кости — всего лишь фосфорная кислота и кальций.
тело — просто кусок мяса. так я бы сказал раньше.
но в похоронах действительно есть смысл.
эта церемония необходима тем, кто остался.
урие куки
Покрытое бурой ржавчиной лезвие лопаты с трудом врезалось в промерзшую землю, по склону пологого холма разносился характерный звон, как если бы кто-то ударил в маленький гонг. Куски земли больше напоминали сформировавшиеся кирпичи, Чонвон подбирал их и отбрасывал в сторону. Перчатки на его руках уже давно потемнели от грязи, на лбу выступил холодный пот. «Недостаточно глубоко», напомнил Ренджун и снова врезался в землю проржавевшей лопатой — хотя теперь земля больше напоминала скомканную глину. Они вдвоем сменяли друг друга раз в полчаса, один забирался наверх, на деревянные перекладины, другой спускался в свежевырытую могилу. — Опять вода, — тихо заметил Ренджун и едва различимо цокнул. Это была очередь Чонвона находиться на деревянных перекладинах, и он огляделся, в густой предрассветной дымке рассматривая могильные кресты — со временем они потемнели, сделались серыми, как грозовые тучи, и тем не менее на небольшом кладбище не было ни единой могилы, которая бы выглядела покинутой или запущенной; даже там, где небольшие холмы давно сравнялись с землей и покрылись мягким пухом травы, прямые, как солдаты, стояли кресты с металлическими табличками; кажется, о том, что прошло много времени, говорили лишь отчетливые слои золотистой краски, которой снова и снова обводили выпуклые буквы. Несмотря на то, что Джей, очевидно, тщательно следил за погостом, он не мог ничего сделать с тем, что и маленькая церковь, и небольшое кладбище располагались в низине холма, там, куда с величественных Рубиновых гор скатывался густой туман — земля здесь была сырая и холодная. Поэтому Чонвон нисколько не удивился, когда в свежевырытой могиле начала скапливаться жидкость. — Бери, — Ренджун протянул ему очередное наполненное глиной и водой ведро. Чонвону происходящее до сих пор больше напоминало затянувшийся ночной кошмар. Он лишь какой-то отдельной частью сознания следовал указаниям стервятника — сливал из ведра воду подальше от могил, на автомате рыл глубокую яму. Ему казалось, должно что-то произойти, чтобы он проснулся — в своей теплой кровати, рядом с комнатой Ченлэ; стены в их доме больше напоминали листы картона, и Чонвон мог услышать, как Ченлэ, засыпая, ворочался из стороны в сторону в попытке найти такое расположение, чтобы кости внутри его тела перестали болеть. Но ничего не происходило, и Чонвон не просыпался. В который раз восставало расплывшееся у горизонта желтое солнце, неясный, бледный луч осветил верхушки хвойных деревьев. — Еще, — Ренджун едва поднимал над головой полное ведро. Вода не убывала, и стервятник, очевидно, испытывал страшный холод, и тем не менее он сильнее натянул перчатки и продолжил копать. Для того, кто на первый взгляд казался черствым, Ренджун рвался в могилу, будто в кровавый бой. Проходя мимо могил, Чонвон читал незнакомые имена. Интересно, помнил ли Джей их всех? И всех ли он успел крестить? Чонвон честно признался самому себе, что он сам бы никогда не смог запомнить такое количество стервятников, — он, честно говоря, даже жизни-то своей не помнил толком. Одна-единственная могила привлекла его внимание, когда он спускался по деревянной лестнице ближе к выгребной яме, куда скидывал содержимое ведра. Это была безымянная могила, и за ней, очевидно, никто не ухаживал: потемневший крест покосился, на небольшом холме проросли сорняки. Даже расположение этой могилы сильно удивило Чонвона — в густой темноте хвойного леса, по другую сторону большого валуна, покрытого зеленым мхом. Нет, это было совсем не в характере Джея, — оставить могилу безымянной, запущенной… Чонвон еще несколько секунд топтался на месте, рассматривая косой крест, и затем вернулся к Ренджуну. Стервятник, заслышав его шаги, выкрикнул из могилы: — Это какой-то ужас! — из ямы показалась его темная голова. — Никакого уважения к покойнику! Чонвона страшно передернуло, слово эхом отскочило внутри его черепной коробки — покойник… Он обернулся и посмотрел в сторону