Король крови и рубинов

memento mori

В Рубиновой пустоши рано наступили холодные осенние будни — сквозь густую, молочную завесу с огромным трудом пробивались белые, как излом агата, солнечные лучи, а само небесное светило лениво приподнималось над горизонтом, бесцельно бродило по небу всего несколько часов и ранним вечером растворялось в сизой дымке заката. Быстрее прежнего густела тьма в глубине безграничного леса, а от того, что почти все время с величественных гор скатывался белоснежный туман, сухие ветки приходилось искать с огромным трудом, но Чонвон продолжал это делать — так он заполнял неожиданно образовавшуюся пустоту оставшихся ему дней. Он просил у Ники найти ему хоть какой-нибудь труд, хоть что-нибудь, с чем бы он мог помочь — нет, не вампирам, конечно же не им, — но помочь себе, но Ники лишь ответил, что ничего в Рубиновой пустоши не нуждается в починке, ведь Джей давно все перестроил, перешил и перекрасил. У вампира, в отличие от Чонвона, в запасе — целая вечность, и он тоже хотел заполнить ее вселенскую пустоту. Интересно, каково жить и знать, что впереди простираются безликие, пустые и скучные годы как один в один похожих друг на друга дней? Ники тогда громко рассмеялся, услышав его вопрос, — впервые с того момента, как Чонвон оказался в Рубиновой пустоши, он вообще слышал, чтобы Ники смеялся, — и сказал, что не все короли живут долго. — Это лишь в теории, — рассказал он, сидя на одной из пустующих коек в огромном зале госпиталя. — Ведь если бы чистокровные вампиры жили вечность, ты бы уже давно встретился не только с тремя братьями здешнего королевства, но и с их родителями, и с родителями их родителей… И так до бесконечности. А еще такая кровожадная, вечно голодная популяция сожрала бы все человечество. — То есть… — Чонвон с трудом переваривал информацию. — Есть все же какой-то способ их убить? В слабом, дрожащем свете уже догорающей свечи Чонвон отчетливо заметил, как Ники напрягся, как весь он застыл, как по его бледному, красивому и молодому лицу пробежала невидимая тень. И лишь тогда стервятник понял, о чем именно он так глупо, беспечно спросил, и сиди перед ним какой угодно вампир, а не Ники, ошибка Чонвона дорого бы ему обошлась. Но Ники лишь криво пожал плечами: — Не на все вопросы тебе следует знать ответ, — на короткое мгновение он задумался, дрожащий свет восковой свечи ярким блеском отразился в его глазах: — На самом деле это очень и очень трудно. Все равно что пытаться убить камень. Ни у кого нет такой силы. Хотя у других вампиров она есть. Они умирают, потому что пожирают друг друга, Чонвон. — Но разве это не глупо? — спросил Чонвон и тут же, подтянув колени к груди, тихо добавил: — Разве не глупо, что вампиры убивают друг друга? Ники удивленно посмотрел на него в ответ. — Странно это слышать от тебя, — голос его звучал несколько растерянно. — Это в каком смысле? — Ну, ты бы не смог ответить мне на вопрос: а почему люди убивают друг друга? Почему никто и никогда не может прийти к компромиссу? Почему у вас больше разработчиков ядерного оружия, а не дипломатов? — Чонвон отвел в сторону растерянный взгляд. — Вот видишь. Ты тоже не можешь ответить. Как и я не могу сказать, почему вампиры съедают друг друга. Они просто это делают, — он рвано выдохнул. — У всего этого нет никакой причины, никакого смысла. С высоких деревьев слетели пожелтевшие листья, их ветки оголились, острые и кривые, как пальцы у ведьм. Глубоко в лесу витали всевозможные запахи: свалявшаяся трава, пожухлая и припавшая к земле, сырой, потемневший мох, покрытый капельками росы, и густой мороз, плотный, как туман, царапающий слизистую носа при каждом жадном вдохе. Природа увядала, и больше Чонвон не мог различить ни треска ночных цикад, ни звонкого хруста сухих веток под лапами диких животных — теперь он слышал только как по отлогому холму разносился ритмичный стук топора да треск промерзлой, твердой