Бог сказал мне,
что создал тебя из ребра,
и с тех пор я не верую в Бога
туманов
У ее ног простирались кроваво-красные огни ночного Сеула, ровные белые кольца вертолетных площадок на крыше многоэтажных зданий, — но Вонен, конечно же, находилась еще выше. Она стояла у панорамных окон и медленно, совершенно не следя за временем, наслаждалась вкусом густого вина, помешивая жидкость по хрустальным стенкам бокала. Впервые она чувствовала себя так расслабленно — с тех пор, как умерла ее сестра, Вонен только и делала, что переезжала с места на место, не засиживаясь в одном городе дольше, чем на несколько месяцев, — хотя в Сеул она возвращалась так часто, что сама удивлялась, почему ее до сих пор не поймали и не представили перед судом. Ох, Сеул, Сеул, ее сердце, ее крепость… Вонен собственными глазами видела, как из праха и пепла тяжелой войны восставали скелеты будущих зданий, уродливые и полые каркасы узких корейских домиков, и как человеческие архитекторы снова и снова бросали вызов Богу. Ее Ханян, ее Кёнсон, ее Сеул, ее величественный город, переживший ужасы кровопролитной войны, разрушенный до самых руин и восставший вопреки всему, подобно птице-фениксу. Город, который она охраняла и оберегала, пока это было возможно, и город, в который она вновь и вновь возвращалась, даже если знала, что гончие Хисына покусывали ей пятки. Вино переливалось по хрустальным стенкам бокала, не такое темное и душистое, как кровь, но все еще густое и невероятное сладкое. Вонен сделала неспешный глоток, продолжая рассматривать величественный Сеул у нее под ногами, затянутый серебристым смогом, сквозь который продирался будто водой разбавленный свет огромных вывесок. Вонен сделала очередной глоток вина и обернулась, поставив бокал на стеклянный столик. Ей предоставили огромную комнату, хотя Вонен могла обойтись и меньшим, и сквозь стены, как и сквозь бетонные плиты ее предыдущего места заключения, не проходили никакие звуки — здесь было тихо, как в просторной могиле, и, конечно же, жутко темно, хотя, выйдя на длинный и широкий стеклянный балкон, Вонен заметила, что в остальных комнатах горел свет. Край ее длинного шелкового халата приподнимался каждый раз, когда Вонен скучающе ходила из стороны в сторону. Ей предоставили огромную книжную полку, телевизор с широкоугольным экраном, игровую приставку последней модели, несколько тренажеров в углу комнаты, даже небольшой столик, за которым Вонен могла бы вышивать. Холст для рисования стоял у панорамных окон, корзина с клубками распухших ниток и длинными спицами — у изножья плетеного кресла. Но Вонен все равно только и делала, что целыми днями спала, по несколько часов нежилась в джакузи и пила вино, пока от опьянения не падала в покрытую шелком кровать, а, проснувшись, Вонен продолжала следовать своему расписанию снова и снова, и сама не заметила, как неизвестно куда исчезли несколько недель. Все это время к ней никто не приходил, не считая Даниэля, который приносил сочащееся кровью мясо и новую бутылку вина. Красивая комната, огромная, светлая, со всевозможными хобби походила на тюрьму даже больше, чем та крохотная бетонная камера, в которой Вонен провела несколько дней и чудом не сошла с ума. Даже Хисын ни разу ее не навестил! А ведь он ее умолял остаться (по крайней мере спустя столько недель Вонен лишь помнила измененную версию событий — такую, какая ей больше всего нравилась, где жалкий король стоял на коленях (это было не так) и слезно умолял ее, сильнейшую из женщин, спасти его жалкую душу). Кроме Хисына, с которым Вонен еще могла поговорить, в огромном пентхаусе вряд ли находились другие чистокровные вампиры; на Даниэля, гнусного самозванца, она даже не смотрела и всегда представляла, что ошметки плоти и вино сами по себе появлялись на ее столике — на том самом, на котором прямо сейчас стоял бокал с недопитым вином. Вонен думала, эта ночь станет очередной в ее неожиданно ставшим однообразным расписании, но не успела она осушить второй бокал вина, как в дверях, ничего и никого не стесняясь, появился Даниэль. Вонен раздражала его