зажженных фонарей небольшой церкви. Деревянные двери были широко распахнуты несмотря на ужасный холод снаружи. Чонвон был уверен, что пройдет несколько дней, — и с неба на Рубиновую пустошь опустится снегопад; неконтролируемая вьюга покроет свежую могилу белоснежным одеялом, железная табличка с золотистыми буквами станет ледяной, и когда Чонвон захочет к ней прикоснуться, чтобы смахнуть снег, она холодом укусит пальцы. Все это Чонвон видел в недалеком будущем, но до сих пор не мог представить, что в нескольких футах у него под ногами будет лежать Ченлэ. Как и любые другие похороны, эти тоже до сих пор казались ему обыкновенным сном. — Давай, надо что-то с этим сделать, — решительный голос Ренджуна вырвал его из раздумий. Чонвон заметил, что стервятник уже давно сбросил неудобные перчатки, и кожа на его ладонях покраснела, подушечки пальцев стали твердыми, как камни. Вот чего уж Чонвон никогда бы не смог представить — представить, как молчаливый, нелюдимый Ренджун из кожи вон лезет, лишь бы с почетом похоронить Ченлэ. — Сходи до Джея, попроси еще ведро. Чонвон кивнул и, развернувшись, молча пошел в сторону распахнутых дверей церкви. Остановившись на внешнем притворе, он с опаской заглянул внутрь — это была типичная католическая церковь, какие он видел в зарубежных фильмах, и впереди виднелся светящийся алтарь; языки пламени восковых свечей неясно подрагивали, тень от них казалась тусклой и слабой; совсем не удивительно, ведь через мозаичное полотно пробивался бледный свет восходящего солнца. В церкви было холодно и тихо. Чонвон испуганно пошел в сторону алтаря. На небольшом возвышении располагался открытый гроб, и Чонвон смотрел куда угодно, но не на желтовато-белое, обескровленное лицо Ченлэ. Взгляд его зацепился за мягкую, бархатную ткань, которой оказалась обита изнанка гроба, за саван, которым накрыли нижнюю половину тела, в конце концов за сжатые в окоченевших руках живые цветы. И тут — неясная тень скользнула на периферии, и Чонвон обернулся, сжавшись от страха. Но перед ним, вопросительно смотря ему прямо в глаза, стоял Джей. — Вы закончили? — спросил он и взглянул на покрытые грязью перчатки. Наверное, Чонвон не мог находиться с ними в католической церкви, — он, честно говоря, плохо разбирался в незнакомой религии, — и тем не менее даже если это было так, Джей, видимо, постарался не обращать на это внимание. Сам он был одет в сутану черного цвета, на воротнике виднелась белая вставка. В одной руке он держал восковую свечу — видимо, ею он зажигал фитили у остальных. Насыщенный, как у заходящего солнца, цвет теплом накрыл его худые щеки, тень сточила его острые скулы. Он сам больше напоминал мертвеца — бледный и холодный, он выглядел чуть лучше трупа. Уж не горе ли так его умертвило? — Вода в могиле никак не уходит, нужно еще ведро. Тонкая линия бровей Джея едва заметно вздрогнула, на лице отразилось неясное удивление. Видимо, он ожидал, что в морозное утро единственной трудностью окажется твердая, как камень, ледяная земля, а вместо этого земля была пропитана сыростью, и сырость скапливалась на самом дне. Сколько бы Чонвон и Ренджун ни вычерпывали воду, она снова и снова прибывала. Очевидное предположение застыло на вампирских губах: — Кажется, вы не успеете выкопать новую могилу. Чонвон тут же кивнул. Ему и Ренджуну пришлось встать посреди ночи, чтобы выкопать могилу, и сейчас им оставалось всего несколько дюймов глины и гнили, чтобы опустить на самое дно гроб. Джей хаотично искал выход. Как и сказал Ренджун, опускать гроб в сырую могилу — это неуважение по отношению к покойнику, и… и… Чонвон выдохнул: — Мы можем попробовать… Джей на мгновение прикрыл глаза и покачал темной головой — в этот момент он выглядел удивительно уставшим, и Чонвон хорошо его понимал. С тех пор, как Ченлэ сразила болезнь, никто из них нормально не спал, и Чонвон догадывался, что Джей не спал вовсе. Круги под его глазами казались черными, во взгляде плескалась невыносимая грусть, а за ней расположилась огромная, как сама Вселенная, неописуемая пустота. Так вот, о чем Сонхун пытался рассказать стервятнику — о том ли, что любую смерть