его речь — ледяной ручей,
его облик суров и строг.
защити короля королей, короля всех моих дорог.
джио россо
Чонвон сидел в бархатном кресле, вжавшись в кроваво-красную обивку, и пытался избежать неминуемого прикосновения ледяной руки Сону. В комнате, в которой они все находились, стоял глубокий полумрак — единственный свет исходил от огненного блеска рубинов. Эта комната была любима Джеем — высеченная во чреве Рубиновых гор, она вся переливалась темными, искрящимися драгоценностями, прожилки окровавленного камня напоминали длинный виток вен. Здесь всегда было темно, несколько тесно — и, конечно же, жутко холодно, хотя Джей никогда толком не чувствовал ледяное присутствие неживой породы. Он не чувствовал и обжигающего прикосновения упавшей снежинки, и ледяного потока скованной льдом бурной реки. Он сам был мертв, и даже сколотая поверхность айсберга сейчас показалась бы ему весьма теплой. Он увидел, как Чонвон судорожно дернулся, испугавшись очередного мягкого прикосновения Сону — король стоял прямо за его спиной, не издавая звуков. В отличие от сидящего в кресле Чонвона, от страха все сильнее вжимающегося в мягкую, бархатную обивку, зрение чистокровных вампиров складывалось из других чувств — из запахов и звуков, из того, с какой скоростью отражалось тихое эхо от каменных стен, или же из того, как близко от вампира клубился запах лакированного дерева. Чонвон же был стервятником, к тому же на дне его зрачков расплывалась молочно-белая глаукома. С другой стороны, и Ники находился в ледяной комнате, стоящий у самого выхода и непрерывно смотрящий на передвижения Сону. Ники, в отличие от Чонвона, большую часть жизни провел во мраке — отец его нисколько не щадил. Он приучил его к жизни во тьме, в холоде и в вечном одиночестве, и хоть отец Ники был королем, Джей все еще испытывал к нему некое незнакомое отвращение. Ники столкнулся с Джеем усталым взглядом. Да, темно, хоть глаза выколи, и тем не менее в нежных переливах света в тонких рубиновых прожилках возможно различить и тени одетых в черные ткани чистокровных вампиров, и мелкую дрожь, которой сокрушался Чонвон. Сонхуну даже не пришлось надевать на него наручники, тяжелые кандалы на тонкие лодыжки, — Чонвон сделался удивительно послушным то ли от сжимающего горло страха, то ли от скопившейся в теле усталости. Джей единственный помнил, что люди спали намного чаще, чем короли — каждые сутки, в то время как чистокровным вампирам это казалось пустой тратой времени, потому они и бодрствовали так долго, как только могли. Сам Джей не спал уже несколько лет — нет, не потому, что не хотел, а потому, что каждый раз, когда он закрывал глаза, его душили ночные кошмары. Сейчас он сильно переживал за Чонвона — казалось, будто Джей единственный видел, что стервятник совсем себя потерял. Сону ходил из стороны в сторону, касаясь его напряженных плеч. Чонвон каждый раз вздрагивал, как если бы вампир собирался его ударить, — конечно же, это было не так, и Джей никогда бы не мог представить, чтобы его брат поднял на слабого руку. Сонхун стоял прямо напротив Чонвона и немигающим взглядом смотрел на него. Его лицо сделалось острым, будто одно сплошное лезвие. Удивительно, что даже он пришел, и он послушно ждал, когда Сону вынесет вердикт. У одного лишь Джея не было никаких сомнений. Чонвон выглядел таким уставшим, что, казалось, он мог заснуть прямо здесь и сейчас — на мягкой и бархатной обивке кресла в кромешной темноте. Чтобы хоть сколько-нибудь ускорить «судебный» процесс, Джей разрушил затянувшуюся тишину: — Брат, ты слишком долго… — Я все просматриваю, Джей, — перебил его Сону, покусывая мякоть указательного пальца. — Ты можешь сказать, виновно оно или нет? — в свою очередь задал вопрос Сонхун. Сону