неприятная, всегда кривая улыбка на лице — она верила, что рано или поздно кто-нибудь обязательно выбьет ему зуб, просто чтобы он так не улыбался. Может, она даже сама сделает это, в конце концов она была королевой — все равно что богиней, — а он — неприятным грязнокровным вампиром. И плевать, что Хисын, возможно, из всех своих сотрудников ценил Даниэля больше других. Вонен скучающе его оглядела: — Где мясо и вино? Требовательная, неприступная — таких, как Вонен, с трудом могли расколоть, приласкать, сделать послушной, и пока никому не удавалось. Никто, конечно, и не пытался, хотя многие из мужчин старались подступить к ней — сколько бы лет ни прошло, а люди всегда будут выше всего ценить красивое лицо, которое у Вонен несомненно было: маленькое, с белоснежной кожей и глубокими темными глазами. Вот только каждый из этих мужчин, решивших, что Вонен его достойна, непременно погибал страшной смертью. А тем временем Даниэль развел руками. — Сегодня без подарочков, sunshine. — Вонен поморщилась. — Изнежилась? Пришлись по вкусу подарки господина? Теперь плати. «Кто кому еще заплатит», — подумалось Вонен, когда она поднялась — надень она этим вечером каблуки, она бы возвысилась над Даниэлем, хотя и без преимущества в росте она смотрела на него свысока. До чего же гнусный полукровка, так бы и разорвала ему горло, да только Хисын, наверное, не простит. Даниэль вывел ее в длинный, освещенный коридор. Не переодевшись, только прихватив с собой недопитый бокал вина, Вонен удивительно послушно последовала за Даниэлем. Ее нисколько не обескуражил тот факт, что Хисын мог позволить себе и это здание, и все то, что он купил специально для Вонен, и даже, вероятно, больше, ведь его отец — один из тех неприятных, иссохшихся вампиров, что застали человеческую цивилизацию еще в зародыше и в течение многих тысячелетий диктовали собственные правила. Внутри дом сиял роскошью и вкусом, хотя наличие лакированной мебели — итога долгой, кропотливой ручной работы — свелили до минимума, и в огромных комнатах чувствовалась пустота, и даже панорамные окна навевали на мысль о просторе и размахе, с которым вампиры властвовали над хрупким человеческим миром будто бы из закулисья. В гостиной, куда Даниэль привел Вонен, все утопало в золоте и белом шелке. Хисын сидел на длинном кожаном диване и читал книгу; Вонен вдруг окунулась в то нелепое, никем не объясненное чувство дежавю: ведь в академии, в которой они, отпрыски чистокровных вампиров, учились, в таких же больших, просто огромных гостиных комнатах, прилегающих к библиотеке, Хисын точно так же сидел на длинном диване и в маленьких, детских ручках держал тяжелую книгу. А когда случайным образом, — она, по крайней мере, верила, что это всегда было лишь случайностью, — Вонен в послеобеденное время, сбежав из комнаты и из-под глаз гувернантки, прячась по углам доходила до таких гостиных комнат, она непременно находила Хисына: молчаливого, болезненно-бледного, потонувшего в очередном приключенческом мире. Его отец знал латынь и древнегреческий, и языки, названия которых уже никто не помнил, а Хисын использовал подобные знания лишь для того, чтобы читать книги. Раздражало ли это Вонен? О да, конечно, ее это жутко бесило. В детстве, казалось, Хисына ничего не волновало — даже то, что за ним по пятам следовала одна из дочерей Изумрудного рода. Видимо даже столетия не хватило Хисыну, чтобы перечитать все книги мира. Когда Вонен вошла в комнату, Хисын тут же поднялся на ноги. Ну конечно, теперь, когда она была ему нужна, Хисын откладывал книги в сторону, лишь бы не вызвать ее немилости… Как же глупо. — Как ты себя чувствуешь, Вонен? — поинтересовался он, рассматривая ее излишне суровое лицо. Вонен не сразу, но заметила, что Даниэль молча исчез за дверью, которую тихо прикрыл за собой. Теперь в комнате были только она и Хисын. Быстрым движением руки она поднесла хрустальный бокал к губам и залпом выпила вино — более чем понятный им обоим ответ. — Подумываю о том, чтобы сбежать, — призналась девушка. Это было совершенно не так, но ей понравилось