Джей переживал с огромным трудом? Ему предстояло похоронить Ренджуна, Ники и Чонвона, если одним днем в Рубиновой пустоши не появится кто-то другой. Его жизнь — это непрекращающиеся объятия смерти, и из всех вампиров, чья лента жизни никогда не обрывалась, если иного не желал Господь Бог, Джей, вероятно, был единственный, кто приближался к ней, ко смерти, на расстояние вытянутой руки. — Как быстро вода скапливается? — спросил Джей и посмотрел в сторону распахнутых дверей — на крохотное мгновение Чонвон, к собственному стыду, заметил, что глаза его просияли, увлажнились. Ворвавшийся в церковь ветер взлохматил его непослушные волосы. У него под сутаной, казалось, ничего не было, не считая, наверное, штанов из тонкой ткани, и тем не менее он даже не вздрагивал, когда холодный ветер тихой поступью пробирался по каменным плитам небольшой католической церкви. Чонвон был уверен, что кожа у вампира больше напоминала гладкую поверхность сколотого льда. — Не особо быстро, но… Затем внимательный взгляд Джея развернулся к возвышению, на котором стоял раскрытый гроб. К тому моменту вампир уже взял себя в руки, и теперь его глаза были сухими, как жаркие пустыни. — Тогда… — казалось, он серьезно задумался. — Тогда давайте побыстрее проведем панихиду. Опустим гроб, пока вода еще не собралась в яме, — видимо, это решение далось ему особенно тяжело, он не сводил глаз с желто-белого лица Ченлэ. Его раскрытые губы, казалось, снова и снова складывали звуки: «прости меня, Ченлэ, прости». Чонвон молча вернулся к Ренджуну, заглянул в глубокую впадину и увидел его темную макушку. Вода перестала скапливаться на дне, и Ренджун остервенело бросал грязь и глину в сторону вместо того, чтобы аккуратно складывать комья в ведро. Взобравшись на перекладины, Чонвон протянул ему другое ведро, покрытое ржавчиной, и тихо сказал: — Быстрее избавимся от остатков воды и пойдем в церковь, Джей прочитает молитвы. — Нет, — резко ответил Ренджун. Он, казалось, хотел добраться до раскаленной магмы, лопата снова и снова переворачивала сырую землю. Безграничная грусть задушила Чонвона. — Ренджун, хватит… — Нет! — вскричал он и вскинул темную голову. Его лицо горело от лихорадки, щеки налились кровью, покрылись красными пятнами, а взгляд его обычно мертвых, как у рыбы, глаз ярко сиял, и в свете восходящего солнца блики отразились отчетливыми языками пламени. Он выглядел не то чтобы больным, но скорее сошедшим с ума от горя. Последнюю неделю он держался молодцом, ни разу не показал собственных чувств; когда Ченлэ, скрипя зубами от боли, просил у него хлеб и вино, Ренджун молча подавал ему кровь и плоть Господня, и на его лице отражалась некая отрешенность. Все знали, что Ченлэ умрет со дня на день. Отчетливый запах разложения, гнили и смерти витал в небольшом доме стервятников. Джей не отходил от кровати Ченлэ так долго, как только мог. Он держал его за прозрачную руку и бесшумно читал молитвы. В изголовье кровати Ченлэ висело распятие, и когда стервятник ненадолго приходил в более-менее ясное сознание, он воздевал глаза к Богу и молился в унисон с молитвами Джея. А еще улыбался — криво и слабо, и было заметно, как уголки его губ подрагивали; боль из его тела никуда не уходила, ее невозможно было вычерпать, как воду со дна свежевырытой могилы, и боль становилась отчетливее, ярче, и чаще Ченлэ уходил в бессознательное состояние — отчасти потому, что от невыносимой боли его сознание растворялось, расплывалось, как неясное заходящее солнце у кромки горизонта, отчасти потому, что Джей накачивал его наркотическими средствами; лишь тогда Ченлэ, перестав стенаться, забывался непродолжительным сном. Ренджун всегда стоял в дверях, дожидаясь указаний: принести теплую воду, или намоченное полотенце, или поменять насквозь пропитанные потом простыни; один лишь Чонвон тепло одевался и шел в лес — рубить дрова для камина. Горе было одно, а каждый справлялся с ним по-разному. Сейчас — тоже. Чонвон избегал похорон, как и любого упоминания о смерти; когда Джей ласково попросил его помочь с могилой, Чонвон тут же согласился, и вместо того, чтобы подготовить тело к погребению, Чонвон