на мгновение остановился. — А, вы этого ждали? — удивленно спросил он, похлопывая вздрагивающего Чонвона по плечу. Сонхун тяжело выдохнул: — Сону… Мы так долго здесь стоим не для того, чтобы ты… — Подождите, вы реально думаете, что вот этот вот мальчик, — его рука взметнулась к темным волосам, погладила по отросшим локонам, — что вот этот вот хорошенький мальчик мог кого-то убить?.. Сонхун растерянно захлопал длинными и густыми ресницами. Сложенные на груди руки безвольно опустились вдоль тела. Согнувшись пополам, Сону громко прыснул со смеху, схватившись за живот: — Ты такой злобный, Сонхун. Конечно же он никого не убил. — Тогда что ты пытаешься отыскать в его воспоминаниях? Джей совсем не удивился, что оба его брата говорили о Чонвоне так, как если бы его не было в комнате. Один лишь он видел, как резко опустилась грудь стервятника — облегченно, будто в этот момент с его плеч упал тяжелый груз. Конечно же, на нем не было никакой вины, и он это хорошо знал, — Джей, по крайней мере, сильно на это надеялся, — и все же даже невиновный испугается оказаться в этой темной, тесной комнате перед королем королей. Сонхун сжевал всю изнанку щеки. — Я пытаюсь понять, что именно подтолкнуло Ренджуна совершить самоубийство, — признался Сону. — Значит это было самоубийство? — Конечно, — кивнул вампир. — Удивительно, что ты сомневаешься. У Ренджуна еще со смерти брата были мысли о самоубийстве, а смерть Ченлэ стала катализатором. И вы все еще думаете, что Чонвон мог убить его? Нет-нет, вы совсем не понимаете Чонвона — он же вот, сидит, страдает, прямо перед ним человек сам себя убил! Это большой стресс. Тебе и Ники-Рики может сказать, что это сделал не Чонвон. Ники-Рики! — Ренджун удостоверился, что Чонвон выполнил последнюю просьбу Ченлэ, и после этого он убил себя, — подтвердил до этого момента старательно хранящий молчание Ники. Он посильнее закутался в теплую толстовку — привыкший к остывшим помещениям дома Сону, он, тем не менее, до сих пор с трудом привыкал к холоду каменных комнат. Джей опустил тяжелую, темную голову. Значит, если бы он не согласился, если бы отказал в просьбе Чонвону, Ренджун бы остался в живых… И тут он вспомнил, о чем сам же говорил Чонвону — упущенного не вернуть, и все, что Джею осталось — это чувствовать себя глубоко виноватым в смерти стервятника. Сонхун, ни черта не понимающий в религии брата, но помнящий, что самоубийц хоронили несколько иначе, тут же предложил Джею опустить гроб с телом Ренджуна рядом с безымянной могилой. С его губ слова слетели легко, будто птицы с потревоженной ветром ветки. С одной стороны, Сонхун был благородным — он разрешил братьям соединиться после смерти. С другой стороны, ни к Ренджуну, ни уж тем более к Джено он не испытывал ничего, кроме ненависти и отвращения. — Могу ли я?.. — попытался спросить Джей, но его тут же перебил брат. — Нет, — спокойным, низким голосом ответил Сонхун. — Твоя религия строго наказывает самоубийц. — Я не во всем и не всегда следую… — Это меня не волнует. Придумал их хоронить — хорони так, как это сказано в твоей религии. Кажется, этот стервятник был таким же праведником, как и тот, которого вы до этого похоронили? Ты родился при церкви старой формации и принял эту религию еще неизмененной. Такая церковь не отпевает самоубийц. — Нет, брат, — Джей качнул головой. — Ты и сам знаешь — мне всегда нравилось наблюдать за сменой поколения. То, что старикам казалось недостижимым, молодые люди легко перешагивали, будто очередную ступень на своем незримо долгом пути. То, что нашим предкам казалось тяжким грехом, молодые люди таковым считать не будут. Позволь же мне идти ногой со временем. Сонхун косо посмотрел на него. — Нет, Джей, — обрубил он и отвернулся. Он