растерянное выражение на лице Хисына. Она до сих пор не могла понять, как долго Хисын собирался ее терпеть и как далеко ей следовало зайти, чтобы король ее просто выгнал. Теперь он не станет за ней бегать, и Вонен сможет наконец-то зажить обычной жизнью, — но когда она вспоминала о том, что случилось с ее родом, Вонен чувствовала глухую печаль; нет, ей не хватит сил возродить собственный клан. Зато у Хисына было много денег, так что она справедливо решила, что ей нужно остаться. — Зачем же сбегать? — спросил ее Хисын. — Я ведь не держу… — Я бы еще украла антиквариат в твоем доме и может быть забрала ключи от одной из машин, — усмехнулась Вонен. — Заложила бы в первом попавшемся ломбарде все украшения и опять сбежала у тебя из-под носа. Скучно у тебя здесь. — Даниэль сильно тебе надоел? — предположил Хисын. Он отошел, чтобы достать новую бутылку вина в темно-зеленом стекле. — Он не приходит ко мне чаще необходимого. — Ты не попросила его отвезти тебя куда-нибудь? — темные брови удивленно поползли вверх. — Неужели ты провела в доме весь этот месяц? Вонен изжевала всю изнанку щеки, рот наполнился отчетливым металлическим привкусом. Откуда ей было знать, что Даниэль мог отвезти ее куда угодно? Хисыну, очевидно, некогда было навещать девушку, а Даниэль — настоящий засранец — приходил только лишь для того, чтобы принести сочащееся кровью мясо и разогретое вино. Когда Вонен соглашалась на условия Хисына, она предполагала, что все это время проведет в четырех стенах, хотя, разумеется, давно уже могла наплевать на всех и просто уйти — теперь, когда весь мир считал, что она мертва, она могла бесследно раствориться в дымке ночи, не почувствовав никаких угрызений совести. Но нечто другое держало ее здесь, подле Хисына. Вонен сама себе не могла объяснить эту неясную, смутную причину того, почему она добровольно оставалась рядом с чистокровным вампиром, которому… которому, честно говоря, не особо доверяла. Которого, возможно, совсем чуть-чуть ненавидела. — Ты даже не приходил ко мне все эти дни. — Вонен нахмурилась. — Откуда мне было знать, если ты ничего мне не объяснил? Стоило заключить со мной хоть какой-нибудь контракт, раз уж мне не нужно давать обещание. Просто написать, что я могу делать, а что нет. — Я ни разу не говорил ни о каких ограничениях. Я изначально предлагал только свободу. — Ты вообще очень мало со мной говорил, не заметил? — огрызнулась Вонен ему в ответ. Раздался мягкий хлопок — Хисын откупорил бутылку вина. Бережно забрав из рук Вонен пустой бокал и наполнив его, Хисын бегло выдохнул: — Даниэль… ну что за мерзавец. Видимо, он тебя не предупредил — Не предупредил о чем? — Ты не пленница в моем доме. Все, что здесь находится, — собственным наполненным бокалом вина он лениво обвел комнату, подразумевая под этим весь пентхаус, — все, что ты видишь, все, что можешь потрогать, находится в твоем распоряжении. Видимо, Даниэль решил, что моими указаниями можно пренебречь… Что ж, это будет моей проблемой — я обязательно с ним поговорю. Мне казалось, ты не выходила ко мне, потому что не хотела, а не потому что решила, что тебе нельзя покидать собственную комнату. Что ж, в этом он был прав: если бы Вонен знала, что к Хисыну можно было выходить по собственному желанию, она бы к нему ни разу не вышла и оставшееся время провела бы в выделенной ей комнате. Все же она привыкла к одиночеству за все то время, что спасалась бегством, и в обществе Хисына она пока что не нуждалась. Но — лишь пока что. Хисын заметил: — Судя по твоему молчанию, ты действительно ничего не знала. Вонен зашипела ему в ответ: — Если ты собираешься поручать Даниэлю все то, что можешь сделать сам, я и дальше останусь в неведении. Твоему верному псу совершенно на меня наплевать; странно, что ты до сих пор этого не уяснил. — Я понял, — кивнул Хисын. — Попрошу присматривать за тобой кого-нибудь другого. — Нет, — резко ответила Вонен. — Я, кажется, собиралась помочь именно тебе, а не кому-то там еще. Будь добр, хотя бы иногда приходи и спрашивай, как у меня дела, раз уж я теперь пленница в твоем