как айсберг земли. Он собирал хворост, и мороз лизал его оголенные пальцы. Недалеко Ники мастерски орудовал топором, одним ударом разрубал толстую и твердую древесную кору, во все стороны разлетались острые щепки. От того, что воздух в лесу был холодным и пощипывал слизистую, Ники то и дело шмыгал носом и резким движением окоченевшей руки смахивал с верхней губы капельки пота. Вот уже больше недели Чонвон часто оставался со стервятником наедине, и в нем пробуждалось странное желание узнать историю Ники: кто его обратил? и как это случилось? Но сильнее всего Чонвона мучил другой вопрос: почему Ники извечно вел себя так, будто совсем позабыл о своей человеческой сущности? Иногда казалось, что он больше отождествлял себя с вампирами, чем с людьми. Но вместо этого они оба молчали, каждый занимался своим бессмысленным делом. Сухое, бледное солнце с трудом продиралось сквозь туманную дымку, которой заволокло белоснежное небо. Когда набиралась очередная куча хвороста, Чонвон медленно связывал ветки в двух местах, чтобы они не рассыпались в его руках. Ему казалось, что он прожил в этой глуши все свои двадцать лет, в то время как Ники удивленно заметил, что, между прочим, прошло лишь немногим больше месяца. Неизвестно куда исчезло время, которого у Чонвона было и без того пугающе мало. Стараясь не привлекать внимания, он посмотрел на молчаливого, сосредоточенного на своей работе Ники, у которого осталось и того меньше времени. Интересно, о чем он мог думать? И как он справлялся с мыслью о том, что скоро его не станет? Чонвон, вот, по ночам задыхался от слез, и только так он мог заснуть. А Ники — разве он не должен был бояться смерти еще сильнее, чем Чонвон? А как же хотелось жить! Не так остро и болезненно, как во время войн, но отчаянно и испуганно, и плевать, совершенно плевать где: здесь, в Рубиновой пустоши, где холод пробирает до самых костей, или же в густо населенном Сеуле, где не протолкнуться, а может быть на самом краю земли, в одиночестве высокого маяка, может быть в тихой рыбацкой деревушке, где от выцветшей на лице соли кожа станет белой, как мрамор. Весть о том, что Чонвон умрет, не дожив и до двадцати пяти, изначально показалась ему лишь пустым обещанием — мозг отказывался воспринимать подобную информацию. Но теперь невыносимое знание, будто ручей, сталкивающийся на своем пути с резкими поворотами и непреклонными булыжниками, медленно топило его еще ясный разум в глубоком, темном омуте надвигающегося безумия. Сколько бы ни прошло времени, он к этому никогда не привыкнет. Чонвон стянул аккуратный узел на очередной куче сухого хвороста и, тяжело вздохнув, разогнулся и посмотрел вдаль — на живописный пейзаж, удивительно красивый вид, открывающийся с того места, где он сидел на холодном булыжнике и складывал в тележку кучи хвороста. На мгновение ему показалось, что утренний туман загустел, не весь сполз в долину с величественных гор, а солнце размылось у горизонта, как разбавленная водой случайно упавшая на бумагу капля дешевой гуаши. Чонвон ненадолго зажмурился, но когда вновь посмотрел вдаль, то его взгляд рассеялся, осенние цвета — пятнисто-желтый, спело-оранжевый, мертвенно-бурый, как шерсть у медведя, — слились в один темный, грязный оттенок. — Ники, — позвал Чонвон дрожащим от испуга голосом. Стервятник остановился только тогда, когда доломал очередную ветвь. Смахнув с белого лба холодные капли пота, он вопросительно взглянул на Чонвона. — Кажется, я слепну, — Чонвон четко видел очертания поднесенной к самым глазам руки, но все дальше нескольких метров утопало в густом тумане. — Ничего не понимаю… У меня ведь идеальное зрение. Что за чертовщина?! — он развернулся и попытался рассмотреть тонкие черты красивого лица Ники, но не смог даже отделить темный силуэт стервятника от такого же темного дерева. От испуга его дыхание сбилось, и Чонвон медленно осел на холодную, твердую землю, пока