справедливый, но не сказать что добрый, и его мудрости не существует предела. В глубине души — если таковая у него имелась — Джей всегда знал, что Сонхун поступает правильно. Он осудил убийцу, едва не забравшего жизнь у его любимого брата, и теперь, будто слепая Фемида, он решил, что самоубийце не место на церковном кладбище — и это было верно. Верно, но Джей до сих пор не мог с этим так просто смириться. Он не хотел бы, чтобы теперь, засыпая, он видел, как над ним возвышаются две неупокоенные души. Сонхун тихо добавил: — К тому же самоубийца — брат Джено. Порой Джено приходил к Джею во снах — губы его были обожжены, покрыты корочкой запекшейся крови, повсюду витал запах подпаленных волос, пота и сухого дерева. «Костер славно горит», — говорил тогда Сонхун, восхищенно посматривая в сторону взметнувшихся ввысь языков бушующего пламени. Еще немного — и коснется тверди небесной. Для него не было музыки слаще, чем истошные крики несостоявшейся убийцы, и глаза его горели, объятые точно таким же пламенем, когда он смотрел, как вскипает густая, темная кровь в оранжево-красных переливах огня. А Джей отвернулся и впервые неподобающим образом взмолился Господу Богу — не на коленях, не во время службы, а прямо здесь и сейчас, где вместо запаха ладана клубился жар костра и стоял невыносимый гул. «Господи», — подумал Джей сокрушенно, но больше ничего не мог сделать. Попросить ли о милости? Но только Господу Богу было под силу из праха сотворить человека, а от Джено не осталось ни косточки. Сонхун направился в сторону выхода из небольшой, тесной комнаты. — Дальше делайте что хотите, — сказал он. Ники посторонился, чтобы пропустить его, и когда напряженная спина Сонхуна исчезла в узком, темном коридоре, стервятник подскочил к Сону и невесомо коснулся его руки. Джей завороженно смотрел, как они общались — одними потонувшими во тьме глазами, одним легким прикосновением к бледной кисти руки. Это таинство продолжалось не дольше минуты, — а затем Сону расслабился, как топленый воск, и прижался светлой головой к груди стервятника. Джей отвел смущенный взгляд в сторону и заметил, что Чонвон нервно постукивал пальцами по лакированному дереву стула. — Джей, мы уходим, — предупредил его брат, приподняв голову. — Навестите меня через две недели, Ники нужно перелить кровь. Сону едва заметно нахмурился. — А нельзя как-то… дистанционно перелить кровь? Мы собирались на следующей неделе посетить Сеул. — Сомневаюсь, что в какой-нибудь человеческой больнице вам спокойно перельют несколько литров крови, и я более чем уверен, что у Ники даже сейчас побаливают кости, разве не так? — он посмотрел в сторону стервятника, который тут же отвел нахмуренный взгляд в сторону. — Так что советую вам подождать эти две недели, а потом уже уезжать. Стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, Ники аккуратно притронулся к бледной щеке Сону — поправить его отросшие светлые локоны, хотя Джей более чем понимал, что таким образом стервятник молча разговаривал с чистокровным вампиром. Их божественный дар совпал друг с другом, и теперь они оба могли общаться на совершенно другом уровне, и никто и никогда бы не смог раскрыть их глубоко скрытые тайны. Сам по себе опасный дуэт. Кто бы мог подумать, что еще год назад Ники терпеть не мог Сону, — и вот как оно изменилось, перевернулось с ног на голову… Джей помог Чонвону подняться. — А если мы возьмем у тебя немного наркотического порошка, оборудование и… — тихо предложил Сону. — Хочешь, чтобы потом Ники умер от заражения крови? — король почувствовал, как сильно задрожал молчаливый Чонвон в его руках. — Сону, это не шутки. Ты столько лет справлялся без Ники, а последний год не можешь отойти от него ни на шаг и не позволяешь ему долго