доме. Хисын поморщился: — Я ведь сказал, ты не пленница… Мне бы не хотелось, чтобы ты возненавидела меня. — Не думаю, что для тебя будет велика разница между тем, ненавижу ли я тебя или нет. — Вонен сложила руки на груди, скрытой под тонкой тканью шелкового халата. Хисын устало на нее посмотрел. — Не хотел бы, чтобы королева, которая собирается меня лечить, убила меня лишь потому, что сильно ненавидела, и обставила это как естественное последствие моей болезни, — нехотя признался он и пригубил немного вина. — А ты действительно думаешь, что я буду тебе благодарна за безделушки и тут же позабуду о своей ненависти? — Вонен почувствовала жгучую обиду. — К твоему сведению, именно из-за тебя столько десятилетий я провела больше как бездомная, чем… чем как королева! Тяготы всеобщего гонения наросли на мне, как доспехи, и я научилась обороняться, а кочующая жизнь приучила меня к тому, чтобы ко всему приспосабливаться. Я выживу даже в сточной канаве, если ты меня туда бросишь, и даже если ты запрешь меня в комнате без света, без кровати, без ничего, — я обязательно все вытерплю. Я сильнее, чем ты думаешь, и такой меня сделал именно ты, и за это — за то, что мне пришлось жить как воин, а не как изнеженная капризная принцесса — я имею право тебя ненавидеть. Неужели не этого он ждал от нее? Вонен чувствовала себя будто обманутой им, и потому сильнее в ней разгоралась ярость. Столько лет… она не надеялась вот так вот столкнуться с ним лицом к лицу и остаться в живых, ведь верила, что как только Хисын ее поймает, то отдаст под суд собственному отцу, и тогда Вонен сожгут на костре, как и любого другого вампира, и рассеять ее прах, чтобы она не смогла из него возродиться. А если бы Хисын убил ее раньше, вдруг подумала Вонен, если бы он расправился с ней еще несколько десятилетий назад, когда умерла ее сестра, — разве сейчас он бы спал спокойно и попивал это теплое, противное вино, рассматривая ее лицо? Он бы корчился от боли, как Гаыль, и захлебывался собственной кровью. И тогда Вонен шумно втянула воздух сквозь сжатые зубы. Догадка ее обескуражила: а если Хисын знал, что рано или поздно ему понадобится прийти к Вонен и попросить о помощи? Странно, что его старый отец все эти десятилетия верил сыну — который всю жизнь положил на то, чтобы приводить к нему преступников, ни разу не сбившись с пути, — а в итоге Хисын не мог поймать никому не нужную королеву, достаточно слабую, чтобы ему противостоять. Как же мог ищейка, рожденный специально для поимки преступников, раз за разом упускать Вонен? Это даже звучало глупо. Хисыну нужно было сильно постараться, чтобы снова и снова оправдываться перед отцом. Вонен не хотела этого признавать, но она точно знала, что если бы Хисын захотел ее убить, он бы уже давно это сделал. Очевидный вопрос напрашивался сам по себе — так почему же Хисын в итоге ее не убил? Почему ни разу не подобрался настолько близко? Почему оставлял следы, которые Вонен не могла не заметить, — казалось, он будто бы ее предупреждал о скором появлении. Он будто бы оставлял для нее очевидные знаки, будто напрямую говорил ей: «давай же, уходи». Но ведь это было так неправильно… он ведь не мог… — Если бы ты не заболел, — осторожно начала Вонен тихим, настороженным голосом, — оставил ли ты меня хоть когда-нибудь в покое? Перестал бы за мной гнаться? У него красивое лицо, но абсолютно ничего не выражающее, — только глубокая задумчивость тенью пролегла в нахмуренных бровях и в отвлеченном взгляде. Вонен знала ответ на собственный вопрос задолго до того, как Хисын ей ответил. — Я бы мог… уже давно даровать тебе свободу, — он внимательно посмотрел на нее. — Но не сделал этого. — Потому что знал, что медицинские способности моего рода рано или поздно тебе пригодятся? — Нет, я не мог этого предположить. — Хисын покачал темной головой. — Просто… считай, что я не хотел тебя убивать, но и не мог так рано обставить твою смерть. Именно поэтому поступился принципами вампирского мира. Было достаточно тяжело все эти годы объяснять отцу, что тебя попросту не изловить. — Какого