взялся за лопату и ведро. Все происходящее было выше его сил. Он не плакал, не рвал волосы, не заходился криком — горечь от потери он до последнего держал в себе. Первым все-таки сдался Ренджун. Передвигаясь из стороны в сторону по узкой могиле, сильнее утопая в кашице из глины, он плакал, он выл от горя. Чонвон только стоял на деревянных перекладинах и смотрел на него сверху вниз, ничего не чувствуя. Он, будто полый сосуд, только вбирал в себя неясное эхо чужих чувств, но сам ничего не испытывал. Он был как камень. Как морская раковина. Как глухой колодец. Он был как пустой, обитый вишневым бархатом гроб. — Ренджун, — тихо позвал его Чонвон. К тому моменту Ренджун уже поднялся из могилы, собрал ведро воды, вылил грязь далеко за кладбищем, и теперь сидел рядом с Чонвоном на деревянных перекладинах, положив поперек ног длинную лопату. Большую часть времени Ренджун работал без перчаток, и сейчас кожа на его ладонях покрылась вздувшимися мозолями, раскрасневшимися от холода. Из-за мороза он то и дело хлюпал носом, к ушам прилила густая, теплая кровь. Им нужно было идти в церковь, давно пора было, но Ренджун не хотел; он будто совсем не услышал Чонвона, только взмахнул рукой, как если бы хотел отогнать его, как назойливую муху. Вода в могилу уже не прибывала, и Чонвон был этому рад. — Давай, Ренджун. — Иди без меня. Над головой раздалось клацанье птичьих клювов — это крупные черные вороны уселись на оголившиеся ветви деревьев. Набежали стервятники как на пир и смотрели на свежевырытую могилу маленькими, пуговичными глазками. Ренджун не поднимался с перекладин, и даже птицы ему не мешали — одна из них, самая смелая, опустилась у ровного края могилы и, казалось, рассматривала дно. Чонвон снова попытался: — Ренджун… — Уходи, — ответил он бесцветным голосом. Столько в нем было печали, столько горя… — Я хочу побыть один. Уходи. Проведите церемонию без меня. Я пойду отдохну. Я страшно устал. И тогда он поднялся — скользкая от мороза деревянная перекладина скрипнула под тяжестью его веса, — и ушел в сторону большого валуна, покрытого зелено-желтым мхом. Чонвон смотрел ему вслед, пока согбенная спина стервятника окончательно не скрылась за толстым стволом дерева, и только потом он развернулся и направился к церкви. Если бы Ренджун на него накричал, Чонвон бы легче перенес неожиданную вспышку гнева — боль не должна просачиваться, как ручеек просачивается сквозь камни, она должна разом покидать тело, как тонны воды покидают прорванную дамбу, — но привычно раздраженный самой жизнью Ренджун просто ушел в никуда, молчаливый и безутешный. Чонвон молча направился в сторону церкви. Его захлестывали чувства, которые он толком не мог распознать. От недосыпа медленно начинала болеть голова, раздражающе запульсировала кровь в виске — не то отчетливо, как стук сердца, не то едва смутно, и тем не менее настойчиво, так, чтобы об этой пульсации невозможно было позабыть. После нескольких часов упорного труда Чонвон ожидал, что у него противно заноют мышцы, но вместо этого парень лишь чувствовал незнакомую усталость во всем теле. Взойдя на паперть, Чонвон остановился. В распахнутых дверях он видел все убранство церкви, дрожащее пламя сотни зажженных свечей, бледный луч солнца, преломившийся сквозь мозаику и упавший ему прямо под ноги, и ровный ряд узких и темных скамеек, покрытых лаком. Его взгляд до сих пор старательно избегал падать на открытый гроб, вместо этого Чонвон рассматривал цветы, зажатые в белых окоченевших руках. Сердце болезненно застучало в груди на каждое в мыслях произнесенное имя — Ченлэ, Ченлэ, Ченлэ… В отличие от Ченлэ, сможет ли Чонвон понять, что умирает? Это страшило его сильнее всего. Придет ли смерть к нему неожиданно и резко, будто обрубив ржавым топором прогнившую нить его никудышной жизни, или же смерть застынет на пороге дома, и Чонвон так долго будет за ней следить, ждать, когда же она наконец-то подойдет и заключит его слабое тело в свои объятия, что он, в конце концов, сам же взвоет, сам попросит о собственной погибели? Ожидание неминуемого удлиняет ленту времени, делает ее бесконечной, и жаркая агония больше напоминает