тебя покидать, постоянно берешь его с собой в человеческий город, хотя, напомню, ты и без него имеешь необходимую власть, чтобы совершать свои дела. Оставь Ники в Рубиновой пустоши, чтобы я мог следить за его состоянием, а сам отправляйся в Сеул. Сону поджал пухлые губы в тонкую, бледную полоску. — Нет, — обиженно ответил он. — Тогда останусь и подожду. …Выведенный на свежий воздух Чонвон оказался бледным, как недавно выпавший снег, а под его глазами пролегли темные круги. Острые зубы снова и снова терзали обескровленный рот, серые губы покрылись чешуйками сухой и твердой кожи. С натяжкой в нем можно было узнать человека. Он был напуган, потрясен недавней смертью, совершенной прямо у него на глазах, и сокрушен от непрекращающегося горя. Джей с огромным трудом мог понять его — человеческие чувства напоминали неконтролируемое пламя, в то время как чистокровные вампиры год от года сильнее обращались в камень: холодные, неподвижные, неживые. Джей до сих пор не мог к этому привыкнуть. — Ты… — сиплый голос Чонвона с трудом продирался через сухое горло. — Ты собираешься один его похоронить? Они шли через густой и темный лес по узкой, ухабистой тропинке, и Джей придерживал Чонвона под локоть, подсказывая, когда ему следовало повыше приподнять ногу, чтобы не зацепиться за толстые корни, расползающиеся по земле будто разбухшие туши извилистых змей. Пока они шли, Чонвон ни разу и о чем не спросил, но вот они добрались до опустевшего дома стервятников, и Чонвон нашел в себе силы, которые его покидали, чтобы оттянуть момент, когда он останется в одиночестве холодных стен огромного дома. И хоть он привык к одиночеству каменного, остывшего госпиталя, долгое время жил в Рубиновой пустоши, общаясь только с Ники и самим Джеем, тем не менее последний месяц он был окружен такими же людьми, как и он сам, и теперь, когда их не стало, боль в Чонвоне должна была быть в точности как боль осиротевшего ребенка при еще живых родителях. Джей распознал, что именно хотел Чонвон у него узнать. — Я много лет хоронил их один, — он кивнул неясно чему. — Но если ты захочешь помочь, я не откажу. — Да… — протянул Чонвон. — Я бы хотел помочь. И… со всем остальным. Я не испугаюсь любой работы, какая у тебя есть. Можешь хоть день и ночь… Нет. Ни день, ни ночь, — Чонвон ведь просто хотел избежать того мгновения, когда он останется один. Он никогда не считал это строение, возвышающееся перед ними, домом — и Джей его хорошо понимал. За оставшиеся ему пять лет он не возлюбит Рубиновую пустошь, как ее любил и боготворил Сонхун, и обитель стервятников станет для него лишь временным пристанищем. Чонвон — брошенное во время божественной бури ржавое судно, не ведающее, в какую спокойную гавань ему следовало причалить. Джей подвел его к дому, отворил дверь, пропустил вперед, а Чонвон, пошатываясь из стороны в сторону, направился в гостиную комнату на первом этаже, где располагался потухший камин, и сел на длинный, покрытый пылью диван — даже не сел, а скорее упал, врезавшись худым телом в твердую спинку. Веки его то и дело опускались, расплывшийся взгляд буравил сгоревшие до угля поленья. Джей остановился у лестницы, ведущей на второй этаж, и почувствовал отчетливо витающий в затхлом воздухе запах крови — большой ковер в гостиной до сих пор никто не собрал и не выкинул, и Джей решил, что займется этим сам, хотя аромат, будто дорогое вино, кружил ему голову. У губ Чонвона клубилось мутное марево. Пока Джей растапливал камин, разглядывая, как языки беспощадного пламени лизали сухую древесину, Чонвон, до сих пор так и не уснувший, подтянул колени к груди и обхватил тонкие ноги кольцом из рук, опустив тяжелую голову. Он смотрел, как огненный жар слепящим гало подсвечивал контур