черта, Хисын?! — взвизгнула Вонен. Действительно, она не могла в это поверить: надо же, не хотел ее убивать, а как же… Но быстрее, чем Вонен успела обругать вампира, она увидела, что по лицу Хисына прошла едва заметная судорога, — и затем из груди вырвался задушенный кашель. Полный бокал вина выпал из его подрагивающих рук, и хрусталь разбился, разлетевшись на осколки; пролитое вино цветом напоминало кровь. Хисын сокрушался от неистового кашля, и вены на его шее сделались отчетливыми, набухшими. Вонен вдруг вернулась в то время, около восьмидесяти лет назад, когда точно так же перед ней в кашле сотрясалась Гаыль, — только вот вместо крови из сестры извергались кусочки внутренних органов. Страшное зрелище для вампира, уверенного в собственной бесконечности, — а, оказывается, все они так легко могли погибнуть… Приступ кашля прекратился так же быстро, резко, как и начался. Скрючившись, тяжело втягивая в легкие воздух, Хисын по каплям-крупицам приходил в себя. Он упал обратно на диван и смахнул с покрытого испариной лба взмокшую челку. Вонен неожиданно поняла, что не могла двинуться все это время, пригвожденная к месту неясными картинами пыльных воспоминаний. Гаыль, Гаыль… тепло ли тебе в металлическом гробу, маленькая дрянь? Смотреть, как она корчится, как ее некогда красивое лицо трескается, будто маска, искривляется, становится уродливым, — никогда Вонен не чувствовала себя счастливее, чем в тот долгий день, предшествующий смерти сестры. Там, где пролилась ее кровь, сейчас, вероятно, вырос густой и темный лес… На побледневших губах Хисына остался кровавый налет. В комнате пахло пролитым вином, холодным звоном разбитого хрусталя — и, разумеется, разложением. — Давно ты на такой стадии? — голос Вонен даже не дрогнул — стерильный, спокойный, это был голос вампирши, давно привыкшей к подобным сценам. — Чуть больше года. — Хисын вытер губы белоснежным платком. — До этого около трех лет просто кашлял. До того, как Гаыль выплюнула собственные легкие, она прожила с болезнью около пяти лет, но она всячески скрывала собственный недуг, так что Вонен не была в этом уверена. — Ты ведь понимаешь, что тебе недолго осталось? Я могу облегчить твои симптомы, но не спасти тебя, — призналась Вонен. — Я ничего не знаю про эту болезнь, но человеческий туберкулез умею лечить. — 2015 год должен был быть для тебя просто адским, — смутно проговорил Хисын, сжимая в руках окровавленный платок. — Болезнь, как ты понимаешь, крайне редкая, и за многие столетия про нее так ничего и не узнали. В моей библиотеке ты найдешь все, что мне только удалось собрать. Он тяжело говорил, и грудь его низко опадала. Вонен подошла к нему, оставила бокал с недопитым вином на столе и, посмотрев ему в мутные глаза, требовательно приказала: — Встань. Во второй раз приказывать не понадобилось. Хисын с трудом поднялся на ноги, и Вонен в который раз с удивлением отметила, как сильно он вырос за все пройденные годы; пока они учились в академии, Хисын ничем не выделялся: ни ростом, ни красотой, ни умом, а теперь… теперь же многое изменилось. На мгновение ей даже захотелось узнать у Хисына, а изменилась ли она сама? И если да, то как сильно? Стала ли она выше, краше, а может, она так и осталась гадким утенком? Но вопрос показался Вонен жалким, так что она не решилась спросить. Вонен пришлось вздернуть подбородок, чтобы продолжить смотреть Хисыну прямо в глаза. — Сними, — она указала на темную рубашку и пиджак. — Мне нужно тебя осмотреть. Она запоздало поняла, что в первую очередь перед ней стоял мужчина, а уж потом вампир, которого она не могла терпеть. Хисын молча сбросил с себя пиджак и принялся расстегивать жемчужные пуговицы на темной рубашке, вот он добрался до запанков, — а когда ткань соскользнула с его плеч, Вонен увидела, что живот Хисына и вся его спина были испещрены отчетливыми шрамами. Неожиданная картина застала ее врасплох. Обыкновенно никакие шрамы, ссадины и царапины не оставались на их телах дольше нескольких дней, раны бесследно заживали чуть меньше, чем за неделю, и кожа у вампиров на ощупь напоминала мрамор: холодный, гладкий, твердый. Это человеческие тела больше походили на вспаханное поле боя, и Вонен привыкла видеть ужасы, которые оставались от некроза мягких тканей и гангрены, или тошнотворные картины развороченных костей и сухожилий, или же кровавое месиво, которое оставалось от человека, угодившего в автомобильную аварию, или же обугленный труп — последствие неосторожно брошенной на пол спички. Вонен прикоснулась к неровным краям шрамов, обвела абрис криво сросшейся кожи. Это было удивительно — она никогда не видела, чтобы на вампирских телах оставались жуткие отметины, но и жила Вонен не так уж и долго. Это отец Хисына, вероятно, видел и как несокрушимое вампирское тело тлело в огне, и как это же тело гнило изнутри. Это отец Хисына, вероятно, оставил на сыне глубокие, темные шрамы, Вонен была уверена в своей догадке. — Чем тебя стегали? — спросила она; ее холодная рука скользнула по отчетливому рельефу худого живота. — Хочешь повторить? — улыбнулся Хисын. Его зубы все еще были розовато-красными от вспененной крови. — Мне просто интересно. Не могу представить, что что-то может оставить такие глубокие шрамы. У твоего отца есть какой-то специальный хлыст? Хисын нахмурился. — Как ты поняла, что это сотворил мой отец? — Кто еще мог стегать сына хранителя вампирского мира? Только сам хранитель. Ну, может быть еще его приближенные, но судил тебя наверняка отец. Она знала это, ведь еще в детстве нередко заставала подобную картину: таинство наказания, совершаемое в закрытом цветочном саду, расположенном на заднем дворике академии. Густо растущие кусты шиповника скрывали воздетую к небу руку молодого мужчины, но до Вонен, случайным образом каждый раз оказывающейся в это мгновение на заднем дворике, доносился отчетливый звук пощечины. Мгновением позже мужчина выходил из сада, испуганно смотрел на маленькую девчушку и быстрым шагом исчезал в открытых дверях академии. А Вонен смотрела на молчаливого, мертвенно-бледного Хисына, сидящего на щебне, и ждала, когда же он наконец-то заплачет. Но сколько бы его отец не избивал Хисына, Хисын никогда не плакал. — Чем же ты провинился перед отцом? — Тебе не понравится мой ответ, — признался Хисын, выдернув Вонен из марева воспоминаний. — Просто была одна королева, которую я все никак не мог поймать. Вонен прищурилась и почувствовала, как ее захлестнула волна жара — это злость божественным ихором расплылась у нее под кожей. Ненужное ей дыхание сбилось, и Вонен приоткрыла губы, чтобы со свистом втянуть воздух. Ну что за намеки, что за полуправда… — Тогда почему ты за столько лет не мог меня найти и убить? — понизив голос, спросила она, хотя понимала, что вот-вот зарычит ему в лицо. Ее рука взметнулась и накрыла его тонкую шею, покрытую испариной. — А вместо этого ты снова и снова терпел побои отца. Ты нагло врешь, когда говоришь, что все это время не мог меня поймать. Она до сих пор не могла уложить это в своей голове. На что он рассчитывал — что Вонен падет перед ним ниц и станет неистово благодарить за сохраненную жизнь? Что один лишь вид переплетенных шрамов, которые под ее руками складывались в шрифт Брайля, переменит ее отношение к Хисыну? О, он действительно оказался прав — Вонен нисколько не понравился его ответ. Она разозлилась еще сильнее от его несокрушимого молчания и даже не заметила, как ее лицо изменилось: уголки губ треснули и разошлись, а острые, как лезвие, клыки удлинились, сделавшись тонкими, будто иглы. Ее сила разлилась под кожей Хисына, углубилась в мышцы и кости; Хисын поморщился от боли, но он, застыв на месте, смиренно ждал, когда Вонен облегчит его симптомы. Гаыль лечила себя сама, пока не сошла с ума, и Вонен видела, как это происходило — чудовищная сила с трудом толкала застывшую в теле кровь, с трудом заставляла окаменевшее сердце биться. Хисын приподнял бледное лицо навстречу свету, и Вонен заметила, как из его носа и рта хлынула сгустившаяся кровь. Поперхнувшись ею, Хисын согнулся пополам и выплюнул сгустки прямо на белоснежный ковер. Вонен отпустила Хисына и отошла в сторону. — Теперь