не почувствовал под руками мокрые от росы острые травинки, впившиеся в мякоть ладоней. От острого ощущения беспомощности Чонвон почувствовал к самому себе такую же острую жалость. — Значит, глаза… — задумчиво ответил Ники и подошел ближе; Чонвон увидел, как под подошвой его тяжелых ботинок погибла желтая, вялая трава. — Нужно было раньше тебе рассказать, но… Но сложно было предположить, что именно в тебе станет умирать быстрее остального. Зато теперь мы знаем, что это глаза. — Глаза… — дрожащей рукой Чонвон прикоснулся к верхним векам, к тонкой и холодной коже, покрытой пухом длинных ресниц. — Мои глаза… нет, я не хочу… — Тише, — приказал Ники, и Чонвон почувствовал его тяжелую ладонь на своем плече. — Все в порядке, мы вернем твое зрение. Встань и отряхнись, пойдем к Джею. И заставь твое сердце биться медленнее, иначе ты взбудоражишь всех полукровок Рубиновой пустоши! Сухой, серый, туманный воздух потрескивал перед очередным ударом кривой молнии — только вот молния совсем не касалась Рубиновой пустоши; она скользнула по небу, будто извилистая змея, будто кто-то с трудом повел ее за своей скользящей по свинцовому небу колесницей. Когда Чонвон и Ники добрались до дома Джея, небо превратилось в один большой, темный сгусток, а ведь совсем недавно еще пробивалось солнце, с трудом согревая холодную, как блюдо студня, землю. Хворост, телегу и ржавый топор они дотащили до госпиталя и там оставили, а сами тут же по извилистой дорожке, огибающей Рубиновую пустошь, добрались до первых деревянных построек, из которых доносились звуки домашнего скота. И когда они уже оказались на пороге, позади них, пройдясь высоко над головой неясным гулом, рухнули сами небеса — с густых, плотных и темных туч сорвались крупные капли дождя, и лишь мгновение прошло, как дождь усилился, превратился в размытую стену холодного ливня. Ники постучал по тонкому стеклу в деревянной двери, а Чонвон все еще испуганно цеплялся за ткань его одежды, подслеповато сощурившись — вокруг было темно, как в глубокой пещере. Но вот дверь раскрылась, и Джей молча пропустил их в собственный дом. — Вы не попали под дождь? — тут же обеспокоенно спросил он. — Нет, — спешно ответил Ники. Чонвон почувствовал, как Ники скинул с себя тонкую куртку. — Что-то случилось? — Джей переступал бесшумно, тонкие половицы никогда не скрипели под тяжестью его веса, и потому Чонвон вздрогнул, когда руки короля прикоснулись к его напряженным плечам. Руки скользнули выше, по обветренной, сухой коже длинной шеи, холодные, даже скорее ледяные пальцы прочертили неясные рисунки на бледных щеках Чонвона. Осторожным движением Джей приподнял его лицо навстречу смутному источнику света. — Глаза, — он скорее выдохнул это слово, чем отчетливо проговорил его — удивленно, даже шокировано. — Это не так уж и страшно, — раздался голос Ники уже из глубины небольшого, уютного дома. — Ну, я так думаю. В отличие от болезни Ченлэ, Чонвон хотя бы не станет чувствовать боль. — Осторожно, ступенька, — сказал Джей. Чонвон медленно передвигался по длинному коридору, придерживаясь стены. — Ники, тебе нужно больше думать о других! Конечно, потеря зрения не сравнится с тем, что испытывает Ченлэ, и все же Чонвону страшно не меньше. Чонвон был уверен — Ники просто кривовато пожал плечами. Он всегда криво пожимал плечами, криво улыбался и криво связывал кучу хвороста. А еще никогда толком не рассказывал о мире, в котором им теперь приходилось жить, и Чонвон впервые почувствовал, как ему это все надоело — вынужденное одиночество в холодных каменных стенах пустующего госпиталя, один и тот же вид бесконечного леса, непрекращающийся ужас, от которого густая кровь стыла в жилах. Теперь он чувствовал, как его раздражала чужая осведомленность и как бесило собственное незнание. — Что с моими глазами? — все же спросил он, и когда почувствовал под ладонью холодную поверхность кушетки, то тут же отпустил