светлых волос на голове Джея. Было заметно, как сильно Чонвон хотел спать, и тем не менее он бодрствовал вопреки всему — может, догадался Джей, Чонвона настигла ожидаемая бессонница, как и когда-то его самого. Когда Джей обернулся, он заметил, что Чонвон не сводя глаз внимательно смотрел на него. В эту минуту Джей страстно возжелал получить такую же способность, что и Сону — и лишь для того, чтобы узнать, о чем Чонвон прямо сейчас думал. Очертания мебели расплывались от дрожащего света жаркого огня, сквозь толстые, плотные занавески с трудом продирался солнечный свет. Лицо Чонвона казалось серым, как пергаментная бумага, и страшно худым, и тем не менее его все еще можно было назвать удивительно красивым: потому, что Джей прежде никогда не встречал никого, у кого бы был такой разрез глаз — плавно изгибающийся, удлиненный, придающий взгляду таинственную выразительность. Неясное понимание настигло Джея: — Извини. — Он часто начинал свою речь подобным образом, особенно со стервятниками. — Ты, наверное, боишься меня, поэтому не можешь заснуть… Прежде чем ответить, Чонвон тяжело выдохнул: — Тебя я не боюсь, — тихим голосом признался он. — Сонхуна — безусловно, Сону тоже есть за что опасаться, а тебе мне пришлось вверить собственную жизнь. «Пришлось» звонким эхом прокатилось внутри Джея, будто головная боль. Поморщившись, он отвернулся и вгляделся в огонь. Это была непрекращающаяся часть его жизни — постоянное чувство вины, болезненное, как язвенный нарыв, от которого не избавиться. Пока существовали стервятники, существовала и едкая горечь внутри Джея, с которой он с трудом справлялся. Может, отчасти и из-за этого его брат самолично попросил об изгнании из вампирского общества и обосновался в Рубиновой пустоши — кто ж его знает? Если бы Джею дали выбор, он бы точно так же последовал за братом в нелюдимые горы и остался бы здесь — до конца жизни, или вечности, или чего другого, что сулил ему необъятный мир. — Ты бы мог меня бояться, даже если бы не нашлось никого другого, кому бы ты еще мог вверить собственную жизнь, — бегло сказал Джей, подбрасывая в огонь сухие дощечки. — Может быть я твоя последняя надежда. Чонвон призадумался. — Не последняя. Я бы сказал первая, — прошептал он в колени, но Джей его отчетливо услышал. — Моя первая надежда… Ведь и Ченлэ, и Ренджун с братом пришли в Рубиновую пустошь, зная о немилости короля королей, но осознание, что ты, такой же чистокровный вампир, что и Сонхун, оберегал стервятников даже ценой… собственного тела… Может, я тоже шел в Рубиновую пустошь именно к тебе. Правда, об этом уже никто не может сказать наверняка, даже я сам. Он лениво пожал плечами, а Джей почувствовал, как из-за жара, исходящего от камина, его привычно бледные и холодные щеки покрылись алыми пятнами, будто ожогами. Но когда он услышал тихое рыдание Чонвона, то кровь отхлынула от его лица, и Джей сделался таким же холодным, как и прежде. — Это всегда так?.. — спросил Чонвон, хотя дрожащий голос сильно приглушили губы, прижатые к подтянутым к груди коленям. — Всегда так тяжело кого-то терять? — А не тяжелее ли, чем потерять самого себя? Чонвон тоже внимательно наблюдал за пляской огненно-рыжих языков пламени покрасневшими от слез глазами, но когда Джей поднялся и крайне осторожно сел на твердый диван, краем глаза он заметил, что Чонвон, будто вор, посматривал в его сторону. На некоторое мгновение в комнате, в доме, во всей Рубиновой пустоши воцарилась звонкая тишина, — а затем Чонвон ее нарушил: — Это кладбище у церкви… — начал он, но тут же затих. — Оно большое. И хотя могилы стоят так близко друг к другу, все равно… этот погост… Он поморщился и спрятал лицо в коленях. Джей нашел в себе странное желание вскинуть руку и погладить