должно стать немного легче. Будь у меня силы моей сестры… — Ты сильнее, чем Гаыль, — с трудом дыша, проговорил Хисын. Никто, кроме него, никогда так не говорил. И тогда ее внимание привлек незнакомый блеск — в тусклом свете золотом переливался в ложбинке между ключицами тяжелый крест на тонкой, будто нить, цепочке. Длинным ногтем она подцепила крест, но Хисын никак не отреагировал — а Гаыль могла одним лишь взглядом испепелить Вонен, если сестра просто смотрела на распятого Иисуса, лежащего на ее груди. — Так ты крещенный. Она помнила, что, пока они учились в академии, Хисын пропускал воскресную службу, в то время как Гаыль исправно ходила в небольшую церковь. В воскресенье Вонен гуляла по опустевшим коридорам академии и встречала Хисына в библиотеке. Она никогда не любила этого Бога и всегда считала, что странно приобщаться к религии, в священной книге которой говорится, что они, вампиры, были монстрами. Она надеялась, что хотя бы в этом она и Хисын походили друг на друга, но, видимо, это было совершенно не так. Она болезненно сжала в ладони крест и почувствовала, как острые углы впились ей в ладонь. — Что тебе сказал Бог, а, Хисын? О чем Он тебе поведал, в каком обличии Он спустился к тебе? Или же Он говорит с тобой на языке ветра, ты различаешь его слова по перестуку камней или же по журчанию лесного ручейка? К моей сестре спускался Бог, и Бог сказал, что она проживет долгую, счастливую жизнь. Он забыл добавить «если…». «Ты проживешь долгую, счастливую жизнь, если твоя сестра тебя не убьет». Ладонь стала липкой от крови. — Подумай об этом, когда разрешишь себя лечить, — предупредила Вонен и постаралась прийти в себя; края ее губ лишь немногим срослись друг с другом, а клыки до сих пор болезненно впивались в нежную, тонкую кожу. — Я не пожалела даже сестру, так почему ты думаешь, что я спасу тебя? — Я доверяю тебе. — Я тебе не доверяю, это важнее. Давай честно, — предложила она. — Ты ведь мог меня поймать? Ее липкая от крови ладонь вновь накрыла бледную шею Хисына. — Только честно. — Да, — выдохнул Хисын. Несмотря на то, что кровь в нем загустела и испортилась, она все еще пахла удивительно сладко, будто вино. — И мог меня убить? — Верно. — И если бы ты действительно захотел меня убить, это бы произошло в тот же год, когда умерла Гаыль? — неаккуратно произнесенное имя сестры изрезало горло. — В тот же день, — нехотя поправил Хисын. — Но ты не хотел меня убивать? На мгновение Хисын прикрыл глаза. — Не хотел. — Почему? Видимо, ответ на этот вопрос Хисыну давался с трудом: — Когда мы учились в академии, ты была единственной, кто не отвернулся от меня. Ты… всегда видела меня. Всегда на меня смотрела. Никто из детей не хотел со мной общаться. Место за партой рядом со мной всегда пустовало. А потом… потом в академию поступили ты и твоя сестра. Вонен удивленно ахнула: — Но это моя сестра в тот же день села рядом с тобой за парту. Это моя наглая, противная сестра первой заговорила с тобой, когда от тебя отвернулся весь класс. Это она пригласила тебя на зимний бал и она приветливо улыбалась тебе на переменах между уроками. Сложно только лишь ползать по земле и с завистью смотреть, как кто-то летает? Вонен никогда не доставало обаяния ее сестры; Гаыль привлекала к себе внимание одним лишь своим существованием. Даже выглядела она как ангел: светлые шелковистые волосы, большие, кукольные глаза в обрамлении пушистых ресниц, маленький и пухлый рот, аккуратный носик. На ее лице сияла теплая, мягкая улыбка, в уголках глаз собирались солнечные морщинки. А в ее руках покоилась чудовищная сила, способная менять мир вокруг себя. В Изумрудном роду из поколения в поколение передавались таинства медицинских способностей, но Гаыль не только могла остановить кровотечение легким взмахом руки, сшить разрозненные края глубокой раны, сотворить из пепла человека, — она могла и разрушить то, что создала. Страшная, но притягательная сила, — у Вонен, как она сама считала, не было даже крохотной части подобных способностей. Ее совсем не удивляло, что все восхищались ее сестрой. И