бесконечное тление, превращаясь в персональный ад. Вероятно, Чонвон все же поймет, что умирает, — может, эти ощущения никогда и ни с чем не перепутаешь, — и станет ли он страшиться того, чего не сможет миновать? Станет ли он страшиться того, чего ни один человек на свете не смог перехитрить? Это у вампиров, в отличие от Чонвона, в запасе — целая вечность, и все же…. Один-единственный вопрос остался в его голове, и стервятник посмотрел в сторону Джея. То, что существует вечно, оно каково — вечно живо или вечно мертво? Чонвон бесшумно прошел по узкому коридору длинного ряда лакированных деревянных скамеек и сел по левую сторону — одинокий, напрочь продрогший от концентрированного холода в каменной церкви. Джей тяжело поднял темную голову, перевел внимательный взгляд от раскрытой перед ним книги на Чонвона. Он разлепил сухие губы, чтобы тихо спросить: — Ренджуна не будет? — Он сказал, что устал, — так же тихо ответил Чонвон. — И ему нужно отдохнуть. Джей был понимающим, а потому он лишь кивнул в ответ и, захлопнув книгу, встал за кафедру, и Чонвон на него смотрел, как на божество, и ему показалось, что в мягком, плавном голосе Джея он услышал отголосок собственного отпевания, куплеты медленно сменяли друг друга, тяжелые, как камни, а Джей говорил и говорил, и воздух в его горле все никак не заканчивался. На крохотное мгновение Чонвон совсем позабыл, для чего он здесь оказался. Ласковая молитва на незнакомом языке будто успокоила его, уморила, и Чонвон впервые с того дня, как он оказался в Рубиновой пустоши, почувствовал, как усталость покинула его тело, и тогда на ум пришли давно забытые строчки, и Чонвон тихо шептал их снова и снова в унисон с незнакомой молитвой: — «Чем я стану, — беззвучно спрашивал он, — когда это тело умрет и исчезнет? Высокая, толстая сосна на высочайшем пике Бограэнсана, вечнозеленая, когда белый снег покрывает весь мир»… «Кажется, так говорил один из следователей…». Чонвон тут же зацепился за эту мысль. «Следователь… следователь… нет, помощник… помощник детектива… Он всегда цитировал стихотворения…». Потому, что к Чонвону вернулись крохи памяти, его дыхание на мгновение сбилось с привычно медленного, спокойного ритма, глаза просияли. Вот они — лишь крохи тех, казалось бы, навсегда покинутых картин, неразборчивая мозаика из давно забытого… — Чонвон, — позвал его тихий голос. — Все в порядке? Чонвон вздрогнул и подслеповато посмотрел на стоящего рядом Джея — полы его сутаны развевались из стороны в сторону, ветер стелился у самого пола. К собственному удивлению стервятник заметил, что крышка гроба была закрыта, а на нее возложены живые цветы. — Да, да… — бегло ответил Чонвон. — Кажется да… Нужно отнести гроб? Он слабо понимал, как сделает это в одиночку, но Джей лишь взмахнул рукой. — Нет, не нужно. Я перенесу тело. Теперь же Чонвон слабо понимал, как Джей сделает это в одиночку. Видимо, недоверие отразилось на его лице, ведь Джей слабо улыбнулся — кожа на его бледных губах натянулась, вот-вот собиралась лопнуть, оросив лицо капельками густой и темной крови. — Это одна из моих способностей, — смущенно признался он и снова взмахнул рукой. Тогда-то Чонвон увидел, как приподнялся гроб, как сдвинулся с места, как застыл в невесомости — у самого дна воздух клубился, будто дым, и двигался несколько ритмично, но все еще не особо понятно, он был густым, различимым, как какая-то помеха перед глазами. Вот теперь это действительно больше напоминало сон… — Одна из?.. — шокировано спросил Чонвон. Он обо всем позабыл, во все глаза уставившись в улыбающееся лицо Джея. Нет, это точно сон, твердил сам себе стервятник. Такого просто не может быть… С другой стороны, а как Сону пробирался в его голову и рылся в его воспоминаниях, будто в сундуке с драгоценностями, отыскивая золото в неясных картинах, потерянных для самого Чонвона? А как Сонхун находил в нем неиссякаемый источник боли и вновь и вновь окунал в холодные воды этой болезненной реки Стикс беззащитного Чонвона? Но способность Джея — это нечто большее, чем смутные, как дым, воспоминания и чувства стервятника — это поднятый невидимой рукой тяжелый гроб с