Чонвона по темным волосам, — но прошло довольно много времени, и он этого не сделал. — Ты многих потерял, — с трудом выговорил Чонвон. — Есть надежда лишь на то, что у вампиров такая же короткая память, как и у людей. Нет, Чонвон, хотелось бы ответить Джею. Он бы многое отдал, лишь бы забыть их всех… Сказав это, Чонвон тихо хихикнул, вздрогнув всем телом. Прижатые ко рту колени на мгновение заглушили клокочущий звук, но Чонвон продолжил смеяться — и, конечно же, плакать. Наконец-то его голова приподнялась, и Джей увидел, как Чонвон, стараясь сдержать болезненный приступ смеха, прижал к кривым губам подрагивающую руку. — Я… я просто, — он то и дело прерывался, чтобы справиться со спазмом в горле. — Подумал… каково спросить… ха-ха… у столетнего вампира, ха-ха-ха, что случилось с ним, — он прервался оглушительным хохотом, — что случилось с ним, ха-ха, пятого октября несколько лет назад. А он, ха-ха, ответит: «Э-э-э-э, откуда мне знать»… Смех его прекратился сразу же, как только он сказал это, и Чонвон, в последний раз вздрогнув и ойкнув, тихо, безмолвно пролил большие, как жемчуг, горькие слезы. Все это время Джей боялся даже дышать — он только смотрел на бедного, сломанного Чонвона, впервые не зная, как ему следовало утешить человека: словами ли, объятиями ли, что не оставит на сердце Чонвона огрубевший рубец? Каждый стервятник, впервые попавший в Рубиновую пустошь, плакал по прошлой жизни, по настоящему и, конечно же, по укороченному будущему. Многие из них из пяти отмеренных им лет последний год проводили в одиночестве, в тишине собственных мыслей, — но к тому моменту уже редко плакали. Печальная, горькая судьба, — врагу такой не пожелаешь. Джей подкинул несколько поленьев в потухающий камин. К тому моменту в комнате стало тепло, хотя Джей не мог сказать в точности, так ли оно было — любые незначительные перепады температуры нисколько на нем не отражались, — но он заметил, что лоб Чонвона покрылся испариной. Притихший, наконец-то с огромным трудом пришедший в себя Чонвон пусто посматривал на огонь. Джей покинул его, чтобы найти шерстяное одеяло, и когда вернулся, то окутал Чонвона дополнительным теплом. Не улыбнувшись, не сдвинувшись в сторону, никак не отреагировав на его ласковые руки, Чонвон только сказал: — Спасибо, — после чего тут же заснул. …Тяжелее всего в Рубиновой пустоши переживали вечно жутко холодные, всегда голодные зимы. В конце осени речка покрывалась льдом, хотя в некоторых местах от бурного потока вода с треском прорывала застывшую корочку. По утру, если на кристально-чистом небе вставало яркое, белое солнце, температура опускалась сильно ниже нуля, и природа казалась застывшей, переливающейся искристыми бликами в холодных лучах светила. Настоящая зимняя сказка, редко когда нисходящая на многолюдные города и маленькие деревни. Только ради того, чтобы увидеть такое ясное, яркое утро, Джей бы по собственной воле остался в Рубиновой пустоши. Он сидел на обледенелых, скользких ступенях крыльца, закутавшись в теплое одеяло. «Красивая зима будет в этом году», отстранено подумал Джей. Только, как и всегда, тяжелая. Голодные полукровки, на долгие месяцы прикованные к Рубиновой пустоши, с первым треском льда на озерах спустятся в город и найдут себе пропитание в густонаселенных корейских городах, а Сонхун в который раз напомнит им, чтобы они ни за что не съедали целые близлежащие города — это было им под силу, и Сонхун, на самом деле, нисколько не заботился о жалких жизнях «гнусных» людей, но король как никто другой знал, как быстро эти самые люди отыщут вампирское логово. В такие зимы стервятники сидели в стенах холодного дома, Ники — в пределах погребенного под землей замка Сону. Внутри их изменившихся тел по жилам