руку Джея. — Тебе нужно долгое объяснение или ты бы хотел услышать версию покороче? — Наверное, не откажусь от короткого изложения. — Ники! Только не говори мне, что ты хотел уйти. Ники тяжело выдохнул и что-то раздраженно буркнул себе под нос. — Значит, так… — шелест широкой джинсовой ткани, несколько отчетливых, тяжелых шагов по направлению к кушетке. — Смотри, Чонвон… — он даже позволил себе глупо хихикнуть — вот же сволочь! — То есть, не совсем смотри… В общем, ты — ходячий труп. Тело у тебя человеческое, кровь — вампирская, воздействующая на тебя словно яд. Если ты долгое время не приходишь к Джею на переливание, то начинаешь медленно умирать. Но это происходит неравномерно, последовательно. В твоем случае первым делом страдает зрение. Зато теперь мы знаем твой предел — чуть больше месяца. И знаем первый признак твоего умирания — потеря зрения. В горле Чонвона все пересохло от частого, поверхностного дыхания. Он сидел на холодной кушетке, пока Джей, используя маленький фонарик и придерживая его голову одними кончиками пальцев, рассматривал его бледные, будто молоком разбавленные зрачки. Где-то на фоне Ники готовил запечатанные пакеты, неясный, расплывчатый, как дым, запах человеческой крови медленно расползся по всему кабинету. — Сколько еще я могу прожить после потери зрения? — спросил Чонвон между делом, укладываясь на холодную кушетку и дожидаясь, когда Джей введет катетер ему под кожу. Он не мог увидеть, каким тяжелым, обеспокоенным взглядом король посмотрел на него в ответ. Он с огромным трудом осознавал, что оказался у самого края — дальше только неминуемая смерть. Руки его задрожали, и Чонвон, чтобы скрыть собственный испуг, болезненно впился в кожаные подлокотники длинной кушетки. — Если вовремя не сделать процедуру переливания, ты проживешь не дольше недели. Когда Ники… — Джей на мгновение запнулся — величественный, аристократичный, вечно молодой и вечно древний, он с трудом подбирал слова. — Когда Ники сказал, что потеря зрения — это не так уж и страшно, то он имел в виду, что у тебя хотя бы есть неделя, чтобы перелить себе кровь. У некоторых стервятников, как, например, у Ченлэ или самого Ники, с первым признаком умирания приходит адская боль. Их кости в буквальном смысле выворачивает наизнанку, и кроме переливания приходится вводить им наркотический порошок, чтобы хоть как-то облегчить их страдания. — Я… я не знал… — Чонвон развернул голову в сторону, где, как он думал, находился стервятник. — Извини, Ники. В ответ ему раздалась лишь тишина. Он был уверен, что Ники, как и прежде, стоял у длинного стерильного стола и раскладывал пакеты с кровью, но его там не оказалось — ни темного пятна его размытого силуэта, ни хотя бы его низкого голоса. — Он уже ушел, — в голосе Джея ясно слышалась тень грустной улыбки. — Наверное, мой средний брат позвал его к себе. Теперь Сонхун наверняка на него сильно разозлится, если узнает, что мы с тобой остались вдвоем. Чонвон не хотел этого спрашивать, ведь, конечно же, уже знал ответ, и тем не менее вопрос сам сорвался с его губ: — Он настолько сильно меня ненавидит? — Не тебя, — Джей покачал головой — Чонвон увидел, как его размытые очертания качнулись из стороны в сторону. — Стервятников. Но, возможно, он бы не стал так уж сильно наседать именно на тебя, не потеряй ты память. Сону не может сказать, добр ли ты по отношению к нам, к королям и вампирам, и ему нужно время, чтобы прочитать не только твои воспоминания, но и мысли. — А что… — Чонвон облизнул сухие, потрескавшиеся губы, он не мог поверить, что во рту так легко сложились звуки, что этот вопрос сорвался и тяжело повис в наполненном запахом крови воздухе. — А что ты думаешь обо мне? В небольшом, стерильном кабинете гулко разносился звук, с которым крупные капли холодного ливня разбивались о деревянную крышу, покрытую треснувшей черепицей. В небе гулял очередной раскат грома, оглушительный