользуешься моим подарком. Мне плевать, что ты сделала со своей сестрой, сколько десятилетий ты прожила так никем и не наказанная и скольких подосланных к тебе вампиров ты убила, лишь бы выжить самой. Я знаю то, чего не знаешь ты, и видел то, что ты никогда в жизни не видела, — поверь, твое грехопадение оказалось не столь стремительным, чем оно было у тех, кто следит за нашими жизнями. Мне все это неважно. Я прошу тебя лишь об одном — подари мне несколько лет жизни. Вонен болезненно впилась ровным рядом белых, как жемчуг, зубов в собственные кроваво-красные губы. С трудом разлепив сухие уста, она ответила: — Ты хочешь, чтобы я дала тебе обещание? Обещания в их мире ценились на вес золота. Они скреплялись вампирской кровью, и от того, что многие короли ими пренебрегали, вампиры погибали страшной смертью: у кого лопались глазные яблоки, как перезрелые, сочные вишни, с кого живьем слезала тонкая, холодная кожа, а некоторые и вовсе падали, будто пораженные аневризмой, и никогда более не поднимались. Вонен нисколько не хотела для себя подобной участи и уже раскрыла рот, чтобы сказать, что никогда, ни за что на свете не даст ему обещание, но Хисын оказался быстрее. Низким, грудным и болезненным голосом он сказал: — Можешь ничего не обещать. Даниэль тут же взвыл: — Почему вы, господин, делаете ей такие уступки, а моему отцу — нет? — Потому что у твоего отца еще есть, что терять, а у Вонен этого нет, — Хисын посмотрел ей прямо в глаза. — Ни родных, ни близких, ни дома, ни родины, ни друзей, ни сестры. Никого уж нет. Если что-то она и может обещать, так только то, что в день моей смерти возложит собственное сердце рядом с моим, а уж когда меня похоронят, то ляжет подле — и проведет вечность в гробу рядом со мной. Полукровка брезгливо поморщился, но ничего не сказал, лишь что-то недовольно буркнул куда-то в сторону и, развернувшись, вышел из бетонного гроба. Хисын сделал шаг навстречу Вонен, но Вонен отшатнулась от него, как от бушующего пламени, и прижалась прямой спиной к холодной каменной стене. — Просто предупреждаю, — спешно выпалила она, — что из двух сестер Изумрудного рода все способности к врачеванию воплотились лишь в старшей, в то время как у меня таланта… — Так много, что это даже пугает, — закончил он за нее. — Ты считаешь, что у тебя нет таланта, но лишь потому, что не знаешь, где пролегает граница твоих возможностей. А я верю, что в упорстве тебе нет равных. И действительно надеюсь, что ты останешься. Я дарю тебе свободу, но все еще верю, что у тебя есть возможность оплатить мне по справедливости. — Неужели ты поверишь мне на слово? Хисын остановился на пороге, на месте между жизнью и смертью. — Ты никогда меня не предавала. Потому что никогда ничего не обещала. — С другой стороны, что мне останется, если ты уйдешь? — тихо спросил он, криво пожав плечами. — Я всего лишь умру. Не думаю, что это кого-то расстроит. Вонен мысленно с ним согласилась. Ведь если она умрет, ее смерть тоже никого не расстроит.