текла густая, всегда теплая и безусловно сладкая человеческая кровь, и если хоть кто-нибудь из них погибал от когтей и клыков полукровок, Сонхун, конечно же, никогда не вставал на сторону жертвы: разве им никто не рассказывал, какими голодными глазами вампирские полукровки провожали даже друг друга, не говоря уж о смердящих человеческой кровью стервятников? Ники, конечно же, защитит Сону, — а кто теперь защитит Чонвона? Джей тяжело выдохнул и услышал, как за спиной скрипнули ржавые петли деревянной двери. — Ты здесь… — прозвучал сонный голос Чонвона, и Джей нахмурился — он не смог понять, с каким чувством разговаривал стервятник: это было облегчение? раздражение? неужели удивление? — Выспался? — Не уверен, — он уселся рядом. — Хочется спать, но больше уже не могу. В голове звон… Неужели ты всю ночь просидел здесь? — Отлучался ненадолго, но мой дом ведь тут, рядом, — Джей кивнул в сторону виднеющейся крыши. И больше они не разговаривали. Только сидели ранним утром на ледяных ступеньках в дрожащей тишине плывущего по небосводу солнца и рассматривали, как с потревоженных слабым ветром верхушек деревьев слетала снежная шапка. Мороз пощипывал бледную кожу. Если Джей и мог обратиться в камень, то он бы не побоялся, произойди это прямо сейчас — прямо здесь, у опустевшего дома стервятников, недалеко от сонно сопящего Чонвона, в красоте, изяществе и тишине окружавшей их живописной природы. — Если честно, все еще не понимаю, зачем тебе два дома, — признался Чонвон. — Тот, в котором ты уже был, — «рабочий» дом, если можно так сказать, — ответил Джей. — Который видишь сейчас — «зимний». Всю зиму я стараюсь жить подле стервятников, чтобы… — Обезопасить нас, — догадался Чонвон, хотя Джей с трудом подбирал более подходящее и щадящее слово. — Спасти от других вампиров, верно? Он нехотя признался: — Можно сказать, что и так. — Это благородно с твоей стороны. «Он тебя ненавидит», только и помнил Джей, только и твердил себе. «Он никогда не перестанет тебя ненавидеть». Повернувшись к нему, он с удивлением заметил, что Чонвон все это время смотрел на него в ответ, как и прошлым днем — неотрывно, неприкрыто, бесстыдно. Его спокойный, глубокий взгляд напоминал взгляд у прелестной Бастет — таинственный, удивительно осознанный и проникающий, будто кинжал. — Спасибо, — шепнул Чонвон в который раз. — За все. Если бы не ты, я бы уже давно умер. — Я не мог поступить иначе, — ответил Джей, сильно смутившись то ли от пронзительного взгляда, то ли от теплых, тихих благодарностей. — Почему ты другой? — Чонвон придвинулся к нему, сократив расстояние, и с того мгновения Джей только смотрел в его глаза — и, конечно же, утопал в чернильных водах. — Ни Сонхун, ни Сону не переживают за судьбу стервятников. Сонхун нас ненавидит, Сону просто игнорирует. Вы ведь братья. Можно было предположить, что ты станешь таким же. — Но я ведь не стал. — Да, не стал, — выдохнул Чонвон. — Именно поэтому я и спрашиваю: почему? Он вдруг неожиданно опустил голову и отстранился; его холодные руки обхватили худые колени. — Прости. В тот сонный час, когда солнце высоко стояло в небе, над Рубиновой пустошью проплывали рваные жгуты белоснежных облаков. — Я помню, что ты мне не доверяешь. «Я помню, что ты меня ненавидишь», хотел бы ответить Джей, но не мог разлепить сухие губы, будто пришитые друг к другу тугими нитями. Кто-то из них должен был переступить этот невидимый барьер, сделать шаг навстречу друг другу — в конце концов, оставшееся время Чонвон хотел посвятить себя труду, и Джей высоко это ценил, — но помнил, что некогда Джено пришел к нему с такой же просьбой. И, как итог, Джено безжалостно разбил ему сердце. Но теперь у Джея был опыт, пусть горький и тяжкий, и тем не менее он сможет… что