и как будто бы растянувшийся, застрявший в свинцовых тучах, низко проплывающих над Рубиновой пустошью. Были и такие раскаты грома, которые больше напоминали разорвавшуюся бомбу, как если бы кто-то резко и быстро бил молотом по наковальне. Чонвон все боялся, что громовые тучи опустятся достаточно низко, чтобы коснуться своим китовым брюхом Рубиновой пустоши и погрузить королевство во мрак, но пока рядом с ним находился Джей, он ничего не боялся, — даже скорой смерти. — Если у тебя не осталось воспоминаний, — тихо начал Джей. Вероятно, он с трудом складывал мысли, как до этого Чонвон — звуки, и тем не менее он продолжил. — Ты… как младенец. И… в тебе не должно быть мести. Но мы правда не знаем, кто ты, как именно оказался в лесу, в разбитой машине, весь окровавленный, поломанный… — Тогда зачем ты меня спас? Вопрос не прозвучал как упрек, и тем не менее Джей отшатнулся в сторону, как если бы Чонвон замахнулся в попытке его ударить. На мгновение Чонвону показалось, что кто-то вместо него говорил его же голосом, использовал его же рот… Но когда Чонвон наконец-то обратил внимание на собственные чувства, он остро осознал, что глубоко внутри него ворочалась обида. — Ты первый, кто об этом спрашивает. Джея будто предали. Снова. — Я благодарен тебе за мое спасение, правда, очень и очень благодарен, — Чонвон ничего не хотел говорить — но теперь, коль уж начал, он уже не мог остановиться. — Но зачем, Джей?.. — он едва не рыдал, и теперь, когла его глаза медленно угасали, покрывались молочно-белой пленкой, Чонвон выглядел как призрак. — Ты помнишь, что твой брат, король Рубиновой пустоши, ненавидит стервятников, ты, я уверен, с первого же взгляда на меня мог с точностью определить, что я не король и даже не полукровка, но уже и не человек. Перед тобой, как ты сказал, предстал окровавленный, поломанный стервятник, и в тебе, еще помнящем о недавнем предательстве, поднялась неслыханная жалость. Ну почему ты не послушался брата, Джей? Почему сейчас оставил меня умирать? Чонвон вдруг подумал о том, как же тяжел его путь, как же тернист, ухабист, и как жутко страшно идти одному во мраке, и как утомительна сама жизнь, ему некогда дарованная, но пути никогда не бывают правильными или неправильными, достойными или недостойными — есть дорога твоя, а есть сотни и тысячи чужих тебе дорог, и если уж этот путь придется прокладывать заново, Чонвону понадобится намного больше усилий. А главное — захочет ли он идти дальше? — Ты бы предпочел погибнуть? — теперь Джей шептал, и тем не менее каждый звук его голоса был подобен оглушительному, резкому удару кожаным хлыстом. Кто-то другой, давно, кажется, утерянный, погибший, говорил голосом Чонвона: — Ты проклял меня, а не спас, — в Чонвоне поднялась сильная дрожь, и он почувствовал, как вспыхнула боль в том месте, где толстый катетер вспорол кожу и вторгся в вену, столь сильно наполненную синевой, что на фоне бледной кожи хитрое сплетение сосудов показались черными, как трещины у фарфоровых кукол. — Я искренне благодарен тебе, но ничего не могу поделать с той ненавистью, что все же просыпается во мне вопреки этой благодарности, и да, я тебя ненавижу, Джей, ненавижу, потому что ты меня не убил. Тебе не следует меня бояться, я никогда не поступлю так же, как поступил тот стервятник, но это не значит, что я когда-нибудь перестану тебя ненавидеть. Из-за того, что зрение до сих пор не вернулось к Чонвону, он не мог увидеть, какой невыносимой болью наполнился взгляд Джея. Но он, казалось, смог почувствовать разлившуюся по кабинету горечь испытываемых им чувств — впервые ли король об этом слышал? Странно, наверное, жить вопреки всему, и любое отобранное у смерти время превратит даже самую яркую, приятную жизнь в сущий, мрачный ад. Не в силах это больше терпеть, Чонвон слепо нашел длинную, изворотливую, как тело змеи, трубку, наполненную теплой кровью, и попытался вырвать из руки