телом; Джей сделал это так спокойно, так легко, что на секунду Чонвон призадумался: а может ли вампирский король приподнять горный Рубиновый массив? Гроб проплыл у них над головой, будто лодка по штилю — медленно, плавно покачиваясь из стороны в сторону под жарким солнцем водной пустыни. На ватных ногах Чонвон пошел за парящим в воздухе гробом, пока не оказался на каменной паперти и не вдохнул холодный зимний воздух — леденящее дуновение, ворвавшееся в его легкие, на мгновение оглушило его, отрезвило, и тут же со стороны раздался голос Сону: — У вас что, рук не хватает? — спросил он, приблизившись к брату. Молчаливый Ники стоял подле него и посматривал в сторону свежевырытой могилы. — Ренджун и Чонвон сильно устали, поэтому я решил, что облегчу их тяжелую ношу, — учтиво ответил Джей. Кладбище располагалось удивительно близко, едва ли не сразу же у паперти. Гроб плавно опустился в яму, ни разу не коснувшись узких стен. За спиной сквозь бледную дымку поднималось маленькое солнце, в лесу было тихо, таинственно и туманно. Единственную охапку живых цветов только Сону бросил на крышку гроба, прежде чем Джей принялся закапывать могилу. Он посмотрел на Чонвона с немым вопросам в глазах: «есть ли у тебя последние слова?», но стервятник тут же отвел взгляд в сторону. Нет, он бы не смог сейчас рассказать о том, что смерть Ченлэ сделала с ним, — потому ли, что до сих пор все происходящее напоминало ночной кошмар, или же потому, что Чонвон долго привыкал к потере, не важно, он просто не знал, как правильно использовать острые, как лезвия, слова, чтобы верно донести смысл. Донести, как ему будет не хватать смеха в ставшем огромным доме, или же мягкой, дрожащей улыбки на бледных губах, или же тихих разговоров в ночи: «я не хочу, чтобы ты умирал» — шепот Ренджуна, тут же — быстрый кивок Чонвона; он тоже не хотел, чтобы Ченлэ умирал; «тогда нужно было хотеть, чтобы я никогда не родился» — весело отвечал Ченлэ, щурясь от боли и дрожащего света камина. У всего есть свое предназначение, вспомнил Чонвон. То, что происходит, никогда не происходит случайно… Если бы человек не был прахом, он бы в прах не возвращался, и, быть может, тогда бы все они стали бессмертными… Если бы у них была в запасе целая вечность, они бы никогда не следили за движением минутной стрелки. Столько мыслей сейчас ворочались в его голове, столько воспоминаний и неясных надежд на будущее… Первая горсть земли, упавшая в яму, выстучала по крышке гроба тяжелый набат. В лучах расплывшегося, будто капля гуаши, солнца бликами переливались упавшие листья, скованные морозным узором. Чонвон почувствовал, как в хвойных деревьях затих ветер, как неожиданно солнце прилипло к его спине отчетливым теплом — чудесное мгновение продлилось лишь несколько секунд. Затем остался только стук, с которым в могилу падала земля. — О чем думаешь? — лживо-ласково спросил Сону и подскочил к застывшему Чонвону. Как и ожидалось, Ники подошел тоже. Только Джей сосредоточенно закапывал гроб. Чонвон сделал шаг в сторону, боясь прикоснуться к Сону — он тут же вспомнил о том, как в его голову ударили давно забытые стихи, покрытые густым туманом картины прошлого, — и Чонвон отчего-то не хотел делиться этим с королем. Он хотел иметь хоть что-то свое, нечто, принадлежащее лишь ему одному, пусть даже эти короткие стихи. Сону посмотрел на расстояние между их телами, и одна его бровь весело дернулась — не то удивленно, не то очевидно-понимающе, — будто Сону другого не ожидал. — Сону, не надоедай, — предупредил его брат и разогнулся на мгновение — закапывал могилу он намного быстрее, чем Чонвон и Ренджун раскапывали горные руины, и выглядел спокойно, красиво и свежо: кожа — бледная, как лист бумаги, с отчетливыми тенями на скулах, под подбородком, и на фоне бледного лица его темные глаза больше напоминали зияющие дыры, губы — обескровленные края распоротой раны. — Ну-ну-ну, — протянул Сону. — Так о чем ты думаешь, Чонвон? Позволь мне догадаться, раз уж ты так боишься моих прикосновений, — он обернулся и посмотрел на могилу, которую Джей закапывал с особой тщательностью. — Наверное, думаешь: «а как хоронить