же сделать? Неважно, сколько раз ты прочитаешь о боли, как долго будешь к ней готовиться — когда наступит эта минута, ты вдруг поймешь, что к боли вовсе невозможно привыкнуть. — Есть вещи, о которых я, наверное, не смогу тебе рассказать. Но есть такие вопросы, на которые я тебе обязательно отвечу. Чонвон заинтересованно поглядел на него. — Сколько тебе лет? — было тем первым, о чем он спросил. Джей и не догадывался, что именно с этого момента его окаменевшая, вялотекущая жизнь начнет стремительно меняться. Вскинув тонкие брови, он удивленно взглянул на Чонвона. — Около семидесяти, мне кажется, — задумчиво ответил он. — Точную дату нельзя было установить, тогда шла война, совсем не до этого было… Изящные глаза Чонвона округлились, сделались крупными, как золотые монеты. — О! — выдохнул он. — Мне следовало быть уважительнее по отношению к вам, аджосси… — Физически мы одногодки, поэтому не смейся, — а Чонвон с трудом сдерживался — уголки его мягких, полных губ мелко подрагивали. — Ты говорил, кладбище у церкви слишком большое, но это лишь потому, что я живу в Рубиновой пустоши с самого детства. Я другой, чем мои братья, но лишь потому, что никогда не видел, с какой тяжестью приходилось выживать моему народу. Все эти годы я провел здесь. Глаза Чонвона потемнели. — Тяжело представить, — тихо признался он и отвернулся. Яркая, веселая атмосфера, окутавшая их маревом мгновение назад, рассеялась, будто туман. — Тяжело представить, что то, что ты ненавидишь, тоже умеет страдать. Чонвон был одинок, Джей был одинок; они сидели подле друг друга, разбитые части когда-то цельного корабля, и до сих пор были одиноки. Чонвон тяжело выдохнул: — Но, кажется, ничьи страдания не сравнятся с твоими. — Обычно страдания вообще не сравнивают, — ответил Джей. — И, раз уж на то пошло, лучше пострадать за добрые дела, нежели за злые. Я хочу верить, что все, что я ни делал, я делал во благо. Чонвон неизменно смотрел на него, будто впервые видел; его внимательный взгляд, казалось, сделался плотным, осязаемым, и Джей своим окаменевшим телом ощущал этот взгляд как малейшее прикосновение. — Ты сейчас процититровал Библию? — тихо спросил он. — Когда ты это делаешь, твой голос меняется. Джей растерянно ответил: — Не замечал за собой как-то… — И когда читал молитвы, отпевая Ченлэ, — кивнул Чонвон. — Голос становится тише, но отчетливее, и в церкви звучит как мягкая органная музыка. Как марево ладана. Не то чтобы хочется спать, но скорее ты уплываешь куда-то в сознании… Это как некое чудо, твой голос. — Ты поэтому вспомнил про стихотворение Сон Сам Муна? На морозе лицо Чонвона раскраснелось, и запах текущей под тонкой прозрачной кожей крови сделался густым, как вино. Он нахмурился: — Кого?.. — Когда я подошел к тебе церкви, ты шептал строки одного из стихотворений господина Сона. «Чем я стану, когда это тело умрет и исчезнет?». Разве ты не помнишь? Его изящные темные брови сошлись на переносице, глаза забегали из стороны в сторону. — Честно говоря, — он покачал головой, — ничего на ум не приходит. Я действительно это говорил? Ничего не помню… Джей насильно заставил себя улыбнуться — он почувствовал, что туго натянутая кожа на его губах вот-вот должна была лопнуть, оросив подбородок королевской кровью. — Наверное, я сам что-то напутал, может быть это Сонхун когда-то говорил, он очень любит творчество корейских поэтов. — Так ему все-таки нравятся люди?! — воскликнул Чонвон. «Он не помнит этого», — подумал Джей отстранено. «Но только одному из вампиров под силу отобрать чужие воспоминания»… Стараясь не выдавать собственной паники, Джей продолжал улыбаться улыбкой куклы: неживой и застывшей, от которой болезненно стянуло кожу. И видит Бог, Чонвон ничего не заметил.