катетер, но холодная ладонь накрыла его подрагивающие пальцы. — Чонвон, позволь мне поверить, что тебе не следовало умереть в том лесу. И если уж мне было суждено встретить тебя… если… если… — голос его на мгновение затих где-то глубоко в глотке. — Мне хочется думать, что в мире не существует ничего бесследного, и все, что произошло, некогда было задумано неведомой нам божественной силой; твое появление в Рубиновой пустоши — не такая уж и случайность, Чонвон, и есть во мне неизменная истина, что ты что-то изменишь в нашем мире. Я, правда, не знаю что и как, но… я бы хотел в это верить. Поэтому, Чонвон, пожалуйста, никогда и ничем не плати раньше срока — ни золотом, ни жизнью. Всему свое время и у всего своя цена. От жгучей досады Чонвон прикусил губу и почувствовал, как все во рту наполнилось металлическим, ржавым привкусом соленой крови. Так легко, оказывается, ненавидеть незнакомцев — и совсем тяжело тех, чью боль можешь почувствовать как свою собственную. И тем не менее Чонвон постарался сохранить в себе ненависть — она не была ни презренной, ни отчаянной, она была глухим колодцем концентрированной боли, в который Чонвон мог спуститься, чтобы только подобным образом почувствовать в себе слабым огоньком дрожащую жизнь. Накрыв холодную руку собственной ладонью, Чонвон с трудом избавился от прикосновения. — Опять ты пытаешься спасти меня… — Не отказывай в благодеянии нуждающимся, когда рука твоя в силе сделать его. И тогда-то мутный, размытый взгляд Чонвона наконец-то обрел некую ясность, и он увидел, что Джей нависал над ним, внимательно разглядывая его лицо, и на его черной водолазке, обхватив тонкое горло, из стороны в сторону покачивался крест на едва заметной, как ниточка паутины, потемневшей от времени серебряной цепочке. Именно изображение еще мертвого Христа заставило Чонвона застыть, обратившись в лед. Будто кадры из фильма, в его голове вспыхнули неясные картины: белоснежный медицинский халат, а под ним — точно такая же черная водолазка, а во впадинке между ключиц — золотой крест, больше, чем у Джея, и ярче, как солнечное гало. — Не знал, что вампиры могут быть религиозны, — вырвалось с сухих уст удивленного Чонвона. Джей тут же спохватился и поспешно спрятал крестик за ворот черной водолазки — будто сокровище, к которому смертные не могли даже прикоснуться. Даже если у Чонвона и были лишние вопросы, он не успел их задать — в стерильную, светлую комнату вошел Ники. — Извините, — сказал он и, видимо, не придал никакого значения тому, как резко Джей метнулся в сторону, а Чонвон вздрогнул, услышав его резкий голос, но не распознав стука его шагов. — Надеюсь никто никого не собирался убивать? Сразу после процедуры Чонвон, едва вернувшись в госпиталь, тут же рухнул на кровать, неприятно скрипнувшую под его весом, и забылся неглубоким, беспокойным сном. Проснувшись, вынырнув из жуткого кошмара, он не мог бы с точностью вспомнить, какие именно картины он видел, но он отчетливо помнил те чувства, что сотрясали его изнутри: липкий, горький ужас, от которого все внутри переворачивалось, и немое отчаяние испуганной лани, смотрящей прямо в сияющие от плохо скрываемого безумия глаза медленной поступью приближающегося хищника. Дыхание его сбилось, сделавшись прерывистым, и Чонвон резко сел на кровати, широко распахнув глаза, и почувствовал, как вопль ужаса застрял в глотке — ведь перед глазами все было темно, как в могиле. Но тут огромный диск белоснежной луны выплыл из-за редких туч, и серебристое сияние окутало пустой и длинный зал госпиталя — Чонвон резко выдохнул весь скопившийся в груди воздух. Когда он приложил руку к груди, то почувствовал, как в его фаланги в ответ толкнулось сердце, прижавшееся к прутьям ребер. Еще некоторое время он чувствовал, как по шее скатывались холодные капли пота. И только тогда он увидел неясную тень сидящего прямо напротив его кровати человека. Вернее, точно