совсем не удивило, что Хисын, оказывается, тоже ею восхищался. Но прежде чем ответить Вонен, Хисын поморщился, на его лице отразилось отвращение. — Твоя сестра никогда мне не нравилась, — признался он так легко и просто, будто у Вонен внутри не разрушилась знакомая картина мира. — Из вас двоих я всегда выделял тебя. Можно сказать, что твою сестру я даже не видел. Вонен приблизилась к его лицу, глаза ее горели, как при человеческих лихорадках. — Ты думаешь, что я поверю в эту наглую ложь? Если тебе не нравилась моя сестра, с чего бы тебе меня спасать? Хисын выглядел страшно уставшим. — Разве я не могу спасти тебя? Обязательно нужно, чтобы твоя сестра мне нравилась, чтобы я захотел тебя спасти? Он тяжело вздохнул: — Когда мы учились в академии, все было намного проще. Одинаковое расписание на каждый день. Строгий надзор гувернанток, определенные часы для отдыха. Вечерние прогулки вдоль каменной набережной, теплый хлеб и разбавленное вино в хрустальном саду. Уроки фортепиано, боль в каждой фаланге, ночные разговоры шепотом. И Хисын, Хисын, Хисын… он, сидящий в саду с книгой, его прелестная игра на виолончели, спокойные, размеренные ответы на уроках, его лицо — первое, что увидела Вонен, когда выбралась из могилы. Вонен отступила, и ее ослабевшие руки упали. — Когда я наивно считала, что ты не мог меня поймать, потому что я была сильнее, — тогда было все намного проще, — нехотя призналась она. А теперь она не знала, что ей следовало чувствовать. Шрамы на теле Хисына были такими темными, отчетливыми, а с ее собственных воспоминаний будто смахнули густую белоснежную пыль. Прошло так много лет, а Вонен все казалось, что она осталась в том возрасте, когда она была всего лишь ребенком, и все, что она могла чувствовать — это гордость за сестру и ненависть к самой себе. Поняв, что из ее глаз вот-вот хлынут непрошенные слезы, Вонен спешно отвернулась. Она слышала, как Хисын одевался, как по его коже скользнула шелковая ткань, и когда любые звуки прекратились, она, взяв себя в руки, снова посмотрела на него. Но даже видя одетого Хисына, Вонен все еще живо представляла его шрамы. — Прости, что разрушил твое видение мира, — тихо начал Хисын, покручивая между пальцев жемчужную пуговицу. — Тебе, наверное, непривычно думать, что кто-то может сделать что-то только для тебя, — не для тебя как сестры Гаыль, а именно только для тебя. С тех пор, как она перестала переживать за собственную жизнь и впервые почувствовала свободу и волю, с которой могла позволить себе делать все то, что она так давно хотела, на нее неожиданно навалились иные чувства, о которых она и не догадывалась. Когда она смотрела на Хисына, она все еще видела нескладного мальчика, вечно одинокого и серого; поставь его рядом — и даже не заметишь. Она все еще верила, что могла общаться с ним только потому, что с ним общалась Гаыль: друзья у них всегда были общими; правда когда Гаыль не было рядом, их общие друзья не могли найти тем для разговоров с Вонен. Если Гаыль — солнце, то Вонен — лишь ее смутная, жалкая тень. Но Гаыль умерла больше семидесяти лет назад, а Вонен до сих пор не могла ее похоронить. — Ты знаешь, что все твои слова звучат как ложь? — ровным голосом спросила Вонен, посматривая в сторону панорамных окон. — Да кому это надо — делать что-то ради меня, спасать меня? Я и сама себя спасти могу. Даже если мое тело сожрут падальщики, я сама в состоянии себя исцелить. Я так долго жила с этой мыслью, так зачем же ты хочешь все разрушить? Она развернулась, стараясь не смотреть на Хисына, и взялась за бокал вина. Плевать, что будет дальше, — сегодня главное напиться. Вампирское сердце, обычно черствое и холодное, как камень из недр величественных гор, этим вечером обливалось кровью. Хисын окликнул ее лишь когда Вонен оказалась уже у дверей: — Мне кажется, никто так сильно не любил Гаыль, как ее любила ты. Она улыбнулась острой, обезоруживающей улыбкой. — У тебя не получится влезть в мою душу, Ли Хисын из непризнанного Хрустального рода. И Вонен, залпом допив остатки вина, уронила бокал прямо на скользкий пол.