королей»? Чонвон вздрогнул. Он увидел, что Джей на мгновение остановился, на самый крохотный миг между тем, чтобы опустить очередную горсть земли в яму. Комья земли больше не выстукивали набат по крышке гроба. — Я не думал об этом… — А теперь думаешь? — весело спросил Сону, совсем позабыв, что они стояли на кладбище, посреди частокола из потемневших крестов и осевших могил, и что на кладбище никогда не следовало говорить громко и тем более весело, как это делал Сону; здесь — покой для тех, кто не нашел покоя при мирской жизни, и тревожить их чуткий, поверхностный сон нисколько не хотелось. Чонвон тяжело вдохнул холодный воздух. — Нет, — неуверенно ответил он. Конечно, как и любому думающему созданию, теперь уж ему было банально интересно узнать, отличались ли похороны королей от похорон стервятников, но вопрос Сону больше напоминал загадку: оступишься или нет? Он смотрел на Чонвона зорко, пристально, как хищник. — Нет, — он выдохнул спертый воздух. Джей вогнал ржавое лезвие лопаты в промерзшую землю. — Сону, — строго позвал он брата, и Сону нехотя перевел внимательный взгляд на короля. — Давай ты не будешь мешать. — Извини-извини, — он улыбнулся и выставил перед собой руки, будто защищался. — Мы уже уходим, — он лишь едва заметно взмахнул рукой, и Ники подскочил к нему, как верный пес. — Очень жаль, что Ченлэ умер, с ним было приятно распить бутылку вина. Ну, пока, братец, Сонхун хочет видеть тебя через несколько дней. До встречи, Чонвон. Сонхун поднимал из недр хрупкого человеческого тела Чонвона давно позабытые воспоминания и пускал по хитрому сплетению вен концентрированную боль; Джей до сих пор честно не признался, какой неведомой силой он обладал, но по крайней мере он был скромен и добр, и ни в его поступках, ни в его словах, ни даже в его внимательных взглядах не сквозил некий опасный подтекст, в разговоре с ним Чонвон никогда не чувствовал себя так, как если бы он ходил по тонкому канату, натянутому над бездонной пропастью. Но Сону — будто совсем другой, и Чонвон впервые это почувствовал; по позвоночнику прошлась волна дрожи. Сону не нужно было доказывать, что его следовало бояться. — Чонвон? — осторожно позвал его Джей, и стервятник выплыл из стойкого ощущения неизвестной опасности. Он стоял у конца небольшого кладбища, позади него с опушки леса открывался удивительно-красивый вид — бесконечность хвойного леса, зеленое полотно природы, над которым возвышались тонкие ниточки дыма — это вампирские полукровки, все еще не привыкшие к холоду, топили печь. Небо казалось дном кораллового рифа, лазурно-белым из-за рваных облаков. Ни намека на человеческую цивилизацию — цепкие руки башенных кранов, ни на минуту не прекращающаяся постройка очередного комплекса, узкие улочки, заставленные впритык прижавшимися друг к другу домиками, — только лес, зимний холод и неровная кривая Рубиновых гор. — Да? — Ты о чем-то задумался… Взгляд Чонвона упал ему за спину — на небольшой холм свежей могилы. Джей успел поставить крест, прибил к белоснежному дереву железную табличку. Он все еще стоял перед ним в сутане, и хоть ветра на кладбище практически не было, сам воздух, казалось, изнутри пощипывал легкие. Чонвон и сам не заметил, как страшно замерз — под тканью теплого свитера его плечи мелко подрагивали, изо рта вырывались сизые клубы пара. — Ты можешь идти, если хочешь, спасибо за помощь. Передашь мою благодарность Ренджуну? — А что ты будешь делать? Джей, собирающийся уйти в сторону маленькой, насквозь промерзшей церквушки, остановился и обернулся. Он выглядел так, как будто вопрос Чонвона застал его врасплох. — Нужно прибраться в церкви, потушить свечи… — его взгляд перебегал из стороны в сторону. — Ренджуну скоро нужно провести процедуру переливания крови, нужно подготовить все… Следующий вопрос оставил на языке отчетливые, болезненные струпы: — Тебе нужна помощь? Ему вспомнились холодные зимние вечера, которые он провел рядом с Ченлэ, их тихие разговоры — о смерти, о жизни и о вечном, о том, что им никогда уже не получиться испытать, и о том, что они все же успели познать в этот предельно чувственном мире. В самый последний день Ченлэ впервые не стенался от боли — он ступил на последний путь прямиком к смерти. «У человеческих чувств один исход», говорил Ченлэ, «если не можешь верно разложить это чувственное соцветие, расставить по полочкам в верном порядке, дать каждому название, наверное, выбираешь самый легкий из путей — путь ненависти. Этот путь ты выбрал, чтобы хоть как-то объяснить то, что преданность Джея в тебе вызывала. На самом деле это не ненависть. И ты увидишь, что это действительно так, когда найдешь некий смысл в оставшихся днях. Когда ты поймешь, что уходишь раньше времени не просто так, то посмотришь на Джея другими глазами. Не глазами ненависти. Я бы хотел увидеть, как ты его примешь, но ухожу раньше». Увидев смущенный взгляд Джея, Чонвон постарался объясниться: — Ченлэ взял с меня обещание, только не такое, как у вас… у вампиров. Он сказал, чтобы я обратился к тебе, когда… Это сложно объяснить. Мне просто нужен какой-нибудь труд. Мои дни тянутся так долго, но когда я оглядываюсь назад, то с ужасом понимаю, как же летит время, как же быстро я приближаюсь вот к такой же могиле, — и он кивнул в сторону белоснежного креста. — И за все то время, что я провел в Рубиновой пустоши, я, кажется, вообще ничего не сделал — а время куда-то исчезло… Я бы хотел попросить, если это возможно… Джей отвел задумчивый взгляд. Несколько мгновений он размышлял над словами Чонвона, постукивая длинным пальцем по подбородку. Его вердикт был подобен вердикту олимпийских богов: — Что же, приходи завтра утром. Я постараюсь найти для тебя какую-нибудь работу. — Спасибо, — ответил Чонвон. Он вернулся домой, захлопнул за собой дверь и почувствовал, как же сильно замерз за это утро. Привалившись согбенной спиной к входной двери, он устало выдохнул. Он вернулся в дом, в котором его никто не ждал, сбросил резиновые сапоги, снял намокший от пота и снега свитер и принялся растапливать камин на первом этаже. Со второго этажа доносились звуки игры в приставку — видимо, так Ренджун справлялся с горем. Удостоверившись, что пламя в камине не потухнет, Чонвон направился в гостиную комнату. Как он этого и ожидал, Ренджун сидел на полу в кромешной тьме, и слабый свет от дутого телевизора переливался в его глазах бликами. Кожа вокруг покраснела и распухла. Чонвон молча сел рядом. Он увидел, что окна были занавешены плотными, темными занавесками, и сквозь них с трудом продирался солнечный свет. У Ренджуна в игре осталось три жизни. В действительности — чуть меньше года. Чонвон порывался скрасить его горе, перелить в себя его концентрированную боль, как из бокала в бокал переливают вино, он хотел бы, чтобы они не оставались только вдвоем наедине с надвигающимся страхом перед смертью, но Ренджун продолжал молча шмыгать носом. Очередная потеря для Джея, первая — для Чонвона, для Ренджуна же смерть Ченлэ была подобна смерти брата, и Чонвон это чувствовал. Он уже откуда-то знал, что Ренджун думал об одиночестве, которое ему осталось, и о том, как же он ненавидит Ченлэ — ведь как, как он мог его оставить? Чонвона вознаградили за его долгое, болезненное ожидание — Ренджун отложил в сторону джойстик и тихо поинтересовался: — Ты выполнил последнее желание Ченлэ? — Угу, — ответил Чонвон. — Сегодня как раз. Попросился к Джею в помощники. — Это хорошо, — выдохнул стервятник. Ченлэ пожелал, чтобы Ренджун жил несмотря ни на что. — Хорошо, — туманно повторил он. — Он будет рад. И быстрее, чем Чонвон мог это понять, в руках Ренджуна в бледном, разбавленном свете дутого телевизора, переливающегося бликами от пиксельной анимации, мелькнуло длинное, острое лезвие, грозное, как молнии. И тут же это лезвие с удивительной скоростью и легкостью вошло в тонкую шею. Все это продолжалось не дольше мгновения. В горле Чонвона застрял громкий крик, в горле Ренджуна — холодный кинжал. Тут же во все стороны брызнула темная кровь, и металлический запах растекся по комнате. Ренджун рухнул на спину, его глаза закатились, он бился в конвульсиях, а Чонвон сидел подле него и прижимал к бледным губам подрагивающую руку, и смутно, будто сквозь туман, видел, как его мать поедала мягкую плоть собственного запястья.