уж не человека. Чонвон испуганно дернулся. — Правильно, мальчик, — тень поднялась, восстала, как солнце. — Правильно, маленький, глупый мальчик, меня надо бояться. Голос — холодные камушки на дне моря, сталкивающиеся друг с другом во время движения воды. Чонвон уже однажды слышал этот голос — властный, твердый. Он и видел этого вампира, но тоже единожды — во время наказания Джея. Это был его брат, король Рубиновой пустоши, тот самый, что терпеть не мог стервятников, — таких, как Чонвон. Очевидный вопрос повис между ними. Постепенно зрение привыкло ко мраку, и Чонвон мог увидеть холодную, белую кожу вампира и его черные глаза. Еще несколько часов назад небо было окутано свинцовыми тучами, а теперь ветер растащил редкие облака и позволил серебристому мерцанию ласково опуститься на жестокое лицо короля. — Я бы никогда самолично не пришел к такому, как ты, — он будто плюнул Чонвону под ноги, — но, кажется, тебя нужно кое-чему научить. — Извините? — хотел бы спросить Чонвон, но от страха его голос подпрыгивал то вверх, то вниз. На мгновение его захлестнула сильная боль — боль воспоминаний; он тут же вспомнил, каким было его тело после автомобильной аварии — сломанные, как у некогда любимых кукол, руки и ноги, разбитая голова, бурая кровь, стекающая по лицу и подбородку, сильная пульсация в висках. Он вспомнил это все и даже больше — момент столкновения, недолгое помутнение рассудка; боль ведь никогда не приходит вовремя, она всегда ждет неизвестно чего… Но тут же Чонвона покинуло это горькое, тяжелое ощущение, и он, резко вдохнув, съежился на кровати. — Послушай, стервятник, у Ники есть удивительная способность, которая передалась ему от укуса отца — идеальный, точный слух. Он слышит все, что происходит в Рубиновой пустоши, и только поэтому я испытываю к нему хоть каплю уважения. Запомни, мальчонка, что я узнаю обо всем, о чем ты скажешь или о чем ты подумаешь. Здесь, в Рубиновой пустоши, у тебя нет ничего личного. Чонвон с трудом дышал — быстро, часто, неглубоко, — и испуганным зверем смотрел на Сонхуна. Его рот больше напоминал зияющую рану несчастно убитого животного на белоснежном, мраморном алтаре. Чонвон не мог отвести глаз. — Я — не Джей, и я не буду терпеть тех разговоров, что терпит он, — предупредил Сонхун. — Не смей так общаться с моим братом. И пообещай мне, что ты не убьешь его. Сейчас же! Его голос сотряс пустой зал сложенного из камня госпиталя — как Зевсовы молнии, пущенные с Олимпа. — Обещаю, — жалко выдавил из себя Чонвон. — Громче! — Обещаю, что не убью Джея! Тут же ему в грудь с глухим стуком врезался неясный сверток и упал на ноги. Неожиданный удар вырвал из его горла удивленный выдох. — И начни уже питаться плотью, — презренно сказал Сонхун. — Попытайся хотя бы сделать вид, что ты принадлежишь этому миру. Я приду и проверю, так что жди меня. Он растворился в туманной дымке ночи — так же неожиданно, как и появился. Чонвон слепо ощупал неровный сверток и почувствовал, что бумага намокла — там, где он прикоснулся к влажному пятну, неприятно стянуло кожу на пальцах. Он поднес руку к глазам и, сощурившись, попытался понять, в чем же он все-таки измазался — черные липкие пятна блестели, как мазут, но это была густая, еще свежая кровь. Ее металлический запах приятно пощипывал слизистую, аромат еще сырого мяса слегка кружил голову, но Чонвон с трудом пропихивал в глотку небольшие кусочки и медленно, нехотя орудовал острым ножом, отделяя тонкую, твердую кожу от кровавой мякоти. Его то и дело выворачивало, по подбородку стекала слюна вперемешку с кровью, все в горле судорожно сжималось в попытке исторгнуть уже проглоченное, и тем не менее Чонвон продолжал есть: сначала аккуратно, стараясь не запачкаться, под конец уже едва не разрывая тугое, свежее мясо. По уголкам побледневших губ стекала липкая кровь, но Чонвон только почувствовал, как жгучие дорожки слез изъели горячую кожу его щек.